Текст книги "А.Беляев Собрание сочинений том 7"

Автор книги: Александр Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

МОЙРА. Что надо?

ПЕТЯ (заинтересованный пряжей Мойры, подходит и спрашивает). Бабушка, зачем это? На чулки?

МОЙРА. Нить, это нити жизни. Начинаю новую нитку – человек родится, порвется нитка – человек умирает.

МАША. А вы бы, бабушка, потолще ниточки делали, они бы и не рвались.

МОЙРА. Все равно порвутся, кудель дрянь.

КОТ. А мы к вам, бабушка, с просьбою. Вот эти детки, очень хорошие, хотят, чтобы ты им дала игрушек.

МОЙРА. Зачем? Все равно сломают. Сами сломают лучшие игрушки, а потом будут плакать и обижаться на меня.

МАША. Нет, бабушка, мы будем беречь. Я хочу куклу, бабушка.

ВАНЯ. А я лошадь.

ПЕТЯ. А я плетку.

МОЙРА. Что?

ВАНЯ, МАША, ПЕТЯ (вместе). Коня, куклу, плетку.

МОЙРА. Я сегодня добра. Хорошо. Слуги! (Вбегают странные существа, полулюди, полузвери.)

МОЙРА. Принести сюда куклу, лошадь и три плетки. (Слуги убегают и приносят куклу, лошадку и три плетки.)

МОЙРА. Кто просил плетку?

ПЕТЯ. Я.

МОЙРА. Ты хочешь самую лучшую плетку?

ПЕТЯ. Да.

МОЙРА. Плеткой бьют. Самая лучшая будет та, которая больней бьет. Ну-ка, попробуем. (Свистит. Слуга бьет другого попеременно тремя плетками, тот вздрагивает, но молчит. К Пете.) Ну, которая больней бьет?

ПЕТЯ. Я не знаю.

МОЙРА. Этого ты никогда и не узнаешь, если будешь пробовать на других. Но надо же тебе узнать. (Опять свистит, слуга подбегает к Пете и ударяет его плеткой. Петя кричит.)

ПЕТЯ. Ай, бабушка, не надо мне никакой плетки.

МОЙРА (смеется). Ну вот, молодец. А вспомни, как утром Кота бил. Он кричал так же, как сейчас ты. (Петя отходит.)

МОЙРА. Дальше. (Свистит.) Дайте девочке коня, а мальчику куклу. (Слуги исполняют.)

Ваня и Маша не знают, что делать с игрушками.

ВАНЯ. Бабушка, вы ошиблись. Это я просил коня.

МАША. А я куклу.

МОЙРА. Что, я ошиблась? Может быть, может быть. Я глуха. Недослышу и часто даю не то, что у меня просят.

ВАНЯ (подходит к Маше). Но ведь мы можем поменяться.

МАША (радостно). И правда! (Меняются. Ваня садится на лошадку и начинает скакать с криком «но», Маша целует куклу и начинает укачивать.)

МОЙРА. Что за крик? (Смотрит на детей.) Вот как. Мальчик, значит, тебе не нравится кукла, если ты отдал ее?

ВАНЯ. Мы поменялись.

МОЙРА (слугам). Отберите куклу назад. (Слуги отбирают у Маши куклу.)

МОЙРА (к Маше). А тебе не нужна лошадка, если ты отдала ее? Отберите лошадку. (Слуги исполняют.) Отдайте все Пете. (Слуги отдают.)

МОЙРА (Пете). Может быть, ты еще что хочешь? Ты мне понравился. Ты злой.

ПЕТЯ. Я хочу еще коня побольше.

МОЙРА. Выбирай. (Показывает за кулису, Петя подходит к самой кулисе.)

МОЙРА. Вот этот? Или хочешь еще больше?

ПЕТЯ. Да.

МОЙРА. Покажите ему еще больше. Вот этот хорош? Может, еще больше?

ПЕТЯ. Да, еще больше.

МОЙРА. Дайте ему самого большого. Ну, тащи сам!

Петя скрывается за кулисами и выкатывает оттуда громадного коня. В это время слышится крик петуха.

КОТ. Нам пора домой, пропели третьи петухи. Скорей, скорей.

ВАНЯ. Прощай, бабушка Мойра. Я не люблю тебя, ты злая. МАША. Ты ничего не сделала, о чем мы просили тебя. Прощай. Ты нехорошая.

Ваня, Маша и Кот уходят.

ПЕТЯ. А мне так ты нравишься, бабушка Мойра. Прощай.

Берет маленькую лошадь и куклу и начинает тащить большую лошадь, но не в силах и падает, Мойра хохочет.

Петя (обращаясь вслед ушедшим). Подождите! (Слышен голос Кота: «Скорей, скоро взойдет солнце, и ты тогда не уйдешь отсюда».)

ПЕТЯ. Эй, подождите, я не могу, мне тяжело нести. (Кладет к ногам Мойры куклу.) Бабушка я не жадный: на тебе куклу. (Мойра смеется, Петя тащит двух коней и опять падает.) Ах, как они далеко уже. (Кричит.) Подожди-и-те! (Отдает Мойре маленького коня.) Бабушка, на и этого коня, мне тяжело. (Мойра зло смеется.) Подождите! (Голос Кота еще дальше «скорей!». Петя опять тащит, выбиваясь из сил.)

ПЕТЯ (с плачем). Я не могу. А они уже чуть видны. Подождите!

(Голос Кота еле слышен: «Скорее. Поет петух, светает».) ПЕТЯ. Ну, и не надо мне твоего коня! (Кричит.) Иду! (Убегает. Мойра дико смеется.)

_{ЗАНАВЕС}

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Декорация первого действия. Утро. Дети спят по своим кроватям. Входит Бабушка с пакетами и кладет по пакету в каждую кровать.

БАБУШКА. Детки, пора вставать. Праздничек наступил, папа и мама уже встали, сейчас придут к вам, а меня вперед прислали!

Дети просыпаются и выглядывают из кроваток.

МАША. А где же Кот в сапогах?

БАБУШКА. Какой там Кот в сапогах? Кота Ваську я взяла с кроватки, когда ты уснула, чтобы он не разбудил тебя.

МАША. Я не спала, бабушка, я с Котом в сапогах была у бабушки Мойры.

ВАНЯ. И я!

ПЕТЯ. И я!

БАБУШКА. Ну, какая там Мойра! Сон приснился.

ВАНЯ. Бабушка, что это у меня? (Разрывает бумагу.) Бабушка, милая бабушка. Да здесь лошадка, какая хорошенькая.

МАША (которая развертывала тем временем пакет). А у меня кукла! И глазки закрывает. Милая моя! (Прижимает куклу к сердцу.)

ПЕТЯ. А у меня аэроплан заводной. Ай-я-яй! Как интересно. Бабушка, он летать будет?

БАБУШКА. Будет, будет. Только на ниточке. Чтоб от тебя совсем не улетел.

ВАНЯ. Бабушка, милая, какая вы добрая! Вы не бабушка Мойра?

МАША. Нет, Ванечка, это наша славная, добрая бабушка. А бабушка Мойра злая, она никогда не делает того, о чем у нее просишь.

_{ЗАНАВЕС}

ВОСХОЖДЕНИЕ НА ВЕЗУВИЙ

(Из заграничных впечатлений)

– Stazione Pompei…

Не успели мы выйти из вагона, как были окружены целой толпой «гидов», галдящих на итало-французском жаргоне, размахивающих руками, горячо что-то доказывающих нам. Белки и зубы сверкают на коричневых лицах, глаза горят, мелькают руки и шапки… Точно неожиданно мы попали в толпу злейших врагов, угрожающие крики которых каждое мгновение могут перейти в рукопашную…

Это продолжалось несколько минут. Мы пробовали объясняться, сердиться, наконец, силой хотели пробиться сквозь толпу, но не могли. Решили покорно отдаться в руки победителей: стали в скромных позах и сделали вид, что мы согласны на все… Победителям оставалось лишь объяснить свои требования, и во вражеском лагере наступила относительная тишина. Итальянец с орлиным носом и черными седеющими усами подошел к нам вплотную и строго сказал нам на ломаном французском языке:

– Вы пойдете на Везувий!

Мы безропотно выразили согласие.

Эта покорность настолько расположила в нашу пользу вражеский лагерь, что нам позволили выйти из толпы. Конвоируемые, мы отправились по дороге.

– Восемьдесят лир! – заявил нам старик.

– Нет, – ответили мы решительно.

Опять взрыв криков.

– Шестьдесят! – в самое ухо кричал нам итальянец с орлиным носом.

– Нет! – также в самое ухо кричал я ему.

– Сколько?

– Двадцать!

Итальянец сделал такое лицо, будто я смертельно его оскорбил, и злобно крикнул мне в ухо:

– Сорок пять!

– Нет!

Крик все усиливался. Круг опять смыкался. И уже, казалось, вопрос идет не о поездке на Везувий, а о нашем освобождении из плена. Неожиданно судьба сжалилась над нами: показались новые туристы, которые и сделались предметом нападения итальянцев.

Около нас осталось человека четыре. Мы вздохнули свободно. На наше счастье к нам на помощь подошел какой-то представительный, хорошо одетый джентльмен, видимо, человек бывалый. Он очень участливо отнесся к нам, выторговал нам еще пятерку, порадовал нас, что «это очень дешево», разрешил наши колебания относительно уплаты денег вперед – здесь уж такой порядок.

Закончив все переговоры, наш спаситель любезно раскланялся и ушел.

Итак, за 40 франков нас должны были доставить на Везувий.

Полпути езды в экипаже, затем нам будут поданы «petites chevaux».

«Очевидно, горная порода лошадей», – подумали мы.

На лошадях мы доедем до самой вершины. А там «два шага до кратера» – пешком. Все путешествие туда и обратно должно занять не более трех часов, и мы поспеем к девятичасовому вечернему поезду, идущему в Неаполь.

Мы с нетерпением ожидали экипаж, глядя на дымящую вершину Везувия.

Наконец была подана маленькая повозка, запряженная в одиночку. Наш проводник забрался на козлы, и мы тронулись в путь по небольшой улице, идущей от станции. Завернув за угол, мы встретили нашего любезного незнакомца. Каково было наше удивление, когда мы увидали, что у него вместо изящного котелка был на голове такой же картуз с надписью на околыше, как у нашего проводника.

– Однако, ловкачи, – заметил, смеясь, товарищ.

Так вот откуда эта забота о нас. А впрочем… почему бы и ему не быть добрым человеком? В самом деле заплатили ведь недорого!

Миниатюрный экипаж сильно качало в стороны. Мы въехали в узкую итальянскую уличку. Частая сеть веревок, протянутых между домами из окна в окно, как паутиной окутала всю улицу, на веревках сушилось разноцветное тряпье. На улице, выстланной широкими каменными плитами, у своих домов итальянки занимались домашними работами: мыли, шили, расчесывали друг другу волосы. Полуголые загорелые ребятишки наполняли улицу звонкими голосами, бежали вслед за экипажем, выпрашивая «чинтезимы», цеплялись за экипаж и отваливались только при резком щелканье бича нашего кучера. Целые кучи ребят валялись в пыли с черными от грязи руками.

Мы вздохнули свободнее, когда выехали за город. С горы веяло ароматным чистым воздухом. Дорога начала подниматься вверх. Вместо камня под колесами затрещала лава.

– В шесть аршин толщины одна лава! – объяснял нам проводник.

Потянулись виноградники. Лозы дали свежие побеги.

На виноградниках кипели работы: подвязывали стволы к деревянным палкам, подчищали, срезали. Мы подъехали к какому-то домику, стоящему при дороге. Кучер остановил лошадь, проводник соскочил с козел.

– Пожалуйте слезать!

– Зачем слезать? – одновременно спросили мы.

– Приехали. Дальше на «petites chevaux»!

– Да ведь мы не проехали и четверти пути!

– Дальше в экипаже нельзя.

Делать нечего, вылезаем из экипажа.

– Где же ваша «petites chevaux»?

– Вот они!

Мы обернулись и увидели двух маленьких, понуро стоящих ослов.

– Но какие же это «petites chevaux»? – с отчаянием воскликнули мы. – Ведь это же обыкновенные ослы!

– У нас их так зовут! – невозмутимо ответил проводник. – Да и чем не «chevaux»? Что только длинные уши, так это же ничему не мешает!

– Но ведь они будут медленно везти?

– Конечно, это только «petites chevaux»! Мы же так и называем. А если хотите настоящие «chevaux» – у нас есть и такие, только это будет стоить на каждую лошадь лишних по пяти лир.

Сторговались. Пока запрягали настоящих «chevaux», проводник пригласил нас в комнату. Там нас ожидала хозяйка. Не успели мы войти, как она раскупорила бутылку вина и налила в стаканы.

– Lacrima Christi!

Отказаться было нельзя.

Это гостеприимство обошлось нам еще в четыре лиры.

Перед выходом из дома нам загородил дорогу мальчишка лет восьми, красавец с громадными черными глазами. Он совал нам в руки какие-то два прутика и что-то говорил.

– Это мой, – похвастался проводник, с гордостью указывая на мальчишку.

– Хлысты купить надо, лошадь подгонять, чтобы скорей бежала!

Сын, поощренный отцом, усиленно предлагал нам прутики. Отец недаром гордился им. Это будет достойный преемник! Прутики взяли. Еще одна лира, которую отец с жадностью вырвал из рук ребенка. У крыльца нас ждал кучер, привезший нас, и просил «на макароны». Это начинало нас раздражать.

– Дадим ему пятьдесят чинтезимов! – сказал товарищ и протянул монету. Кучер поблагодарил и стал просить у меня; получил и, хитро улыбаясь, исчез в воротах белого домика.

Ну, кажется, все… Скорее бы на лошадей и в путь. Опять с многозначительной миной подходит проводник, и мы уже чувствуем, что это не к добру.

– Ну что еще?

– Вы сторговали двух лошадей?

– Нуда.

– А как же проводник?

– Что проводник?

– На чем же он поедет?

– На лошади, конечно!

– На третьей?

– Хоть на четвертой!

– Так за нее же надо платить.

Мы выходим из себя и горячо протестуем. Но проводник с того момента, как получил деньги вперед, невозмутим. Он пожимает плечами и спокойно говорит:

– Как хотите. Мне это безразлично. Не хотите платить, проводник может и пешком пойти. Только когда же вы доберетесь?

Аргумент был убедительный, и нам ничего больше не оставалось, как согласиться. К этому финалу, очевидно, уже были готовы. Не успели мы выразить свое согласие, как растворились ворота, откуда с гиком выбежал лохматый мальчик в изодранном костюме, дергая за повод упирающуюся лошадь.

Я, мой товарищ и проводник уселись на лошадей и наконец тронулись в путь. Дорога все круче поднималась в гору.

– Направо! – кто-то крикнул сзади меня по-русски. Я оглянулся и увидал выглядывающую из-за моего коня плутоватую рожицу мальчишки. Видимо, он был доволен произведенным эффектом.

– Караше? – спросил он и, не ожидая ответа, с воодушевлением воскликнул: – У очень караше-о-о!

Я повернул коня направо и пришпорил. Конь рванулся вперед, но тотчас «осел» и пошел шагом. Позади я услышал какое-то мурлыканье и, оглянувшись назад, увидал, что мальчишка крепко уцепился за хвост моей лошади. Когда я погонял лошадь, мальчишка тянул за хвост и лошадь слушалась больше его, чем меня. Я рассердился.

– Брось! – закричал я на мальчика. Но он не бросил. Видя, что я сержусь, он начал кричать на лошадь гортанно и резко.

– Ха. Ха-а! Г-а-а! – И, повинуясь одному только крику, лошадь поскакала галопом, а за нею и мальчишка, крепко ухватившись за хвост, еле касаясь земли и беспрерывно повторяя свое гортанное:

– Ха-а! Ха-а-а!

– Караше?

– Караше, – ответил я и остановил лошадь. Мне совсем не нравилась такая зависимость, и я самым энергичным образом потребовал, чтобы мальчишка оставил хвост моей лошади.

«Представляю, что это за картина», – подумал я. И еще раз крикнул на мальчишку. Он сделал плаксивое лицо и отошел от моей лошади. В это время подъехал мой товарищ. Мальчишка подбежал к его лошади, ухватил ее за хвост и, видимо, решил скорее расстаться с жизнью, чем с хвостом лошади. Пришлось помириться. Да и жалко стало мальчугана. Очевидно, ему было легче подниматься в гору, держась за хвост. Когда нам хотелось проехать быстрее, мы обращались к мальчишке, он кричал «ха-а-а!» – и лошади неслись галопом. Непостижимо, как он поспевал за нами.

У края дороги стоял небольшой домик, около которого наш проводник остановился.

– В чем дело?

– Здесь надо купить факелы.

– Какие еще факелы?

– Факелы, чтобы освещать дорогу, когда будем ехать назад.

И он крикнул свое гортанное:

– Га-а-а!

Вышла старая, некрасивая, с растрепанными волосами женщина, неся четыре смоляных факела, молча подала их проводнику, крикнула что-то мальчишке и удалилась.

– За каждый факел три лиры платить надо! – заявил проводник.

– Да на что нам факелы?

– Как хотите. Могу и не брать. Только как же вы назад вернетесь? Темно будет. Дорога опасная, проехать нельзя.

– Луна будет! – пробовали мы слабо возражать.

– Не долго светить будет! – И, как бы считая вопросы решенными, он проскакал с факелами вперед. Мы последовали за ним.

Виноградники кончились. Дорога сузилась в тропинку, идущую среди горных кустарников. Иногда лошадь задевала колючий терн и бросалась в сторону. Над самой тропинкой простерла свои пушистые шапки итальянская сосна с длинными мягкими иглами. Весь воздух был напоен ароматом свежей зелени. Неожиданно кончились кусты, и мы очутились перед целым морем черной застывшей лавы. Лошади храпели, перебирали ногами и не решались ступить на лаву, точно это была вода. Наконец, нервно, прыжками, лошади взошли на лаву и пошли шагом.

Лава шуршала и обламывалась под ногами лошадей. Солнце заходило. Внизу залив уже покрылся сизой дымкой. Там наступил короткий южный вечер. На горе солнце выхватило из наступающего мрака несколько домиков, и они стояли, точно раскаленные внутренним огнем кратера. Близость вершины сказывалась. Все круче поднималась гора, воздух уже не был такой ароматный. Отдавало серой. Лошади ступали с трудом. Проводник слез с лошади. Мы последовали его примеру. Мальчишка взял за повода наших лошадей, привязал к какому-то торчавшему из-под куста сухому сломанному стволу, и мы пошли пешком.

С тех пор, как мы оставили лошадей и пошли пешком, начались наши мытарства. Дорога все круче поднималась в гору, куски лавы выкатывались из-под ног, мы падали, поднимались и снова падали… Почти совсем стемнело… Кругом ни кустика, ни травинки: одна черная, сухая, шуршащая под ногой лава. А впереди, по-прежнему недосягаемо высоко, курилась верхушка Везувия, четко вырисовываясь своими иззубренными краями на фоне неба.

Казалось, не будет конца этому восхождению. Мы изнемогали от усталости.

Временами попадались расщелины, из которых тянуло серным паром.

Я вложил руку в одну из таких расщелин. Внутри было тепло и влажно.

Привыкший к таким экскурсиям юный «погонщик» неутомимо бегал, беспрерывно повторяя «по-русски»:

– Караше?

Но это уже не смешило нас, и мы хмуро отвечали:

– Очень плохо!

– Уошень плехо? – переспрашивал он, поднимая брови, потом кивал утвердительно головой и начинал петь: – Кара-шо-о-о!

Проводник старался занять нас своими «научными» объяснениями.

Подойдя к одной из более крупных расщелин, он с серьезным видом стал уверять нас, что именно из этой расщелины вытекла лава, залившая Помпею.

Причем он с таким жаром, точно был сам очевидцем этой ужасной катастрофы, рисовал картину гибели тысяч людей в расплавленной лаве. Мы пытались возражать, что Помпея погибла не от расплавленной лавы (lava di fuoco), а от грязевых потоков (lava d’aqua) и пепла, но он так был оскорблен «этими выдумками», что мы поспешили согласиться с ним и терпеливо выслушали его повесть, красноречиво переданную не столько словами, сколько мимикой, жестами и междометиями.

Но нам суждено было расстроить еще больше нашего экспансивного проводника.

– Зальет вас когда-нибудь опять Везувий за то, что вы так безбожно обираете иностранцев! – сказал ему мой товарищ.

Ни я, ни товарищ не сказали бы этой шутки, если бы знали заранее, какой неожиданный она произведет эффект.

Проводник буквально побледнел, лицо его передернуло, в глазах засверкали слезы, и, когда он стал говорить, мы не узнали его голоса, тихого, дрожащего, с такими хватающими за душу жалобными нотками…

Он говорил быстро-быстро, точно спешил оправдаться и перед товарищем, и перед небом, и перед парящим над окрестностями грозным богом – Везувием.

Говорил о своей семье, о своих малых детях, которым нужны макароны, о Куке (громадное комиссионное предприятие для туристов), наживающем миллионы, о богатстве иностранцев, о своей трудовой жизни.

Так говорить мог только суеверный человек, для которого Везувий действительно всемогущее существо, кормящее всю его семью, но один вздох которого может в буквальном смысле испепелить.

Мы пытались, как могли, успокоить нашего проводника, но он еще долго жалобно оправдывался.

До вершины осталось немного, и мы решили отдохнуть. Подошва Везувия уже терялась во мраке. Прибрежные огни полумесяцем оковали залив.

– Сорренто, Портичи, Капри! – пояснил проводник, указывая на разбросанные внизу огни.

– Карашо-о? – не унимался неутомимый мальчуган, вертевшийся около нас.

– Очень хорошо! – ответили мы.

Мальчик с гордостью посмотрел на нас, точно он был королем над этим сказочно-красивым королевством.

Он точно вырос, этот маленький итальянец!

Какая гордая, стройная осанка, как горят его глаза. Нет, он положительно наследный принц этого королевства, несмотря на изодранные башмаки и костюм!

В глазах старика, устремившего свой взгляд на далекие огни, светилось какое-то нежное обожание.

Удивительный народ эти итальянцы!

Неряшливость они умеют соединить с глубоким пониманием прекрасного, жадность с добротой, мелкие страстишки с истинно великим порывом души. Итальянец может подарить первому встречному самое дорогое, что у него есть, и убить за пять чинтезимов.

Каждое мгновение он меняется до неузнаваемости. Он может оттолкнуть своей жадностью, назойливостью и в следующее же мгновение заставляет забыть вас все это, покоряет красивым порывом своей пламенной души.

Еще один поражающий контраст: беззаботное, детское веселье непосредственно переходит у него в глубокую грусть. Откуда она?

Точно в его душе преломились контрасты природы: сегодня безумно расточительной в своих дарах, завтра беспощадно жестокой.

Везувий – это символ, это бог Южной Италии. Только здесь сады на этой черной лаве, под которой где-то внизу бурлит до времени смертоносный огонь, становится понятно обожествление сил природы, царящих над маленьким человеком, таким же беззащитным, несмотря на все завоевания культуры, каким он был тысячи лет тому назад в цветущую Помпею.

Однако пора!

Мы встаем и отправляемся в дальнейший путь. Куски лавы становятся крупнее, и это еще больше затрудняет восхождение.

Клубы белого пара все растут. Иногда выбрасывает большое «облако» пара, и оно чуть-чуть «румянится» снизу отсветом из кратера, быстро поднимается вверх, все расширяясь, пока не распластается высоко над кратером и тихо потянет в сторону, далеко, далеко от кратера.

Все больше пахнет серой и еще чем-то удушливым.

Мы заходим в кратер с подветренной стороны, чтобы избавиться от дыма.

Еще несколько шагов по волнам застывшей лавы, и мы у самого края кратера.

– Вот! – сказал проводник, указывая рукой на жерло кратера, и молча уселся на одном из уступов лавы.

Приумолк и мальчик, усевшись у ног старика.

Все пространство жерла было наполнено едким, удушливым паром. Он то стлался по черным, изъеденным влагой и теплом, неровным краям жерла, то белым клубком вылетал вверх, точно из гигантской трубы паровоза. И в этот момент где-то глубоко внизу тьма освещалась точно далеким заревом пожара.

Молчание нарушалось только глухим шорохом и стуком обламывающихся и падающих в глубину камней. Вот, где-то во мраке, срывается большой камень, и слышно, как он ударяется о выступы жерла; звуки ударов доносятся все глуше и глуше, пока наконец не сливаются с жутким шорохом кратера…

По этим удаляющимся звукам угадывалась неизмеримая глубина кратера…

Из жерла тянуло влажным теплом. Я обломал несколько кусков лавы и бросил их далеко от края. Они беззвучно потонули в белом дыму, и как мы ни напрягали слух, нам не удалось услышать стука их падения…

Жутко!

Неожиданно ветер переменил направление, и нас вдруг окутало пеленой белого, удушливого пара. Мы отбежали от кратера, но пар преследовал нас, и мы не знали, куда от него укрыться. Проводник быстро подбежал к нам, взял за руку и по каким-то тропинкам быстро вывел нас из полосы серного дыма.

Мы вздохнули полной грудью. Кружилась голова.

Пар стлался по краю кратера так, что подойти к нему вновь было невозможно.

Пора возвращаться… Мальчик сразу оживился, побежал вниз стрелой и скрылся во мраке. Спускаться вниз оказалось еще труднее. Проводник зажег факелы. Красный свет осветил небольшое пространство черной лавы, вне этого круга, казалось, стало еще темней.

Только пары будто побелели и громадным столбом, расходящимся вверху, стояли над кратером.

Вскоре поднялась луна, и мы потушили факелы. Стало так светло, что мы могли различить внизу белеющийся «мертвый город», – Помпею. Мы быстро шли вперед и скоро увидали нашего мальчугана, выводящего из кустов лошадей. Приятно было наконец сесть на лошадь. Мальчик уже не цеплялся за хвост лошади, он шел около нас, распевая известную итальянскую песенку «Santa Lucia».

– Караше? – спрашивал он после каждой строфы.

Пел он не очень «карате», но я не разочаровал его.

– А вот я вам спою наш итальянский гимн, – сказал он и вдруг, к нашему удивлению, стал петь…

Мы с товарищем расхохотались.

– Это ваш национальный гимн?

– Да, мы поем его после славной Триполитанской войны!

«Славный» гимн оказался достойным не менее «славной» триполитанской войны!

Несмотря на печальные итоги этой войны, она пользуется в Италии большой популярностью. На всех улицах городов можно встретить продавцов олеографий с изображением «наших славных героев» и их «героических подвигов».

Старик опять вернулся к описанию гибели Помпеи. По его словам, гибель была так мгновенна, что застала многих влюбленных в объятиях друг друга.

– Гипсовые слепки с этих фигур хранятся в одном из закрытых для публики зданий Помпеи. Но у меня есть альбом снимков. Если хотите, я вам доставлю его за 15 лир!

Не заинтересовав нас альбомом, он перешел к своим семейным делам и стал говорить о своей молодой жене, «такой красивой и такой стройной», что «il est possible mourir». И, после паузы, вздохнув, он промолвил:

– Si jeunesse savait et vieillesse pouvait!

Товарищ, чтобы перевести разговор на менее интимные темы, спросил проводника, как относятся у них к королю, каких партий прошли депутаты от Неаполя, как относятся у них к социалистам.

Но, видимо, проводник с большей откровенностью расположен был говорить о жене, чем о своих политических взглядах.

О короле он говорил очень уклончиво. «Старика любили больше! Этот молод еще. И на своем любит поставить… хороший король!»

О социалистах вначале отозвался резко отрицательно, потом стал говорить о многих полезных реформах, проведенных ими, например, устройство государственных макаронных фабрик, удешевивших этот продукт первой необходимости.

Но во всех его словах чувствовалась неискренность. В качестве гида, он считал своей обязанностью доставить туристам удовольствие и, видимо, с одинаковым усердием готов был ругать и хвалить все, что угодно путешествующим иностранцам.

В этих разговорах незаметно прошел путь до остановки, где нас ждали экипажи. Опять выпрашивая на «macaroni» целой толпой, откуда-то собравшейся и оказывавшей нам разные мелкие услуги. Один просил за то, что подержал лошадь, пока я слезал, другой помогал мне садиться в экипаж и т. п.

Усталые, полные впечатлений, мы не протестовали, желая скорее вырваться из этой толпы и поспеть на отходящий в Неаполь поезд.

Napoli,

4-17.IV. 1913