355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Беляев » А.Беляев Собрание сочинений том 7 » Текст книги (страница 17)
А.Беляев Собрание сочинений том 7
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 19:54

Текст книги "А.Беляев Собрание сочинений том 7"


Автор книги: Александр Беляев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

В КИРГИЗСКИХ СТЕПЯХ
(Рассказ начальника округа)

I

По голым киргизским степям пролегает линия Самаро-Ташкентской железной дороги. Если зимой подняться здесь на аэроплане, то она покажется черной траурной лентой на белой простыне степей. Только туда и аэроплан не залетает. Мертвая пустыня, где рыскают волки да изредка появятся и исчезнут кибитки кочующих киргизов. И опять все пустынно, голо, мертво. Только ветер играет сухой морозной пылью…

Как стадо, сбились в кучу несколько строений около железнодорожной станции.

Скучно живется на такой станции почтово-телеграфным работникам. Скучная степь, скучное небо, даже ветер скучный. Немудрено, что и люди скучны. Только и остается – накуриться анаши [4]4
  Анаша – одуряющее курение, вроде гашиша, излюбленное сартами.


[Закрыть]
, а после ходить с одурелой головой и тянуть служебную лямку.

Но иногда над такими сонными углами вдруг проносится буря – шквал человеческих страстей, долго скрываемых желаний, неудовлетворенности, закружит, завертит он людей, как бурный поток кружит щепки, и выкинет на берег трупы.

Горе тем, кто попадает в этот круговорот!

Одной из таких бурь пришлось мне быть близким свидетелем.

Вот как это было.

В морозную ночь на 20 января, при проходе почтового поезда № 4 линии Самара – Ташкент, почтальон N-ского отделения Чепиков, старый и честный работник, получил при обмене почт две сумки белой кожи. Заведующего отделением, или завота, как теперь говорится, не было при приеме почты. Когда он вернулся, то ни почты, ни почтальона не было в отделении.

– Опоздал поезд! – решил завот и пошел спать.

Наутро наведался в отделение – почтальона все нет. Открыл шкатулку, с которой почтальон обыкновенно ездил к обмену почты, заглянул в накладные: почта прибыла, двух сумок белой кожи нет. Справился по телеграфу в места отправления: сумки содержали 214 червонцев.

– Дело дрянь! Надо донести агенту ГПУ!

Началось следствие.

Кто был при получении почты почтальоном? – Ямщик. Кто мог еще участвовать в похищении сумок? – Сожитель по комнате почтальона Чепикова, п.-т. работник Карасев.

Арестовали и ямщика, и Карасева.

Ямщик что-то путает на следствии, толкует про почтсодержателя. Арестовали и того. А Карасева скоро отпустили. Нет улик против него! И он стал за работу.

Так протекли первые сутки.

Жил в том же поселке при станции старик Глинов, лентяй, балагур и пьяница. Кроме рванья, что на нем, гроша медного у него за душой не было. Все это знали. Да и как не знать: живешь как на ладони.

Пошел этот Глинов за ханжой и – бац! – червонец на стол выложил!

– Знай наших!

– Откуда это у тебя? Аль клад нашел?

Пошли по поселку слухи, дошли до кого следует, арестовали Глинова.

– Откуда червонец?

– Сыны дали!

– А у них откуда?

– Знать не знаю!

Арестовали сыновей Глинова.

Один из них служил в этом отделении почтальоном и недавно был уволен. Другой – без работы толкался. Сделали у братьев Глиновых обыск – нашли за печкой 213 червонцев. Да один червонец старик Глинов пропил – 214 червонцев выходит. Ровно столько и было их в похищенной сумке.

Податься некуда! Сознались братья Глиновы. Старший из них, бывший почтальон, рассказал, как было дело.

В ту злополучную ночь, под 20 января, сидели они в комнате Карасева, ханжу попивали. Пришел почтальон Чепиков.

– Что с почтой? – спрашивает Карасев.

– Разное, – отвечает Чепиков. – Две сумки белой кожи есть.

– Сумки белой кожи? Ладно!

Побарабанил пальцами Карасев.

– Иди, – говорит Чепикову, – погрейся маненько. Мороз ноне сильный.

Опрокинул Чепиков стаканчик, усы, запотевшие от холода, вытер.

– Вот что, ребята, – говорит Карасев, – а что, ежели пощупать нам эти самые сумки?

Крутит головой Чепиков: как можно?

– Да ты погоди, головой не крути! Коли боишься, мы так сделаем: я тебе расписку дам, что я, значит, заместо завота всю почту в целости получил, вот ты и в стороне. А я ножичком сумки осторожненько по шву чик-чик! Так что комар носа не подточит! А потом скажем, что в пути украли. И ладно будет! – А сам все Чепикову подливает. Долго Чепиков отказывался, однако уломали. Выдал Карасев Чепикову расписку в получении почты, все честь честью, и говорит:

– А теперь гайда, ребята, в степь сумки пороть!

Захватили сумки, пошли. Мороз, ветер колет лицо иголками; тишина в поселке – спит.

Вышли в степь подальше. Карасев вынул нож, стал первую сумку по шву пороть. Только, видно, обдуло ветром Че-пикова, хмель проходить стал, одумался Чепиков.

– Стойте, братцы, не надо! Лучше не надо! Вернем сумки!

А у самого зубы ляскают.

– Ты что же, дьявол, на попятный? Дрейфишь? – закричал на него Карасев. Дернул меня за рукав, отвел в сторону. – Слушай, – говорит, – на полдороге не останавливаются! – а у самого глаза, как у рыси. – Он, Чепиков тоись, и на нас донести может! Одно теперь – убить его к чертовой матери…

– А тело найдут?

– К утру волки начисто съедят, и костей не найдешь!

Почесал я затылок, а Карасев к Чепикову да, не говоря худого слова, ножом его в бок.

– Что ты, брат?.. – закричал Чепиков и повалился на снег, как сноп.

А Карасев к нему наклонился, да ножом! Выбирает впотьмах место, где скорее прикончить. Чепиков и стонать перестал. Тихо стало до жути, только слышно, как колет Карасев. На двенадцатом этак ударе отошел Карасев, отдулся.

– Хватит с него! Волоки его дальше! Стой, нет, – погоди! Записку оставлять негоже! Волк записку, може, и не слопает! Поищи, – говорит мне, – а то у меня рукав весь в крови!

Нашел я записку, изорвал ее. Отнесли мы тело Чепикова к разрушенной киргизской избушке.

После этого Карасев вторую сумку разрезал с маху, а деньги дал нам на сохранение:

– У меня еще обыск могут произвести!..

Так-то было дело…

После этого показания следователь освободил ямщика и почтсодержателя, а Карасева арестовал вновь. Но Карасев упорно не сознавался, хотя весь рукав его пальто действительно оказался в крови.

Нашли и труп Чепикова в указанном месте. Волки уже поработали над ним: весь живот был выеден, лицо, руки изгрызены. Еще одна ночь, и от Чепикова действительно и костей не осталось бы…

II

Все это произошло до моего приезда в отделение. Прибыл я туда, для ранее намеченного обследования, в ночь на 26 января.

На вокзале меня встретил завот Головкин.

Я знал Головкина давно. Уравновешенный был человек и на редкость способный работник. При первом взгляде на него на этот раз в нем чувствовалась резкая перемена. Как будто какая-то непосильная тяжесть давила его. Мы прошли в отделение. Он три раза пытался начинать говорить о деле Чепикова, но всякий раз нервно бросал ключ на первой фразе, вскакивал и начинал ходить по комнате, тяжело вздыхая, с перекошенным лицом. Когда он отлучился куда-то, надсмотрщик сказал мне:

– Неладное что-то творится с нашим завотом! Как нашли труп Чепикова, завот будто рехнулся.

И действительно, он производил впечатление ненормального человека.

И с этим человеком мне пришлось с глазу на глаз провести ночь.

Никогда я не забуду этой кошмарной ночи!

В поселке нет ни постоялого двора, ни гостиницы. На дворе ночь, мороз. Кругом – на сотни верст – голая степь. Ближайший поезд приходит только утром.

Я решил до рассвета засесть за работу. Обследуя в первую очередь работу телеграфа по отчетности за декабрь, я натолкнулся на исключительный хаос в делопроизводстве; много было дефектов и по другим отделам, не исключая денежного. Это было не похоже на Головкина. Сидя за работой, я невольно думал о деле Чепикова и о Головкине. Что так гнетет завота? Почему он производит впечатление почти ненормального человека? Что у него на душе? Не имеет ли он отношения к делу похищения сумок с червонцами? Эта мысль все чаще приходила мне в голову. Отчего он так нервничает? Не задумал ли он сам сбежать с червонцами?..

Изредка я бросал взгляды на Головкина – мы остались с ним одни в отделении. И каждый раз я встречал такой острый, такой пытливый его взгляд, что мне становилось все более не по себе. Между нами установилась какая-то связь. Мы будто выпытывали мысли друг друга. Перебрасываясь деловыми фразами, мы вместе с тем как бы, не прекращая, вели какой-то безмолвный разговор, какую-то душевную борьбу друг с другом. Наше нервное напряжение все увеличивалось. Головкин производил впечатление уже совсем ненормального человека. И в его отношении ко мне инстинктивно я чувствовал все большую враждебность.

Во мне как-то само собой возникла и укрепилась уверенность, что Головкин или убьет меня в эту ночь, или себя.

Один раз, когда я наклонился над книгами, следя незаметно углом глаза за Головкиным, ходившим в этот момент сзади меня, я заметил, что он вдруг весь как-то подобрался, наклонил голову, будто приготовился к прыжку, и так приближался ко мне. Я быстро обернулся к нему. Он выпрямился, отпрянул, смутился. По его лицу прошла судорога.

Чтобы хоть немного разрядить это ужасное нервное напряжение, я обратился к нему со словами:

– Простите, товарищ Головкин, за вопрос, – отчего вы так нервничаете? Убийство Чепикова, конечно, должно произвести тяжелое впечатление, но вы волнуетесь… как-то по-иному? Скажите откровенно, может быть, у вас касса не в порядке?

С величайшим напряжением, изменившись в лице, он сказал придушенным голосом.

– У меня касса в порядке, но… у меня не хватает имущества…

– Пустяков каких-нибудь? Давайте проверим кассу!

Головкин бросается к кассе с судорожно сжатыми пальцами, как бы желая защитить ее от меня, и искаженным голосом говорит:

– Нет, не пустяков! У меня не хватает револьвера!

– Как же он пропал?

– У меня его украли… бандиты, – вот те… что убили Чепикова. Карасев… убеждал меня, что не сегодня завтра револьвер найдется и будет у меня.

Касса оказалась в целости. Не хватало только револьвера и тридцати одного патрона.

Светало.

Я решил пойти на станцию, разыскать следователя и поговорить с ним.

– Чем вы объясняете странное состояние Головкина? – спросил я следователя, встретившись с ним.

Следователь только плечами пожал.

– Не понимаю! Недавно мы поймали киргиза-бандита. У него отобрали револьвер «Наган». Может быть, это и есть тот самый. А вот еще одна подробность, которой вы не знаете: когда во второй раз был арестован Карасев, он как-то умудрился послать на ваше имя телеграмму: «Прошу срочно прибыть и обревизовать N-ое отделение. Завот Головкин является расхитителем казенного имущества».

– Телеграмму эту я почему-то не получил. Вы не допрашивали Головкина?

– Головкина я не допрашивал, – ответил следователь, – потому что опасался за сохранность ценностей и самой работы отделения. Нужно сначала срочно прислать ему заместителя.

Подошел поезд…

Несколько часов спустя я из N-ска, лично, по телеграфу, передавал приказание своему помощнику о срочном подыскании служащего и переброске в злополучное отделение. Головкина я решил освободить под предлогом, что ему необходим отдых. Через 3 часа райзавконт N-ска, с квалифицированным работником и опытным почтальоном, выехали в N-ое отделение. Дальнейшие события развернулись после моего отъезда.

III

Утром в день моего отъезда Головкину позвонили из ГПУ и просили прийти за получением червонцев, отобранных при обыске у братьев Глиновых. Головкин захватил с собой надсмотрщика Фомина. При нем получил червонцы, при нем положил их в кладовую и кладовую опечатал.

А на следующую ночь Фомина разбудила сестра Головкина.

– Я страшно беспокоюсь, – сказала она. – Несколько часов тому назад брат ушел из дома, надев старый костюм.

Прощаясь со мной, он сказал: «Иду в ГПУ и, может быть, надолго»…

Фомин тотчас позвонил в отделение ГПУ.

– Головкин у вас?

– Нет, и не приходил, – был ответ.

– Плохо дело! Не покончил ли он с собой?..

И Фомин стал искать, не оставил ли Головкин записки. Ни в конторе, ни в его комнате записки не было. Фомин вскрыл наружный почтовый ящик и нашел то, что искал…

– «Ночь с 26 на 27 января, – писал Головкин. – Ухожу навсегда. Все деньги целы, подложных переводов не ищите, не было, хотя можно было делать на тысячи червонцев. Целый ряд обстоятельств побудили меня уйти. Убийц держите крепко, убегут. Если и будет какая недостача имущества, то не считайте его присвоенным мною. Сестру мою прошу оставить в покое, она ничего не знает. В конторе, в столе печати, шифры на месте, целы. Кладовая опечатана совместно с Фоминым. Полученные 213 червонцев в шкатулке, сумки в шкафу внизу. Напрасно т. начальник Округа беспокоился и успокаивал меня, боялся, что я убегу с деньгами, – нет. Что побудило меня к развалу конторы – мое болезненное состояние души. Убийцы воспользовались этим. Теперь я уверен, что револьвер похищен убийцами. Ну, пора идти. Труп мой, если не съедят собаки, найдете у железной дороги к разъезду. Прошу не резать и не искать признаков отравления. Я замерзну, никого не беспокойте, ни с кем я не был связан. Г о л о в к и н».

Последняя просьба к моим знакомым: не откажите моей сестре в помощи, в которой она будет нуждаться. Пусть все знакомые отнесутся к ней так, как относились ко мне. Заказную бандероль на мое имя доверяю получить сестре моей Н. К. Головкиной. Ключ под подушкой. Головкин».

Пошли по указанному в записке направлению. Стали находить на некотором расстоянии друг от друга части одежды Головкина, а дальше – нашли и его окоченевший труп, еще не тронутый ни бродячими собаками, ни волками…

Представьте эту последнюю ночь одинокого человека на одинокой станции… Что бы ни привело его к самоубийству, он остался верным служакой до конца. С какой точностью, хладнокровием он отдает последние деловые указания… Кто он? Преступник, безумец или больной человек?..

А потом эта холодная степь… Ночь… Идти навстречу своей смерти, постепенно сбрасывая с себя одежду под ледяным дыханием ветра… И вот он – наг. Наг пред лицом смерти, как нагим явился пред лицом жизни. Жизнь пройдена, одежда – последнее, что связывало его с жизнью, – сброшена…

Холод… Вечная ночь… конец…

Шквал промчался.

Но он закружил еще одну жертву: сестра Головкина не выдержала потрясения – она сошла с ума.

Как только Карасев узнал о смерти Головкина, он тотчас сознался в убийстве Чепикова.

IV

Вот и вся история.

В ней много осталось неразъясненным.

Причастен ли был Головкин к делу убийства Чепикова и краже червонцев? Никто из обвиняемых не указал на него, даже Карасев.

Что привело к самоубийству Головкина?.. Как потом оказалось, не один, а три револьвера последовательно пропадало у него, но он это скрывал. Почему? Не снабжал ли он ими бандитов?

Почему Головкин – как он объяснял – решил, что опоздал поезд, пошел спать и только на другое утро установил пропажу сумок и исчезновение почтальона – хотя он мог легко узнать на станции, прошел ли почтовый поезд?

Не было ли известно ему о преступлении, не пытался ли он дать преступникам время скрыть следы преступления? Почему Карасев донес на Головкина, прося обследовать отделение? И почему Карасев сознался, лишь узнав о смерти завота?

И еще одно странное обстоятельство: за два дня до совершения преступления ТЧ-ское отделение совершенно прекратило работу. Почта, даже телеграммы не доставлялись, будто все вымерли там. Что выбило людей из колеи?.. Что там готовилось?

Удивительно, как мог Головкин прочитать мои мысли о том, что я опасаюсь его побега с деньгами? Загадка!

Много тайн унесли с собою мертвые в могилу, а живые о них не говорят. Молчат и киргизские степи…

Тук-тук… Тук-тук-тук… четко выстукивает телеграфный аппарат в Ы-ском почтово-телеграфном отделении.

Но работают там новые люди.

Сонно, тихо, уныло вокруг…

Будто и не было шквала!

ТРИ ПОРТРЕТА

Кто из нас не читал жуткого рассказа Н. В. Гоголя о портрете старика, который выходил по ночам из рамы и пугал художника?.. Гоголевский «Портрет», разумеется, – фантазия.

Однако давно известно, что жизнь нередко осуществляет самые смелые фантазии.

Послушайте правдивую историю о трех портретах. Из них два первые не представляли из себя ничего чудесного: они крепко сидели в своих рамах. Зато третий портрет, вопреки «всем законам природы», выскочил из рамы и убежал на село…

ПОРТРЕТ ПЕРВЫЙ

Мужчина средних лет, в форменной тужурке, с ясными пуговицами ведомства Управления почт и телеграфов. Низко остриженные, прилизанные волосы, холеные усы и бородка. Лицо – застывшая маска важности, суровости и самодовольства. Недружелюбный, холодный взгляд.

Рамкой этого портрета служит окошко почтово-телеграфного учреждения.

В контору боязливо входит латаный мужичонко. Он кривит и без того кривые ноги, чтобы не запачкать мокрыми лаптями пол, озирается по сторонам и вдруг видит направленный на него суровый, начальственный, сверлящий взгляд «портрета».

Под этим холодным взглядом мужичонко ежится и переступает с ноги на ногу.

– Ты куда попал?.. – слышит мужичонко грозный голос из окошечка.

– Чаво?..

– Куда ты попал, говорят тебе?.. В кабак?..

Мужичонко недоумевающе смурыжит носом.

– Сними шапку, олух!.. Здесь при-сут-ственное место! – отчеканивает «портрет».

Мужичок с испугом стаскивает рваную овчинную шапку, растрепав мочалу волос на голове.

– Извиняйте… – и подходит на цыпочках к страшному окну.

– Писемцо бы сдать… – и он протягивает корявыми пальцами замусоленный конверт.

Чиновник, не обращая внимания, что-то долго пишет. Мужичонко терпеливо ждет, тяжело вздыхая.

– Писемцо бы… – осмелившись, повторяет он.

– Не видишь, – занят!.. Барин нашелся!.. Не на пожар спешишь, успеешь… – и чиновник углубляется в пересчет бланков открытых писем. Долго считает и раскладывает по стопкам.

В контору входит, шумя шелками, барыня с седыми буклями и направляется к окошечку.

Мужичонко испуганно отступает в сторону.

Чиновник откладывает бланки и принимает заказное письмо.

Вслед за барыней вплывает крупная фигура соборного протопопа, блестя наперсным крестом.

Мужичонко ждет, переминаясь с ноги на ногу.

При виде протопопа на лице «портрета» появляется что-то вроде улыбки.

– Добрый день, отец Иоанн!.. Как изволите поживать?.. Письмецо сынку?.. В Духовную академию. Архиреем будет!.. Хе-хе. Папашеньку в карете возить будет…

Протопоп довольно улыбается.

– Ну, до архирея еще далеко!..

– Извольте квитанцию, отец Иоанн. Завтра соборне служить будете?..

– Соборне.

– Надо будет в люстре новые свечи поставить!

– Не худо бы, не худо… Старайтесь, Григорий Иванович, на то вы и староста церковный.

– По мере сил стараюсь для благолепия храма, отец Иоанн.

– А завтра того… на винтик вечерком… ко мне… Матушка такой вас наливкой угостит… – и отец протопоп прищелкнул языком.

– Всенепременно-с, отец Иоанн.

Протопоп, тяжко ступая, уходит. Часы бьют два. Почтовое окошко захлопывается.

Обескураженный мужичонко крякает, топчется у окошка и, набравшись храбрости, стучит пальцем, похожим на черный сучок. Ответа нет…

Стучит снова. Окошко с шумом раскрывается.

– Что тебе?..

– Писемцо бы…

– Присутственные часы окончились. Завтра можешь прийти…

– Ваше благородие… сделайте божецкую милость, – взмолился мужичок. – Не откажите, восемнадцать верст шел… Мокринские мы… дома хозяйство ждет!..

Громко стукнула входная дверь, и мужичонко почувствовал, как чья-то рука отстранила его.

В тот же момент удивленный мужичонко увидел, как необычайно преобразилось лицо в почтовом окошечке.

Чиновник осклабился, даже привскочил на стуле, приветственно закивал головой.

– Письмецо вам есть… Сию минуту… Вот… Господину земскому начальнику… и газетка…

– Благодарю… А вот – заказное надо отправить.

– Прошу вас… Здесь только адреса отправителя нет… и наименование города, извините, не указано…

– Фу, черт… все Игнашка напутал.

– Не извольте беспокоиться. Сию минуту!..

И чиновник услужливо и быстро пишет на конверте название города и адрес отправителя, так же быстро изготовил он квитанцию и с заискивающей улыбкой протянул посетителю.

– Благодарю…

И мужичонко услыхал, как опять громко хлопнула дверь. С глухим стуком закрылось и почтовое окошечко.

Постоял мужичонко, вздохнул и поплелся к выходу…

Все это было так обычно для него, что даже не вызвало возмущения…

А почтово-телеграфный чиновник, окончив работу, шел не спеша домой, выпивал рюмочку-другую смирновской водки с маринованными грибочками на закуску, плотно обедал и заваливался спать.

Вечером – винт или преферанс «по маленькой» с приятелями, комаровская газета «Свет» – перед сном. А во сне – приятные грезы: будто он стоит в соборе за своим свечным ящиком, в новом мундире со шпагой… Новая звездочка – новый чин – горит на его контрпогонах с золотым плетеным шнуром, а на шее важно поблескивает орден.

И древние старушки с почтением подходят, протягивая дрожащую руку за свечкой…

ПОРТРЕТ ВТОРОЙ

Прошли годы… Бурные, тяжкие… Началось с войны до «победного конца». Пришла и победа – победа Октябрьской революции.

Этого ли победного конца ожидал старый почтово-телеграфный чиновник, сидевший, как портрет, в раме своего служебного окошечка…

Годы изменили его. Поседела голова, отросли запущенные волосы. Заплаты и пятна покрыли суконце старой форменной тужурки. Глубокие морщины избороздили лицо, потерявшее былую важность… Только взгляд стал еще более колкий – вот так бы и пронзил насквозь этих новых, в кожаных тужурках.

А старые, где они?..

Давно лежит на кладбище соборный протопоп. Не перенес он «поругания храмов божьих», занемог и скоро умер. Так и не пришлось ему покататься в архиерейской сыновней карете… Как лист осенний, закружила буря господина земского начальника и забросила куда-то далеко, не то на остров Мальту, не то на Принцевы острова. А в усадьбе его давно трудовая коммуна орудует… Старую барыню еще встречает чиновник иногда. Облиняла старуха… Не шумит шелками. Гримаса обиды – обиды на всю жизнь – легла на ее лицо. Встретится взглядом со старым чиновником и вздохнет… и он вздохнет… – каждому вспомнится старое.

Ах, не глядеть бы на это новое!.. Если бы можно было навсегда захлопнуть вот так крепко окошко и сидеть за перегородкой, отгородившись от этого нового, страшного, непонятного мира, никого не видеть, ни с кем не разговаривать… Но вот стучат… стучат… надо открыть.

И чиновник открывает окошечко и молча, недружелюбно устанавливается на клиента, принимает письмо.

– Денежное?.. Несоответствующая оболочка. Не могу принять.

– Какая оболочка? – недоумевает клиент.

– Конверт мал. Здесь нет места для пяти печатей.

Клиент стоит озадаченный. Потом идет в соседнюю лавочку, покупает новый конверт, переписывает адрес. Опять стучит…

Окошечко открывается.

– Вот новый конверт…

– Не подходит. Клапан не подходит. Надо, чтобы в середине конверта углы сходились, а так я не могу наложить печать. – Окошко захлопывается.

Клиент ворчит и вновь уходит. Опять стук…

– Вот полдюжины конвертов, выбирайте любой.

Чиновник молча указывает на один из них.

– Ну и порядки, – уходит рассерженный клиент, получив наконец квитанцию. – Не советская почта, а старый прижим!..

Окошко захлопывается. Что-то вроде улыбки скользит по лицу чиновника.

Тишина… Только мухи жужжат и кружатся над столом.

Чиновник подавляет зевоту и враждебно смотрит, скосив один глаз, на ненавистный «Бюллетень НКПиТ». Случайно он прочитывает один приказ и бледнеет.

– Дожили!.. Этого не хватало!..

Дома, после службы, жена встретила его с засученными рукавами: она только что давала пойло корове и кормила индюшек.

– Отец, что с тобой, на тебе лица нет?..

Чиновник грузно опустился в старенькое кресло и, потрясая «Бюллетенем», воскликнул:

– Дослужился!.. За тридцать два года верной и беспорочной службы…

– Да говори ты толком, в чем дело?..

– Не дело, а тьфу!.. Повышение получил, вот что! В поч-талионы попал!

– Шутишь, отец!..

– Плохие шутки! Вот… циркуляр… кольцевые почты выдумали. Изволь сумку на плечо да мужикам письма по деревням развозить… Селифант Дормидонтович!.. Позвольте вам письмецо в собственные руки вручить… Это мне-то, при моем чине, им-то, сиволапым!..

Жена, вытирая мокрые руки о фартук, присела на кончик стула.

– Что же теперь будет?..

Чиновник, излив первый гнев, усмехнулся.

– А вот что будет! – И он, сложив пальцы, сунул ими в лицо озабоченной супруге.

– Ты чего ж это кукишем тычешься?!

– Не тебе этот кукиш, дуреха, а им, чтобы им пусто было! – И старый чиновник ткнул кукишем в «Бюллетень». – Кольцевая почта? С большим моим удовольствием! Вечером посижу, на бумаге таких им колец накручу, что любо-дорого! «Всемерно стараясь о приближении почты к беднейшему крестьянскому населению, мною организовано… та-та-та, та-та-та, столько-то сел, столько деревень… Повышение обмена… пятое-десятое»… Не впервой такие отчеты мне писать! Кривая вывезет, не робей!..

Вечером того же дня, когда с горы срывался звон церковного колокола, старый чиновник – неизменный церковный староста – стоял у своего свечного ящика и с улыбкой, которая давно не посещала его лицо, продавал свечи.

– Слава в вышних богу и на земле мир, в человецех благоволение…

ПОРТРЕТ ТРЕТИЙ

Не вывезла кривая… Беспокойно стало в мире, и исчезло в человеках благоволение… Откуда-то ветром принесло ревизию, вывела она на чистую воду бумажного кольцевика, и он получил «отставку». Мундир он, впрочем, ухитрился сохранить в старом ясеневом шкафу, как последнее воспоминание о былом величии…

– А в почтовом окошечке появился новый портрет.

Это было почти «чудо обновления»: так странно было видеть старожилам в старой рамке новое, молодое, почти безусое, энергичное, приветливое, веселое лицо. Окошко всегда было раскрыто настежь. Но «портрет» редко виднелся в раме.

Молодой связист бурей носился по всему помещению, вычищая «нечисть». Проветрил комнаты, снял паутину с углов. Извлек из-под стекла хранимое стариком как реликвию объявление о «неприсутственных днях»: «тезоименитствах», рождениях и смерти «августейших особ» и церковных праздниках… Не пощадил новый связист и образа Николая-чудо-творца, хмуро смотревшего с угла на всю эту возню. Стены запестрели портретами революционных вождей, плакатами о книгах, сберкассах, кооперации… Скоро и снаружи здание стало неузнаваемо. Появились почтово-телеграфные рекламы и объявления. Новенький почтовый ящик сверкал на солнце желтизной свежей окраски.

Старый чиновник с недоброжелательным любопытством тайно следил за кипучей работой своего молодого заместителя.

– Хорошо поет, где-то сядет!..

А этот, неугомонный, казалось, был из той сказочной породы птиц, которая и совсем никогда не сидит. Раздав и приняв почту местных жителей, он уже летел в исполком «насчет лошадей для кольцевой почты» или на собрание в соседнее село – все о той же возке почт хлопотать.

– Так ему и дали лошадей!.. Держи карман, – ворчал старик.

А получить их было действительно нелегко. Исполкомовская касса звенела парою грошей. Крестьяне жались…

– Пользы мы от кольцевой почты не видали, а выходит, как бы повинность новая…

Но молодой непоседа не сдавался. Неудачи только подливали масла в огонь его неукротимой подвижности. Он надоедал исполкомовцам, ругался с ними, смешил острым словцом и постепенно раскачивал свое «кольцо».

Выпросил хомут, достал сбрую, сладил дело с лошадьми, нашел старую таратайку без кузова.

– Плевать, и так доеду!..

Пристроил старую исполкомовскую дверь, сложил почтовые пожитки и тронулся в путь.

Так, не на бумаге, выехала первая кольцевая почта.

Ветер волнами по морю ржи разливается. Широко раскинулись поля черноземные…

– Выйду, выйду в рожь высокую, – заливается молодой связист. – Эй, Митрич! Куда плетешься? – останавливает он крестьянина, шагающего босиком по пыльной дороге.

– На пошту, писемцо от сына жду! Здоровьте!

– Здорово, Митрич! Вертай назад, почта сама к тебе едет! Вот подожди, сейчас разберу!.. Получай письмо от сына! – И кольцевик вручает удивленному и обрадованному крестьянину письмо.

– Чудеса!.. – говорит крестьянин, держа в мозолистой руке дорогое письмо, и долго смотрит вслед удаляющейся таратайке.

А кольцевик уже подъезжает к Выселкам. В амбаре у весов он видит крестьянина.

– Здорово, Иван Григорьевич! На почту есть что сдавать? Давай – приму!

– Посылочка есть… Да как ее сдашь? Вешать надо?

– За чем дело стало? У весов стоишь! Неси посылку-то!

– Да как же так – не на поште?..

– Я и есть почта! Видишь, к тебе сама почта приехала! Пошевеливайся!

Крестьянин бежит за посылкой и возвращается, окруженный ребятами. С крыльца выглядывают женщины, интересуясь невиданным зрелищем: почтой в собственном амбаре.

– Ну, получай квитанцию! – И связист спешит дальше.

Вот он посредине села.

Босоногие мальчишки уже успели разнести весть, и из хат выходят крестьяне и окружают кольцевика.

Оригинальный экипаж сам по себе послужил ему рекламой.

– Что-то карета твоя того… не способная?.. – качали головами крестьяне.

– А вы поспособствуйте, – отзывался веселый почтарь и тут же начинал «агитировать» за кольцевую почту.

Слушали мужики. Не то чтобы очень верили, а лица становились светлее. Уж очень чудной и занятный парнишка… На чем ни приехал, а почту привез прямо в хату, можно сказать, газеты роздал, новости рассказал, про налоги, да про новые законы по земельной части разузнать и ответ привезти обещал. Виданное ли это дело?..

Еще несколько поездок – и лед был сломан. Зашевелилась, зашумела деревня.

И через месяц молодой связист уже лихо прокатил в новой таратайке, на сытой лошадке мимо усадьбы старого чиновника.

Еще и песню поет!

Он поет, а скоро и про него петь стали:

Частушки выдумали про Васю-комсомольца:

 
Ходит почта колесом,
Звенит колокольчиком,
Сяду рядом с ямщиком,
С Васей-комсомольчиком.
Сяду рядом, гляну глядом
И помчусь на станцию,
Сдал папашенька налог
Васе на квитанцию.
 

И ведь что за неуемный такой: придет с кольца – нет, чтобы отдохнуть, прямо на собрание. И опять шумит, горит и других разжигает. Одна забота – время-то, время-то мало…

– Веришь ли, с ног сбился! – говорил он товарищу, возвращаясь в двенадцатом часу ночи с заседания волъячейки. – Я – член волисполкома, секретарь межсоюзного группового волостного профсоюзного комитета, секретарь ячейки, о-ва ОДВФ, Доброхима, уполномоченный по волости от Соцстраха, общественный обвинитель при нарсуде 5-го участка, член ревизионной комиссии при кооперативной организации… всего и не упомню. Вот приду домой, засяду за работу. Надо подготовиться к завтрашнему объезду кольца… Крестьяне забрасывают вопросами, ответа ждут… Засидишься до вторых петухов, а чуть забрезжит – в дорогу… Отчего я один, отчего меня не много?..

Такова сказка наших дней о портрете, который выскочил из своей рамы – из рамок старой формалистики – и убежал на село.

И можно лишь высказать сожаление вместе с молодым связистом:

– Отчего «его» не много?..

Это – первые ласточки.

Но молодые силы идут из толщи деревенской жизни. Идут и придут на смену старых, отживших, косных «портретов».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю