Текст книги "54 метра (СИ)"

Автор книги: Александр Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Смотрели фильм «Уик-энд у Берни – 2»? В этой черной комедии труп начинал пускаться в пляс при звучании мотивов латиноамериканских танцев, что в принципе забавляло. Но нашего-то «плясуна» лучше хоронить в закрытом гробу, настолько он страшно выглядел.

Надрезанные сухожилия и поломанные кости дергались конечностями, как у тряпичной куклы, которая вылезала из цинковой коробки. Руки и ноги как плети молотили воздух и попадали по курсанту, открывшему гроб. Покойник будто сердился за потревоженный покой. Курсант визжал, закрыв лицо руками. Остальные тоже забились в углы и орали. Нужно было их успокоить. Кто-то должен быть сильным. Сегодня это я… Вскакиваю и, пытаясь сохранить равновесие, начинаю ногами запихивать труп обратно. Когда получается, закрываю его крышкой и подаю руку упавшему. Тот хватается за нее и встает. Я ору сквозь рев автомобиля: «Деньги есть?» Все молча кивают. Я снова ору: «Давайте!» Курсанты отдают мне купюры. «Сейчас поедим и выпьем, чтоб согреться», – говорю я. Начинаю со всей дури барабанить по водительской кабине кулаками, пока водитель не тормозит.

– Командир, остановишь возле ларька? Уже три часа – жрать хочется, да и замерзли мы, согреться надо, – делаю жест пальцем у горла, означающий выпивку.

– Вам же нельзя… – пытается перебить меня водитель. Но я ему говорю:

– А с трупами возиться можно? Иди-ка ты на хер. Не остановишься – я тебе стекло лобовое разобью, чтобы наравне путешествовали. А то, понимаешь, сидишь себе в нагретой кабине и размышляешь, что нам можно, а что нельзя…

Мы остановились у ларька, и я через несколько минут залез в кузов с несколькими бутылками водки и пакетиками сухариков – на большее не хватило средств. С хрустом откупорил крышку литровой бутылки и приложился к горлышку. Шумно дыша через нос, я выпил ее, не останавливаясь, до дна. Остальные пустили другую бутылку по кругу и отпивали небольшие глотки. Они уставились на пустую бутылку в моих руках и на меня, но, видя, что я в норме, продолжили свою процедуру. Я даже не согрелся, а голова ясная-ясная. Не действует. Жалко. Только пищевод жжет от этой сорокаградусной гадости.

И вот мы на кладбище. Гроб аккуратно спущен с автомобиля и отнесен в палатку, похожую на летнюю резиденцию пивных алкашей. Длинноволосый священник с бородкой спрашивает у вдовы: «Он у вас не самоубийца?» По-моему, дурацкий вопрос, если посмотреть на труп. Или поп думает, что покойник сам себя вот так поломал? Суть вопроса такова: по нашей религии, говорящей о всепрощающей любви, если скажешь ДА, то хрен тебе, а не отпевание души…

Священник машет кадилом и нараспев читает речитатив-молитву за упокой души.

Что есть наша религия? Страх? Скорее всего, он, потому что многие руководствуются только им. Что говорит наше Писание? Не укради. Не убей. Не возжелай. Не радуйся. Не любуйся в зеркале. Не ешь вкусно. Все это звучит как теоретическая инструкция к фантастической жизни. И тогда, наверное, после смерти попадешь в рай, где вдоволь наешься и отдохнешь. А если этого там нет? Что дальше? Что если дальше будет еще одна жизнь в другом теле? Проживешь так же бездарно? Но о таком, по нашей религии, думать нельзя. Нельзя сомневаться в написанном две тысячи лет назад. Не надо мыслей, просто верь и попадешь в рай. Все это похоже на правило: чем тупее человек, тем легче им управлять. Вся эта белиберда про поочередное подставление щек для точных ударов, похожа на прививание рабских идеалов. Эдакая религия работников низких сословий и менеджеров среднего звена. Это выгодно тем, кто живет на верхушке пирамиды нашего мира. Им нужно, чтобы ты не злился на них, потому что они будут наказаны после смерти и попадут в ад. Пожалейте кто-нибудь дяденьку на «Роллс-Ройсе»…

Так, похоже, алкоголь все-таки начал действовать…

– Аминь! Бла-бла-бла! Аминь! Бла-бла-бла! – по традиции, в этот момент бородатый поп должен закрыть глаза мертвого своей рукой. Он проводит ею над разлагающимся лицом покойного, и глаза, почти закрывшись, открываются, словно от пружины.

– Аминь! – прозвучало вхолостую, потому что глаза открыты.

– Бла-бла-бла! Аминь! – снова поп пытается пальцами закрыть глаза изувеченного и гниющего покойного. Но те, как у куклы-пупса, которую надо крутить в руках, открываются.

Блин, по сценарию глаза закроются, и все, конец. Все плачут и крестятся. Но сейчас они откроются снова. А потом еще. И еще. Тело настолько задеревенело, что нет конца процедуре упокоения. Святой отец с жиденькой бородкой понимает это. И в очередной раз, протягивая пальцы к глазницам трупа, он с силой нажимает на них. Белки глаз лопнули и потекли по углам остатками мутной жидкости, освободив веки от напряжения и, наконец, закрыв глаза.

– Аминь! – совпало с тихим хрустом лопнувших белков. Да уж, действительно аминь.

Я не хочу доставать оставшиеся на морозе воспоминания об этом трупе, но такое не забывается. Дальше были завывания вдовы и холод. Скребки лопат, закидывающих комки мерзлой земли с глухими ударами на крышку гроба. И снова холод.

Машина заурчала и увезла нас от кладбища и трупа. Ехали молча. Каждый сам переваривал произошедшее и переживал боль обмороженной на морозе кожи.

Дальше вспышка памяти уже дома у вдовы. Салатики. Картошка. Селедка. И водка.

– Водку нельзя! – вопят нам уже пьяные водитель и вдова. Парней тоже стало развозить от прежде выпитого, как только попали в тепло. Один я – трезвый как стекло. Что-то беру и ем. Никакого вкуса, все как бумага. Не могу есть. Внутри меня что-то клокочет, и снова начинает подташнивать. Резко хватаю со стола бутылку водки и осушаю прежде, чем мне что-либо успевают сказать. НИЧЕГО! Как вода. Я не могу напиться. Почему?

– На, закуси, – тычет мне под нос вдова колечко лука на вилке, с которого растительное масло капает мне на брюки…

Вот я сижу в деревянном кресле комнаты отдыха своей роты и смотрю дурацкий MTV. Транслируется клип группы «РАМШТАЙН», что в переводе означает каменоломня. В этом видео парни с ирокезами на головах захватывают банк. Держат ружья и взрывчатку наготове, чтобы убить себя и всех.

– Чего ты хочешь? – поют они на немецком языке. И я смотрю на них и понимаю, что ничего не хочу. Хочу только, чтобы меня никто не трогал и не разговаривал со мной.

Рядом со мной еще один друг-питон ЕФТЕЙ. У него на одной руке четыре пальца из-за врачебной ошибки в санчасти. Поранился тогда вроде не сильно, поэтому был отослан, а точнее послан. Полили зеленкой и все. А впоследствии воспаление тканей распространилось, и заболел палец.

– Не выдумывай! – как обычно, кричали врачи на него в санчасти, пока совсем плох не стал его палец. И только тогда его повезли в госпиталь, где и отхватили часть конечности хирурги. А кому пожалуешься? Он был из такой же простой семьи, как и я. Мать у него была одна, отец бросил их еще в детстве. Жила в далеком гарнизоне и болела сильно. Чем она поможет? Только зря нервы ей теребить. Поэтому ничего не сказал ЕФТЕЙ (это настоящее его имя), а только стал подгибать обрубок среднего пальца под кусок хлеба во время трапезы, как будто все в порядке и палец на месте. ЕФТЕЙ понимал меня, наверное, даже чувствовал, поэтому просто сидел рядом и молчал, не доставая вопросами.

Заходит мой командир-насекомое. Он подходит ко мне вплотную, загораживая собой телевизор. Он чувствует мою внутреннюю слабость. А я смотрю сквозь него, пытаясь осознать смысл этой жизни. Смысл этой смерти. Смысл мой.

– Что ты хочешь? – поют господа арийцы с ирокезами.

– Был приказ выйти на ужин! – кричит на меня насекомое. Мой обед, завтрак и ужин уже несколько месяцев – это бигус с кислой капустой. Вся трапеза пахнет так же, как тот труп. Гнилью. Я сижу в прострации, набираясь теплом помещения. Мне необходимы сейчас отдых и покой. Не надо меня трогать.

– Ты что, не понял?! – кулак командира врезался мне в подбородок, возвращая к реальности.

ЕФТЕЙ знает мое сумасшедшее Я и поэтому зло улыбается командиру перед тем, как уйти за дверь, оставив нас наедине. Знаете, почему офицер может ударить курсанта или солдата? А что он офицеру сделает? И что докажет? Правила таковы, что если это случится наоборот, то тебя посадят в дисциплинарный батальон. «Дисбат» – это ад на земле, после которого тюрьма покажется курортом. Там за несколько месяцев пребывания здоровья вытягивают, как за полжизни. Оттуда возвращаются с пустыми глазами и печатью молчания. Офицеру даже перечить нельзя – это тоже статья, по которой туда можно попасть. Но сейчас мы одни, без свидетелей, хотя по большому счету, никто из роты не стал бы на меня доносы писать, так что можно было ЕФТЕЮ и не уходить.

Я уставился на АГЕИЧА, которого распирало изнутри героизмом. Я ждал еще одного удара, для очищения моей совести. И дождался его. От него мою голову мотнуло в сторону, и клацнули зубы. Я встал и коротким ударом в солнечное сплетение изменил выражение лица офицера от самодовольного до испуганного. Хватая ртом воздух, под припев немецкой группы, ОНО осело по стеночке на пол. Взяв его чуть пониже кадыка двумя руками, я принялся сдавливать его горло, заставляя менять цвет лица. Когда оно стало темно-бордового цвета с оттенком фиолетового, я разжал ладони, и АГЕИЧ закашлялся, жадно задышав. Я бы еще разок повторил это, но тогда бы я стал ничем не лучше всех тех уродов, которые попадались мне по жизни, бренча передо мной медальками и тыча меня носом в свои погоны, как в последний довод своей правоты. Я встаю и ухожу в кубрик, где в полутьме заваливаюсь на «шконку», обтянутую синим вонючим одеялом с тремя белыми полосками снизу. Мне не у кого спросить совета. Что, так и должно быть? Разве такая она – жизнь? В детстве мне читали детское Евангелие, где добро побеждает зло наивным игнорированием последнего. Зачем? Ведь это же неправда! Добро без кулаков – растерзанный труп. Правда в том, что нужен баланс между темным и светлым внутри каждого.

Вот о чем я думал, когда АГЕИЧ выскочил из роты и принялся звонить с КПП всем подряд.

– Алло, мама? Я не переживу этого. Меня хотят убить. Да, мама, Попов.

– Алло, дежурный по ЛенВМБ? Меня хотят убить. Фамилия – Попов. Да. Да. Да.

– Алло, президент? Как, не туда попали? Как, пошел на хрен? А Попов?

Глава 22/1. Ненависть

Начиная с первых минут пребывания в темно-синей форме у индивидуумов возникает агрессия и ненависть ко многим вещам.

Гражданских ненавидели за их возможность вдыхать запах девичьих волос и не ценить этого. Гулять вечером по городу и не обращать на это внимания. Есть приличную еду и выковыривать оттуда чего-нибудь, что ты не ешь. За возможность спать в нормальной кровати одному, а не в стае таких же волчат. Иметь свои вещи и не бояться, что их украдут или, если ты слаб, отберут. Мы не могли гражданским простить себя в прошлом. Ведь мы так же безалаберно и с недовольством когда-то вкушали радости жизни. А теперь, глядя назад, понимаем, как это все было прекрасно. Прекрасна была та свобода, с которой можно было дышать. Теперь ее нет. А у них она есть.

Суворовцев и других сухопутных сверстников, если разобраться, мы не очень-то и ненавидели. Но будучи в большинстве своем детьми флотских офицеров, с самого детства привыкли слышать о «тупых САПОГАХ». Ненависть наших предков наложилась на неокрепшие подростковые разумы. Мы бились. Жестко. Толпа на толпу. Сверкали бляхи в отраженных солнечных лучах станции метро «Горьковская», рассекая со свистом воздух. Зеленое дралось против черного, окрашивая все в красное. В ход шли бутылки и доски, некоторые имели вентиля пожарных гидрантов, используемые как кастеты. Так что травмы получали обе стороны приличные. Имелись поломанные конечности вперемежку с рассеченными головами и обломанными зубами. Чем взрослей мы становились, тем эта ненависть становилась меньше. Мы начинали понимать ее необоснованность и примитивность. Они ведь такие же, как мы, несчастные дети.

Наверное, личные пережитые негативные эмоции всегда будут казаться горче, чем чьи-то чужие.

Здесь, в Низино, без этого не обошлось. Без ненависти. С нами в коллективе учились люди, прошедшие огонь войны, и здесь они тоже его искали. Одного из таких людей звали Андрей Соболев.

Однажды ночью я проснулся от привычных мне криков: «Наших бьют!!!»

Одеваясь, как по тревоге, на ходу, я ударом ноги оторвал от разборной кровати дужку спинки, которая сгодится для ударов наотмашь, как дубиной, и побежал на улицу. Обычно подробности выясняются на ходу и по ходу. Так и сейчас, информация поступала урывками и частями, но суть становилась ясна: кто-то из местных повздорил с «нашими», находящимися в самоволке, и избил их. Те, в свою очередь, вернулись в большем количестве и избили первых. Детский сад, в общем, если не считать, что это давно уже не игры в крутых мальчиков, и мозги можно по-настоящему вышибить из головы. И в тюрьме тоже можно сидеть по-настоящему. Местные принялись преследовать курсантов с серьезными намерениями, когда те перелезли за забор и позвали нас на подмогу. Несколько аборигенов в азарте преследования перелезли через забор вслед за курсантами. Теперь они пытались подняться на ноги в розовеющих от их крови сугробах. Мы все остановились и затихли.

Соболев поочередно подходил то к одному, то к другому гражданскому и размеренно и монотонно лупил заточенной по краям бляхой на конце кожаного ремня, целясь в голову. Те, привставая на четвереньки с кровавыми месивами вместо лиц, пытались закрыться разорванными до мяса от ударов бляхой ладонями. Но та с хлюпающим звуком врезалась в их голову, заставляя дергаться, как у тряпичной куклы. Хлюп! – очередной удар попал в скулу гражданскому, и тот завыл, пуская алые пузыри с осколками зубов. Но самое страшное, что мы все видели – это улыбка Андрея. Он получал от этого удовольствие, это и было самым страшным, что пришлось видеть этой ночью. Так бы, наверное, и продолжалось, но раздались выстрелы и звук бьющегося стекла на КПП. Это местные приехали выручать двух «пленных» (в области почти у каждой семьи есть ствол, это своеобразная дань беспредельным годам нашей истории). Этих двух оттащили на КПП и увезли на машинах в больницу, сыпля в нашу сторону угрозами. Все происходило под уговоры местного участкового «не проливать больше кровь». После этого курсантов стали отлавливать и избивать, когда те в малых количествах появлялись на «их территории». Кто виноват? Кто прав? Я не знаю.

Нам предстояло еще многое узнать о ненависти, которая ожидала нас за поворотами жизни.

Глава 22/2. Промежуточная

Я стою у метро «Елизаровская» и курю каждые двадцать минут. Мой организм уже не хочет курить, точнее, ему плохо от переизбытка никотина, но я все равно вдыхаю ядовитый дым. Сегодня как-то получилось, что кто-то из дежурных офицеров ошибся и внес мою фамилию в списки увольняемых на воскресенье, когда после обеда можно уйти в город. Я не знал об этом и поэтому шарахался по казарме от телевизора к кровати, в попытке определиться, чего мне больше хочется: спать или смотреть кино? Но потом кто-то прибежал и сказал, что дежурный на КПП не отпустит всех в увольнение, пока списки не будут соответствовать действительности. В общем, для действительности им не хватало меня. Учитывая тот факт, что, избежав пробежки-марафона и проверки на внешний вид, меня силой выгоняют в город, я поспешил согласиться.

ЕЕ зовут Маша. Я жду эту девушку уже целый час. Она опаздывает на час. Она считает, что может себе это позволить, потому что у нее грудь четвертого размера. Она же и придумала (а может, вычитала в журнале), что я обязан быть без ума от огромной груди. Дура, если бы я захотел побарахтаться на чем-то мягком, то купил бы водяной матрас. Ах, да, не купил бы – у меня денег нет ни на что. Плевать мне на грудь. Мне больше нравится ее с хрипотцой голос, когда она читает стихи. Недавно она готовилась поступать в театральный университет и с актерским талантом и выражением декламировала мне стихи Гумилева и Блока о неразделенной любви. Иногда лично, но чаще, конечно, по телефону. До мурашек меня изводила своей чувственностью, учащенно дыша в трубку. А еще у нее волосы и глаза цвета красного дерева и губы оттенка молочного шоколада.

Но я бешусь, когда кто-нибудь опаздывает и заставляет меня ждать. Я нервно смотрю на часы и прикидываю, сколько остается времени на общение, пока я не понесусь, сломя голову, в казармы. Иногда деньги многое решают, поэтому за небольшое финансовое подношение можно оказаться в городе и посередине недели, что изредка я и делаю с фальшивой ксерокопией увольнительной записки на руках, в которой СВИН расписывается от лица нашего насекомого-командира. Мол, повелеваю всем тварям божьим не мешать передвижению данного тела в пространстве, и ниже неразборчивая подпись: капитан третьего ранга СВИН. Патрули, которые меня останавливали, смотрели на меня, на фамилию командира, на мои усы и писали себе в блокнотик какие-то замечания. Номер войсковой части данным господам я сообщал всегда вымышленный, если это не указывалось на моей одежде в виде шеврона с названием училища. А поскольку я на рукав пришивал обычный «Андреевский флаг», то многие дежурные по другим училищам получали забавные сводки, касающиеся внешнего вида и усов из комендатуры города относительно подчиненного капитана третьего ранга СВИНА, некоего Попова А.А.

Как заработать денег в системе? Например, можно стоять в нарядах на выходные за тех, у кого они есть. Одна смена – это почти триста рублей, на которые можно было купить сигарет на половину недели и немного настоящего чая. Хорошую еду и сладости я умудрялся есть только благодаря своей наглости, налетая на кафешку, находящуюся на территории части. Те, к кому приезжали родители и те, у кого были финансы, в это время находились за столиками и мерно поедали свои пряники и вафли, когда я, словно ураган, врывался в помещение и начинал набивать рот всем понемногу с каждого стола, прежде чем кто-нибудь умудрялся что-нибудь сказать или спрятать еду. И так же мгновенно исчезал из кафе. К этому тоже все привыкли, с пониманием относясь ко мне, как голодному, но безобидному психопату.

Кто-то из курсантов занимался грабежом, вечерами накидываясь на прохожих и избивая их до тех пор, пока не захрипят. После этого снимали с них все, что можно продать или использовать, прихватывая кошелек. Кто-то воровал или сбывал фальшивые купюры, пользуясь тем, что человек в форме располагает к доверию больше, чем человек в кожаной куртке. Кто-то обчищал квартиры или машины. Кто-то работал стриптизером в ночных клубах, постоянно держа себя в хорошей физической форме. Но работать, в основном негласно, разрешалось только с третьего курса, отдавая половину командиру, да и то не столь неадекватному, как наш. Поэтому варианты с трудоустройством откладывались в долгий ящик и рассматривались только в перспективе. Зато «старшеков», работающих в подобных заведениях, все знали в лицо. Все хотели быть похожи на них и получать такие большие, по нашим меркам, деньги.

Жизнь задавала нам другие ритмы. Нет идеологии. У большинства из нас нет человеческого отношения к себе подобным. Нет ничего святого. Наши кумиры – Данила Багров и Саша Белый. Наши книги называются «Я – вор в законе – 3» и «Татуированная кожа – 6». Наши передачи – «Криминальная Россия» и «Особо опасен». Наш курсантский мир «ботает по фене», это значит, что слова, произносимые нами, как последствия наших мыслей, являются тюремным жаргоном.

ЕЕ ЗОВУТ МАША, И ОНА ОПАЗДЫВАЕТ!!! Я бешусь от этого!

Я нервный парень, одетый в черную форму с металлическими якорьками на погонах. Ко мне подходит человек с бутылкой дешевого пива и дышит на меня сивушными маслами. Он хочет поговорить. И поскольку на вид ему около сорока лет, то разговор будет о его любимом чаде. Он не первый, кто начинает либо откровенничать, либо ругать, либо читать мораль.

Помню, однажды ехал в метро в пустом вагоне, и до меня «докопался» примерно такой же мужик.

– Как вам не стыдно? – начал свой разговор он, тыча в меня деревянной клюкой. Тоже, наверное, отставной военный, оставшийся без возможности самореализации ЭГО.

– Стыдно? – удивился я, уворачиваясь от палки. – А за что мне должно быть стыдно? – и перешел в другой пустой вагон, надеясь уйти от конфликта, но мужик, хромая, настиг меня и в нем, и опять заладил про стыд, толком не указывая на какой именно.

Возможно, вам покажется нелепым, что пожилой человек настолько неадекватно и энергично преследует молодого парня. Но представьте себе, у меня есть бабушка, которая из принципа в свои восемьдесят лет за ночь закидывает лопатой траншею, выкопанную экскаватором за день, только потому, что это не совпадает с ее внутренними представлениями о магистрали газа, которая должна пройти, задевая краешком двор ее шестиподъездного дома. Все предоставленные ей сопровождающие документы она разорвала. Этот экземпляр оказался настолько же крепок в своих внутренних убеждениях. Пробежав таким образом несколько вагонов от неуемного старика с палкой и просмотрев на себе все срамные места, которые могли оголиться (коих не оказалось), я легонько прижал его к сиденью и спросил: «Что вы от меня хотели?»

В ответ на это старик плюнул мне в лицо и заявил: «Ничего тебе не скажу, сволочь фашистская!» В общем, и так мы тоже общаемся с народонаселением…

Этот полный мужчина напротив меня делает глоток из темного стеклянного сосуда с надписью, выступающей из-под большого пальца-сардельки. Надпись – фамилия преступника Разина, прославленного в свое время в песне, в которой выкинул за борт девушку. Он выбрал свою банду. Своих подельников. По-пацански. Так и хочется сказать голосом сериального актера: «Бри-га-да!!!» И в голове играют рингтоны сотовых телефонов: «Ту-ду-туду-туду! Тара-там-тадам-тадам! Тарара-тара-рара!»

Вот он делает глоток самого дешевого пива и обращается ко мне: «У меня есть сын (я угадал). Он подрастает. Скоро в старшие классы пойдет. Первые дев… – он делает очередной глоток дешевого пойла, – …чонки». Вытирает тыльной стороной ладони остатки пива с уголков губ. И отрыгивает.

Животное, у которого есть сын. Чтобы сделать ребенка, не нужно иметь высшее образование или пытаться думать. Достаточно иметь соответствующий набор хромосом соответствующей человеческой особи. И не использовать презерватив. Все просто – раз и все! Для мужчины. А женщины потом мучаются, пытаясь в одиночку воспитать из ребенка порядочного человека. Ребенок смотрит на пьяные дебоши отца и превосходство его силы. На образ жизни и примитивность мышления. И нехотя отчасти впитывает в себя эту ролевую модель поведения в семье. А потом он вырастает и обзаводится своей семьей. Замкнутый круг.

Он продолжает: «Понимаешь, я хочу, чтобы он рос в правильной среде, стал правильным ПАЦАНОМ». Опять глотает, и отрыжка теперь выходит через нос. Ноздри раздуваются.

Я стою и слушаю его монолог, как психотерапевт своего клиента, и время от времени киваю. Я уличный «чернокожий» проповедник, которому нечем заняться, кроме как выслушивать исповеди пьяного незнакомца, пока жду свою (в чем сомневаюсь) девушку. В большом городе каждому хочется высказаться. Потому что только в огромном скоплении народа можно почувствовать настоящее одиночество. Во всем этом техногенном шуме, искусственном свете, громкой музыке, льющейся из наушников и других передатчиков. В рекламе, бесконечно впивающейся в мозг ядовитыми цветами. Красный. Ярко-желтый. Режущий глаза салатно-зеленый. Каждый третий мнит себя знатоком человеческих душ, прочитав несколько книг. В кого ни плюнь – психолог-управленец. Заходишь в метро в час пик, и тебя поток людей тащит почти на себе, а репродуктор хрипит через каждые двадцать секунд: «Побыстрее, пожалуйста, на входе и выходе!» Как будто война началась, и нас предупреждают об артобстреле. Бибикание клаксонов в пробке. Вой электропоездов. Гудение высоковольтных проводов. Ремонт чего-либо. Постройка чего-либо. Шум везде. Люди ходят на дискотеки, чтобы отдохнуть и под рев музыки кричат до хрипоты, надрывая связки.

– Приве-е-е-ет!!! Меня зо-о-ову-ут!

– Чего?!!

– Я говорю, ПРИВЕТ!!!

– Чего?!!

Здесь люди не слышат друг друга. Они не хотят слышать. Можно упасть на пол в переходе и умереть, и через тебя брезгливо будут переступать, приговаривая что-нибудь на счет перебора алкоголя. Можно потерять сознание в давке метро и упасть на рельсы между вагонами, и никто не кинется с криками останавливать поезд. Все погружены в себя и свои эгоистичные животные мысли.

А после работы включают телевизоры, которые говорят им, что они должны думать и чувствовать одновременно с миллионами других, с разницей от одного до двенадцати часовых поясов. А их близкие люди сидят рядом и отдаляются с каждым днем друг от друга. Если бы существовали волны (а они существуют), управляющие людским поведением, то их бы пропускали через телевизоры (скорей всего, уже пропускают). Управление сознанием происходит в игровой ненавязчивой форме жвачки для мозгов. И вот вам уже ничего не хочется, кроме как смотреть телевизор.

Щелк!

– Проголодался? Разыгрался аппетит? (все остальные мысли вытесняются и появляются мысли о еде)

Щелк!

– Кто-то убил его! – не в меру проницательный мускулистый детектив склоняется над трупом, из которого торчат два копья.

Щелк!

– Погибло десять тысяч человек! (Пойду чайник поставлю).

Щелк!

– Вы сможете стать свидетелем реконструкции событий из жизни известного серийного маньяка-психопата. Оставайтесь с нами, подробней – после короткой рекламы.

Щелк!

– Го-о-ол!!! – ревут трибуны.

– Щелк!

– Картман, ты жирная сволочь!

Щелк!

– Купи настоящий пылесос с системой активного всасывания (неужели до этого пылесосы были пассивны?)!

Щелк!

– Наш одеколон для настоящих мужчин (и мужеподобных женщин?).

Щелк!

– Надень! (Надеваю уставные черные трусы).

Щелк!

– Попробуй! (Пробую перловку с «таком»).

Щелк!

– Голосуй! (Голосую).

Щелк!

– Низкие цены только у нас! (Этих тоже немереное количество развелось, и каждые твердят, что у них дешевле, надо бы их познакомить всех друг с другом).

Щелк!

Выключают его уже за полночь, когда глаза закрываются и понимаешь, что завтра на работу. Но ничего, наступят выходные, и тогда можно посмотреть много телепередач. Телевизор вытягивает эмоции, мысли и желания, насаждая чьи-то другие. Мы все постепенно разучиваемся думать…

Все, больше не хочу слушать и нюхать этого толстяка. Я отодвигаю его в сторону и иду в метро. Я зол. Она не пришла. Это потому что я – военный, без денег, без одежды, без времени и моюсь раз в неделю. Мне тоже нужно кому-нибудь высказаться…

Глава 23. Агеич форевэ

Бывает такое, что мудрость не приходит с возрастом. Возраст приходит один. Только так и можно сказать про моего командира ВИТЬКА. Хоть я про него уже упоминал в предыдущих главах, этого оказалось мало, чтобы до конца прочувствовать сию нестандартную личность. Поэтому вернемся к нему, насекомому-воину.

Он сейчас ковыряется в распределительном щитке на нашем этаже в роте. С какой целью, точно не знаю. Похоже, он тоже не знает. В это время я в сторонке наблюдаю за ним и комментирую пародийным «дроздовским» голосом каждое его движение и изменение мимики на лице. Представление наблюдает только один дневальный, который сдерживает смех и немного улыбается.

– В эфире передача «Эти забавные животные». Сегодня мы расскажем об открытом недавно подвиде мышиных из семейства тараканьих. Вас не должно смущать, что они похожи на хорьков. На тощих, вонючих хорьков с маленькими крысиными зубками. Вот сейчас вы видите, как один из них обустраивает свою норку, пытаясь ее электрифицировать. Вонючий хорек даже не знает, что мы за ним следим. Камеру мы спрятали глубоко в его голове, поместив ее туда через задний проход. Это было необходимо, чтобы не задеть особо чувствительные гланды зверька. Давайте за ним понаблюдаем.

Командир почесал пятерней через засаленные брюки свою попу, вжимая в промежность между полушариями материю и привставая на цыпочки с четким «СКЫР-СКЫР-СКЫР». При этом лицо его выглядело, словно он что-то забыл и, щурясь одним глазом, вспоминал. В моей голове родился новый монолог, но командир повернулся ко мне на цыпочках, продолжая чесать в недрах, и сказал:

– Встань в угол!

– ???

– Это приказ!

Я не сразу понял его, но он закивал своим длинным носом в сторону ближайшего угла.

Здесь нужно сказать немного про углы простым и доступным языком. В строениях, пригодных для жилья, они бывают двух видов: выпуклые и впуклые. Если помните детство, то часы, проведенные в последних, отражались на состоянии домашних обоев и богатом воображении ребенка-страдальца. Без воображения, скажу я вам, в углу было бы совсем скучно. Помню, как я в своем углу, словно граф Монте-Кристо, копал туннель к соседям. Точнее не копал, а ковырял бетон сомнительного качества, крошившийся под мощью моего указательного пальчика. Да, славные были деньки. Я бы и проковырял этот туннель, но длина рабочего инструмента ограничивала глубину бурильных работ. А отец, заставший меня за увлекательным занятием, стал склоняться к другим воспитательным мерам, таким как порка. И вот теперь, спустя десяток (или около того) лет, меня оправляют в схожую ссылку, в угол. Мое Я воспротивилось возвращению в такие отдаленные времена и решило пойти непроторенным путем. Так я оказался прислоненным лбом к выпуклому углу.

Дневальный истерично хмыкнул, сдерживая смешок. А командир, почесав диэлектрической индикаторной отверткой у себя в голове, удивился моему решению. С таким он еще не сталкивался. Придраться не к чему. Приказ вроде выполнил, но все равно что-то не то. Что-то настораживало его, и тогда он отдал следующее распоряжение: «Встань в другой угол!!»

Согласно внутреннему уставу Вооруженных сил Российской Федерации, военнослужащий, получивший приказ, должен громко и четко сказать «ЕСТЬ!!!» и беспрекословно выполнить его. Исключения составляют случаи, противоречащие закону РФ. Выполняется приказ точно и в срок. По выполнению приказа необходимо рапортовать начальнику.

Что я и сделал. Крикнул: «ЕСТЬ!!!» И встал в другой, такой же выпуклый угол на противоположной стороне. И оттуда доложил, мол, так и так, ваше приказание выполнено, товарищ Синьор!

Дневальный снова еле сдержался от гогота, прыснув в ладоши. ВИТЕК еще раз почесал острием отвертки свою черепную коробку и задумался. Под толщей его сморщенного лба шла напряженная мыслительная деятельность. И он, наконец, выдавил из себя, начиная заводиться:

– Нет, Попов, в другой угол!! Встань в другой угол!!!

Я повернулся и пошел вглубь кубрика.