Текст книги "54 метра (СИ)"

Автор книги: Александр Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

У меня тоже был свой маленький секрет, который, возможно, поможет. Для этого мне нужно было найти офицера по фамилии Невзоров…

За две недели, проведенные в этой части, всех отчисленных курсантов, которые приехали со мной, отправили в другие воинские части для продолжения службы. Поскольку бывших курсантов никто не жаловал, то большинство из них было отправлено на авианосец «Адмирал Кузнецов», в боевую часть номер пять. Эта громадина вмещала в себя две с половиной тысячи человек, тысяча из которых была выходцами из Дагестана, большинство которых находилось в расположении боевой части. «Плавучий Дагестан» – так называли этот авианосец в народе. Дагестанцы, как и все выходцы южных стран, считались самой агрессивной прослойкой во флоте. Они всегда держатся друг друга и разбить наголову их костяк не представлялось возможным из-за того, что мы, русские Иваны, не приучены к ответственности за ближнего своего. И всегда норовим пнуть соседа, потому что ближе всего именно он. Я на протяжении всей оставшейся службы слушал ежемесячные доклады о происшествиях на Северном Краснознаменном флоте. Убито столько-то, уголовных дел столько-то. Убитые исчисляются десятками, и это в мирное время. Добрая половина убитых причислялась «Кузнецову» и эсминцу «Бесстрашный». Трупы находят через недели в вентиляционных шахтах и в море.

Кто виноват? Я считаю, что офицеры, специально провоцирующие такие стычки и сами являющиеся негативным примером поведения, с наплевательским отношением к личному составу. Они считают так: рабочий день кончился, а остальное – не мое дело.

Но мое мнение никого не интересовало. Слишком много нужно сделать, чтобы это искоренить. Меня по стечению обстоятельств, способствующих моей дальнейшей судьбе, не забрали на «Корабль». Мне случайно удалось встретиться с мамой бывшего одноклассника по училищу, которая меня узнала и согласилась попробовать помочь отправиться в дальнюю от огромного скопления людей часть. Хотя и посмотрела на меня, как на дурака. Я и вправду считал, что все зло – от людей. А значит, где их меньше, там и зла меньше. Она потом передала мне, что у нее получилось только отсрочить на некоторое время мою отправку на «Бесстрашный».

За две недели моего нахождения здесь я с первых дней подружился со старшинами-контрактниками, являющимися руководящей силой. Первым, с кем сошлись, был Сашка, тот старшина роты, который в первый же день контролировал мою уборку гальюна. Он обладал хорошим воображением и чувством юмора. Умудрялся рассказать весело даже историю о том, как он ремонтировал винты подводной лодки на страховочном тросе, и их кто-то включил, прокрутив на половину оборота. Сашке тогда сломало половину ребер и раздробило ключицу. Еще он обожал рассказывать о том, как прикалывает и разыгрывает свою доверчивую жену. «Смотри, солист группы СПЛИН идет» – говорил он ей, и та крутила по сторонам головой, хлопая ресницами, и кричала: «Где? Покажи? Ну где?» Весело у него в семье было. Вечерами, когда уходило начальство, мы сидели в старшинской. Смотрели телевизор и, смеясь, обсуждали что-то из передач. Иногда курили траву и задыхались от смеха. Иногда пили пиво с креветками. Он бескорыстно угощал меня тем, что имел.

Но это не главное, потому что все это могло закончиться в любой момент, а я так и не нашел капитана первого ранга Невзорова. Номер части, куда я попал, совпадал с данным мне руководством по поиску этого офицера, но такого здесь отродясь не было. Нужно было звонить в Питер, но в город не выпускали. Поэтому я просто ждал. Удостоверившись в моей порядочности, мне дали в подчинение чуть ли не двести человек-новобранцев, которых нужно было занимать. Старшины смекнули, что лычки на моих погонах тоже имеются и взвалили на меня большую часть работы с личным составом. Зато командир, увидев меня в общении с новобранцами, предложил остаться у него в качестве старшины. Я сказал ему, что подумаю. Он немного опешил, наверное, считал, что я ему руки целовать кинусь. Но не обиделся, списав это на мою ненормальность. Хорошо быть ПСИХОМ.

Больше всего я хотел дать понять новобранцам правила игры, чтобы они не повторяли моих ошибок, наступая на те же грабли. Наверное, я единственный, кто говорил с ними, стараясь помочь адаптироваться к новому, окружающему их военному миру, в котором много насилия и несправедливости, от которых не уйдешь домой. Если человек был наглым, то я осаживал его своей наглостью. Если человек был жестоким, то я был с ним жесток. Если человек был говном, то я не брезговал показать, что могу вонять еще хуже. Все это делалось прилюдно и наедине, в зависимости от ситуации. Я пояснял каждое действие по отношению к ним, демонстрируя дзен-буддистское спокойствие и равновесие духа. Днем я обучал их строевой подготовке. Но не так, как меня обучали, изматывая днями барабанной дробью и держанием ноги на весу выше сорока сантиметров от земли. А по-человечески. Я знал, что они скоро будут отправлены в другие части, где к ним будут придираться из-за всего, стараясь унизить и растоптать личность (там тоже смотрели «Солдат Джейн»). Я показывал, где можно схалявить, где расслабить мышцы и как чувствовать плечо соседа, чтобы строй не развалился. В перерывах и вечерами я разговаривал с людьми (для меня они были как младшие братья, не видавшие жизни) и объяснял философию военных будней.

– Ничего не воспринимай всерьез. Слушай, что говорят, но все равно ничего не воспринимай всерьез. Делай свои выводы и соглашайся с начальством. Либо делай вид, что слушаешь и соглашайся. И старайся больше смеяться. Смех помогает вылечить душевную тоску по родным краям, даже если таковых нет. Но лучше смириться с тем, что казармы – это твой дом на следующие несколько лет, и тебе надо сделать все, чтоб ты достойно мог их прожить. Но перед начальниками не вздумай смеяться. У этих в голове сразу что-то щелкает и тебя, мягко говоря, начнут иметь во все дыхательные и пихательные…

И все в этом стиле.

Здесь я узнал, что в России есть такой народ, как тувинцы. Тува, по-моему, находится где-то очень далеко от Кольского полуострова, остальных людей и цивилизации. Все равны, как на подбор – это про них. Маленькие, раскосые туземцы, словно штампованные в подпольных цехах, не говорили по-русски совсем. Только балалакали на своем диалекте и переглядывались, когда с ними начинаешь общаться. С ними дядька ЧЕРНОМОР – это про их старейшину. Он у них за главного. Внешне абсолютно такой же, как соплеменники, только с головой невероятно больших размеров. Если хочешь что-нибудь приказать воинственному народцу, которого привозят оптом, от сотни человек и более, то будь любезен быть в хороших отношениях с Тамерланом Оглы. Те беспрекословно слушались своего предводителя и чуть не на руках носили его гигантскую голову. Наверное, так и выбирали старейшину: у кого голова больше, тот и умнее. Постепенно они обучались русскому языку, запоминая часто произнесенные слова. А потом получалось, что первое слово, какое от них слышал со страшным акцентом, было «ПИЗДЕЦ», похожее на «ПИСЕЦ» (Крупным планом абориген, улыбающийся гнилыми зубами и что-то лопочущий на своем языке. Ниже, бегущей строкой, перевод: Линк-Линк всех убьет и повесит их шкуры сушиться на заборе).

Как привезли это войско, оно сразу давай из кроватей и другого железного хлама выкорчевывать части для заточек. Если начиналась буза, то с тувинцами – насмерть. Маленький рост компенсировали бесстрашие и присущая южным народам коллективность и взаимная выручка перед общим противником. Сами никого не трогали, но и в обиду себя не давали. Терпели до последнего, ждали просветления обидчика, а потом бац по голове доской с гвоздями, пока он спит, чтобы хоть что-то вставить ему вместо мозгов. Молодцы, в общем. Также пигмеи оказались очень трудолюбивыми. В наряд заступать с ними было одно удовольствие. Главное объяснить, что от них требуется, дальше они сами справятся, можно даже не трогать. Ходишь, за остальными приглядываешь, чтоб все выполняли. Заходишь к тувинцам, а те работу песнями разнообразят, и получается все у них. Песни у них странные для нашего слуха. Не открывая рта, гортанью выдувают из себя шаманские звуки, и в полутрансе кипит у них работа. Самое интересное, что если один из них заканчивал свою работу, то тут же помогал другому.

– Ну, товарищи японцы, за свободу Северной Кореи! Ура, товарищи!!! – кричал я им с улыбкой и резко вздергивал вверх руку, сжатую в кулак.

– Э-Э-Э-Э! – хором отзывались тувинцы и повторяли жест рукой. В эти минуты я чувствовал себя диктатором-лидером. Затем песнопения ускорялись и работа тоже. Как только они заканчивали, я старался создать им все условия, чтоб они отдохнули, и их никто из начальства во время отдыха не забирал.

Как-то Сашка-контрактник пришел проведать меня и, увидев это, спросил:

– Они что, тебя понимают? Как ты с ними общий язык нашел?

– Нет, Санек, НИ…УЯ они не понимают. Но вот энергетику человека чувствуют, словно телепаты. Будешь источать агрессию – прирежут, и не докажешь ничего. А будешь добр к ним, и они к тебе такими будут. Будешь нейтральным, они тоже. А я вижу, что нам есть чему поучиться у них. Да и весело с ними до одури. Если кричать что-нибудь воинственное, вплоть до «Товарищи, возьмем Бастилию из немытой посуды!» – так они слов не знают, а настроение хавают, и радуются тебе, как старшему брату.

– Понятно. Слышь, раз такой психолог, может, у нас останешься? Я поговорю с командиром. Скажу, что ты экстрасенс. Установку народу давать будешь, как Кашпировский.

– Посмотрим. Но он, по-моему, уже составил мой психологический портрет. Если убегу, то по его описанию будут искать суицидальную зеленую мартышку с усами. И оставит пометку: при обнаружении просьба не возвращать.

– Да ладно тебе, все равно поговорю…

Потом привезли ДАГОВ. Человек сорок пять здоровых детин. Очень агрессивный народ, когда большим количеством в одном месте собираются. С одним можно дружить. С двумя общаться. С тремя вместе маршировать. Но больше трех – только показывать зубы. Чувствуя свое количественное превосходство, они начинают качать права, и если не применить силу, растопчут всех. Так и в этот раз случилось. В первую ночь избили одного старшину, который с ножевыми ранениями уехал в госпиталь.

– Надо действовать. Закон далеко, а мы здесь. Завтра ты или я так попадем. Нельзя давать спуску за такие вещи, – Саша проводит последний инструктаж, который должен нас внутренне завести перед тем, как мы приступим к решительным действиям. – Завтра на голову насрут или убьют, поэтому надо действовать сейчас.

И мы ворвались ночью в их кубрик, вооружившись толстыми деревянными палками и откуда-то взявшимися кастетами, выпиленными из толстого оргстекла. И началось кровавое веселье. Прикрывая спины друг друга, мы лупили по локтям, коленям, шеям, ключицам, носам, челюстям, глазам, лбам и другим частям тела наших противников, стараясь нанести максимальный вред, пока остальные не поднялись с коек. Иногда слышался треск носовых хрящей или чьей-то кости, перекрываемый криком, полным боли, но останавливаться и смотреть, что именно треснуло, было некогда. Вылетали зубы, и кто-то кашлял, харкая кровью, лежа на полу. Нас было четверо, и нам тоже нормально досталось. Спина товарища сзади не давала упасть при попадании в голову сильного удара. ДАГИ использовали ножи и заточки, поэтому несколько ранений такого рода мы все же получили. Я чувствовал, как тельняшка на груди уже хлюпала от крови, но боли не было из-за обилия адреналина, выделяемого моими надпочечниками. Санек припадал на одну ногу, из которой торчал какой-то штырь. Остальным нашим было тоже несладко. Из рассеченных ран на их головах сочилась кровь, заливая глаза и мешая видеть противника. Не знаю, сколько это продолжалось, но половину мы подрубили четко, прежде чем «главный» с их стороны заговорил с нами.

– Братья! – заговорил он и улыбнулся жуткой улыбкой, оголив золотые зубы. При этом он раскрыл дружественно ладони, показывая, что в руках у него ничего нет. – Давайте поговорим.

Все остальные остановились и отошли за него, кто-то отполз.

– Какие ваши условия? – спросил он.

– Наши условия? Вы должны подчиняться приказам, как и все остальные. Никакой бравады, насилия и ослушания. Вы так же моете за собой толчок, как и все остальные. Вы моете полы, как и все остальные, – морщась от боли, сказал Санек.

– Нам по Корану нельзя этого делать, брат, – ответил золотозубый.

– Тогда и свинину жрать не будете? Здесь, кроме сала, ничего два года не увидите. А ваш брат ломается и жрет его. Говорит, что Аллах ночью и в помещении не видит. Так что бросьте ваши сказочки, иначе будете мыть полы по ночам, чтобы Аллах не видел. Если ты не будешь мыть за собой туалет, то кто-то другой должен будет это делать. Ты мне предлагаешь за тобой говно убирать? Мы все здесь не по своей воле. Мы все родились с уже этим нелепым долгом перед страной. Поэтому у нас есть только два варианта. Или вы все выполняете, и мы относимся друг к другу с уважением. Или мы продолжаем проверять на прочность друг друга, пока вас еще и за это в тюрьму не упекут, потому что офицеры будут на нашей стороне.

– Дело говоришь, старшина, – сказал ДАГ и протянул ладонь для рукопожатия, – но можно стараться делать так, чтобы этого никто не видел из других. Хорошо? (Здесь необходимо помочь сохранить его авторитетность в глазах соплеменников).

– Хорошо, – пожал руку Саша, – а теперь затрите кровь на полу. Те, у кого переломы, пусть в санчасть шуруют. Придумаете, что соврать, уже взрослые парни. Остальным сейчас дадут йод, перекись, бинты, пластырь и анальгин.

– Не переживай, мы все сделаем правильно, по-мужски, – успокоил его золотозубый.

– Всем спокойной ночи! – закончил Саша, и мы ушли из кубрика, не хромая и не шатаясь. Так, чтобы они видели, что у нас еще много сил, которых на всех хватит. Нельзя показывать слабость, нужно показывать только зубы, скаля их в тихой уверенной улыбке сильного зверя.

Только дойдя до «старшинки», мы начали жевать свои пилотки от боли. Вырвав из ноги заточенный штырь, Саша полил на рану перекисью и зашипел вместе с ней. Обмотал бинтом участок ноги и налил граненый стакан чистого спирта. Выпил все залпом и затянулся сигаретой. Завалившись боком на кровать, он вырубился.

Парни помогли снять с меня мокрую от крови тельняшку и плоскогубцами вытащили кусочек какого-то лезвия, воткнувшегося в ребро. Боль адская. Стакан спирта был проглочен, как вода. Полили перекисью и стянули края раны пластырем. Выпиваю еще, но с анальгетиком и тоже ложусь спать. Оставшиеся двое, с рассеченными головами, перевязали друг друга и тоже заснули, только я этого уже не видел. Я спал и мне снился новый бой.

На следующий день дагестанцы стали нам, как друзья. Всегда с ними так: только сильный может быть им товарищем. Естественно, будут еще конфликты, но на некоторое время наш авторитет поставлен.

В настоящей суровой среде только потом и кровью можно поставить себя в иерархии местных негласных правил. Такова наша жизнь – отрыжка беспредельных годов, в которую погружена наша страна…

Скоро я попал в город. Не в увольнение или самоволку, а на работы. Работал я вместе с целым взводом подчиненных на стадионе города Североморска. Убедившись, что людей оставить можно, я принял их заказы на сигареты и пакеты овсяного печенья и ушел в поисках переговорного пункта. Он оказался неподалеку и, заказав несколько минут, я принялся звонить в Санкт-Петербург. Денег в обрез, а на том конце, как назло, не брали трубку. Я уже, было, отчаялся что-нибудь услышать, кроме гудков, но раздался щелчок и женский голос произнес: «Алло?». Мое сердце учащенно забилось…

…Здесь я должен рассказать краткое предисловие, связанное с этими событиями…

За две недели до отъезда в армию меня отпустили побыть дома, но чтобы по первому звонку быть в стенах училища, готовым к отправке. Понимая, что СЕКАСА еще долго не увижу, я обзванивал своих знакомых девушек. Блокнот с номерами телефонов и полузабытыми именами уже подходил к концу, когда услышал девичий голос, который был не прочь поболтать по телефону. Через несколько минут я понял, что ошибся номером. Но общение было настолько приятным, что трубку мы не повесили оба. Обменявшись настоящими номерами телефонов, мы созванивались каждый день и говорили по нескольку часов ни о чем.

– Завтра, я уезжаю в армию, на флот, – однажды сказал я после звонка из училища, собирая вещи.

– Ты серьезно? – спросила Наташа (так ее звали). Слушай, ты – классный парень, поэтому как приедешь в Североморск, найди капитана первого ранга Егорова. Он служит в части номер двадцать пятьсот сорок пять. И он мой отец. Я позвоню ему и попрошу тебе чем-нибудь помочь. А если я попрошу, то он точно поможет. Так что прорвемся…

И вот я в Североморске, в части с этим номером, но такого офицера там нет. Конечно же, этот разговор мог оказаться пустым трепом, но когда не на что надеяться, то видишь надежду во всем. В любом случае, я ничего не терял от звонка в Питер…

– Алло, – повторил женский голос в трубке, – с кем я говорю?

– Простите за беспокойство, – начал я, – я Александр Попов, знакомый Наташи Невзоровой. А вы кто? – спрашиваю осторожно я, потому что это могла быть и ее подруга.

– А! Понятно! Это ее мама. Наташа про тебя говорила. Ну, рассказывай, как ты там устроился?

– Да вот по этому вопросу и звоню. Капитана первого ранга Невзорова в указанной части не нашел.

– Она, наверное, ошиблась. Вот малявка невнимательная! Где ты сейчас находишься?

– На переговорном пункте возле стадиона.

– А, понятно. Выходи на улицу и жди десять минут. Я сейчас ему позвоню, и он к тебе подъедет.

И я вышел. Нервно куря, я ждал и нервничал, вращая головой по сторонам в поисках патруля, способного и до мертвого докопаться, коих здесь было великое множество.

Ждать пришлось недолго. Спустя обещанные десять минут возле меня остановились две тонированные черные «Волги». Дверь одной из них открылась, и из нее вышел «капраз». Внешность его была подобна капитану Гранту. Этого персонажа, честно говоря, визуально не помню, но ассоциативный ряд, связанный с благородными сединами, подсунул в мою голову почему-то именно его.

– Здравствуйте, вы – Попов? – спросил офицер.

– Да! – ответил я.

Сделав знак рукой, он отпустил автомобили, и мы остались одни.

– Ну, как там Наташка? Нормально? Где хочешь служить? Если хочешь, можешь у меня писарем сделаться.

– А? У? Гу? Ы? – не зная, как себя вести и как попытаться ответить хоть на один вопрос, я издавал подобные звуки, мотая головой, подобно шарнирной игрушке на «торпеде» машины, в разные стороны, но больше вверх и вниз. А он не останавливался, демонстрируя деловую хватку.

– Сигареты есть? – и, не дождавшись ответа, вынул из своего дипломата и всучил мне в руки блок «Тройки».

– Спа… – хотел я проявить воспитанность и отказаться, но был снова перебит.

– Есть хочешь? – и вручил полдюжины магазинных пакетов вафель и печенья.

– Спа… – снова постарался отблагодарить офицера, но он продолжил:

– Может, денег нет? – и дал мне три красные сотенные купюры.

– Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться! – начал официальное обращение я, наконец, дождавшись своей минуты.

– Бля-я-я, ну, что ты заладил: «Разрешите, бла, бла, бла», мне этой уставщины за весь день еще в уши пихать килограммами будут, так что давай без нее обойдемся. Лучше говори просто и по делу.

– Я хочу в Гремиху.

– Давно я таких оригиналов не встречал. Может, еще раз подумаешь? К себе возьму. Будешь туда-сюда бумажки носить при штабе. Служба пройдет – не успеешь оглянуться.

– Нет, – отрезал я. – Я уже обо всем подумал. Я уже пять лет живу и варюсь в огромных людских массах, где у каждого свой характер, свое настроение. И поверьте мне на слово, я устал от них. Мне хочется служить в маленькой отдаленной части, на краешке земли. Там, куда проверку отправляют, как в наказание самой проверке. Большего зла, чем исходит от людей, ни от кого не исходит. Чем меньше людей, тем меньше зла. Понимаете?

– Понимаю. Но этим местом пугают уголовников, призванных и попавших к нам. Поэтому я еще раз спрашиваю. Ты уверен?

– Уверен на все сто процентов. Поверьте, это обдуманное решение и, в любом случае, отмене не подлежит, – говорю я четко, с серьезным лицом.

– Как скажешь. Сегодня же сделаю на тебя запрос.

Он садится в подъехавшую черную «Волгу» и уезжает. А через неделю пришел мой вызов в гарнизон «Летающих собак». Пораспределению со мной отправляли еще троих. Итого: нас четверо, тех, кто будет со мной служить где-то на краешке земли.

Шторм на теплоходе «Клавдия Еланская» кидал нас вверх и вниз, влево и вправо. Переваренная еда выскакивала из нас при особо сильных толчках корпуса и падала на зеленый ковролин. Я, зная особенность морских путешествий и причуды вестибулярного аппарата, много не ел перед путешествием, ограничившись пачкой сухих галет. В гарнизон, куда нас везли, можно было попасть теплоходом и вертолетом. Второй вариант был отметен сразу по причине дорогостоящего топлива и отсутствия острой необходимости нашего срочного присутствия на рубежах Родины. Хотелось скорее стать на землю и почувствовать твердь без шатаний. «Молодых», то есть, нас, забрал, как всегда, какой-то уродец с манией величия. Он рассказывал нам о трудностях жизни на новом месте, зачем-то сгущая краски.

– Заткнись, старлей. Незачем молодых пугать. Приедем, по месту разберемся. А так только панику наводишь. Небось, сам в кабинетике сидишь и бумажки катаешь? А то, о чем ты рассказываешь, в новостях увидел. Так? – спросил я.

Старлей охренел от такого обращения и, сотрясая своим пятым подбородком, на котором росла ужасная бородка, похожая на кучу лобковых волос, прошипел:

– Старшина, застрелю тебя в карауле. Местность глухая. Тундра. Съедят тебя звери.

– Не горячись, вот увидишь, в твое распоряжение не попаду. Мой дядя – адмирал Попов (старая выдуманная тема), слышал о таком? И у тебя-то духу меня убить не хватит, а вот я стукну тебя по темечку и, смазав маслом твое жирное тело, в иллюминатор попытаюсь пропихнуть. И будет оно плавать по мировому течению-Гольфстриму. Но не обольщайся, что говно и не утонешь. Вода здесь плюс пять градусов. Через двадцать пять минут умрешь от переохлаждения, прежде чем пухлыми ручками сумеешь догрести до берега, где и не растет-то толком ничего. Или лучше, придушу тебя твоими же шнурками, чтобы наверняка. Никто ничего не докажет, потому что твое тело обглодают рыбы и оно даже не сможет всплыть из-за отсутствия мяса. И где-то далеко твоя мама купит жирную селедку, которая глотала куски твоего жирного тела и съест ее, облизав жирные пальцы.

– Вы все свидетели, он мне угрожает! Я тебя, урода, засажу в дисциплинарный батальон! Сгниешь в говне!

– Да я только оттуда, из говна! И никто не будет тебе свидетелем, потому что мы и ты живем по разные стороны баррикад. Вы – офицерье с ярко выраженным завышенным самомнением, наши негласные враги. Любой нормальный матрос при удобном случае вам нож в брюхо всадит или пулю в голову пустит.

– Тебе ПИЗДЕЦ! – принялся орать жирный низкорослый старлей. В итоге он убежал в бар залечивать свое самолюбие спиртным.

– Ну вот, так лучше не делать, если у вас еще осталась хоть капелька терпения. Идите по кораблю прогуляйтесь, что ли. Все равно тошнить-то уже нечем, а на свежем воздухе качка легче переносится. Честно говорю.

С этими тремя парнями я подружился, пока месяц ждал в Североморске, когда нас заберут и сопроводят «дальше по этапу». Родом из Сибири, они уже прошли полгода «учебки», и теперь ждали внедрения в новый коллектив…

– Ты – ШАКАЛ, учившийся на ШАКАЛА. Годы твоей учебы не считаются за настоящую службу. Ты приравниваешься к обычному ДУХУ, – цедят сквозь зубы одаренные властью ДЕДЫ.

Вот уроды, отслужили здесь, как у Христа за пазухой, полтора года, и считают себя прошедшими какие-то тяготы и лишения. Знали бы они, сколько раз я становился НИКЕМ. Знали бы они, сколько говна мне пришлось сожрать самому, каждый раз доказывая новому отряду австралопитеков свое право БЫТЬ. Теперь я воспринимаю это как часть ритуала знакомства с новым коллективом.

Эти были непредусмотрительны и сидели, утопая пятой точкой в пружинах кровати, облокотившись спиной о стену. С такой позиции резко не встанешь, для этого необходимо сделать много движений. Эх, как я устал от такой жизни! Я уже не боюсь проявлять насилие, как гарантию своей маленькой свободы и уважения. Но мне противна моя жизнь. Представьте, что каждый раз, когда вы устраиваетесь на работу, вам приходится вышибать все говно из людей, которые на год или полтора раньше вас туда устроились. Представили? А я поменял достаточно мест и коллективов и только в одном не стал показывать зубы, а зря. Не покажешь зубов – сочтут за слабого и попробуют унизить. Что и получилось.

Неожиданно для ДЕДОВ поднимаю согнутую в колене ногу и резко разгибаю, перенося вес тела на нее. Голова говорившего матроса-старослужащего не смогла даже откинуться назад, прижатая к стене. Уверен, ему на секунду показалось, что его череп вот-вот лопнет, как грецкий орех, зажатый в дверной косяк закрывающейся двери. Ударом ему с брызгами крови сплющило носовые хрящи, и он хватается за лицо обеими руками, громко мыча от боли. Второй, пытаясь быстро встать, переносит свой корпус вперед, чтобы сходу оказаться на ногах. Его голова на мгновение оказывается на горизонте, параллельно железному остову соседней кровати. В этот момент я как бы втаптываю этого ДЕДА в железо, ногой припечатывая его лоб к нему. Старослужащий оглушен и начинает соскальзывать обессилено на пол, хватая руками воздух. На секунду, замешкавшись для футбольного размаха, бью его теперь снизу. Ботинок тупым концом врезается в лицо. Голова с силой подпрыгивает, увлекая за своим движением тело, прислоняя его к прикроватной тумбочке, и расслабленно свешивается на бок. Из рассеченной кожи на лбу выступила кровь, а изо рта потекли красные слюни, похоже, выбиты зубы.

Позади меня раздались быстрые шаги, похоже, кто-то спешил товарищам на помощь. Хватаю руками стоящий здесь же деревянный стул и, подняв его на уровень груди (выше не успеваю), резко разворачиваюсь вокруг своей оси, вкладывая в бытовой предмет убойную силу всего моего тела. КРАК! Стул ломается о кого-то, чье лицо мне безразлично. Он падает между кроватями, и, видно потеряв боевой запал в своей храбренькой душонке, обхватил свою ушибленную руку здоровой и втягивал со свистом сквозь сжатые зубы воздух. Попал в локтевой сустав – весь день болеть будет, а первые десять минут руку парализует и будет словно током бить.

– Слабенькие какие-то, – подумалось мне.

Остальные стояли в кубрике и не шевелились. Средь них было еще несколько старослужащих, но, как оказалось, безумцев среди них не нашлось. «Молодые» смотрели на меня и тоже ничего не понимали. В их головы тщательно вбивали: то, что с ними происходит, имеется в виду дедовщина, это нормально. Что так должно быть. Что такой порядок. И нужно просто терпеть, чтобы потом самим стать такими же. Так и получается, что три человека, возомнивших себя выше других, издеваются над несплоченным коллективом, превосходящим числом и силой. А тот безропотно терпит, как по Писанию подставляя поочередно щеки. Молчит, потому что ТАК ПРИНЯТО. Нет, я не Джеки Чан, не Брюс Ли, не супер-герой. Я человек, который устал от всего этого. Я человек, который хочет элементарного уважения. Но если уважение невозможно, то я согласен на нейтральность. Не троньте меня, и я вас не трону.

– Если хоть один из вас еще раз скажет, что то, что я испытал и прошел – говно собачье, я сделаю с ним то же самое. А если храбрецы придут ко мне большим числом и изобьют, то клянусь, я буду подстерегать их на каждом шагу, в ожидании момента, когда смогу убить поодиночке. Тела не найдут, это тоже обещаю. Скину в море, привязав к телу штанг, чтобы не всплыло. Я буду подло истреблять каждого, используя любые методы. Буду выжидать удобного случая. Моя совесть будет спокойно спать, не испытывая угрызений в истреблении скота. Но у вас есть возможность просто избегать меня. Тогда я сделаю вид, что вас нет, и все будет нормально. Надеюсь, я понятно выразился? – закончил я и ушел на улицу, дав им возможность оказать помощь пострадавшим.

На улице светило солнышко, которое здесь не садится круглыми сутками, только коснется краем горизонта и снова поднимается в безоблачное небо. Тепло, насколько может быть тепло на крайнем севере. Где-то постоянно кричат чайки, воюющие на бесконечныхмусорках с крысами. Во внутреннем дворике казармы я присел на скамейку, достал сигарету и закурил. Руки дрожали, когда я поднес ее ко рту и затянулся. Глаз снова задергался, веком теребя окружающий мир. Я прислонился к холодной бетонной стене и заплакал…

Чтобы не попасть в часть к тому обиженному старлею, который служил, как я и сказал, в кабинетике при комендатуре, подпирая стену спиной и заполняя бумажки, я по приезде распустил один слух. А поскольку я совсем не желал попасть в какую-нибудь образцовую по здешним понятиям воинскую часть и провести остаток службы, выковыривая пыль из-под щелей зубной щеткой и занимаясь постоянной глажкой, то слух я пустил такой: старшина второй статьи Попов – питерский стриптизер. Слухи подобного рода в маленьком гарнизоне, как ударная волна от падения Тунгусского метеорита – несколько раз пролетит из конца в конец за считанные минуты, обрастая новыми подробностями. А мне остается только делать загадочный вид и молчать, если об этом прямо спрашивают. Две недели, которые мы, четверо, пролежали (проработали) в госпитале, все возможные части пытались от меня отказаться, как от ненадежного элемента. Когда нас забирали в часть, к слуху присоединились подробности, что я гей.

– Что, правда? – спросил меня молодой прапорщик с внешностью Бората Сагдыева, посмотрев на меня снизу вверх и сверху вниз.

– Что правда? – уточнил я.

– То, что ты – гей? – шевельнул усами Борат.

– Ты руки мои видел? – ткнул я ему в лицо ладони. – С такими мозолями я могу быть только онанистом!

– У? – посмотрел на мелькнувшие у глаз грубые мужские ладони прапорщик. – Это хорошо. Такие нам нужны…

Ну а после того, как старослужащие втроем написали донос, что я на них ни за что ни про что напал и избил, тогда меня, стриптизера-гея-забияку, закинули на самый отдаленный пост, который был под их властью. Определили меня в самую ЖОПУ.

– Ну и хорошо, – подумалось мне…

Нас было двое, словно в старой рекламе «НЕСКАФЕ». В ней два полярника живут на Северном Полюсе и тихо ненавидят друг друга. Но живут вместе и немногословно делятся впечатлениями. Поначалу этот татарский старослужащий из Уфы по имени ИЛЬДАР задалбывал меня своим чрезмерным обществом и рассказами в стиле «Как-то раз мы накурились (или напились)…». А по вечерам он не давал мне уснуть, пытаясь напрячь свой отсталый мозг и пофилософствовать со мной о мироздании. Но обычно все сводилось к тупым вопросам в стиле: «А почему говорят, что незваный гость – хуже татарина? Я же вот татарин? И чем я хуже?»