Текст книги "54 метра (СИ)"

Автор книги: Александр Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Еще наш дуэт занимался постановочными пантомимами, под играющие по радио музыкальные произведения. Самая удачная из них исполнялась под ремикс «Профессионала» Энио Морриконе, саундтрека из одноименного фильма с Бельмондо в главной роли. Мим-сценка исполнялась в любом месте, и жестами рассказывала о гибели главного героя от снайперской пули возле вертолета с включенными лопастями. Финал и сюжет клипа менялся как нам хотелось и когда хотелось, в зависимости от нашего видения вариантов происходящего. Сценку сложно передать на словах, но она всегда нам и окружающим очень нравилась и приводила в состояние хорошего настроения. Смешно до одури.

Внешность Кораллова описать словами трудно. Больше всего мне запомнились его глубоко посаженные, расположенные близко к переносице маленькие бегающие глазки, которые он постоянно жмурил, заставляя их исчезать в кожаных складках лица. Огромный, пористый, как губка, нос-картошка с прыщами и выпяченная полная нижняя губа. Его «коньками» были шепелявость и обаятельность. Поэтому даже летевшие от его рта брызги приобретали позитивный настрой, пока летели в лицо собеседнику.

– Хватит давить прыщи. Пойдем в роту, скоро построение, спать ляжем, а можем и раньше спать лечь, – говорю я, не в силах больше ждать, пока он вычистит лунные кратеры картошки и вконец испачкает зеркало.

– Да подожди ты, мой неуемный Попс. Одну секунду, мой неродной и ни капли не похожий на меня брат-близнец. Смею вас ошеломить, но в моем мозгу родилась прелюбопытнейшая идея, – он всегда, когда напьется, начинает говорить дворянским, как ему кажется, языком.

– Темыч, – перебиваю его, посмеиваясь, – не паясничай, а то заражусь от тебя сей сложный слог из уст своих я гневно изрыгать.

– О, как! – поднялись на лоб густые брови и многозначительно выкатились глазки Кораллова, – лучше и я бы не сказал.

Неожиданно, громко хохоча и поддерживая своими нетрезвыми телами стенки и перила лестницы, к нам спустились три относительно красивые и молодые подвыпившие девушки. Почему относительно? Наверное, из-за «телепортатора» в моем организме некоторые детали, касающиеся окружающего мира, искажались, и точно определить возраст и разряд ухоженности не представлялось возможным.

Они смотрят на нас. Мы смотрим на них. Мы в рабочих платьях, выцветших от стирок и глажки. На наших военных затылках пилотки. Изображаем павлинью осанку и гордо молчим. Они, завидев нас, хихикают в ладошки, демонстрируя ноготки, покрашенные в ядовитые цвета, делают вид, что смущены. Брачные ужимки с оценивающими взглядами продолжаются недолго. За это время все пьяные участники смогли сохранить лицо, не упав с лестницы (девушки) и не рыгнув газированным «телепортатором» (мы), который постоянно подкатывал к носоглотке волной сжатых газов. Едва они поравнялись с нами, мы, не сговариваясь, пустились отпускать ГРАЦЫОЗНЫЭ реверансы и поклоны, сопровождая их дворянским кряхтением БОЯРСКОГО: ТЫСЬАЧА ЧИРТЕЙ! КАНАЛЬЯ! КЛЯНУСЬ СЕДЛОМ МОЕЙ ХРОМОЙ ЛОШАДИ! СПОРИМ ЗЕНИТ ПОБЕДИТ!

– Не сочтите за дерзость, милые дамы, наше к вам обращение, – начал я, отпуская еще один поклон из третьей косолапой позиции, плавно переходящий во взмах широкополой невидимой шляпы с пером у самого пола. Артем также кланяется, время от времени что-то подбирая на полу и рассматривая.

– Не из любопытства, а из лучших побуждений и зова сердца интересуемся, откуда вы, прекрасные создания? Что привело в наш выцветший от отсутствия женской ласки пустырь, пронизанный холодными ветрами?

Говорить подобное в пьяном виде и с серьезным лицом достаточно трудно.

– И какие ваши имена? – добавляет Артем.

Девчонки настороженно смотрят на нас и быстро трезвеют от двух таких, бомжеватого вида, интеллигентов.

– Мы это… СИЧАС… прийдем… Ща… в туалет… тьфу… уборную… сходим, – и ушли. Как только они скрылись, я говорю, положив руку на плечо Артема:

– Прошу заметить, мне по нраву та, в розовой кофточке. Я думаю, что наша симпатия обоюдна, ведь она смотрела на меня тоже.

– А, по-моему, она смотрела в стенку, а второй ее стеклянный вставной глаз сбился и таращился на потолок, – говорит напарник и прерывается, запустив в ноздрю указательный палец. Он извлекает на СВЕТ БОЖИЙ козявку, подносит ближе к лицу, придирчиво рассматривает, как произведение искусства, и пытается щелчком стряхнуть ее с пальца, но та прилипает к другому вновь и вновь. Зарядка для пальцев заканчивается, когда он проводит пятерней по стене и комментирует:

– Вот, что я называю РАЗМАЗАТЬ ПО СТЕНКЕ. Мне-то тоже сиськи в розовой кофтенке приглянулись. Да и попа тоже ничего. Так что ХУЙ вам, сударь, а не красную кофточку.

Мы смеемся.

– Ты видел, какие у них глаза круглые стали? Как блюдца, – прыскаю я.

– Ага, у моего кота, когда какает, такие же зенки. Сидит и тужится, вдаль смотрит, о проблемах мироздания думает.

– Тихо, кажись, идут.

Вытираем слезы от смеха и делаем серьезные лица «а-ля СУПЕРСАМЦЫ». В голове почему-то образ кота Куренного. Мне кажется, мы выглядим так же, как он: молчаливо, задумчиво, подтянуто, натужно.

– Давайте знакомиться, мальчики. Только вы больше нас так не пугайте шекспировским хореем и ямбом. ОК? – говорит Розовая кофточка.

Вспоминается шовинистский анекдот: «Знаете, зачем женщинам грудь? Чтобы было на что смотреть, когда с ней разговариваешь».

Тема и я смотрим на грудь и киваем, мол, да, ОК.

– Лена!

– Катя!

– Оля!

Каждая по очереди называет свое имя.

– Э-э-э-м-м, – мычим мы, и в ответ протягиваем навстречу потные ладошки.

– Арт-Тема!

– Саша! Точнее, Александр.

– Артемий – не звучит как-то.

– Да-да-да, – подтверждаю опасения друга гнусавым голосом первых переводчиков зарубежных фильмов.

– Хорошо, что вас не зовут ФРОСЯ, ПАКЛЯ и ТРАКТОРИНА, – говорю под конец знакомства я.

– ??? (пауза), – девочки переглядываются.

– Иначе мы бы рассмеялись, – закончил мою мысль Артем. И теперь все начали смеяться.

Оказалось, что они школьные учителя, и сегодня у них праздник. Девчонки ожидали, что праздник, проходящий на территории училища, будет в изобилии украшен особями мужского пола в форме. Но облом! Кроме нескольких пьяненьких учителей труда и физкультуры, остальные девяносто процентов празднующих были девушками разных возрастов. Начальник нашего училища (не помню его фамилию) из лучших побуждений никого из нашего числа на праздник не позвал.

– Но еще не все потеряно, – продолжает Оля и тянет меня за руку вверх по лестнице. Кораллова под руки тоже тянут в этом же направлении остальные две девушки. Да он не особо и сопротивляется.

– А ничего, что мы в тряпье? – спрашиваю я, одновременно поворачивая голову назад, в сторону Артема и показываю фиолетовый язык, что значит: «Розовая кофточка со мной, понял?».

Артем глазами тикает по сторонам и оголяет оранжевый язык, показывая: «А у меня зато две, вот». И скашивает глаза, намекая на выдуманный нами стеклянный глаз. Под конец жестикуляции показывает еле заметный ФАК.

– Мальчики, какие же вы дураки. Нет нам никакой разницы, во что вы одеты, – ускоряя шаг, говорит Ольга. – Вы сейчас увидите, как вам будут рады. У нас же, из-за специфики профессии, мало вариантов часто видеть мужчин в их реальной среде обитания.

– У нас тоже, – к чему-то говорит Кораллов.

Я смеюсь и дополняю:

– Тоже не видим мужчин.

Но она, наверное, не услышала из-за грохота приближающейся музыки.

С этими словами мы вваливаемся в темноту клубного помещения, в котором несколько сотен изголодавшихся по мужскому вниманию женщин и девушек с хищным блеском в помутневших от выпитого спиртного глазах. Попадаем сразу же в самую середину темной танцплощадки, куда даже не отсвечивают блики «совдэповской» светомузыки от обилия плотного кольца девушек вокруг нас. Начинаются пляски под «Дискотеку Аварию» и «Х.Х.Х. и Р.Р.Р.»

– Ну, Темыч, не посрамим честь, если она есть. Нам вдвоем придется защищать легенды о повышенном либидо военных!

– Не посрамим! – и уже уткнулся кому-то промеж грудей и завихлял задом с должным обаянием мачо-мутанта. Моя попа тоже крутит восьмерки возле рук и глаз еле трезвых и визжащих от восторга девчонок и женщин. Появлявшиеся из темноты руки подносили к нашим губам стопки и бокалы алкогольных напитков разноградусной масти. Музыкальные композиции менялись одна за другой и наши опасения о возможном наказании за вторжение на эту «ПАТИ» таяли вместе с нашей одеждой и скромностью. Зато возрастало количество выпитого. И количество следов губной помады с «засосами» на наших телах.

Мы гвозди этой вечеринки.

Мы супер-звезды.

Мы популярны.

Мы пьяны и веселы.

За один медленный танец мы умудрялись сменить до десяти партнерш, с каждой зажигая не хуже Патрика Суэйзи в «Грязных танцах». Эротика лилась из нас, как майский ливень, обычно идущий в День города, когда уже пора разгонять празднующих по домам. Не знаю, что нас опьянило больше: выпивка или количество женского внимания. Но апогей вечеринки наступил, когда я под светом кем-то включенных прожекторов в одних черных трусах танцевал на столе эротик-дэнс. Пускаю волну, изгибаюсь и двигаю бедрами, распаляя воображение визжащих зрительниц. На стол меня водрузили они же. Темыч сослался на пьяную боязнь высоты и зажигал у подножья, пока еще в штанах, но с заплетающимися ногами и языком.

Пытаюсь сделать очередное ПА и спотыкаюсь о голову какого-то спящего пьяного трудовика, уткнувшегося лбом в стол. Этого хватило, чтобы потерять ориентир в пространстве. Ослепленное и освещенное прожектором мое тело, не в силах совладать с атмосферным давлением, рухнуло на стол. Звон тарелок и подпрыгнувшие в воздух столовые приборы, как восклицательный знак в моем танцевальном соло. Раздались оглушительные аплодисменты и крики «БРАВО!»

«Блин, что-то совсем нехорошо», – подумалось мне, когда чья-то женская рука сунула в рот сигарету, и я затянулся, языком сместив ее на уголок губ. Вот так, лежа на столе, в трусах, мокрый, пьяный и довольный, весь в засосах и помаде, с тлеющей сигаретой во рту и в окружении десятка поклонниц, я увидел ЕГО. ОН, оказывается, все это время сидел здесь и смотрел на нас. ОН улыбался и хлопал себе в ладоши. Мне ОН видится вверх тормашками, ведь у меня, лежачего запрокинута голова. ОН – это контр-адмирал, фамилию которого я не помню, начальник моего нового училища, царь здешних мест. Но похоже, он не так уж и зол от нашего присутствия. По-моему, даже гордится, судя по выражению лица. Мол, вот как настоящие моряки отдыхают! Знай наших! Стольких девок вокруг себя хороводами водить, ай молодцы!

Далее дежурный по училищу вместе с дюжиной курсантов помогает нам попрощаться со всеми девушками и провожает-относит нас в роту вместе с остатками найденной нашей одежды.

Вот так вот было весело. А потом, когда нас с Темой спрашивали о том, как там было, мы в ответ пожимали плечами и говорили: «Не помним, пьяные были». А сами балдели от воспоминаний о непередаваемых впечатлениях десанта, высадившегося на острове амазонок-учительниц…

Давясь от смеха, глядя на нас и прислонив ладошку к срезу фуражки, начальник факультета пытается что-то произнести:

– За… (задумался) за… (опять задумался) за… (хихикает) за исполнение ГРЯЗНЫХ ТАНЦЕВ в клубе училища во время проведения там торжества Дня учителя объявляю вам два наряда на службу.

Вся рота и весь факультет гогочут во все горло. Такого еще не было, такой формулировки. Поначалу я и Артем старались сделать серьезно-грустные лица (мы ведь наказаны), но все же не сдерживаемся и начинаем смеяться вместе со всеми. И стены дрожали от нашего общего смеха.

Глава 30. Еще немного мистического

 Есть такое кино «Республика ШкиД». В нем показывают жизнь детей-сирот в приюте. По сюжету они убегают из него и пытаются попасть в Крым, потому что там тепло и яблоки. Так вот, для тех, кто не знает, здание этого приюта существует и поныне в нашем мире. Здание располагается у метро «Балтийская», напротив небольшого памятника Лермонтову. Сейчас в его стенах располагается учебный корпус Военно-морского института им. Петра Великого, по старому ВМУПП им.Ленинского комсомола. На втором этаже здания висят черно-белые фотопортреты адмиралов. Для меня это было очень жуткое место, хоть и проходил мимо него каждый день в столовую. Сильная энергетика непонятной природы исходила сильней всего от фотопортрета одноглазого адмирала со шрамом на лице, в белом кителе с орденами. На стене под изображениями виднелись плохо замазанные пулевые отверстия.

В этом училище я находился относительно недавно, только перевелся из другого, и ничего про это место не знал. Но однажды, стоя с еще семью курящими курсантами возле лестницы, ведущей на камбуз этажом выше, я спросил у Башкирова:

– Там, на втором этаже, дырки от пуль в стене… Кто-то охотился с «Калашниковым» за мышами?

Башкиров был добрым парнем, с огромным, как мне тогда казалось, багажом знаний, касающихся философских и вечных вопросов. Поэтому я часто любил с ним рассуждать о религии и существовании параллельных миров. Его тоже считают странным. Он, с серьезным лицом, придвинулся ко мне ближе и заговорил:

– Ты, конечно же, можешь не верить, твое дело. Я, например, верю, потому что что-то чувствую здесь. Не могу объяснить это, но что-то чувствую.

(Дальше продолжу рассказ от первого лица, чтобы было легче уйти от грамматических ошибок).

Говорят, около трех лет назад на втором этаже в этом здании, как и сейчас, стояла вахта, охраняющая запертый до утра учебный корпус от возможных грабителей или воров. Разница в том, что в то время на эту вахту выдавали автомат. И вот, в одну ночь дежурный курсант сидел за столом и читал газету. Было давно уже за полночь, и беспокоиться было не о чем, как и нечем заняться. Закинув ноги на стол, он уткнул в колени угол печатного издания и, пробегая по его строчкам глазами, ел семечки – русский попкорн, сплевывая шелуху в целлофановый пакет.Отодвинув в очередной раз газету в сторону, чтобы стряхнуть с одежды шелуху, дежурный увидел боковым зрением стоящую в нескольких шагах от него девочку. Не успев среагировать, он уткнулся опять в газету и только потом начал покрываться холодной испариной от осознания увиденного. Курсант резко, с хлопком, как бы желая напугать кого-то, положил печатную продукцию на стол и чуть не упал со стула, рывком снимая со стола ноги. На расстоянии вытянутой руки перед ним стояла девочка с длинными волосами, заплетенными в косички, одетая в какие-то лохмотья.

– Теперь ты водишь! – сказала девочка и, засмеявшись, убежала куда-то сквозь стену.

Дежурный схватил автомат и в состоянии легкого шока, подошел к двери, ведущей в том направлении. Осмотрел печать: цела. За стеной вновь раздался звонкий заливистый детский смех, и дежурный ногой выбил дверь.

Бах! – эхом разнеслось по этажу, и тишина вновь заняла главенствующую позицию, когда парень зашел внутрь. Биение сердца гулко отдавалось в его ушах, заставляя крепче сжимать автомат. Никого не обнаружив, он закрыл перед собой дверь и повернулся на сто восемьдесят градусов, уже готовясь пойти и доложить все дежурному по училищу. Но на пути перед его взором, облокотясь о бетонный арочный проход, стоял худой подросток лет тринадцати, в кепке, и с хрустом ел яблоко. Хрум. Хрум. Чавк. Чавк. Чавк.

– Дяденька, вы мою сестренку не видели? А то она у меня такая озорница, вечно куда-нибудь убегает.

Дежурный побледнел и вскинул автомат:

– Кто такой?! Почему здесь?! Стоять, стрелять буду!!!

– Ха! Ха! Ха! – держась за живот, засмеялся мальчик и растворился в воздухе.

Вахтенный до побелевших костяшек сжал в руках автомат и нажал на спусковой крючок. Пули с соответствующими громкими хлопками устремились в то место, где секунду назад стоял чавкающий подросток, и врезались в стену. Магазин быстро опустел, и в тишине, нависшей в запахе пороховой гари и учащенного дыхания парня, стал слышен еще один звук. Звук тяжелых шагов и чего-то звякающего приближался к нему со спины. Боясь повернуться, дежурный все же сделал это и увидел перед собой того самого адмирала с фотопортрета. Тот смотрел на дежурного единственным глазом и, прихрамывая, двигался к нему. С каждым шагом ордена и медали на его белом кителе брякали друг о друга, и звон разносился по этажу. Страх на некоторое время парализовал парня. Казалось, что замер не только он, но и его легкие и сердце. Он не дышал, глядя на приближающегося одноглазого адмирала с недоброй улыбкой на лице.

Палец вахтенного жал на гашетку, но в магазине кончились патроны, и сухой треск ударного механизма вторил звону медалей призрака. Дежурный попятился, доставая второй магазин. Дрожащими руками он пытался вставить его в разъем. Казалось, что вечность это у него не получалось, но все-таки удалось. Щелкнув затворным механизмом, он нажал на спусковой крючок. Пули со свистом проходили сквозь адмирала и врезались в стену, вырывая куски бетона, не причиняя вреда адмиралу. Бросив бесполезный автомат, вахтенный убежал к дежурному по училищу, где все и рассказал. Конечно же, караул, поднятый по тревоге, прибежал на этаж и ничего не увидел, кроме дыр в стене и валяющихся гильз. Поверить – не поверили, но вахту на всякий случай отменили. А потом, как ты сам видел, неаккуратно замазали стены, чтобы не кидалось в глаза. Вот так.

От этого рассказа захотелось курить. На часах восемь вечера.

– У тебя не будет сигареты? – спросил я у соседа слева.

– На, – протянул он пачку красного LM. Я взял одну и прикурил. Сигарета курится три с половиной минуты. За это время можно подумать немного о жизни, а в данный момент – об услышанном. Нужно будет ему рассказать про случай в Низино, этот не будет смеяться и говорить, что я выдумщик. Вдох – легкие наполняются терпким дымом, и учащается сердцебиение из-за сужения сосудов. Выдох – табачное облако врывается в атмосферу возле лица и приобретает витиеватую форму сливок, налитых в чашку кофе.

Откуда-то сверху по лестнице на площадку, которую временно оккупировали мы, спускается девочка лет десяти. Одета она просто, даже, правильней сказать, бедно. Какой-то безразмерный закатанный в рукавах темный свитер грубой вязки, испачканный в саже. Штаны серого цвета, левое колено в заплатках. Ботинки, болтающиеся при каждом шаге на ступнях, явно на несколько размеров больше. Она спускается к нам и начинает попрошайничать сигарету.

– Дяденька, дайте сигарету. Меня мама послала. Мама просила принести сигарету. Дяденька, ну пожалуйста, дайте сигарету…

В нашей курсантской жизни у нас очень мало денег, и поэтому каждая пачка строго отсчитана из месячного бюджета. Потому все ей отказывают в таком табачном одолжении.

– Мама меня послала… – продолжает канючить девочка.

– Нету, – развожу я руками в стороны.

Девочка убегает наверх, напоследок осыпая нас матерными словами, ругательствами и проклятиями... Проходит еще несколько минут, прежде чем недобрый холодок пробегает по моей спине.

– Парни, – говорю я, – какого хрена здесь делала эта малявка? И откуда она пришла? Что там, наверху?

– Хрен знает, давай посмотрим, – говорит кто-то из курящих, и мы идем по лестнице вверх. Только мой рассказчик, Башкиров, стоит белый, как мел и ничего не говорит.

Наверху, куда убежала девочка, мы обнаружили толстую арматурную решетку, через которую и коту не протиснуться. На решетке висел закрытый амбарный замок. Верх ее упирался в потолок, а низ – в пол небольшого холла, который она отгораживала. Холл в нескольких метрах заканчивался у стены с маленькой, похожей на окно, металлической дверью, на которой висел еще один замок, чтобы никто не проник на чердак.

– Закрыто, – констатировал я, подергав решетку и замок.

– Вот, блин. А куда она убежала? – спросил кто-то из курсантов.

– Хрен знает, – ответил другой. И мы все вместе медленно попятились назад по лестнице, не поворачиваясь спиной к решетке. Выйдя на улицу, я спросил у Башкирова:

– Это оно?

– Да, – ответил он. – Они не любят, когда о них говорят. Они не могут слышать твои мысли, но произнесенное вслух – вполне.

Больше о них я не говорил, но чувствовал каждый день, что ОНИ где-то рядом. Смотрят за нами…

Глава 31. Поезд на южный берег Баренцева моря, или Как я еще и остался должен Родине

 Поезд мчался в сторону Мурманска. За окном мельтешили, сливаясь в один цельный мазок кисти, зеленеющие деревья. Местами картинка менялась, открывая нашему взору небольшой участок поля или болота, но скоро снова деревья начинали гипнотически проноситься мимо.

Я ехал в армию. Неизвестность и неопределенность действовали на нервы и поддерживали на должном уровне адреналин и изматывающую мозговую деятельность. Но не пугали, страха не было. Просто мне хотелось быстрее узнать, куда окунется моя жизнь, и начать соответствовать новым внешним условиям. Но готовил я себя к худшему.

Кто-то пил водку. Кто-то играл в карты. Кто-то дебоширил, пытаясь завязать драку и поддержать себя таким образом. Я же лежал на верхней полке и читал дешевые журналы и газеты, повествующие о жизни знаменитых людей шоу-бизнеса. Журналы, способствующие переключению мыслей на что-нибудь отвлеченное, быстро закончились, и поэтому я думал. Думал о жизни и смысле всего происходящего, произошедшего и грядущего.

Перед самым отъездом в распределительную воинскую часть под Питером заехал в госпиталь к Ухову. Я знал его по Нахимовскому училищу и Низино. Полтора года назад в строй, в котором был и он, на ста километрах в час влетела маршрутка. Глухие и частые удары о кузов автомобиля, как барабанная дробь, заставили его вовремя обернуться и отпрыгнуть в сторону. Поэтому задело только половину тела, раздробив ключицу и плечевой сустав правой руки. И вот уже полтора года из его тела торчат железные штифты, подгоняющие осколки костей в единый узор. Каждый день физиотерапия мышц – небольшие удары током, чтобы те не исчезли за физической ненадобностью. Его уже забыли в училище. Он просто числится. Даже я его позабыл.

Посидели, поговорили. Он сильно изменился, такое ощущение, что мы абсолютно чужие друг другу. Наверное, разные переживания делают из нас разных людей. Прощаясь с ним, сказал, что уезжаю в армию. Зная, как там относятся к бывшим курсантам, поделился своим мандражом и сомнениями. Стало немного легче. А Ухов сказал:

– А меня через полтора месяца выписывают, наконец.

– Ну и хорошо, – ответил я.

Кстати, водителю, который был за рулем той маршрутки, ничего за это не было. Учитывая, что одного из семнадцатилетних курсантов он задавил насмерть и многих покалечил, один год условного заключения – это мало. Оказалось, что у водителя справка из психбольницы есть. Эх, жизнь-жизнь…

В другом отделении лежал Туркин. Добрый, веселый, отзывчивый – настоящий друг. Его привезли сюда с приступом эпилепсии. Для него это звучало, как приговор. Он сирота, и идти ему было некуда, только на улицу. Военная служба была для него единственным шансом на жизнь в обществе, потому что учеба в институте оказалась неподъемной финансовой ношей. А, как известно, нет денег, нет – учебы. Но он улыбался и рассказывал анекдоты. Я смеялся, думая, чем ему можно помочь. И понял, что ничем.

– Не переживай! – стучал по плечу мой маленького роста друг. – Вот увидишь, все у тебя будет хорошо! И за меня не переживай, найду способ, чтобы врачи эту тему со здоровьем замяли.

Мы обнялись, и я пошел. В голове, словно кадры из фильма, крутились наши с ним приколы на КВН…

…Мои мысли прервал наряд милиции, прибывший в наш вагон из-за жалоб гражданских. Некоторые личности из нашего числа и вправду вели себя по-скотски, выставляя напоказ мнимую браваду с агрессией. Дети «капразов», чьи папы служили на Севере, при штабе, обещали помочь в обустройстве тем, кто изо всех сил доказывал, что он их лучший друг. Некоторые лезли из кожи, пытаясь угодить, подлизать задницу. Мерзко все это выглядело. Как сыночки, которых и так всюду прикрывали отцовские связи, раздавали несуществующие регалии и обещанья, «как только доедем». Все это я уже видел. Видел, как страх, червем проедающий душу человека, превращал его в гримасничающего и заискивающего перед более сильным (что спорно) человеком раба. Наивные имбицилы защищали баловней и всячески развлекали, но сейчас стихли при виде милиции, которая резиновыми дубинками давала понять серьезность их намерений.

Я лежал на верхней полке и медитировал, сдерживая волны адреналина. Меня, испытавшего тюремное зло «Держины», трудно было испугать. Меня больше тревожил факт неопределенности, чем лицо реальной опасности. Ожидание смерти хуже смерти. Ожидание боя хуже боя. Доеду, а там разберусь. У каждого своя судьба, от которой не уйти…

Мы доехали до Мурманска, где нас долго отказывались пускать в автобус, следующий до Североморска. Бабка-контролерша с лицом профессионального боксера и косой саженью в плечах вытолкала нашего худенького, похожего на дистрофика, лейтенанта на улицу. Лейтенант упал и, поднимаясь с асфальта, поймал головой чей-то вещмешок, метко брошенный контролершей из автобуса. Нами было принято решение – радикальных действий по отношению к гражданскому населению не предпринимать, все-таки в армию едем – не к спеху. Поэтому подождали следующего автобуса с менее суровой контролершей, имеющей меньший обхват бицепсов и талии.

Нервное напряжение передавалось всем на корень языка, заставляя тот дергаться, отбивая потоки ничего не значащей речи.

– Блин! Приехали за полторы тысячи километров, Родину защищать, а нас не пускают!

– Товарищ лейтенант, а давайте по домам разъедемся. Ведь видите, день не задался как-то…

– Да уж, не пригодный мы для службы день выбрали…

– Захочешь отдать долг Родине, приходишь, а ее нет дома…

– И вообще, только родился и уже должен. Что за дела? ГЫ…

– Может, мы не в том направлении ехали? Может, нам нужно было на Черное море? Здешнее-то холодное…

– Жрать хочется…

– Да, поесть бы…

– Таких вот бабок-контролерш и надо на службу отправлять…

– Да уж, мощная…

– И коренастая…

Я стою, вдыхаю вкусный Мурманский воздух с запахом моря, водорослей и частичками тумана. И вспоминаю недавнее прошлое…

Перед тем, как человек начинает числиться в воинской части, в которую попадает, по инструкции его должны осмотреть врачи. То же сделали и с нами, отчисленными курсантами. Поначалу, конечно, забыли и просто кидали каждый день на разгрузку вагонов с углем, но потом вспомнили. Построили и завели к работникам медицины. Тут задается только один вопрос: «На что жалуетесь?». И люди так начинают жаловаться на здоровье и болячки, что начинает казаться: вообще нонсенс, что они еще живы. Еще немного и умрут.

– Доктор, смотрите, последняя стадия плоскостопия. Возможен летальный исход…

– Доктор, а у меня постоянные головные боли…

– А у меня горло болит…

– А я плохо вижу. Я даже не вижу, где вы. Подайте сигнал, доктор, а то я как во тьме…

– А у меня сердце слабое, и, когда громко командуют или орут, я пугаюсь и писаюсь…

И так далее.

Доктор, как истинный военнослужащий с доступом к медицинскому спирту, чуть-чуть улыбается и крякает. Всех слушает с немного стеклянными глазами, полными понимания и сочувствия. Даже взгляд свой на показанные больные места устремляет. Цокает языком. Мотает головой. И записи какие-то в своем блокнотике делает. А потом ставит в медицинской книжке печать «ЗДОРОВ» и начинает слушать внимательно следующего. Так, наконец, наступает и моя очередь.

– На что жалуетесь?

И тут во мне просыпается дар красноречия, временами приступами захватывающий мое тело для неконтролируемой ахинеи и глупости.

– Хочу служить! Служить где-нибудь на Северном полюсе, в отдаленном гарнизоне с высоким, не совмещенным с жизнью, уровнем радиации! Чтобы, превозмогая холодный порывистый ветер, погибнуть, отвоевывая непригодные для жилья камни и утесы! Или стрелять по вражеским бутылкам с гордыми названиями «Хайнекен» и «Туборг»! Или на бегу надругаться над белым медведем! Или копать отсюда и до обеда! Хочу быть универсальным солдатом в руках моей страны!!!

Я кончил. Доктор, по-моему, тоже. Его глаза выкатились из орбит, и он просто пялился на меня, как на психа с вилкой в глазу, утверждающего, что это подзорная труба и нужно просто навести резкость. Надо было сглаживать ситуацию, и я улыбнулся. Доктор тоже. Тогда я коротко хихикнул, вот так:

– Хи-хи!

– Ха-ха! – отозвался доктор.

Я склонил голову влево. Врач в зеркальном отражении повторил и это.

– Ладно, я просто хочу служить на Северном флоте, – сказал, наконец, я с серьезным лицом.

– Это не лечится! Тогда прописываю вам год колониальных работ в стиле милитари! – торжественно объявил врач.

– Год и два месяца, – уточнил я, зная точно остаток своего срока службы.

– Как скажете, сударь!

– Хи! – снова хихикнул я.

– Ха! – поставил печать «ЗДОРОВ» Айболит. – Спасибо тебе, повеселил, а то все только жалуются…

– …Вы – бывшие курсанты!!! А сейчас вы – настоящие уроды!!! Хоть это, на первый взгляд, не связано между собой, но на второй вы поймете, что связано!!! Если понадобится, то я буду окунать вас в дерьмо весь день, чтобы вы поняли свое место!!! Сгною всех на хрен!!!

Ненадолго прерву нового командира нашей новой распределительной воинской части, чтобы сообщить тебе, читатель, что, наконец, доехал до следующего места своего маршрута, города Североморска, родины СААВЬА. Пока ничего смешного не наблюдается. Конец связи. ТЧК.

– С теми, кто устроил пьяный дебош в поезде, я разберусь отдельно!!! С теми, кто не слушал приказы своего начальника-лейтенанта, тоже. Я вас всех на Новую Землю отправлю!!! Там и людей-то почти нет!!! Там в фосфорном свечении ядерной свалки через месяц будете сами, как лампочки сиять!!! А через год станете лысыми импотентами!!! Кто-нибудь мечтает посетить этот ядерный полигон и место захоронения неизвестного количества таких же отходов?!! А?!!

– Я!!! – крикнул я и вышел из строя.

– ЧО?! ЧО – придурок?!! Да я!!! Я!!! Я!!! Я тебя в Гремиху отправлю!!! В город летающих собак!!!

– Разрешите меня именно туда отправить! Горю желанием оказаться подальше от людских масс!

– Назовитесь, товарищ идиот! – насупил капитан второго ранга с лицом Че Гевары и рязанским носом-картошкой.

– Старшина второй статьи Попов, товарищ капитан второго ранга! – четко и громко прокричал я.

– Так! Ты, по-моему, ненормальный! Поэтому сейчас же пойдешь убирать ротный гальюн! Старшина роты проконтролирует это. Понял!

– Так точно!!!

– Пиздуй уже!!!

– Есть!

– На жопе шерсть!!! Бего-о-о-ом, марш!!!

И я побежал…

Спустя несколько часов все дети «капразов» были разобраны папочками к себе под крылышки. Должность «писарь» еще не перевелась в наших вооруженных силах. Естественно, никого они с собой не взяли. Все те, кто лизал им задницы, изображая настоящих друзей, были молчаливо отвергнуты. Я был ни капли ни удивлен. Закон джунглей гласил: каждый сам за себя!