Текст книги "Спустя тысячелетие(изд.1997)"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 2
МИЛОСТЬ

Ты значишь то, что ты есть на самом деле.

И. В. Гёте

Каменный настил притвора оскверненного храма «Креста и Добра» был холодным и шероховатым. Крутые стены и низкий облупленный свод как бы придавливали маленького жреца-соглядатая к полу, по которому он полз, дыша пылью и страшась даже поднять глаза на «Друга Божества».

Лысый Жрец в похищенном из музея пурпурном одеянии сидел в древнем кресле из когда-то росших здесь деревьев. Оно осталось от изгнанного Урун-Буруном Лжежреца.

Над креслом виднелось плохо замазанное грязной краской изображение какого-то «святого поборника» лжерелигии «Креста и Добра». Там и тут из-под неряшливых мазков выступали то часть Руки, то седая борода, то умный, проницательный глаз, как бы сверлящий ползущее по полу пресмыкающееся.

– Говорит ничтожный. Да-да ему! – услышал повеление маленький соглядатай. Он понял, что дополз до кресла Жреца, и униженно заговорил:

– Друг Божества – всезнающий! Да-да ему! Награда слуге. Да-да ничтожному! Жуткая синяя сельва. Да-да туда! Преступные предки. Да-да там! Беглый бурундец, порочная вешнянка. Да-да там! Урун-Бурун. Да-да там! Всё ничтожный. Да-да ему!

Жрец не удостоил взглядом маленького человека. Да тот все равно не увидел бы этого, услышал лишь презрительные слова:

– Великий вождь. Да-да ему! Милость Божества. Возводит в сан «отца-свежевателя». Да-да ничтожного. Потерять острый нож. Нет-нет «отцу-свежевателю». Снять кожу. Ободранный не живой. Нет-нет ничтожному.

Новый «отец-свежеватель» стал холоднее камня под ногами. Никогда ему не приходилось орудовать так острым ножом. Мало кто сумеет выполнить такое «гуманное» поручение Жреца. Оставить людей без кожи в живых! Неслыханно! Однако награжденный жрец с малых лет был беспринципным лжецом. Не задумываясь, он принялся бессовестно лгать, будто в юности свежевал живых крыс, отпускал их голыми на волю, и те убегали. И будто набивал их шкурки синей травой и подсовывал любителям лакомств, а потом торжествовал при виде их ярости.

В ответ Жрец торжественно объявил, что за внушенную свыше мудрость сам великий вождь наградит «отца-свежевателя».

Маленький человечек, благоговейно пятясь, выполз из притвора. Снаружи ему сразу же вручили острый нож, потеря которого грозила ему гибелью, так же как и неумение пользоваться им. То ли с радости, то ли со страху решил он напиться сока синей травы допьяна, с опаской унося с собой нож в нарядных ножнах.

Жрец услышал движение в соседнем главном зале былого храма и, почтительно горбясь, поспешил туда – предстать перед Урун-Буруном.

Вождь сидел в золоченом кресле под высоким, разрисованным когда-то под звездное небо, куполом. При виде Жреца он поморщился, а тот, сгибаясь в поклоне, торжественно объявил, что острый нож нового «отца-свежевателя» принесет великому вождю небывалую славу в веках.

– Прятать острый нож. Нет-нет «свежевателю»-палачу, – оборвал Урун-Бурун. И унизил Жреца, заявив, будто сам общается с Божеством и получил знак свыше: число «семь» священно, а преступных предков семеро; поэтому суд вынесет приговор: отрубить им всем головы и водрузить их на семи столбах посреди площади Синей травы на семь лет!

Однако хитрый Жрец не растерялся и загадочно сообщил вождю, что бурундцы могут много дольше наслаждаться справедливым возмездием своего вождя, если пришельцев самих выставить на позорище у семи столбов.

Вождь усмехнулся и ехидно справился, не хочет ли Жрец, чтобы на площади Синей травы смердели разлагающиеся трупы? Или он собирается обрадовать бурундцев египетскими мумиями «ненавистных предков», пойманных в сельве?

Но у Жреца был припасен главный козырь. На площади следует выставить не трупы, а чучела преступных предков из набитой синей травой содранной с них кожи. И они смогут любоваться самими собой, пока не подохнут, а бурундцы – еще хоть семьдесят семь лет. Наказанные же преступные предки, погибнув без кожного покрова, перенесут те же страдания, что и оставленные из-за их преступлений без благостной защиты воздуха злосчастные потомки.

– Без благостной защиты воздуха? Нет-нет бурундцам? – пролаял вождь последние слова Жреца и в мысленном усилии наморщил низкий лоб. Потом начал «вещать», что якобы сам получил внушение свыше и оставит головы предков у них на плечах после суда на площади. И там сам объявит свое решение о судьбе преступников.

И вождь, еще более довольный собой, отпустил недоумевающего Жреца. Тот, снова почтительно горбясь, удалился в свой притвор, чтобы начать там «служение» Божеству в белом одеянии с длинной седой бородой, которое явится в тайный час к бурундцам, чтобы одарить их богатым «Добром». Эта «религиозная церемония» больше походила на языческое камлание с неистовым воем жрецов и плясками нагих женщин, в чем Жрец считал себя большим током.

Урун-Бурун заметил робко вошедшего бородача. Поднятой палкой он испрашивал разрешения говорить.

Приняв важный вид и развалившись на троне, вождь сделал ему знак.

– Беседа с великим вождем. Да-да, толстая женщина.

– Толстая? Да-да? – оживился Урун-Бурун. – Допускать к подножию трона. Да-да, толстую женщину.

Страж вышел и вернулся с матерью Анда, сразу исчезнув.

– Радость юного Ур-Бура. Да-да Урун-Буруну! – сказал вождь, поднимаясь навстречу вошедшей. – Позволь говорить с тобой в знак приятных воспоминаний на языке, который мы имеете изучали когда-то в Доме до неба.

– Как будет угодно Великому вождю, – потупила глаза Майда.

– Ну, полно, полно! Ведь говорит с тобой твой Ур-Бур, а не Урун-Бурун. Тем более что пленительная полнота Майды осталась прежней. – И он ласково похлопал ее по спине. А потом пожаловался, что шесть женских скелетов, обтянутых кожей, тщетно пытаются родить Урун-Буруну сына – одни никчемные дочери.

– Почему же никчемные? – смущенно спросила Майда.

– Передать власть над племенем бурундцев. Да-да, только сыну Урун-Буруна, – с особым значением по-современному пролаял вождь.

– По силам ли нашему Анду такая власть? – спросила мать Анда.

– Мать Анда обязана была воспитать для этого сына, – снова перейдя на книжный язык, но изъясняясь на нем довольно скверно, ответил Урун-Бурун. И добавил, как ему казалось, с изысканностью: – Недаром Урун-Бурун выполнял все просьбы матери Анда, как прежде пленять своя полнота.

Урун-Бурун красовался и перед былой возлюбленной, и, главное, опять перед самим собой; он гордился своей образованностью, своей способностью ценить истинную красоту.

Но Майда оценить всего этого никак не могла и лишь пробормотала, что полна благодарности к великому вождю за участие в судьбе их сына.

– А сейчас, что приводить Майда к Урун-Буруну? Опять сын?

– Да, сын, но совсем иных родителей.

– Какой еще сын? – раздраженно спросил вождь.

– Маленький мальчик, захваченный в сельве вместе со своими спутниками – живыми предками. Однако он не наш предок.

– Его постигать один участь всех рождаться в древности, – оборвал Майду Урун-Бурун.

– Но он не рожден в древности. Он родился на другой планете, не на Земле.

– Откуда Майда знать об это? – грозно нахмурился Урун-Бурун.

Майда могла бы смутиться, даже испугаться, но она лишь внутренне собралась, словно беря на плечи тяжелое бремя, и ответила то, что узнала от Эльмы, проведшей целую ночь со звездной женщиной:

– Захваченные в сельве звездные люди лишь усыновили ребенка, мать которого погубили вдали от Земли чужепланетные изуверы. – Видя поднятые брови вождя, она добавила: – Земные преступления подобных извергов отвергает даже сам Жрец.

– Признает ли он это теперь? – с сомнением произнес Урун-Бурун.

– Разве Великий вождь сам не может принять решения? – ловко угодила Майда в самое болезненное место самолюбивого вождя. – Разве покорность Жрецу украшает великого вождя?

– Как сказать, Майда? – вскипел Урун-Бурун. – Покорность вождя?

– Майда не допускала такой мысли! – смело ответила мать Анда. – Майда хотела сказать, что, если бы великий вождь был покорен Жрецу, он подчинился бы ему.

Урун-Бурун зловеще усмехнулся:

– Счастье бурундцев, что ими правит не женщина, как презренными вешними. Урун-Бурун доказать Майде, как женщине, что он мужчина!

И он злобно ударил железной палицей по подвешенному куску рельса. Вбежавшему стражу он приказал привести маленького мальчика и его родителей или похитителей.

Встревоженные, шли в былой храм «Креста и Добра» Никита с Надей, теряясь в догадках: зачем их вызвали вместе с ребенком?

Они вели Никитенка за руки, идя по обе его стороны. Два свирепых стража с палицами сопровождали их.

– Не хотят ли они до суда выяснить наш ли это, ребенок? – предположила Надя, и обратилась к одному из стражей: – Куда ведете нас, отважные?

– Пусть заткнется! Да-да, презренная! – грубо оборвал тот. – Такое бормотание. Да-да. Блеянье коз.

Стражи не воспринимали разговора, который тихо повели между собой Надя с Никитой.

– Мы скажем всю Правду. Докажем, что ребенок не наш.

– Легче остановить голодного льва, доказав ему, что он поцарапает антилопу, прыгая ей на шею.

– Мне казалось, чем примитивнее люди, тем ближе они к правде.

– Да, у наших бородачей вид правдивый, если не праведный. Жаль, с палками. А дикие звери, те, конечно, не лгут.

– А люди? – многозначительно глядя на мужа, спросила Надя.

 
Тиран – всегда тиран,
В какую б ни рядился тогу.
Обман – всегда обман.
Врачи им вылечить не могут.
 

Знакомыми стихами Никита напомнил Наде и казнь матери Никитенка, и странное ее желание отдать ребенка Наде с Никитой, и охотно согласившегося на это ее мужа, философа с Землии…

Тогда Надя прочитала эти стихи Никите, вкладывая в них тайный смысл, а теперь он сам закончил их здесь, на Земле:

 
Напрасно мать спешит на казнь,
Надежду лживую вселяя
На «всепрощающий наказ»,
Тем гордость сына оскорбляя…
 

Надя подумала тогда, на Землии: защищает ли Никита «ложь во спасение» или отвергает ее? Но не спросила его об этом, а перед возвращением на Землю, приняв ребенка, чисто по-женски решила этот вопрос. Никита молча принял ее решение.

Приближаясь теперь к былому храму «Креста и Добра», Надя подняла Никитенка на руки и передала Никите.

– Побудь у папы, – со значением произнесла она. Потом обратилась к Никите: – Не знаю, сколько нам еще жить… Надеюсь, ты понял тогда, почему на обратном пути все осталось между нами, как прежде?

– Понял, – твердо ответил Никита.

– Боюсь, вождь не поймет земных стихов.

– Не поцарапал бы лев антилопе шею, – заключил Никита, входя в храм.

Урун-Бурун важно развалился на троне, когда к нему ввели трех «преступных предков».

– Я буду говорить на вашем древнем, презренном языке, который изучать, чтобы познать всю вредность ваших знания, – начал Урун-Бурун. – А теперь намерен выяснить еще одно ваше преступление – похищение чужого ребенка с другая Земли.

– Мы не похитили, а взяли ребенка по просьбе его родителей, – ответила Надя.

– Зачем этим недостойный родители избавляться от своей отпрыск?

– Мать его погубили злодеи. Отец же мальчика выполнил ее последнюю волю, – ответил за жену Никита.

– Как звать истинную мать?

– Лореллея.

– Отвратительное дикарское имя! – поморщился Урун-Бурун.

– Но оно принадлежало родной матери ребенка, – вставила Надя.

– Как может лгунья из числа «преступных предков» доказать что не лжет? – спросил вождь, сверля Надю своими маленькими, узко посаженными на заросшем лице глазками. – Бурундцы не знать ложь!

Майда обменялась с Надей быстрым тревожным взглядом. Но Надя, высоко держа голову с рассыпавшимися по спине огненными волосами, отвечала вождю с той же гордостью, с какой шла когда-то, подобно Жанне д’Арк, на костер:

– Очень просто, мудрый вождь племени бурундцев. Любая женщина вашего племени может убедиться, что я не могла родить ребенка, ибо не стала еще женщиной.

– Я подтверждаю это! – удивив Надю, вмешалась Майда.

Урун-Бурун расхохотался, и вся растительность на его лице встала дыбом.

– Ну не думал я, что вы, предки, такие жалкие хвастуны! Так кичились своя порочная цивилизация, а ты, презренный, не смог даже стать мужчина! Или он не выдержать и опровергать лгунью? Что ты сказать, получеловек? – с издевкой обратился к Никите вождь.

Тот весь побагровел, но сдержался и ответил спокойно:

– Скажу, что жена моя, произнеся чистую правду, не досказала лишь того, что в космическом полете нельзя иметь детей.

– Не лги, пришелец! Если бы вы не иметь в полете детей, с вами не оказаться бы там этот выродок, которого вы называть сыном. – Мы усыновили его.

– Но твоя жена, которая якобы не могла быть матерью, называла тебя его отцом.

– Называла.

– Так кому же ты помогать стать его матерью? Признаться, была ли она красивой или безобразной?

– Я всегда вместе с другими восхищался неповторимой ее красотой! – правдиво ответил Никита.

– И разве ты не мог?.. – теперь уже со скабрезной улыбкой спросил вождь, хвастливо добавив: – Я и сам в свое время…

– Мог, но…

– Что «но»? Почему краска стыда покрыть твое бесцветное лицо?

– От возмущения, вождь, ибо не оставил я ни на Земле, ни в другом месте Вселенной потомства, как и никто из моих спутников. И нельзя их считать вашими предками.

– Все равно! Вы – заложники своего времени. Да-да! И ответите за него! Нет-нет вам! – пролаял вождь.

– Но вы убедились, мудрый вождь, что мальчик не с Земли родом? – вмешалась Надя, метнув на Никиту благодарный взгляд.

– Великий вождь уже понял все и принял справедливое решение, – уверенно заявила вдруг Майда и не терпящим возражения тоном добавила: – Надеюсь, вождь позволит Майде взять мальчика?

Урун-Бурун заколебался. Рисуясь перед всеми, характером он обладал не твердым. А тут еще краем глаза увидел лысого Жреца, заглядывающего из притвора, хотя никто его не приглашал. Желая не только удивить, но и насолить ему, показав свое могущество, вождь неожиданно позволил Майде забрать мальчика, грозно возвестив:

– Но вы оба, подлые лжецы, ответить вдвойне. – И пена выступила на его губах, застряв в бороде.

Изумленный и раздосадованный, Жрец видел, как Майда, которую он когда-то застал в Доме до неба, уводила теперь маленького «предка», который все оборачивался к оставленным папе и маме.

Глава 3
ОСТРЫЙ НОЖ ПАЛАЧА

…Человек без нравственных устоев оказывается существом самым нечестивым и диким, низменным в своих половых и вкусовых инстинктах.

Аристотель

Никитенок с легкостью, присущей его возрасту, привыкал к новой обстановке, к новым молодым маме и папе и толстой бабушке.

Сначала он только хныкал, просился к настоящим маме и папе, почему-то улетевшим, как ему сказали, к другой звездочке.

К вечеру он заснул, а проснувшись, с упреком сказал новой маме:

– Ты не умылась? Вся черная?

Пришлось Эльме принести кувшин с водой, умыть малыша и показать ему, что, умываясь, она останется такой же смуглой.

Тогда он заявил:

– Где звери рогатые-косматые? Хочу посмотреть не на картинке.

Эльма пообещала, что они пойдут погулять, хотя сделать это не решалась, а пока показала в окошко коз, щиплющих синюю траву на бывшей мостовой.

Мальчик спросил:

– А почему у вас окна не круглые?

Эльма не знала, что ответить, не сразу поняв, что малыш привык на корабле к иллюминаторам. Вообще при общении с ним она сразу же была поражена: такой маленький, а уже говорит на древнекнижном языке! И сама поняла всю нелепость подобной мысли. Ведь ничему другому малыша не могли обучить в звездном корабле!

Анд мастерил Никитенку какую-то игрушку из сучьев синих растений.

Эльма скептически наблюдала за ним, заметив:

– Не стоит загружать нас с малышом излишним багажом.

– Багажом? – удивился Анд.

– Тем более что синие растения тонут в воде и такие игрушки окажутся нам в тягость.

Анд вопросительно посмотрел на нее. Он не решался спросить Эльму, что она имеет в виду. Она угадала незаданный вопрос.

– Ты можешь передумать и не быть отцом Никитенку, а я уже не могу.

– Как так «передумать»? – встревожился Анд.

– Это я передумывать не умею. А ты – не знаю.

– Что ты хочешь сказать? – напрямик спросил он.

Она наклонилась к ребенку и, полуобернувшись, посмотрела на Анда снизу вверх:

– Я хочу сказать, что Эльма никогда не станет добычей, напрасно ты здесь делал вид, что это так.

– Ты не добыча, ты – мать этого ребенка!

Эльма усмехнулась:

– Если ты хочешь остаться его отцом, тебе придется переплыть вместе с нами реку-кормилицу.

– Ты все-таки хочешь бежать?

– Я никогда не собиралась здесь оставаться. Ты можешь помочь нам в этом. И остаться вместе с нами у вешних.

– Никогда! – невольно вырвалось у Анда.

– Я так и ожидала. Но, по крайней мере, тебе придется покараулить на берегу, чтобы никто не погнался за нами.

Анд был поражен и словами Эльмы, и твердостью, с какой они были сказаны. Совсем некстати он заметил:

– Еще на том берегу я поклялся никогда больше не переплывать реку.

– Что ж, – пожала остренькими плечами Эльма. – Все становится на свои места, как читали мы в книгах. Каждый из нас держит данное им самому себе слово. Мальчик останется со мной на том, недоступном тебе берегу. А ты – на этом, у своих бурундцев с бородами и дубинами. Однако тебе придется подумать не об игрушках для маленького звездного пришельца, а о нем самом. Он еще не умеет плавать.

– Я умею летать, – вдруг вставил Никитенок, жадно слушая непонятный разговор новых папы и мамы на понятном ему языке.

Эльма ласково наклонилась к нему:

– Летать можно только в корабле. А молодой папа сделает тебе кораблик, чтобы с мамой переплыть реку. Там будет очень интересно.

– А «рогатые-мохнатые» там тоже есть?

– Есть, и еще очень добрые дяди и тети.

– Хочу плавать. Только с мамой и папой. С моими, – упрямо заявил малыш.

– Мы и будем твоими, пока старшие мама и папа летают к другой звездочке. А у тебя будет свой кораблик. Вот из таких палочек, – объясняла Никитенку Эльма, показывая на недоделанную игрушку.

– Синие растения тяжелее воды, – мрачно напомнил Анд. – Из них не смастерить плотика.

– Тогда надо украсть плот у вождя. Он увез на нем с нашего берега награбленное. Я видела из окна книгохранилища.

Слово «нашего» больно резануло Анда, и он вместо того, чтобы возмутиться, лишь поправил Эльму:

– Не украсть, а взять…

– Конечно взять! – подхватила Эльма. – На одну ночь. Ты сам вернешься на этом плотике к своим.

– Вернусь я или не вернусь, – раздумчиво произнес Анд, – но разведать, где найти плотик, надо.

– Ты пойдешь сейчас? – с надеждой спросила Эльма.

– Да. Пока светло. Ждите меня.

– Ты думаешь, уже сегодня ночью?.. – с волнением спросила она.

– Не знаю. Может быть, лучше в день суда. Тогда все бурундцы соберутся на площади Синей травы.

– Чтобы поглазеть на ужасную казнь? Нельзя ее допустить! Нельзя! – воскликнула Эльма. – Но как ее предотвратить?

– Пока я разведаю насчет плотика. Узнаю, что слышно о суде.

– Мы будем ждать тебя. А вот и твоя мать вернулась. Хорошо, что не останемся одни.

Майда, тяжело переваливаясь, вошла в дом.

– Ты уходишь? – спросила она Анда. – На улицах очень неспокойно. Трутся всякие.

– Важно, чтобы у вас здесь было спокойно, – ответил ей сын.

Майда улыбнулась Эльме:

– Вот так всегда. Да-да. Такой.

Анд вышел на улицу. Козы сбились к противоположной стороне. У подъезда Анда толпилась ватага подростков, вожаком которых он когда-то считался.

– Кудряш, Кудряш! – бросились они к нему. – Все ждем. Да-да, тебя. Ну как? Вкусно? Полакомился? Да-да, вешнянкой? Давно обещал делиться таким лакомством. Да-да, с нами!

Особенно назойлив был чернявый малец, наглый и пакостный, со сморщенным лицом. Когда Анд стал раздавать тумаки, ему, вертевшемуся рядом, досталось больше всех. Обозленный, он выкрикивал в адрес Анда оскорбления и громче всех кричал о причитающемся всем лакомстве. За это ему досталась дополнительная порция увесистых кулаков Анда-Кудряша. Их понаслышке ценил сам Урун-Бурун.

Подростки разбежались, лишь некоторые потянулись было за Андом до самой реки, но он так пригрозил им, что они отстали и уныло побрели по берегу.

Анд же шел и думал, как омерзительны эти когда-то преданные ему недоросли. Но разве лучше их он сам, Кудряш, обещания которого они теперь вспоминают. Если бы Эльма услышала о них, она с презрением вышвырнула бы его из своей памяти. А он? Может ли он вышвырнуть из собственной памяти Кудряша? Стал ли он полностью другим? Обрел ли нравственность, которая восхищала его в некоторых далеких предках? Кто же они с Эльмой среди современников? Еще два «предка», хоть и не прилетели от чужой звезды? Переродились здесь, среди диких! Анду вдруг стало понятно, почему он одолел всю книжную мудрость в Доме до неба. Очевидно, не из-за стремления стать выше соплеменников, а из желания быть другим человеком, не похожим на них. А если он уже чужой среди дикарей, то может ли спокойно переправить через реку Эльму вместе с чужепланетным ребенком? Не обязан ли он вырастить его настоящим человеком, а не дикарем?

Анд еще не знал, как ему поступить, в особенности когда задумывался над судьбой захваченных звездонавтов. Каким горьким оказалось их возвращение на родную Землю! Их хотят призвать к ответу за поступки людей своего времени. Но этой мести дикарей нельзя допустить, как сказала Эльма! (Сколько мудрости в этой полуженщине-полуребенке!)

Раздираемый всеми этими вопросами, добрался Анд до того места, где обычно стоял плотик вождя.

Причал был пуст…

Побитый Андом, обозленный, чернявый парень, решив, что Анд ушел далеко и надолго, растянул свой узкогубый рот во всю ширину сморщенного лица и направился к квартире матери Анда, у дверей которой не раз поджидал когда-то Анда, своего вожака.

Теперь он принялся яростно стучать в дверь.

Осторожная Майда не хотела открывать, предлагая через дверь, чтобы парень дождался возвращения сына. Но чернявый (Гнидд, сын Гнидда) соврал, что прислан Андом к матери с важным поручением насчет вешнянки и мальца, приведенного из сельвы.

Он был таким же лгуном, как и его отец, вчера возведенный в ранг палача, «отца-свежевателя»; достойный жрец до сих пор валялся пьяный.

Майда долго колебалась, но Гнидд напомнил ей, что в былое время не раз заходил к ним вместе с Андом и сейчас рад услужить своему прежнему предводителю и его почтенной матери.

Майда открыла дверь.

Гнидд проскользнул мимо толстой женщины и вдруг, с неожиданной грубостью вытолкнув Майду за дверь, захлопнул ее изнутри и закрыл на засов.

Майда в первый миг ничего не поняла, стала стучать в дверь кулаками.

Предки бурундцев много столетий назад отказались от замков и ключей, заменив их электронными запорами, которые открывались набором кода. Но с общим упадком энергетики и исчезновением из обихода электричества все эти электронные запоры перестали действовать и были забыты, как когда-то и ключи. Каждый выдумывал свои секреты, как открывать снаружи собственный запор.

От потрясения Майда никак не могла сообразить, что делать.

А Гнидд тем временем проскользнул в комнату, где Никитенок играл на полу с недоделанной новым папой игрушкой, а Эльма с тихой улыбкой наблюдала за ним.

Гнидд повалил ошеломленного, не сразу закричавшего мальчика и приставил к его горлу острый нож, вчера полученный его отцом от самого Друга Божества. Парень стащил нож у мертвецки пьяного палача.

– Двинуться с места! Нет-нет вешнянке! – визгливо угрожал Гнидд. – Нож в горло. Да-да ублюдку!

Майда отчаянно стучала снаружи в дверь. А нужно было совсем не стучать.

Эльма вскочила, пылая гневом.

Тут взвизгнул от боли Никитенок. Нож надрезал ему кожу на горле.

– Что хочет? Да-да, бурундец? – выкрикнула Эльма. – Оставить. Да-да, ребенка!

Сморщенное лицо Гнидда осклабилось в подобии улыбки.

– Лакомее крыс. Да-да, вешнянка! Гнидду нет-нет. Нож перережет горло. Да-да ублюдку!

Эльма выхватила кинжал, направив его себе в грудь.

Гнидд рассмеялся:

– Вешнянка тепленькая. Да-да Гнидду. Дохлая вешнянка. Нет-нет мужикам. Перерезано горло. Да-да, ублюдку!

Доносящийся из квартиры истошный крик ребенка отрезвил Майду. Рука привычно нащупала тайный рычаг, и дверь открылась.

Кинжал сыграл свою роль. Загипнотизированный им насильник не услышал, как Майда ворвалась в квартиру.

Она вспомнила, как был ранен Анд во время набега на вешних, когда на глаза женщине попался кувшин; это и определило ее действия.

Через мгновение толстая, но могучая женщина со всей силой обрушила глиняный сосуд на чернявую голову сидевшего на ребенке Гнидда. Обливаясь кровью, он всей тяжестью повалился на Никитенка. Нож все-таки полоснул тому шею…

Мальчик сразу замолчал, еще больше встревожив женщину. Но оказалось, что ребенок просто лишился голоса от испуга.

Вдвоем оттащили женщины обмякшее тело негодяя, освободили зарыдавшего мальчика.

Эльма занялась его раной, промыла и забинтовала ее кусочком холста, ласково утешая. Майда смыла с пола потеки крови, злобно пнув ногой недвижное тело, и сказала как бы самой себе:

– Расправа на площади Синей травы. Да-да, Майда.

– Нет-нет Майде! – запротестовала Эльма. – Мы бежим все вместе.

Мальчик, лежа на коленях у Эльмы тихо стонал.

Майда, грузная, но величественная, сказала:

– Пусть Эльма бежит к вешним с мальчиком. Майда сама ответит перед вождем. У нас есть острый нож палача, – добавила она, показывая поднятое с полу оружие. – Нож не мог по праву оказаться в руках этого прыща. Он похитил его. Просто Майда казнила его чуть раньше, чем сделал бы это вождь.

– Я подтвержу это. Я никуда не убегу от Майды! – воскликнула Эльма.

Мать Анда печально покачала головой:

– Молодым еще жить и жить. Майда достойно отметила ударом кувшина пусть последние свои дни.

– Мы возьмем Майду к вешним, – убеждала Эльма. – Там нет таких. – Она с презрением посмотрела на тело чернявого. – Какими надо быть родителями, чтобы вырастить такое чудовище?

Майда вздохнула:

– Понимаю, что ты искала в Доме до неба только прекрасное. Увы, подобные негодяи встречались и у цивилизованных. Сама читала. Насильники тоже грозили матерям убить их ребенка, если не получат своего. А у диких все такие!

– Нет, не все! – запротестовала Эльма. – Ваш Анд не такой.

– Из чужого он времени, наш Анд, – вздохнула Майда. – Ему в ряд стоять с теми шестерыми, которые прилетели к нам из прошлого.

– В ряд с ними?! На площади Синей травы?! – в ужасе воскликнула Эльма. – Не бывать тому!

Майда горько усмехнулась. А Эльма, спустив мальчика с колен, стала что-то шептать ей. Майда с сомнением качала головой.

– А как же иначе? – почти возмущенно воскликнула девушка.

– Не знаю, не знаю, – твердила Майда. – Дождемся Анда.

И Анд наконец вернулся.

Он был потрясен случившимся. На тело чернявого смотрел с негодованием.

– Надо вынести его на улицу, – предложила Майда.

– Лучше спрятать его в пустой квартире на верхнем этаже, – возразила Эльма.

Анд, отвечая собственным мыслям, покачал головой:

– Разве ложь сильнее правды? – спросил он как бы самого себя. – Потеря ножа грозит палачу лютой казнью. Я отнесу ему ночью тело сына и верну нож. Но ножны оставлю у себя. Он предпочтет молчать, иначе я предъявлю ножны и палачу придется сознаться в утрате вверенного ножа. А этот, – он указал ногой на чернявого, – еще дышит. Ему досталось кувшином крепче, чем мне. Что ж, он заслужил это.

С наступлением темноты Анд выполнил свое намерение и отнес бесчувственного Гнидда его отцу, палачу-соглядатаю, который, очнувшись с перепою, метался в ярости по квартире в поисках пропавшего острого ножа.

С недоверием открыл он Анду дверь на стук.

Анд свалил тело чернявого на пол и протянул палачу острый нож.

– Вернуть нож. Да-да Гнидду. Вернуть жизнь. Да-да Гнидду, – забормотал маленький «отец-свежеватель».

– Грозить ножом ребенку. Да-да сын Гнидда, Гнидд. Желать женщину. Да-да сын-Гнидд. Ударить кувшином по голове. Да-да, Майда, мать Анда. Сказать все. Да-да, великому вождю.

Тут маленький жрец взмолился. Ничего не надо говорить, а главное – надо вернуть священные ножны. А он будет молчать и сам займется сыном, если тот выживет.

С этим Анд и оставил двух негодяев. Но он содрогнулся бы, если бы узнал, что произошло в доме жреца-палача, которому предстояло снять кожу с «преступных предков». Даже Анд с трудом поверил бы, что Гнидд-старший, убедившись в безнадежном состоянии сына, чтобы набить себе руку, сам сдерет с полуживого Гнидда кожу. Он занимался этим всю ночь, очень довольный собой. А к утру увидел, что «освежеванный» сын его Гнидд умер.

Он не считал себя виновным в его смерти, оправдываясь тем, что снимает кожу с уже мертвого. Но это было не так.

Ни Анд, никто из бурундцев не узнал об этом.

Для всех Гнидд, сын Гнидда, был убит в драке. Дело для бурундцев обычное, даже славное! Убивали же друг друга их цивилизованные предки, просто не поладив между собой, не считаясь с тем, какую потерю несут от этого семьи, общество, каких людей теряет человечество, обрекая их на смертельный риск в так называемых поединках.

Маленький жрец-палач Гнидд-старший хвастал перед всеми, какой доблестной смертью пал его сын, и даже постарался, чтобы это дошло до ушей самого Друга Божества.

Жрец воспринял это известие без всякого интереса. Но узнав, что жрец-палач снял кожу с собственного сына, велел передать тому в награду за старание какую-то ценную безделушку, наверное, как и его пурпурное одеяние, украденную из музея на берегу вешних.

И только после этого слух о «подвиге отца» дошел до Анда. Он не стал говорить об этом Эльме и матери, они были заняты обсуждением куда более важных планов.

Под прикрытием грозы ночью того же дня Анд нарушил свою клятву и вошел в воду, чтобы переплыть реку.