Текст книги "Донкихоты Вселенной"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

– Который превратится в перегретую плазму, – горько добавила Надя, теребя свою косу.

– Ну знаете ли! – возмутилась Кассиопея. – Если Сократ к концу жизни понял, что ничего не знает, я и знать такого не хочу!

– Нет, почему же? – вмешалась Наталья Витальевна. – Поняли же люди, что пользоваться бездумно внутриядерной энергией недопустимо, надо и сейчас понять все о внутривакуумной энергии.

– Опасность велика, но маловероятна. Надо, чтобы модуль звездолета и блуждающий спутник одновременно оказались в точке пересечения их орбит. Однако это возможно. Думаю, что Бережному и Вязову не составит труда перевести опасное космическое тело на безопасную орбиту, исключив всякое нежелательное совпадение.

– Вижу! Вижу Дикий спутник в иллюминаторе, – крикнул Вязов, подброшенный при этом к самому потолку, где он ухватился рукой за поручень. В другой руке Никита держал электронный бинокль, приближающий далекие предметы почти вплотную.

– Через иллюминатор видишь или его иллюминаторы заметил? – спросил Бережной.

– Иллюминаторы пока не видно. Может, не тот бок?

– Не тот бок! Не тот бок! – проворчал Бережной. – А может, вовсе не бок, а спинка космической рыбки?

– Не знаю, как насчет рыбьей спинки, но звезда эта вроде бы с хвостом.

– Как с хвостом?

– Посмотрите сами, – и Вязов протянул командиру бинокль.

– Э! – воскликнул тот. – И впрямь рыбка в космосе как бы с космами.

– Напрашивается каламбур на вашу рифму. Можно?

– Валяй!

– "Чудо-юдо-рыба-кит".

Есть созвездье в космосе.

Чудо-люди, "рыбаки"

Ловят звезды с космами.

– Это ты сам? Сейчас?

– С вашей помощью, командир.

– Ну и хлопец! Конечно, это не Данте или Петрарка, ради которых я итальянский язык выучил, но для экспромта годится. Словом, молодец! Если каламбуры в такую минуту в голову лезут, значит, к настоящему делу готов! И давай тогда, "чудо-людо", собирайся на "рыбалку", влезай в скафандр, как в пластиковую шлюпку с реактивным мотором, забирай с собой линь вместо лески. А от сочинения стихов пока воздержись. Может быть, спиннинг понадобится?

– Да я вроде с гарпуном, – и Вязов поднял, как перышко, тяжелый (в земных условиях) крюк и погрозил им кому-то.

– Добре. Для закрепления крюка электроэрозийный резак захватишь с собой, заодно пробу возьмешь, от Дикого спутника на память.

– Да уж помнить будем, – заметил Вязов.

– И мне помоги в свой скафандр влезть. Страховать тебя буду.

Так, казалось бы, полушутя, переговаривались спасатели. Строки великого поэта: "Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью!" – были им ближе службистики: "Так точно!", "Никак нет!".

Сам Бережной в уже надетом на него скафандре помог Вязову надеть такой же пластиковый герметический шлем. Потом командир отдраил шлюз в шлюзовую камеру, откуда насосы выкачивают воздух, позволив тем наружному люку в космос открыться автоматически.

Вязов не раз выходил в открытый космос и радовался, что снова и снова, как впервые, испытывал захватывающее ощущение свободного парения над исполинским земным шаром. Вспоминались детские сны, когда неведомо как, без всяких усилий, взмываешь в воздух, забыв о весе. И хотя выходы в космос стали для него будничными, они все равно наполняли все его существо праздничностью, сознанием могущества, счастьем полета без уз тяготения.

И пусть в первый миг комок всегда подступал у него к горлу и чуть кружилась голова, как при взгляде в пропасть, все равно ощущение это было неповторимо и волшебно!

Земной шар, который Вязов только что видел через иллюминатор, теперь, ничем не отгороженный, поражал своей величиной и "компактностью". Его можно было окинуть взглядом от одного выпуклого, освещенного солнцем, края до другого, затененного, не поворачивая для осмотра горизонта головы, как там, внизу, на его поверхности.

И походил бы этот земной шар на гигантский глобус, правда, без линий широт и меридианов, если бы пятна материков и морей не выглядели бы такими, "неглобусными", неземными, чужеродными. Местами эти пятна закручивались "спиральными туманностями" или разрывались проемами, через которые проглядывали настоящие земные континенты и океаны. Облачный покров, окутавший наполовину затененную голубоватую планету, напоминал полупрозрачное одеяние, в которое стыдливо рядилась прекрасная Земля.

Преодолев первые волнующие ощущения свободного полета среди "пристальных, немигающих" звезд рядом с ослепительным косматым солнцем, Вязов сосредоточил свое внимание на космическом теле, до которого ему предстояло добраться.

Причудливый обломок – каприз неведомого взрыва – издали (без электронного бинокля) походил на диковинное животное морских глубин с головной частью или туловищем, за которым тянулся прозрачный шлейф, казавшийся уже не серебристым, а золотистым из-за просвечивающих через него звезд.

– А космическая Вероника, распустив свои волосы, оказалась рыженькой, – передал командиру через шлемофон Вязов.

– Ладно тебе рыженькими бредить. А я вот гляжу в иллюминатор, и он обрывком бумаги, от листа оторванным, мне представляется. Откуда только газовый хвост у него, как у кометы, взялся?

– Попробуем прочитать, что на этой космической бумажке написано, пообещал Вязов и включил реактивный двигатель.

Скафандр чуть вздрогнул, но космонавт не ощутил бы движения, если б Дикий спутник не стал заметно увеличиваться в размерах, надвигаясь на него.

– Как заарканишь нашу вуалехвостку, – слышался в шлеме Вязова голос Бережного, – линь понадежней закрепи.

– Не беспокойтесь, командир. Крючки зацеплю под самые жабры.

– Не сорвалась бы!

– Так я ее не просто крючком поддену, а морским узлом линь завяжу. Еще одним взрывом не оторвешь.

– Валяй, валяй! И пощупай там, разберись, прав ли был Сергей Петрович Божич, не зря ли сомневался мистер Джон Бигбю!

– Мне поднырнуть под "луну" придется. С той стороны, может быть, что и увижу, кроме гладкой стенки, как с этой.

– То, что стенка гладкая, тоже дорогого стоит. Но поторапливайся. Не только время, но и спутник Дикий летит прямо на наш звездолет.

– Есть! Вижу подходящее местечко. Выступ, а подле него выбоина, словно из нее кусок вышибли.

– Ты там не фантазируй! Вышибли! Я посмотрю, как ты "пробу" вышибешь. Ангелы небесные здесь с кувалдами, что ли, летают!

– Так я вроде ангела, если не с кувалдой, то с электроэрозийным резаком. Сейчас под стенку нырну.

– Ну, ныряй, ныряй, ангел небесный!

Вязов проплыл под космической громадиной и оказался с другой ее стороны. Не освещенная солнцем, она казалась совершенно темной. В вакууме ведь нет рассеянного света. Непроглядно черное и яркое соседствуют рядом. И Вязов ничего не мог рассмотреть с внутренней (да, именно с внутренней!) стороны стенки, которая все-таки была отчетливо вогнутой, в то время как с освещенной стороны – выпуклой!

Но никаких желанных деталей искусственного сооружения на темной части обломка Вязов рассмотреть не мог. Впрочем, они могли здесь и не быть! Кто знает, какую роль выполняла эта часть гипотетического звездолета, если верить, что осколок принадлежал ему?

Требовалось скорее закрепить линь и еще успеть взять "пробу".

Легкое прикосновение крюка вызвало, к удивлению Вязова, брызнувший сноп искр. Но едва он включил электроэрозийный резак, случилось нечто невероятное, как бы из-за электрического замыкания. Дикий спутник содрогнулся, тряхнув скафандр Вязова. Затененная часть обломка ярко осветилась пламенем, вырвавшимся из скрытых в нем дюз.

Вязов с замиранием сердца понял, что невольно включил дремавшие сотню лет реактивные двигатели (скорее всего рулевые) погибшего чужепланетного звездолета.

– Эй, Никита! Ты что, с ума сошел? Зачем запустил двигатель своего скафандра? Ты понимаешь, что делаешь? Прешь прямо на модуль звездолета!

– Это не мой двигатель, – доложил Вязов, – заработали неведомо отчего инопланетные двигатели, ожил обломок звездолета.

– Эх, растяпа! Удружил! Теперь никакой буксир не поможет. С Земли уже тревогу бьют, им все видно. Да и сам я вижу – столкновения не избежать! Тоже "спасатели"! – гремел в шлеме Вязова гневный голос Бережного.

– Отсюда их не выключить, – имея в виду заработавшие двигатели, доложил Вязов.

– Сам понимаю. Нестерова помнишь?

– Летчика? Еще бы!

– Иду, как он, на таран. Держись, Никита!

Вязов сразу все понял, вспомнив о Нестерове, первом русском авиаторе, совершившем мертвую петлю, а во время войны 1914 года – первый в мире таран, стоивший ему жизни.

И спустя полтора столетия, когда неведомый осколок вдруг ожил в космосе и ринулся на модуль звездолета, Бережной не задумался. Крюк линя еще не был закреплен – обломок чужепланетного корабля уже не отдернуть. Осталось только пойти на первый в мире космический таран, как пошел на первый воздушный таран Нестеров, русский голубоглазый летчик, любитель музыки и поэзии, страстно увлеченный авиацией, которую обогатил несколькими своими проектами и небывалыми, никому еще не известными приемами высшего пилотажа.

Бережной тоже был голубоглазым, правда, не таким молодым, как Нестеров, в своей летной жизни на Земле он испытал немало сверхновых самолетов и взлетолетов, проявляя отвагу и риск в сочетании с техническим расчетом и содружеством с конструкторами. Перейдя в космос, он оставил следы и на Луне, и на Марсе, отыскав там действовавшие когда-то автоматические станции земных предков.

Теперь он не задумался, кто полетит вместо него спасать пропавший звездолет. Он вообще не думал о ком-нибудь, кто остался на Земле. Он думал о всех на ней живущих и чувствовал только свой Долг, который для него был выше всего на свете.

Одетый в скафандр, чтобы по закону космоса прийти на помощь вышедшему в открытый космос товарищу, Бережной видел в передний иллюминатор, как надвигается на него Дикий спутник. Он двигался вбок, словно старался уклониться от грозившего ему удара.

Бережной, как и погибший в таране Нестеров, ловко маневрировал рулевыми двигателями, чтобы перехватить "Дикаря", вооруженного достижениями былой цивилизации, чтобы настичь его и ценой собственной жизни сбить в сторону.

Удар был страшным.

В условиях невесомости законы инерции действуют неизменно.

Пластиковый эластичный скафандр Бережного вырвало из кресла у пульта, прорвало им упругую переборку и ударило о стенку кабины, прогнув ее так, что она дала трещины. Воздух при этом мгновенно улетучился.

Несмотря на тройную упругость скафандра, переборки и стенки кабины космоплана, Бережной, не осознав перелома рук, ног и черепа, потерял сознание...

Вязову, находившемуся с противоположной стороны ожившего обломка чужепланетного звездолета, даже не пришло в голову спастись бегством, включив реактивные двигатели скафандра. И он ощутил удар во всей его силе, смягченный лишь упругостью его пластикового скафандра, который обрел в результате этого собственную скорость того же направления, в каком летел таранящий космолет. Но скафандр Вязова не удержала никакая стенка кабины, и он, сохранив космонавту жизнь, полетел в свободный космос. Вязов же, как и его командир, потерял сознание.

Глава шестая

ИНФРАКРАСНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ

Сигналы "маленьких зеленых человечков" оказались излучением нейтронных звезд – пульсарами.

Из сообщения Мальбарской радиообсерватории

Кембриджского университета 1968 года.

Пришел в себя зажатый в деформировавшийся пластиковый скафандр Вязов лишь через некоторое время, ощущая боль от ушибов во всем теле. Голова после удара о шлем раскалывалась, в глазах помутнело, словно передняя стенка шлема потеряла прозрачность.

– Командир! – крикнул Вязов. – Георгий Трифонович! Ты жив?

Вязову только казалось, что он крикнул. На самом деле ему удалось издать несколько беспомощных звуков, которые, однако, не были переданы в эфир вышедшей из строя радиоустановкой скафандра.

Вскоре Вязов понял это. В горле першило, хотелось сплюнуть, но... некуда. Может быть, зубы вышибло? Похоже. Рот полон крови. Приходится глотать. И кажется, вместе с зубами.

В шлемофоне ни звука. Очевидно, сорвало антенну. Шум в ушах подчеркивал ужасающую космическую тишину.

В глазах чуть прояснилось. Лобовое стекло шлема все-таки цело! Не помутнело! Вот она, Земля, все такая же огромная, прикрытая облачным покровом, как космическим скафандром!

Но где же это проклятое рулевое крыло чужепланетного корабля? Что с космолетом? С Бережным?

Решительный мужик, от него нельзя было ожидать чего-нибудь другого! Но сам-то он хорош! Даже не посторонился! Герой с бедой!

Натренированный в предыдущих выходах в космос, превозмогая боль в теле, Вязов постарался повернуться, чтобы увидеть обломок с космолетом или модуль звездолета "Крылов".

Но ничего, кроме ярких немигающих звезд и ослепительного в короне языков солнца, он не увидел, не говоря уже о земном шаре. И то только потому, что скафандр при ударе получил медленное вращение вокруг собственной оси. И тут вдруг Вязов понял, что отброшен далеко от ожившего чужепланетного обломка, от космолета Бережного, от модуля звездолета. Он понял, что летит над Землей со своей собственной скоростью по соответствующей ей орбите и что крохотную точку неметаллического скафандра, в котором и дюзы керамические не обнаружить никакими локаторами ни с Земли, ни из космоса!

Холод пробежал по его избитому телу. Сразу подумалось о двух женщинах: о Наде, рыжеголовой, мечтающей о своем кумире Софье Ковалевской, и о матери, так мужественно скрывавшей свое горе в предвидении близкой и многолетней разлуки, которая сейчас может стать вечной!

Кислорода хватит на считанные часы. Вязов успеет только несколько раз облететь вокруг Земли по собственной околоземной орбите, не встретив в космическом безмерье никого и ничего...

Включить двигатели? Но куда лететь? Здесь не повернешь, как в воздухе, рулем! Все определяется не направлением движения, а лишь скоростью, взаимодействием центробежной, отбрасывающей в пространство силы и центростремительной, созданной тяготением и удерживающей тело у планеты, подобно тому, как веревка удерживает раскрученный на ней камень. Прибавка скорости изменит лишь орбиту, на которую вынесет скафандр. И нет никаких шансов попасть на орбиту модуля звездолета или резервных космолетов.

Что делать? Пробовать все-таки куда-то лететь самому? Но при этом в реактивных двигателях будет расходоваться кислород, а запасы его для двигателей и дыхания в скафандре общие. Всякое движение с помощью двигателей сократит его жизнь в одиноком скафандре.

Ощущение, будто ты один во всей Вселенной! Новый, ничтожный по своим размерам спутник планеты на никому не известной околоземной орбите!

Как же поступить? Подольше просуществовать, безвольно полагаясь, что тебя найдут радиолокаторы, хотя шансов на обнаружение такой неметаллической пылинки в космосе нет никаких! Или работать двигателями, сокращая тем свое одинокое существование?

Эти вопросы были испытанием для обреченного человека в космосе. Разные люди поступили бы по-иному. А как же Вязов?

Весь мир после только что волновавших всех событий в околоземном пространстве, из-за грозившего там столкновения с непредсказуемыми последствиями, потрясен был новой сенсацией.

Все началось опять с той же самой Мальбарской радиообсерватории при Кембриджском университете в Англии, где еще в прошлом столетии, в июле 1957 года, студенткой Джосиан Белл и профессором Хьюшем были зафиксированы удивительно размеренные радиоимпульсы, даже принятые сначала за сигналы "маленьких зеленых человечков", что задержало осторожных (если не испуганных) английских ученых с публикацией их сообщения на полгода, приведшего вслед за тем к открытию пульсаров. Чуть ли не совсем так, как столетие назад, к профессору Джорджу Хьюшу-младшему, по английской традиции в преклонном уже возрасте занявшему место своего прадеда в радиообсерватории, вошла его супруга миссис Джосиан Белл, правнучка былой студентки, открывшей пульсары, и опять же, уже по семейной традиции, сохранившая для науки имя своей прабабки, хотя формально и считалась миссис Джордж Хьюш, по имени своего законного супруга, и обратилась к нему со следующими словами:

– Боюсь, почтенный профессор, – в их научной семье принято было только так обращаться друг к другу, – боюсь, уважаемый профессор, что я отвлеку вас от важных размышлений, но наша дочь Мэри, снимая показания самописцев большого радиотелескопа в инфракрасном диапазоне, обнаружила крайне странное послание из космоса, отнюдь не похожее на пульсар, открытый в прошлом столетии здесь, у нас же. Это действительно очень напоминает разумный сигнал.

– Что? Опять "маленькие зеленые человечки"? – проворчал профессор Джордж Хьюш. – Право, уважаемая профессор Джосиан Белл, вам стоило бы побороть свои излишние для научной деятельности романтические наклонности. Наука, подлинная наука должна быть суха, критична и неподатлива на всякие сенсационные сигналы "маленьких зеленых человечков". Извольте найти подобным сообщениям естественные, природные объяснения.

Если профессор Джордж Хьюш был сух, прям, сед и величествен, как и подобало ему с его консерватизмом, то профессор Джосиан Белл была полной ему противоположностью. Низенькая, с годами расплывшаяся телом, обретя излишнее число подбородков, а также еще большее число подобранных на улице кошек, она способна была растрогаться по любому поводу, в том числе и научному.

– И все-таки, уважаемый профессор Хьюш, я бы решилась считать эту передачу из космоса разумной, но загадочно не повторяющейся. Впрочем, повтор давних сигналов и привел к заключению о существовании пульсаров, именно потому, что их повторы отражали параметры нейтронных звезд. Наш случай уникален, и я весьма рекомендую вам отнестись к этому с большим вниманием, чем вам присуще при анализе всего нового.

– Определяйте лучше режим питания и мышления своим кошкам, а не коллегам по радиообсерватории, к каковым я имею честь принадлежать.

– Мне хочется убедить вас, что нельзя считать строго научными поиски только естественных причин обнаруженных явлений, как вы только что рекомендовали, словно существование разума у вас, у меня или у инопланетных особей противоестественно и противоречит природе.

– Я не знаю, на какую противоестественность моего разума вы намекаете. И кроме того, я просил бы вас хоть на этот раз обойтись без излишних выпадов в мою сторону. К тому же я не знаю, на какое еще мое внимание вы претендуете, уважаемая коллега миссис Белл. Я должен вас предупредить, что не расточаю свое внимание на каждую приблудную кошку или на сомнительное научное наблюдение.

– Я просила бы, со своей стороны, и вас, уважаемый мистер Хьюш, обойтись без присущих вам бестактностей и бездарных колкостей. Кошки кошками, а сигналы радиотелескопа – сигналами. И они, к вашему сведению, не мяукают.

– С меня вполне достаточно мяуканья и завывания ваших котов на крыше, чтобы повторно не слышать чего-либо подобного у себя в радиобсерватории.

Супруги несомненно рассорились бы, что с ними случалось достаточно часто, если бы не их дочь Мэри, которая ворвалась в их общий служебный кабинет и с присущей молодости бесцеремонностью, не прибегая к иносказаниям и намекам, безапелляционно заявила без достаточного уважения к авторитетам:

– Я не знаю, к каким высоконаучным выводам пришли не во всем всегда согласные профессора, но я сочла нужным вызвать корреспондентов лондонских газет для экстренного сообщения о своем открытии.

– Вы с ума сошли, Мэри, вы компрометируете науку! – запротестовал возмущенный профессор Хьюш.

Но миссис Белл решительно одобрила инициативу дочери. И, поскольку во всех семейных сражениях победа по очкам всегда доставалась миссис Белл, вопрос к обоюдному согласию в конце концов был решен.

Словом, в Мальбарской радиообсерватории при Кембриджском университете ситуация столетней давности не повторилась. Важное сообщение без задержки на полгода тотчас разнеслось по всему свету.

Стихийно возникший в Лондоне под председательством бойкой Мэри Белл (Хьюш) комитет связи с "инфракрасными человечками", как с английским юмором назвали предполагаемых авторов космического послания, обратился ко всем ученым мира с просьбой помочь в расшифровке загадочных сигналов.

Кибернетики многих стран сразу же откликнулись, и множество компьютеров было запрограммировано на расшифровку "ребуса", кстати сказать, опубликованного во всех газетах мира в таком виде:

"шшш ш ш шшш шшш ш ш ш ш ш ш шшш шшш ш ш ш шшш".

Вскоре, проделав миллионы попыток, компьютеры сделали вывод, что "послание основано на двоичной системе и состоит из семи сгруппированных символов, разделенных большими интервалами, по сравнению с отдельными знаками двоичной системы в сгруппированных символах". И еще глубокомысленно было замечено, что второй и последний символ, так же, как и третий и предпоследний, ИДЕНТИЧНЫ. Это позволило с еще большей убедительностью предполагать разумность принятого из космоса послания.

Однако дальше этого за первые сутки дело не продвинулось.

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Самое удивительное – это удивительное рядом.

У костра на берегу сидели трое.

На севере в июле вечера стоят светлые, зори горят еще долгие. И вода в реке Вашке казалась тихой, озерной, а отражения в ней деревьев на том берегу выглядели диковинными, растущими верхушками вниз.

Уже седой человек, невысокий, плотный, привстав на коленки, перемешивал деревянной ложкой похлебку в подвешенном над огнем котелке и степенно говорил:

– Вот наловим рыбки, завтра воскресную уху сварим, а нынче из консервов сойдет. На фронте их уважали. Я и у партизан варил, даром что сапер. А еще раньше так самого Леонида Алексеевича Кулика потчевал, когда с ним за Тунгусским метеоритом в тайгу ходили.

– Вы, дядя Крылов, за Тунгусским метеоритом ходили? Это правда, что искали, да не нашли?

– А ты почем знаешь?

– Я всю информацию о Тунгусском метеорите знаю. Что было можно, прочитал.

– Прочитал, прочитал! Читальщик прилежный, – проворчал старик. – Еще как искали. Я, Сережка, тогда, вроде тебя, мальцом был. В армию, как и ты, собирался. Нынче 1976-й год идет. Значит, почитай, полвека откинуть надо. Сынишка мой, Генка, через десять лет родился. Теперь в офицерах под Семипалатинском лямку тянет. А тогда, слышь, в тайге в том месте леса не осталось. Повален весь. Как будто ураган сверху ударил. Посередке деревья, как телеграфные столбы, торчат. Только ветки с них сдуло, снесло. А чуть подальше в любую сторону – сплошной лесоповал. Лежат лиственницы и корнями в одно место указывают, на болото лесное. Думали, туда упал метеорит, пробил мерзлоту и захоронен в глубине.

– Знаю. Вы слой вечной мерзлоты пробурили, а из скважины фонтан воды вырвался. Значит, не поврежден был слой мерзлоты и нет там под ним ничего.

– Ишь как чешет! Будто Зернов Сергей сам там был!

– А чего там бывать? – вступил третий рыбак, сплевывая в костер, желчный, поджарый, усатый субъект с бегающими угольками-глазками на обветренном помятом лице. – Пни горелые зырить, что ли?

– Не пни, говорят тебе, а стволы вывороченные упали, как солдаты после взрыва самолетной фугаски. Ты, Бурунов, и не видел такое небось.

– А на фиг мне! Мне и того, что зырил, хватит с прицепом.

– Мал ты был тогда, не то отсиделся бы где-нибудь... за решеткой.

– Трепли, трепли языком, да не подавись им. А я тем временем бутылочку на троих соображу.

– Это можно! – усмехнулся старик. – Такое дело у тебя справится.

– Дело клевое, дядя Крылов! Пей горлом, ешь ртом. Потому и поселок ваш в Коми АССР Ертом называется. "Ешь ртом" переводится.

– Да кто его знаете как у зарян или еще у кого, слово это значится. Берите ложки, рыбаки! Поспела похлебка.

Не торопясь, зачерпывая полные деревянные ложки, рыбаки осушили котелок, попутно распив с покрякиванием и припасенную Федором бутылку.

– Вот ты, Федор, добровольно (из боязни "дружков" в городе) в лесорубах остался, а интересу у тебя настоящего к жизни нету.

– А чего я в ней не видал?

– Вот именно, ничего ты в ней не видал. Ну, рыбники самодельные, отбой! Спать заваливайтесь, а я погляжу, ладно ли лодка к коряге приторочена.

Короткая летняя ночь спустилась на реку, блеск ее угас, отражение пропало, запахло сыростью. Костер тлел и дымил, отгоняя комаров. Улеглись все под ветром, спасаясь от гнуса.

Наутро Иван Кузьмич Крылов с Сережкой Зерновым вышли в лодке на середину реки, а Федор Бурунов спросонья зло пинал на берегу камни. И ушиб-таки в конце концов ногу о какую-то неведомо как попавшую сюда железку.

Смачно выругавшись, попрыгав на одной ноге, Бурунов подобрал железяку, серебристую с виду, тяжелую, величиной с кулак, и крикнул Ивану Кузьмичу:

– Ну чего, дядя Крылов, тракторы твои тут не видели? Разваливаются они у тебя на ходу.

– А ну покажь! – крикнул Крылов с лодки.

Но Федор показал старику фигу, а сам принялся отбивать своей железкой от большого камня грузило.

К величайшему его удивлению, из-под железки рассыпался такой сноп белых искр, какого он в жизни не видел. Даже Крылов с лодки это заметил.

– Эй, Федька. Чего это ты балуешься? – крикнул старик.

– Это ты со своим сосунком балуешься, а я грузило себе отбиваю.

Он ударил камень еще и еще раз. И снова в туманном утре посыпались ослепительные снопы искр.

– Чудно! – произнес старик и стал подгребать к берегу.

Сережка первым выскочил из лодки и подбежал к Федору.

– Это что же такое?

– Подлюга-железка какая-то тут валялась. Запнулся я об нее.

– Может, самородок какой! Геологам бы показать!

– Я те покажу! – пригрозил Федор. – Не ты нашел. И молчи в тряпочку.

Иван Кузьмич подошел и, решительно взяв у Федора найденный обломок, стал его рассматривать.

– Какой же это самородок? – начал он. – Понимать надо. Углы острые. Грани, значит. Отломало это откуда-то. А вот от чего отбито, не пойму. По всей видимости, от кольца или трубы. Метр с гаком будет. Должно быть, с самолета, что ли, свалилось. У нас тут и машин таких нет с метровыми трубами или кольцами, которые потерять кусок могли.

– С самолета или со спутника, – подсказал Сережка.

– А ты не вякай! Тебя не спрашивают, – огрызнулся Федор. – Моя вещь!

– Твоя, твоя! – подтвердил Иван Кузьмич. – Новый срок тебе за нее не дадут.

– А зачем она вам? – наивно спросил Сережка.

– Зажигалки буду из нее делать. Особенные. Знаешь, как пойдут!

– Вот-вот! Знаем, где ты их делать научился, – многозначительно заметил Крылов.

Настоящего клева не было. Рыбы на уху едва хватило. Так домой в поселок с железякой одной и явились. Зато речным туманом вдоволь надышались, да и комаров покормили на славу. Им ухи не требуется.

Иван Кузьмич потом так рассказывал:

"В поселке у базы геологов Коми филиала Академии наук мужики галдят. И среди них одна баба, приезжая, в штанах, а коса на голове вроде венком закручена.

Сережка окаянный, не спросясь, к геологу шасть и про находку рассказывает. Тут геолог-мужик и баба с ним к Федьке Бурунову направляются. Так и так, мол, давай покажь.

Бурунов свое:

– Моя вещь, не отдам, зажигалки делать буду.

– Да зачем вам зажигалки? Если камень стоящий, я зажигалку свою отдам, японскую, с пьезокристаллом, вечную.

А Федька Бурунов интересуется, почем такая в Москве стоит.

– Да ее за деньги не купить там, – геолог говорит и зажигалку вынул. Видная она, видать, впрямь заморская. Чуть надавил – огонь вспыхивает, чиркать не надо.

Показал Бурунов железяку. Очень она их удивила, но виду они не кажут, темнят. Бурунов даже забеспокоился. Не передумали ли. А геологи все переглядываются. И тут не выдержал он, фистулою спрашивает:

– Махнем? Али как?".

Сделка состоялась. Серебристая находка перешла в руки геологов. Но о ней еще долго судачили в поселке Ертом, расспрашивая и Ивана Кузьмича, и Федора Бурунова, и Сережку Зернова. Впрочем, он вскоре ушел в армию.

Прошли годы. Сергей Зернов вернулся из армии и поступил в Московский институт стали и сплавов, закончил его и стал работать сменным инженером на столичном заводе "Серп и молот".

В 1984 году он получил из Ертома письмо от Ивана Кузьмича Крылова, старик напоминал о вашкской находке и просил Сережку узнать там в столице судьбу "железяки", найденной на берегу Вашки, потому что проезжие геологи из института Коми филиала Академии наук сказали ему, что отослали еще тогда диковинку в Москву, потому что она чем-то необыкновенная. И Кузьмич, несмотря на свои 80 с гаком лет, "железякой" интересуется.

На Сергея как бы пахнуло лесным ароматом, предутренней речной свежестью, дымком костра и всеми лесными запахами захолустного, но такого дорогого сердцу Ертома с его деревянными домиками и столь разными, но так знакомыми людьми.

И он начал поиск.

Один только перечень почтенных учреждений, занявшихся исследованием находки, должен был говорить сам за себя.

Прежде всего побывал Сергей Алексеевич в своей альма-матер, в Московском институте стали и сплавов, повидался с заведующим одной из кафедр, любимым своим профессором, который и помог ему найти все три куска расчлененного обломка.

В Институте ядерной геофизики и геохимии отпиленную часть знакомого обломка показывал ему заведующий лабораторией Валентин Иванович Миллер, говоря:

– Зная, Сергей Алексеевич, где и кем вы работаете, хочу сообщить вам, что при исследовании этого удивительного образца мы применяли самые тончайшие и современные прецизионные методы.11

– Из чего же состояла наша "железяка"?

– Железяка вы сказали? – усмехнулся ученый. – Должен вам сказать, что железа в ней обнаружено чуть-чуть десятых процента, но что удивляет, окислов железа при этом, непременно сопутствующих железу во всех земных сплавах и породах, в образце не оказалось совсем, словно он не земной.

– Я еще и тогда подумал о космическом спутнике.

– О спутнике ли? – многозначительно сказал Миллер. – Дело в том, что образец состоит из редкоземельных металлов: церия 67,2 процента, латана (опять без чрезвычайно трудно отделимых от него металлов латановой группы) 10,9 процента, неодима 8,78 процента. Поражает чистота этих редкоземельных составляющих.

Побывал Сергей Зернов еще и в Научно-исследовательском институте геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского, где получил подтверждение диковинного состава образца с добавлением, что вкрапления урана, без всяких следов его распада, говорят, что образцу не больше 100 000 лет! Это почему-то разочаровало Зернова. Но в Институте физических проблем имени С. И. Вавилова несколько прояснили вопрос о возрасте находки. По наличию в нем тория и следов его распада можно было с уверенностью утверждать, что ему не меньше 30 и не больше 100 000 лет.

У Сергея Алексеевича зрела гипотеза, и возраст образца в несколько десятков лет устраивал его больше, чем тысячелетия.

Он задал Валентину Николаевичу Миллеру вопрос о том, может ли этот образец быть метеоритом, и получил вразумительный ответ: