Текст книги "Всю жизнь с морем"

Автор книги: Александр Бочек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Меня особенно поражали рассказы широкоплечего и рослого гиганта Николая Лисицкого. Он всегда был спокоен, нетороплив, но ловок. В экипаже Николай пользовался заслуженным уважением, и к его словам обычно прислушивались с вниманием. Запомнился мне с первых же дней и весельчак, второкурсник Петя Хренов. Он был находчив, остроумен, не терялся в трудную минуту и тем самым вселял бодрость в других. Тихими теплыми вечерами, примостившись на полубаке, Курсанты не прочь были попеть любимые песни. Запевалой и организатором чаще всего был Петя.

Жизнь на судне шла по строгому и размеренному расписанию: вахты, учения, учебные тревоги, отдых. Нашими успехами командир был доволен. Как-то после очередного учения он, мечтательно улыбаясь, проговорил:

– Что же, можно было бы немного и поштормовать. Надо же как следует проверить судно, вашу выучку и еще больше поднабраться опыта.

Нептун, очевидно, услышал его слова. Шторм разыгрался, как по заказу, чуть ли не на следующее утро. Барометр вдруг упал, северный ветер налетал резкими короткими шквалами с дождем, срывая с яростно бурлящих волн белую пену, растягивая ее в длинные нити. «Надежду» под штормовыми парусами привели к ветру и легли в дрейф. На волне судно держалось хорошо, но беспокоила сильная течь. Непрерывно работали ручные помпы, вахты стали тяжелы и мучительны. Грозный рев океана, грохот бушующей воды у бортов, леденящий душу свист ветра в снастях наводили ужас на нас, новичков. Все казалось, что наше утлое суденышко не выдержит напора бешенной стихии. Его раздавит или оно навсегда рухнет в бурлящую бездну.

Однажды Лилиенталь, Коклин и я откачивали воду. Мы с Володей очень устали, а Лилиенталь, важно заложив за спину руки, покрикивал:

– Быстрее, быстрее!

Мы ему ответили:

– Не командуй, сам покачай.

За это нам Лилиенталь влепил по звонкой оплеухе. Он знал, что мы слабее и сдачи не дадим, и думал, что никто его самоуправства не заметит. Но просчитался. В это время мимо проходил старпом. Дарзнэк был так разъярен увиденным, что даже не нашел слов, а, подскочив к Лилиенталю, отвесил ему такую затрещину, что тот врезался в переборку.

– Чтобы никогда этого не было, – выдохнул раскрасневшийся старпом, оправляя на себе китель. Он сделал несколько шагов, а потом обернулся и, сверкнув на бледного перепуганного Лилиенталя недобрым взглядом, добавил:

– А то в канатный ящик посажу!

Может быть, эта угроза подействовала на Лилиенталя. Во всяком случае, он нас больше не обижал.

Старшекурсники во время шторма держались бывалыми морскими волками.

– Разве это шторм? – глянув на меня с явным превосходством сказал как-то Коля Лисицкий, – вот попали мы раз в погодку, когда ходили на «Командоре Беринге». Хлебнули горюшка. Такая волна шла, что все шлюпки разбило и смыло за борт. Вахтенного с мостика чуть не унесло. А это что! Так, ветерок. А вот тогда нам небо с овчинку показалось. Да что с овчинку – с носовой платок. Так-то.

Но нам доставалось здорово.

На второй день шторма сильным ударом волны в корму отбило руль. Управлять «Надеждой» стало труднее. Временами она сильно уваливала под ветер и становилась поперек волны. Это было опасно: крутые валы перекатывались через палубу, грозя снести надстройки и смыть за борт людей.

Команда, разделенная на две вахты, работала на ручных помпах, участвовала в парусных авралах. Впервые мы, новички, взглянули в лицо подлинным опасностям и, признаюсь, натерпелись страху и сильно вымотались.

Но летние бури непродолжительны. На третий день небо прояснилось, ветер ослаб и зыбь стала спокойнее.

Определившись по солнцу, командир установил, что трехсуточный шторм отнес нас примерно миль на сто пятьдесят к югу. Для исправления повреждений необходимо было зайти в порт, на помощь встречного судна рассчитывать не приходилось. Радио у нас не было, как и на многих других судах в ту пору. Решили следовать в бухту Акиши, расположенную на восточной оконечности острова Хоккайдо. Хотя до Акиши было несколько дальше, но этот пункт в известной мере был попутным в нашем плавании. Добраться туда оказалось довольно трудно.

Двое суток экипаж работал над тем, чтобы хоть как-нибудь наладить управление судном. Две недели «Надежда» упорно двигалась к намеченной цели. Временами шхуна теряла управление, и при встречном ветре приходилось ложиться в дрейф, так как маневрировать в полную силу поврежденное судно не могло.

Наконец открылись ночные огни берега и на рассвете «Надежда» подошла к входу в бухту. Но почти полный штиль и отливное течение не позволили добраться до якорной стоянки. Несколько суток с бессильными парусами мы беспомощно покачивались в виду входа в залив.

Около нас появились японские рыбаки на своих юрких кунгасах. Они что-то весело кричали, показывали то рыбу, – может быть, желая вступить в торговую сделку, – то пеньковый конец, – это традиционная насмешка и предложение взять на буксир.

Дождавшись наконец легкого попутного ветра, «Надежда» вошла в Акиши и стала на якорь вблизи рыбачьего поселка. Как выяснилось позднее, наша шхуна была первым европейским судном, бросившим якорь в этом отдаленном уголке Японии.

Японцы и здесь проявили к нам большой интерес и отнеслись вполне доброжелательно. Первым на борт «Надежды» поднялся местный полицейский чиновник. Стараясь держаться с достоинством, он, сохраняя выражение важности и надменности на лице, грозно поглядывал по сторонам и временами покрикивал на окружавших нашу шхуну рыбаков.

Объясняться с полицейским чиновником было очень трудно – ни одного европейского языка он не знал, а у нас на борту никто не владел японским. Судя по всему, целью визита японского чиновника было выяснение цели нашего захода. Когда командир указал на повреждение руля, полицейский, судя по всему, понял причину, вынудившую нас бросить здесь якорь.

На другой день на борт «Надежды» поднялся пожилой японский рыбак. Он тоже знал только свой родной язык, но был явно находчивее полицейского чиновника. Рыбак объяснялся с командиром картинками. Сначала он рисовал какую-нибудь сценку, потом это делал Неупокоев. Так удалось установить место, более всего пригодное для того, чтобы поставить судно на обсушку и ремонт. Человечество давно отвыкло от праязыка письменной речи, понимать друг друга таким образом оказалось непривычно и трудно, при переводе с одного языка на другой слагаются коварные недопонимания и неточности, а в данном случае они могли быть более чем вероятны. Поэтому Неупокоев послал Дарзнэка проверить то место, на которое указал рыбак.

Старпом произвел промер глубин, убедился, что рыбак прав и поняли его верно, и поставил в том месте опознавательные буи. А когда пришло время полного прилива, мы на шлюпках завели малые якоря и подтянули «Надежду» к месту обсушки. Во время отлива наша шхуна оказалась на ровном песчаном грунте.

При осмотре подводной части шхуны выяснилось, что необходимо сделать не только новый руль, но и основательно проконопатить весь корпус ниже ватерлинии. На это ушла целая неделя.

Дождавшись полной воды, «Надежда» благополучно снялась с отмели. Нам предстояло пройти Охотским морем, приблизиться к западным берегам Камчатки и заняться гидрографическими обследованиями в районе реки Ичи.

У Охотского моря издавна дурная слава. Командование и экипаж понимали, что на этом самом ответственном участке плавания нас могли ожидать новые испытания и коварные неожиданности. Может быть, в предвидении их перед выходом в море Неупокоев говорил:

– Как видите, наше судно опять исправно. Это сделано вашими руками. Научитесь не бояться трудностей, преодолевать их без колебаний и настойчиво и вам не страшны будут любые испытания. Вам не раз придется проявлять свою находчивость и знания в тяжелом положении. Такова морская служба. На море легко не бывает, а если и бывает, то очень редко.

И действительно, Охотское море встретило нас неприветливо. Над серой водой нависало низкое угрюмое небо, дул резкий холодный ветер. Поход к берегам Камчатки может быть и запомнился бы только этим свинцово-серым колоритом непривлекательного пейзажа, если бы на нашу долю не выпало одно невинное развлечение.

На подходе к Камчатке, когда до берега оставалось не более ста миль, ветер вдруг ослаб, паруса беспомощно повисли и «Надежда» едва двигалась. Скорость шхуны была не более двух узлов. Томительно потянулось время. Чтобы занять себя чем-нибудь, несколько весельчаков наладили примитивные удочки и под общий смех забросили их с кормы. Очень скоро палуба оказалась завалена треской. Долго потом рыба во всех видах подавалась к столу. Сначала ее ели с удовольствием, испытывая благодарность к удачливым рыболовам, потом без особого аппетита и, наконец, даже с нескрываемым неудовольствием, явно неодобрительно относясь к не в меру азартным рыбакам.

Что сделаешь, как видно, легкое счастье недорого.

Глава III
На Камчатке

Дождливым серым утром 10 июля открылся низкий песчаный и пустынный берег Камчатки. Никаких приметных мысов или возвышенностей, а тем более опознавательных знаков, сколько мы ни вглядывались, замечено не было. Определиться по солнцу не позволяла облачность. Приблизившись к берегу на расстояние одной мили, «Надежда» бросила якорь.

Командир приказал выслать на берег шлюпку. Но из-за сильного прибоя высадиться не удалось.

Ночью на короткое время в разрывах облаков сверкнули далекие звезды. Этим, не медля, воспользовался Неупокоев и, взяв высоты светил, определил широту нашей стоянки. Определение места облегчалось в данном случае тем, что берег тянулся по меридиану. Как выяснилось, мы стояли примерно в десяти милях от устья реки Ичи.

Использовав приливо-отливное течение, которое здесь обычно направлено вдоль берега, «Надежда» с поднятым якорем и небольшой парусностью начала дрейфовать. Скорость течения не превышала двух миль в час, это давало возможность, держась все время в виду берега, исследовать линию суши, чтобы обнаружить устье реки.

В полдень 11 июля шхуна оказалась напротив реки Ичи, но устье ее с моря рассмотреть не удавалось. Поставив шхуну на якорь, командир отобрал лучших гребцов и на шлюпке отправился к берегу, чтобы разведать вход в реку с моря.

На борт партия вернулась поздно вечером. Ей удалось войти в реку и отыскать фарватер, вполне безопасный для прохода «Надежды». Но до наступления темноты они не успели обставить его ограждением. Это решено было сделать при самой малой воде во время отлива, когда отчетливо будут видны все мели.

Стоянка парусного судна у открытого с моря берега всегда небезопасна, даже в самое благоприятное время. Поэтому Неупокоев приказал поднять якорь и с уменьшенной парусностью лечь в дрейф.

После полуночи ночная вахта заметила, что ветер стих и на западе появилась зловещая темная туча. Разбудили командира. Тот, убедившись, что «Надежда» отошла от берега миль на пять, приказал поднять весь экипаж и вызвать наверх на случай аврала.

Черная туча к рассвету тяжело нависла над побережьем, закрывая почти весь небосвод. Пошел мелкий и нудный дождь. Легкие порывы ветра с моря начали крепчать. На всех парусах «Надежда» стала удаляться от грозившего бедой берега.

То ли от ранней неурочной побудки, то ли в предчувствии грозящих неприятностей мы чувствовали озноб, жались друг к другу и поплотнее запахивали колом стоявшие робы.

А ветер, между тем, усиливался с каждым часом. Рискуя потерять рангоут, «Надежда», накренившись на правый борт и временами черпая воду, неслась со скоростью восьми узлов, увеличивая расстояние до берега. Вахтенный штурман высказал намерение уменьшить парусность. Однако Неупокоев приказал не делать этого. Наше спасение было теперь только в открытом море и как можно на большем расстоянии от берега.

Вскоре ветер достиг ураганной силы, волны вздувались грозными холмами, волей-неволей пришлось убрать часть парусов, а на некоторых взять рифы.

К вечеру шхуна находилась от своей прежней стоянки милях в двадцати. Вся команда была наверху. На дождь уже мало кто обращал внимания, всё равно все давно вымокли до нитки.

Наступила ночь, море зловеще штормовало. Всем выдали пробковые нагрудные пояса. Подготовили аварийное продовольствие и снаряжение первой необходимости, привели в полную готовность спасательные шлюпки. На самый крайний случай соорудили плот.

Дождь усилился, ветер яростно выл и свистел. Никто не ушел спать. Даже повара-китайцы, трудолюбивые и вечно занятые люди, не могли в эти часы оставаться в кубрике. Вместе со всеми они мокли под дождем и ежились от пронизывающего ветра на верхней палубе.

Дрейф оказался предательским. На рассвете 14 июля из висевшего клочьями тумана неожиданно и страшно близко от нас появился берег. Ни у кого не осталось сомнения в том, что «Надежде» не удастся продержаться в море до прекращения шторма.

При создавшемся положении командир мог принять одно из двух возможных решений: или попытаться при плохой видимости войти в устье Ичи неогражденным фарватером, что было почти невозможно, или выбросить шхуну на берег, в пену бушевавшего прибоя.

Внимательно вглядываясь в берег, командир опознал небольшие возвышенности, которые он видел два дня назад при обследовании устья реки. Некоторое время спустя приняли решение попытаться войти в устье. Перед тем как направить шхуну к берегу, Неупокоев обратился к экипажу:

– Судну и экипажу угрожает опасность. Сделано все возможное, чтобы предотвратить бедствие, но неблагоприятные обстоятельства сильнее нас. Чтобы не рисковать вашими жизнями, я принял решение попытаться войти в реку при навальном шторме. Если даже судно будет сбито с фарватера, полагаю, что нам удастся проскочить несколько отмелей и таким образом оказаться под их защитой. Уходя от грозной опасности, мы вынуждены рисковать. Но среди нас не должно быть паники и растерянности. Будьте мужественны. Сегодняшняя борьба даст вам закалку на будущее.

Неупокоев окинул взглядом наши сосредоточенные и нахмуренные лица, словно проверяя, насколько хорошо каждый понял сказанное, и скомандовал:

– А теперь – все по местам!

До берега оставалось не больше мили. Командир, обернувшись к старшему помощнику, спокойно промолвил:

– Михаил Карлович, прикажите убрать грот, пойдем под фоком и стакселем.

Шхуна летела птицей. Ненадежный корпус угрожающе трещал, огромные волны как будто стремились выбросить свою ношу на берег. Мокрыми, иззябшими руками мы вцепились кто во что мог. «Надежда» накренилась на борт и, глубоко зарывшись форштевнем в воду, рванулась было для продолжения полета, но тут же беспомощно ударилась о грунт и, будто внезапно обессилев, стала, а волна, несшая нас до сих пор, покатилась дальше. Жалобно звякнул колокол, словно кто-то неумело пытался отбить склянки, хлопнул рванувшись косой парус и на мгновенье все затихло. Наверное, не у меня одного мелькнула мысль: все самое страшное позади.

Но мгновение прошло, шхуну потряс страшный удар догнавшего ее вала. «Надежда» приподнялась и, ударяясь о грунт, не слушаясь больше парусов и руля, начала прыгать с отмели на отмель.

Бледные и оглушенные, мы старались удержаться на ногах.

Неуклюжие прыжки вдруг оборвались, судно развернуло поперек набегающих волн, а затем одним толчком швырнуло на берег. Шхуна легла на борт, все сдвинулось, загрохотало, рванулось со своих мест и старый корпус, как в предсмертной агонии, начал биться в пенящихся бурунах.

Море не знает правила – лежачего не бьют. Оно свирепо и безжалостно в своей необузданной ярости. Поверженная «Надежда» судорожно билась, но подняться уже не могла. Грохочущие валы перекатывались через верхнюю палубу и надстройки, смывая все, что попадалось на пути…

Только на следующие сутки ветер стих, дождь прекратился и море начало успокаиваться.

«Надежда» была мертва. Она недвижно лежала на грунте, опрокинутая на левый борт, от берега ее отделяла узкая полоса воды. Спутанные и растрепанные снасти, поломанный рангоут, оборванный такелаж, проломленный во многих местах фальшборт – все это свидетельствовало о том, какую борьбу выдержала наша шхуна. Картину разрушений дополнили ужасный вид разгромленной кормы, с которой смыло даже рубку, и погнуты шлюпбалки правого борта, скорбно поднятые к небу, как заломленные в горе руки. Видимо, они пытались удержать всеми силами висевший на них спасательный бот. Во время шторма его сорвало и унесло неизвестно куда.

На наше счастье, на подветренном борту вельбот уцелел. На нем мы и начали переправлять на берег продовольствие и то немногое, что удалось спасти. В течение трех суток все, что можно было снять с «Надежды», было снято и свезено на берег. Из парусов соорудили палатки, в которых удалось не только разместить экипаж, но и укрыть от непогоды продовольствие, одежду, охотничье и рыболовное снаряжение.

Моряку-профессионалу волей-неволей надо готовить себя, пожалуй, к самому тяжелому испытанию – робинзонаде. Штормов и бурь на его жизнь хватит с лихвой, а гарантии, что все в любом случае закончится благополучно, дать все равно нельзя. Никто не может заранее знать, какую злую шутку с человеком может сыграть разгневанная стихия. Конечно, об этом куда приятнее читать, примостившись в уютном кресле и раскрыв знакомый с детства томик Даниеля Дэфо, чем пережить превратности оторванного от мира существования. Но иного выхода порой не бывает.

Наше положение отчасти облегчалось тем, что нас, «робинзонов», в данном случае было не один и не два, а больше двух десятков, и были мы не группой случайно встретившихся в час невзгоды людей, а организованным коллективом под началом опытного командира.

Берег Камчатки, где мы оказались, был дик и пустынен, но бесплодным его никак нельзя было назвать. Мы разбили лагерь на песчано-галечной косе, между морем и рекой. Левый берег ее покрывали редкий невзрачный кустарник, низкая трава и ягодники. Морошки и черники оказалось такое количество, что менее чем за полчаса набирали целые ведра. Река Ича, впрочем, как и очень многие реки этого полуострова, богата рыбой. По берегам ее селились стаи гусей и уток. На морском берегу валялись кучи плавника, его хватило бы с избытком даже для того, чтобы поставить дома на случай зимовки. Так что мы были обеспечены и пресной водой, и продовольствием, и топливом, и строительным лесом. Нам удалось даже найти прекрасную лесину для сигнальной мачты, которую мы установили в центре лагеря.

Жизнь строилась по судовому расписанию, круглосуточно несли вахту для наблюдения за порядком и морем. Младшие члены экипажа вели метеорологические наблюдения, на них же возлагалось и бытовое обслуживание лагеря (заготовка дров, обеспечение пресной водой, уборка жилья и территории лагеря). Кроме того, мы должны были следить за уровнем моря и высотой прилива и отлива. Для этого приходилось ходить к футштоку и ночью.

Признаться, мы боялись встречи с бурыми медведями, которых здесь было очень много.

В темноте нас пугал рев сивучей, стадами вылезавших на берег. Первое время, пока мы не привыкли, их душераздирающие голоса вызывали дрожь.

Таким образом, мы достигли места порученных нам работ. Весь основной экипаж занимался триангуляцией и промером глубин. Для этого приспособили отремонтированный вельбот, на берегу установили флажные створы, и работа закипела.

Обязанности по лагерю не тяготили нас. У нас еще оставалось время для охоты и рыбной ловли, если то, что мы делали, позволительно называть охотой и ловлей. Дичь кругом была непуганая, любого подпускала на близкое расстояние. А о рыбе уж и говорить нечего. Начался ход кеты и горбуши в верховья на нерестилища. Рыба шла плотным косяком, прижимаясь к самому берегу. Засучив брюки выше колен, «рыболовы» делали несколько шагов от берега, продираясь в самую гущу косяка кеты и горбуши, и по указанию повара выбрасывали на берег приглянувшуюся добычу. Рыбой мы в те дни объедались. И очень скоро настолько пересытились, что стали привередливыми гурманами: к столу подавались только жирные вырезки брюшка кеты. Но затем мы пошли еще дальше, нас перестали удовлетворять и вырезки, приготовленные на сковороде, мы предпочитали кетовый шашлык, зажаренный на вертеле.

Таким образом, робинзонада пока не доставляла нам неприятностей, скорее, наоборот, – пустынная Камчатка оказалась на редкость щедра, приветлива и гостеприимна. О будущем, по свойственному молодости легкомыслию, мы не задумывались. Нам, юным морякам, казалось естественным, что об этом должно думать начальство. А для него, теперь-то я это особенно хорошо понимаю, будущее было покрыто тревожной неизвестностью и не могло не вызывать беспокойства.

В этом месте ведь не только берег был пустынен, не менее пустынно было и море. Любое судно, оказавшееся в этом районе в ненастную погоду и в ночное время, старалось держаться подальше от необследованных и потому грозных берегов. Да и кого могло занести сюда? Обнаружить разбитую «Надежду» и наш лагерь можно было только случайно. Но поистине счастливый случай этот нельзя было прозевать.

Прошло около месяца, в нас постепенно закрадывалась тревога. Чувство беспокойства было еще безотчетным, но постоянная вахта с особым вниманием следила за горизонтом. Для подачи сигнала о помощи в дневное время приготовили специальный дымовой сигнал, а в ночное – в дополнение к яркому костру еще и цветные ракеты.

И вот однажды вахтенный во все горло закричал:

– Дым на горизонте! Корабль! Дым на горизонте!!!

Он кричал это до тех пор, пока все, кто находился в лагере, не высыпали на берег. Запылал костер, к небу поднялся высокий столб дыма.

Всех волновало, заметят ли на корабле наши сигналы, не пройдет ли неизвестное судно мимо. Ведь оно находилось на довольно почтительном расстоянии от нас.

Постепенно на горизонте начали вырисовываться очертания далекого корабля. В бинокль можно уже различить трубы и рангоут. Двигаясь вдоль берега на север, корабль пройдет примерно в пяти милях от нас. А это значит, что при такой ясной погоде с такого расстояния невозможно не заметить дым на берегу. Но все бывает: не возьмет вахтенный вовремя бинокль, сольется дымовой сигнал с береговой чертой – и прошла наша помощь стороной.

Но корабль изменил курс, повернул к берегу.

Неупокоев приказывает:

– Поднять сигнал: «Терплю бедствие, нуждаюсь в помощи!»

На мачте взвился набор цветных флагов. На корабле его заметили, расстояние между берегом и судном быстро сокращалось. Подойдя на милю к берегу, корабль бросил якорь и медленно развернулся против ветра. В этот момент старпом, не отрывая от глаз бинокля, докладывает командиру:

– Это японцы! На корме отчетливо вижу флаг.

Мы все поворачиваемся к Неупокоеву. Он внимательно и спокойно разглядывает подошедшее судно в свой бинокль. Затем, медленно опустив его, чуть дрогнувшим голосом произносит:

– Вы правы, Михаил Карлович, это японский военный корабль. Помолчав немного, он строго и решительно добавляет: – Помощь от японцев мы принять не можем. Спустите сигнал!

Молча он делает несколько шагов вперед и назад, сосредоточенно размышляя. Мы все следим за своим командиром и силимся понять, на что он решился, что задумал, какой выход из положения ему видится.

– Михаил Карлович, – снова обращается к старпому командир, – поднимите сигнал: «В вашей помощи не нуждаемся!»

И снова на мачте взвиваются разноцветные флаги. Проходит некоторое время, и на японском корабле вспыхивает несколько ответных флажков. Они означают: «Ваш сигнал принят и понят».

Вот и все: была помощь и нет больше помощи. Понурые стоим мы возле нашего командира. На Камчатке хорошо, но дома лучше. Об этом, пожалуй, думаем сейчас мы все. Неупокоев подходит к нам и, вздохнув, говорит:

– Мне понятно ваше огорчение: надежда на близкую помощь не оправдалась. Но имеем ли мы право просить помощь у недавних врагов? Да и получится какой-то парадокс – нас на нашей земле спасают японцы.

Владимир Константинович испытующе оглядывает наши лица.

– Наше положение небезнадежно, – голос командира звучит спокойно, убедительно, – я верю, придет сюда наше русское судно и доставит к родным берегам.

«Может придет, а может быть и нет», – думаем мы, хотя речь командира и уверенный тон действуют успокаивающе.

– А если даже этого и не случится, – повышает голос Неупокоев, – то перезимуем здесь. Вы сами убедились, какое тут изобилие рыбы, дичи и морского зверя. Из плавника мы срубим дом, а к следующей навигации построим небольшое прочное судно, на котором доберемся до ближайшего обитаемого берега.

Затем командир напоминает о том, что до осенних штормов нам надо провести большие работы по описи берега и промеру глубин.

Японский корабль простоял до темноты и, не дождавшись от нас другого сигнала, снялся с якоря. Вскоре его огни исчезли в море.

Жизнь в лагере пошла по-прежнему. Но долго еще в экипаже обсуждали решение командира. Нам, молодежи, нелегко было понять тогда, как он, решительный противник войны, не пожелавший воевать с японцами, безоговорочно отказался от их помощи.

– Ненавидеть войну – это вовсе не значит не дорожить честью Родины, – как всегда кратко разъяснял позицию командира старпом Дарзнэк.

Судьба наша решилась совершенно неожиданно. В середине августа вечером, когда все уже готовились ко сну, по лагерю разнесся радостный крик дежурного:

– Огни в море! Идет судно с севера!

Услышав это, все бросились из палаток. И действительно, в море отчетливо виднелись топовые огни судна, идущего вдоль берега курсом на юг. Погода, на наше счастье, стояла тихая, ясная. Случись шторм, мы не увидели бы корабля, он непременно прошел бы мимо, вдали от берега.

Снова развели огромный костер. А вскоре ночную тьму прорезали красные ракеты – сигналы бедствия.

На траверзе лагеря корабль изменил курс и направился к берегу. Неужели это опять не русское судно? Видно было, как оно бросило якорь. Неупокоев выбрал лучших гребцов, спустили с берега вельбот, и наши представители направились выяснять обстановку.

Никто не покидал берега. Охватившее всех возбуждение придало нам бодрости. Несколько добровольцев ныряли во тьму и через некоторое время возвращались с охапкой хвороста. Костер пылал так, что небу было жарко.

К счастью, томиться неведением пришлось очень недолго. Вельбот вернулся неожиданно быстро. Как выяснилось, менее чем на полпути он встретил спущенный с подошедшего корабля баркас. На нем были офицер и матросы с канонерской лодки «Манчжур» из Тихоокеанской эскадры. Лодка несла охранную службу у берегов Камчатки. Неупокоев пересел на баркас, приказав остальным возвращаться на берег и всем готовиться к снятию. Старпом Дарзнэк объявил аврал. Подгонять никого не приходилось, каждый горячо взялся за дело. Все хорошо знали, как переменчива камчатская погода, поэтому надо было спешить. В несколько минут мы загрузили самым ценным имуществом наш вельбот и отправили его к канонерской лодке. Вскоре оттуда пришли шлюпки, на них мы отправили навигационные и гидрографические инструменты, описные работы, одежду, оружие.

На одной из шлюпок в лагерь вернулся Неупокоев. Он сообщил, что командир «Манчжура» готов доставить нас в Петропавловск и дает на сборы три часа, так как скоро ожидается ухудшение погоды. К полуночи эвакуация лагерного имущества была закончена.

Прощай, «Надежда», мы никогда не забудем тебя!

В полночь «Манчжур» снялся с якоря и лег курсом на юг. Погода к утру действительно начала портиться. За месяц пребывания на берегу мы отвыкли от моря и теперь снова страдали от качки. Но это было уже не так страшно, как в первый раз, – теперь мы хорошо знали, что приступы морской болезни в большинстве случаев непродолжительны.

Канонерская лодка «Манджур»

С интересом приглядывались мы к обстановке на военном корабле. По рассказам Станюковича я знал, какие жестокие нравы царили на военном флоте. С затаенной робостью наблюдал я за командиром корабля, высоким, суровым на вид человеком, с седыми подстриженными усами, в одиночестве прогуливавшимся по палубе. Почти все остальные офицеры были молоды и приветливы. С матросами они обращались хорошо, во всяком случае мы ни разу не слышали окриков, так и не пришлось увидеть грозного боцмана с непременным линьком, которым ему полагалось подстегивать нерадивых.

На «Манчжуре» мы пересекли Охотское море, вышли широким четвертым Курильским проливом в Тихий океан и к концу августа были в Петропавловске. Здесь у причала стояло флагманское судно Тихоокеанской гидрографической экспедиции пароход «Охотск». В его кубриках и разместили экипаж «Надежды».

После доклада Неупокоева начальнику гидрографической экспедиции генералу М. Е. Жданко о всем происшедшем с нами, на верхней палубе выстроили экипаж «Надежды» и «Охотска». Генерал выступил перед строем. Он отметил образцовое поведение экипажа «Надежды», похвалил Неупокоева за то, что он отказался от помощи японского судна. Свою речь генерал закончил совершенно неожиданным для нас, курсантов, сообщением:

– Во Владивосток вы пойдете на новом учебном судне, значительно лучшем, чем старая «Надежда».

При этих словах начальник экспедиции указал на стоявшую неподалеку изящную двухмачтовую шхуну, конфискованную у японцев за хищнический лов котиков у Командорских островов.

У японцев шхуна называлась «Миомару», мы ее перекрестили в «Надежду». На ней мы и вошли в конце сентября в родную бухту Золотой Рог.

Так закончилось плавание под парусами «Надежды». Для нас, новичков, оно было первым морским крещением, первым испытанием.

И вот стоим мы, все четверо, перед начальником училища. Он смотрит на нас отеческими теплыми глазами в солнечных искорках и душевно, доверительно говорит:

– Вот вы попробовали морской службы. Оморячились. Было всякое в нашем плавании – и хорошие дни, и трудные. Каждый имел возможность проверить себя. А теперь решайте, кто всю жизнь готов служить морю, а кому, может быть, самое время распрощаться с ним. – Неупокоев делает несколько шагов вперед и назад, давая нам время на размышления.

«Нечего тут думать, все ясно: после такого плавания разве можно уходить?» – проносится у меня в голове.

Владимир Константинович снова останавливается перед нами. Но что это? Лилиенталь, побледнев и закусив губу, делает шаг вперед.

– Прошу вернуть документы, – сдавленным голосом произносит он.

– И мне верните, – присоединяется к Лилиенталю Володя Коклин.

Степа Осетров стоит, не шелохнется, и я стою: мы будем служить морю!

Неупокоев выжидает, не переменим ли мы своего решения, а потом, поняв, что этого не случится, произносит одно только слово:

– Хорошо.

В его голосе не слышно осуждения тем, кто решил распрощаться с морем, – хорошо, что это сделано своевременно, – и не чувствуется особого поощрения нам, остающимся, – хорошо, увидим, что дальше будет, морская служба требует от человека почти всей жизни, выдержите ли вы.