Текст книги "Исландская карта. Русский аркан"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой «Победослав» и «Чухонец» принимают бой

– Черт, черт! – ругался и скрежетал зубами Лопухин, в то время как подоспевшие морские пехотинцы под наблюдением Розена вязали виновного. – Как же я этого не хотел! Иванова надо было брать только живьем!

Ругая несчастливые обстоятельства, граф не забывал ругнуть и себя. Самоуничижение не помешало ему, однако, внимательнейшим образом осмотреть вытащенный из машинного отделения труп вестового и даже зачем-то посветить фонариком в мертвый оскал. Рундучок покойного был изъят и перенесен в каюту графа для детального осмотра.

Убийцей оказался некто Харитон Забалуев, машинный квартирмейстер. Липкая от крови и мозга кувалда валялась тут же. За прытким Забалуевым, в отличие от смирной кувалды, пришлось побегать – сразу после убийства он задал стрекача, то ли осознав, что размозжил голову не тому, кому следовало, то ли потеряв голову вследствие общего потрясения чувств. Пришлось даже выстрелить для острастки.

На выстрел сбежались. Явился Враницкий и официальным тоном потребовал объяснений.

– Конечно, Павел Васильевич. Благоволите собрать офицеров в кают-компании. Скажем, через четверть часа. Объяснения будут даны. Цесаревич? Его я не стал бы беспокоить…

Через четверть часа в кают-компании собрались все офицеры, за исключением оставшегося на вахте Батенькова. Присутствовал даже лейтенант Гжатский, обыкновенно предпочитавший проводить свободное время в мастерской. Некоторые офицеры были вытащены из постелей и глядели хмуро – первые пять минут. Затем невероятные сведения, сообщенные Лопухиным, начали оказывать свое действие: глаза расширились, зевки в ладошку прекратились, сна как не бывало.

– …Итак, господа, под личиной скромного вестового скрывался опытный британский агент. Злодейский умысел лже-Иванова сводился к следующему: при помощи тайной диверсии лишить корвет машинного хода, сделав его легкой добычей исландцев. Нет сомнения, что маневры британского флота в Ла-Манше преследовали только одну цель – заставить нас обогнуть Британские острова с севера. И в этом, надо отдать им должное, они преуспели. – Граф иронически поклонился Пыхачеву, отчего тот сразу насупился и заерзал на стуле. – Без сомнения, лже-Иванов в силу своих обязанностей вестового имел мало возможностей лично осуществить диверсию. Мне давно стало ясно, что у него имеется сообщник. Задача состояла в том, чтобы выявить и обезвредить обоих. Для этого мы с полковником Розеном спустились в машинное отделение, предварительно напугав лже-Иванова угрозой разоблачения. У него не осталось иного выхода, кроме как по-тихому убить меня, поскольку он не знал об участии полковника в этом деле, и скрыть труп на несколько часов, по истечении которых находка оного уже не будет иметь никакого значения. Обращаю ваше внимание, господа: у нас в запасе мало времени. Никто не хочет сказать что-либо по этому поводу? – Лопухин обвел взглядом присутствующих, особенно задержавшись на Пыхачеве. Не дождавшись ответа, пожал плечами. – Нет? Ну что ж, я продолжаю. Подстеречь меня было проще всего на трапе, ведущем из машинного отделения на батарейную палубу. Вы знаете, что оба эти помещения то время пустовали. Мне было совершенно ясно, что отсутствовать полчаса или час лже-Иванов не сможет, его просто-напросто хватятся. Следовательно, убийство должен совершить его сообщник. Лже-Иванов отлучился в кубрик, что заняло совсем немного времени, отдал сообщнику соответствующее распоряжение и спокойно вернулся к своим обязанностям. Однако мы с полковником нарочно решили затаиться и выждать. Шло время, вот-вот должна была смениться вахта, когда на батарейной палубе легко мог появиться кто-либо из команды, и лже-Иванов встревожился. Отлучившись еще раз, он уяснил суть проблемы и решил пойти на риск – лично покончить со мною. Для этого он, разумеется, выбрал путь не через батарейную палубу, где был бы сразу обнаружен нами на трапе, и не через кубрик, а через кормовые трюмы. Повторяю: ему не было известно, что нас двое. Не знал он и того, что справиться со мною в рукопашном бою довольно трудно. Дальнейшее вам известно, господа: не преуспев в задуманном, агент кинулся к трапу, где был убит сообщником, не успевшим сообразить, на чью голову он опускает кувалду. Полагаю, лже-Иванов шел на это сознательно и в некотором роде совершил самоубийство чужими руками. Признаюсь, я недооценил его. Достойный и в определенном смысле заслуживающий уважения противник. Умер, чтобы не поставить свою страну в стыдное положение. Вопросы есть, господа?

Кто-то задвигался, кто-то закряхтел, кто-то произнес глубокомысленное «н-да..». Членораздельно возразил один Пыхачев:

– Петька Иванов – британский агент? – Глаза каперанга сердито сверкнули. – Унтер-офицер на моем корвете – пособник британского диверсанта? Чушь! Не верю!

– Зачем же верить или не верить, когда можно убедиться? – терпеливо сказал Лопухин. – Не угодно ли? Извольте. Эй, там, арестованного сюда!

Выглянув за дверь кают-компании, Розен кивнул. Тотчас два дюжих морских пехотинца ввели связанного машинного квартирмейстера.

– Господин Забалуев, – сказал Лопухин, глядя в угрюмое лицо арестованного, – я от души советую вам покаяться во всем. И немедленно.

Забалуев молчал.

– Не желаете отвечать? Хорошо-с. Тогда я умываю руки. – Иллюстрируя сказанное, Лопухин в самом деле потер ладонь о ладонь. – Мне искренне хотелось вам помочь, но увы. Судя по пломбам на зубах покойного господина Иванова, уж не знаю, как его настоящая фамилия, а также по некоторым другим признакам, на которых я не имею времени останавливаться, вы намеренно лишили жизни британского подданного. А вам, Забалуев, было известно, что он англичанин?.. Нет?.. Впрочем, это не имеет значения. Я мог бы спасти вашу жизнь, передав вас российскому правосудию, и вы отделались бы всего-навсего каторгой, но вы сами не хотите себе помочь. Что ж, как вам будет угодно-с. Мы зайдем в Шотландию и в порту Дернесс передадим вас местным властям. Вам известно, что в Британии делают с убийцами? Их вешают, причем не слишком-то гуманным способом. Я расскажу вам. Правильно вывязанный узел, помещенный за ухом казнимого, при резком рывке обыкновенно ломает позвонки несчастного, избавляя его от излишних страданий. Но у англичан не принято ни вышибать из-под ног осужденного табурет, ни распахивать под ним люк. Дюжий палач – вы слушаете? – тянет веревку, пропущенную через блок. Именно палач решает, умертвить ли висельника резким рывком или позволить ему поплясать в петле, медленно задыхаясь. Лично вы что предпочитаете?

На лицах офицеров читалось отвращение. Лопухин, казалось, не замечал этого.

– Конечно, судья может шепнуть палачу, чтобы тот проявил милосердие к казнимому, – скучным голосом продолжал он, – но в вашем деле я, признаться, не вижу к тому никаких резонов. Вы ведь даже не англичанин. Вы для британского правосудия скиф из немытой России, дикарь, убийца самого низшего пошиба. Полчаса на разбор дела, приговор, последняя ночь в камере – и пожалуйте на самое возвышенное место в тюремном дворе, откуда вас всем будет видно. У заключенных так мало развлечений! Вашей пляске в воздухе будут рукоплескать, жаль, вы этого не услышите…

– Меня сейчас стошнит, – тихонько пожаловался Корнилович Тизенгаузену. – Если наш цербер скажет еще хоть слово…

Но тут и Забалуев показал, что тоже не обделен живым воображением.

– Ваше сиятельство! – завопил он, с грохотом рухнув на колени. – Я не хотел! Спасите меня, ваше сиятельство, не выдавайте! Все как есть расскажу, только не погубите! Вот вам истинный крест!..

Перекреститься, однако, ему мешали связанные за спиной руки.

– У лже-Иванова были на корвете другие сообщники? – грозно спросил граф.

– Не могу знать, ваше сиятельство. Кажись нет. Разве из палубных кто али из комендоров? Из трюмных – точно нет. Я бы знал.

– Чем Иванов тебя купил? Деньгами?

– Деньгами, вашескородие! Сто целковых дал в задаток и еще четыреста обещал. Задаток-то я еще из Кронштадта своей бабе в деревню послал, корову купить…

– Он тебе объяснил, для какой цели ему понадобилось лишить корвет машинного хода? – Забалуев отчаянно замотал головой. – Неужели нет? А сам-то ты не догадывался, чем для нас обернется поломка редуктора в здешних водах? Тоже нет?

– Догадывался, ваше сиятельство, – с натугой выдавил из себя квартирмейстер и повесил голову.

– Как же ты, холодные твои уши, не взял в расчет, что, атакуй нас пираты, ты был бы либо убит, либо пленен? В шахтах Шпицбергена жизнь не сахар.

– Он обещал, что злодеи пиратские меня не тронут, – тихо произнес Забалуев.

– А на товарищей тебе плевать? Хорош гусь. За пять сотен предать своих – тьфу! Жаден и глуп. Да на кой черт англичанин стал бы о тебе заботиться? Нет человека – нет проблемы. Уразумел?

Забалуев всхлипнул.

– Уведите его, – приказал Лопухин. – Господин старший офицер, прошу вас приискать на корвете хорошо запирающееся помещение для этого… для этой протоплазмы. Пусть посидит под замком до самого Владивостока. Пожалуйста, проследите.

– Сделаем, – козырнул Враницкий. – Со свободными помещениями у нас туго, но для этого найдем. Канатный ящик для него в самый раз будет. – Высунувшись за дверь, он гаркнул: – Эй, боцман!

Забалуева увели.

– Ну и гнида же! – вырвалось у Канчеялова. – Всех бы погубил. А мы с ним еще либеральничаем. Привязать бы ему на шею колосниковую решетку – и за борт!

– Мне кажется, граф, – недоумевающим тоном сказал Пыхачев, – что британские власти ни в каком случае не признали бы в убитом англичанина. Зачем им выдавать себя с головой? На русском корвете один русский проломил голову другому русскому, вот и все. Мы бы даром сделали крюк в эту шотландскую дыру Дернесс…

Один лишь Розен тонко улыбнулся, прикрыв улыбку ладонью.

– Вы совершенно правы, капитан, – ответил Лопухин, – но наш бывший механик этого не знал. Опытный уголовник на его месте только ухмыльнулся бы: «На пушку берешь, начальник?» Но Забалуев не опытный уголовник, а просто заблудившийся человек. Я его напугал, а теперь давайте проявим к нему снисходительность. Лет через десять-пятнадцать он выйдет на поселение и еще поживет, надеюсь, как честный человек.

– Тогда примите мои поздравления, граф, – через силу, но все же с достоинством проговорил Пыхачев.

– Принимаю, но не как признание моих личных заслуг, а как…

Договорить Лопухину не пришлось. В кают-компанию ворвался вахтенный начальник капитан-лейтенант Батеньков, шурша плащом, блестящим от дождевой влаги.

– Дымы на горизонте!

***

Мелкая, как пыль, морось, оседала на плащах, на фуражках, на стеклах биноклей. Неубедительные обрывки туч выжимали из себя последние остатки влаги. Погода обещала наладиться. Слабеющий ветер уже не промораживал до костей, и морские волны лишились барашков. Временами солнце намекало на то, что оно все-таки существует.

Пуст был океан и прямо по курсу, и справа, и слева. Зато далеко, очень далеко позади прояснившийся горизонт оживили две слабые полоски дыма. Очень зоркий человек смог бы и без бинокля различить рангоут двух… нет, четырех судов.

– Однотипные паровые шлюпы, – определил Враницкий. – Два. С ними парусники – люгер и галеас.

– Исландцы? – спросил Розен.

– Несомненно. Хотя бьюсь об заклад, что уголь у них английский, из Кардиффа, уж очень слабы дымы… Опасаться нам нечего. Это мухи, – он покосился на кормовую восьмидюймовку, – а у нас есть хорошие мухобойки.

– Или разведчики, или загонщики, – сказал Лопухин. – Возможно, нам еще не поздно повернуть на ост.

– Из-за этой мелюзги? – презрительно выпятил губу Враницкий.

– Тем лучше, – спокойно возразил граф. – Повернем, покажем мелюзге ее подлинное место в мироздании и уйдем в любой норвежский порт. Это не будет выглядеть бегством.

Враницкий не ответил, зато Пыхачев сердито засопел.

– А если окажется, что нам подсовывают приманку, а за ней идут более серьезные корабли? – проворчал он. – У меня имеется приказ по возможности избегать боевых столкновений, дабы не подвергать опасности жизнь наследника. Занимайтесь уж лучше своим делом, граф, а мне предоставьте заниматься своим.

– Как вам будет угодно. Не смею мешать.

С этими словами Лопухин оставил мостик. Пыхачев посмотрел ему вслед с некоторой неловкостью. Наверное, следовало бы выразить графу благодарность от лица всей команды за предотвращение диверсии… Ладно, после. Главное, ушел и не станет путаться под ногами со своим вечно особым мнением.

Пыхачев приказал разводить пары.

Прошел час, затем еще один. Миновав остров Фер-Айл, взяли курс вест. Слабеющий ветер дул теперь бакштаг, позволив поставить прямые паруса. В кильватерной струе послушно, как хорошая собачка, держался «Чухонец». На нем тоже запустили машину, и огромные колеса замолотили плицами по воде, помогая серым от копоти парусам.

Лаг показывал девять с половиной узлов.

Чужаки постепенно нагоняли, причем парусники не отставали от паровых шлюпов. В ответ на недоумение Пыхачева Враницкий, участвовавший в молодости в эскортировании торговых караванов из Архангельска, заметил с оттенком пренебрежения:

– Не берите это в голову, Леонтий Порфирьевич. Отстанут как миленькие. Ветер стихает. Не будь это люгер и галеас, они бы уже отстали. Чепуховые посудины, но быстроходные и чуткие, используют любое дуновение ветра, за то пираты их и любят.

Сблизившись до восьмидесяти кабельтовых, преследователи убавили ход. Зато очень далеко на северо-востоке показались еще три дыма.

– Взгляните-ка, Леонтий Порфирьевич. Поспешают вовсю. Мне кажется, это более серьезный противник.

Отняв от глаз бинокль, Пыхачев ограничился кивком. А Враницкий подумал, что если принять совет Лопухина, то это надо делать немедленно. Да и то – не поздно ли уже?

Разумеется, он ничего не сказал вслух.

Пыхачев распорядился прибавить оборотов.

Паруса вдруг заполоскали. Вновь наполнились было, поймав случайный шквалик, и обвисли.

– Мы идем со скоростью ветра, – ухмыльнулся Враницкий, – и он продолжает слабеть. Не прикажете ли убрать паруса?

– Прикажу. Действуйте.

Враницкий прокричал в рупор. Засвистали боцманские дудки, матросы полезли на ванты. Кой черт полезли – взлетели. Волнующее зрелище! Для того и учат матросов годами, чтобы сложная работа выполнялась четко, слаженно и красиво. И гордятся командиры выучкой экипажей. Погоня за красотой не прихоть; красота – синоним целесообразности.

В пять минут паруса были убраны. Щелкнув крышкой карманного хронометра, Враницкий промычал что-то одобрительное.

– Готовьте артиллерию, Павел Васильевич, – приказал Пыхачев. – Боевая тревога.

***

Лишь изнеженных южан, слабых телом и духом, пугает Север с его льдами, промозглыми ветрами, туманами и свинцовыми волнами, разбивающимися в пену о мрачные скалы. Зимой брызги замерзают на лету, одевая камень в лед, и трепещет все сущее. Из ниоткуда налетают свирепые бури. Океан сходит с ума, кипит, не в силах замерзнуть, и с дикой яростью бросается на берега. Северное лето кажется пародией на сицилийскую зиму. Солнце кружит по небу, почти не заходя за горизонт, и все равно не может как следует прогреть стылую землю. От гнуса, тучами поднимающегося из любого болотца, порой не видно неба. И все же не так плох этот край. Угрюмость скал скрашивает лишайник, разросшийся концентрическими кругами, влажные низины облюбованы ягодниками, там и сям укоренились кусты и даже деревья, долины пригодны для выпаса овец, а студеное море обещает смельчакам неисчислимые стада китов и тюленей, косяки трески и жирной сельди, гигантские стаи морских птиц. Не страшись протянуть к богатству руку – все будет твое.

Двенадцать столетий назад Исландия уже была обитаемой. Два поколения спустя до нее добрались норвежцы, назвали остров Страной Льда и, выгнав ирландских поселенцев, начали учиться жить на новом месте. Способные ученики, цепкое и упорное племя фиордов, плоть от плоти тех, кто всегда преуспевал и в труде, и в торговле, и в набегах, они быстро достигли немалых успехов. Страна огня и льда получила не временных квартирантов – хозяев.

В свое время на остров проникла, не встретив большого сопротивления, вера в Христа, что не мешало всякому крещенному считать себя дальним потомком Фрейра и приносить жертвы Тору. Постепенно утрачивая воинственность, забывая о дальних походах и удачных грабежах, исландцы не утратили здравого смысла: кровопролитнейшие религиозные распри Европы обошли их стороной. Если биться, так уж за что-то вещественное! Прямой, как весло, разум северянина не различал отравленных колючек, спрятанных в логически безупречных, казалось бы, построениях схоластов. Бились за стада, за пастбища, за власть. Убивали из жадности, из мести. Понятия «еретик» не существовало. Альтинг карал не в меру буйных. Все реже выходили в море большие лодки с драконьими головами на высоких носах. Все чаще выходили в море промысловые посудины, лишенные звериного украшения. Китовья кровь лилась гораздо чаще человечьей.

Прибывали новые переселенцы. Иные оставались, иные плыли дальше на запад, туда, где ярл Эйрик Рыжий открыл новую землю, гораздо более обширную, чем Исландия, но и более суровую и дикую. К западу от нее нашлись еще острова, к югу же – только один остров, зато какой! Винланд, Виноградная Страна, благословенный край! Одно время казалось, что Исландия совершенно обезлюдеет – столько людей пожелало переселиться на остров, лежащий на широте Парижа и Вены. Но Исландия не обезлюдела.

Текли столетия. Давно ушли в прошлое звероголовые драккары, а просвещенные европейские нации поделили между собой африканские и азиатские колонии. В Европу хлынул поток колониальных товаров. Ни Исландия, ни Гренландия, ни даже Винланд не могли предложить купцам и сотой доли того, что Европа начала высасывать из колоний. Угроза нищеты? Нет, всего лишь бедности.

Случалось, что за целый год в Исландию заходило всего-навсего три-четыре купеческих судна, а в Гренландию – одно. Не помогал и протекторат Норвегии. Но не вялая торговлишка сулила главную беду.

Худшим врагом оказался холод. С каждым годом лето становилось короче, а зима злее. Внезапно налетающие снежные бураны губили овечьи стада уже в августе. Граница паковых льдов приближалась, пока не уперлась в северный берег Исландии. Время безопасной навигации сократилось до трех месяцев. В самой Норвегии граница земледелия сдвинулась на юг чуть ли не до Осло. Старики вспоминали, что в их время ничего подобного не было, и предрекали скорую погибель.

Трудно было им не верить. Голод стал таким же обычным явлением, как хмурое небо, и, повторяясь год за годом, выкашивал людей. Беснующиеся вулканы равно засыпали пеплом ледники и пастбища. Не помогали ни молитвы, ни колокольный звон. Отчаяние привело к возобновлению человеческих жертвоприношений, но и старые боги не спешили помочь.

Иногда выпадало несколько хороших лет подряд, и казалось, что беда отступила. Рыбаки возвращались с обильным уловом, скот приносил приплод, выживало больше детей… и… еще бы несколько лет, ну хоть год-два!..

Но нет. Кто-то там, наверху, очевидно, решил покарать людей Севера. И напасти обрушивались одна за другой. Можно ли жить, если мир превращается в ледяную пустыню Нифльхейм, о которой говорится в древних сагах? За что Высшие Силы карают людей?

«За то, что позабыли завет предков: если тебе чего-то недостает – иди и возьми это по праву силы», – уверял Хёгни Тордссон по прозвищу Горелая Борода, первый из новых викингов. Взяв с собою восемнадцать человек, поверивших ему, Хёгни отплыл искать удачи на ничтожном суденышке, воротился же на пузатом купеческом трехмачтовике, полном добра. Лишь половина его команды вернулась с ним к берегам Исландии, зато удачливые пираты кутили всю зиму, возбуждая всеобщую зависть. Послушать Хёгни приходили с далеких хуторов. И было, что послушать! Раскрыв рты, слушатели внимали рассказу о том, как ярко пылало подожженное ядрами суденышко и как самому Хёгни огонь начисто слизнул бороду, но он со своими товарищами все-таки сумел зачалить купца и одержал трудную победу в абордажном бою. Со слов храбрецов впервые за пятнадцать поколений была сложена сага о живом, зримом и слышимом герое, сага неумелая и корявая, но ею восхищались. Никто не смел шутить над обезображенным пламенем лицом нового ярла. Призадумались те, кто, казалось бы, раз и навсегда решил, что славные времена викингов давно прошли и больше не вернутся. У молодежи горели глаза.

Следующим летом Хёгни не встретил трудностей с набором команды. А у купцов Северной Европы появилась новая головная боль.

Немного позднее – у купцов Южной Европы.

И вновь, как много веков назад, не только конунг, но и любой ярл мог собрать дружину искателей удачи, и любой хёвдинг мог назваться ярлом, и никто не мог препятствовать этому. И не стало мира на море, не стало его и в самой Исландии. Поток золота хорош лишь тогда, когда течет в твой карман – так во все времена думали слишком многие.

Бонды собрали альтинг, пытаясь объявить новых ярлов вне закона. Они боялись – Англия, много потерявшая от морских разбоев, угрожала войной, обещая вести ее до тех пор, пока не будет повешен за шею не только последний пират, но и последний пособник последнего пирата. А кто не пособник? Кто из исландцев никогда не покупал награбленного? Какая семья не имеет сына, самовольно или по родительскому согласию ушедшего к одному из ярлов? Наконец, многих ли бондов не выручали ярлы в голодный год, уделяя толику добычи?

Предстояло принять трудное решение. Отказать англичанам – рискнуть всем, включая самое жизнь; согласиться с их требованиями – обречь себя на голодное прозябание. Что выбрать?

Выбор сделали за исландцев. Судьба преподнесла подарок: Испания объявила Англии войну, и англичанам потребовались пиратские корабли с командами – все, сколько есть. За помощь против испанцев было обещано забвение старого, пушки, мушкеты, порох, военная добыча и торговые отношения. Кто бы отказался?

Война распалась на длинную череду морских сражений у британских берегов. Испанцы потерпели полное поражение, остатки их флота бежали. Англия и примкнувшая к ней Голландия сдержали слово. Исландские пираты получили то, что дороже всех писаных на пергаменте договоров – реальную поддержку, основанную на взаимной выгоде и неизбежных взаимных уступках, не показавшихся чрезмерными. Оставить в покое тех и этих? Да разве мало в море, кого грабить, кроме английских и голландских купцов? Э!

Если и есть в этой истории что-то удивительное, то лишь одно: Исландия не только круто повернула курс в сторону морского разбоя, но и занималась им более четырех столетий – с разным усердием, но никогда не прекращая разбоя совсем.

Двадцатый век явил очередной всплеск. Как в прошлые века похододание и голод привели к возрождению исландского пиратства, так же глобальное потепление, скрупулезно фиксируемое термометрами европейских ученых, парадоксальным образом не ослабило пиратство, а наоборот, усилило его. Умножающееся население породило демографические излишки, не находящие себе дела на суше. Реальность в очередной раз подтвердила старую истину: для любого народа отсутствие идеи опаснее отсутствия пищи.

Впрочем, смотря какая идея…

Одно время казалось, что паровая машина покончит с пиратством, ибо последние не чувствительны к дуновению прогресса и скоро просто-напросто не найдут добычи себе по зубам. Наивность этих предположений обнаружилась довольно скоро. С той же наивной верой купцы прошлых веков вооружали свои неповоротливые посудины пушками, добиваясь этим лишь освоения пиратами более изощренных приемов нападения.

Ответ не заставил себя ждать. Машинный ход и нарезные пушки брига «Змей», принадлежащего ярлу Сигтрюггу Торкельссону, явились громом среди ясного неба. Очень скоро появились подражатели.

Энергия людей Севера била ключом. Был освоен никому доселе не нужный Свальбард, именуемый Шпицбергеном на большинстве европейских карт. Паровому флоту требовался уголь. Норвегия, когда-то диктовавшая свою волю Исландии, спасовала, предоставив исландцам базы в обмен на отказ от набегов на свои берега. Королевская власть осталась в этой стране лишь номинально и на недолгий срок. Ярлам не был нужен местный монарх. В конце концов слабоумный король Магнус был утоплен в яме с жидким коровьим навозом. Известно, что премьер-министр Великобритании лорд Сазерленд сказал по данному поводу: «Это уж слишком!» Но сверх того не последовало ни слов, ни действий.

Первой не выдержала Россия, давно страдавшая от морского разбоя и не пожелавшая терпеть пиратские гнезда у себя под боком. Норвегия была поделена между Россией, Швецией и Данией. Пираты лишились континентальных баз, но не своего промысла. В самом деле, потеря Норвегии – разве это трагедия? Это неудобство. И разве мало купеческих судов по-прежнему бороздит моря? Разве мало на свете сонных прибрежных городков и поселков, чье трусливое население живет в явно излишнем достатке?

Разве мало?

***

Прозвище «Кровавый Бушприт» Рутгер Олафссон получил более двадцати лет назад. В ту пору он командовал всего лишь двухмачтовым люгером, входившем во флотилию Эстута, ярла открытых морей, дяди Рутгера со стороны матери. Быстроходное, но маленькое суденышко, не имевшее даже палубы, закалило молодого исландца. Его кожа стала грубой, как кора дерева, мышцы твердыми и узловатыми, как застывшая лава, голос могучим, как раскаты грома, а глазомер точным, как у ястреба. В стране, где холод ледников вечно борется с жаром вулканов, рождаются крепкие люди. Морские походы лишь отшлифовали великолепную природную заготовку. «Настоящий викинг», – одобрительно кивали дряхлые старики, вспоминая строки из древних саг.

Что ж в этом удивительного. Чуть ли не каждый исландец несет в своих жилах кровь древних героев, и не каждого ли ловца морской удачи можно назвать викингом? В том ли дело, что успех морского боя решают нынче пушки, а не мечи? Конечно, нет. Однажды выкованный на славу, человеческий материал не портится со временем.

Стать настоящим ярлом куда сложнее. Для этого мало числить в своих предках Эйрика Рыжего. Старые легенды не помогут, если не создавать свои. Славное прозвище – это первое и главнейшее. Оно как ореол, как свет, привлекающий глупых мотыльков. Его надо заработать, и чем быстрее, тем ярче ореол.

Богатая добыча? Конечно. Но этого мало. Возрожденное умение вырезать абордажным палашом «красного орла» из спины пленника, раскинув человеческие легкие на манер крыльев? Рутгер умел, но знал, что и этого недостаточно. Слава не торопится идти к тому, кто тупо повторяет старые выдумки. Нужно новое, столь же жестокое или нет – не так уж важно. Главное – новое.

Люгер не подходил для этой цели. После нескольких удачных дел Рутгер выпросил у дяди «Нарвал», двухмачтовую шхуну, обладавшую двумя преимуществами перед люгером – наличием палубы и высоко поднятым бушпритом.

К этому-то бушприту, возвышавшемуся над бортами купеческих парусников, Рутгер приказал прикрепить длинные, похожие на косы лезвия. Наваливаясь на борт «купца», «Нарвал» легко резал такелаж, увеличивая панику на обреченном судне, запутывая матросов в рушащейся на них сверху пеньковой паутине, а уж если на пути страшного бушприта оказывались люди, зрелище было не для слабонервных.

Дело того стоило. Одобряя амбиции молодого капитана, дядя Эстут загрохотал во всю утонувшую в бороде пасть и прилюдно назвал племянника Рутгером Кровавый Бушприт. Прозвище прижилось.

Год проходил за годом. Флотилия Эстута крейсировала от Свальбарда до Мадейры, нападая на тех, с кем могла справиться, с сожалением пропуская хорошо охраняемые караваны и изредка убегая от мощных военных судов, посылаемых «чистить море» то французами, то испанцами, то русскими.

Бывали и неудачи. Но один «урожайный» год с лихвой окупал все потери.

Погиб «Нарвал», застигнутый в штиль шведским паровым фрегатом и расстрелянный в упор. К тому времени Рутгер уже командовал бригантиной, имевшей машинный ход, – первым паровым судном во флотилии Эстута и последним при его жизни.

Эстут не оставил потомства. Его флотилию унаследовал Кровавый Бушприт. Выборы нового ярла прошли по древнему обычаю, и тысячная толпа, собравшись на берегу, кричала: «Рутгер! Рутгер!»

Сюрпризов, как и следовало ожидать, не случилось. Репутация удачливого предводителя была высока, слава неоспорима.

И Рутгер оправдал ожидания серией удачных набегов и морских грабежей. Дерзость и точный расчет вывели его в первую пятерку среди тридцати ярлов, подлинных властителей пиратской республики. Он имел собственный пригород близ Рейкьявика. Ему принадлежали рыбацкие деревни, причалы, сухой док, портовые таверны и веселые дома. Он вкладывал золото в виноградники Винланда, угольные шахты Свальбарда и китобойный промысел. Слава хороша, когда ее можно эксплоатировать, как виноградник или угольный пласт. Хороший урожай не менее важен, чем удачный грабеж. Жажда подвигов еще горячила кровь, но направлялась холодным умом.

Старые посудины изнашивались, он заказывал новые. На исландских верфях строились лишь мелкие суденышки, непригодные для больших дел. Однако правительства Великобритании и Голландии уже не первый век предпочитали декларировать необходимость покончить с пиратством, нежели заниматься этим на деле. В Рейкьявике уютно устроились отделения британских и голландских компаний. Частные судостроительные фирмы охотно брали заказы, приходилось только платить подороже.

Саардамские верфи породили «Валькирию» – трехмачтовый красавец-барк с машинным ходом. Рутгер делал ставку на современные суда – крупные, быстроходные и хорошо вооруженные. Вооружив барк и опробовав его в деле, Рутгер остался доволен лишь наполовину. Следующее судно – тоже паровой барк, но по особому проекту – он заказал в Англии.

С тех пор Рутгер Кровавый Бушприт держал флаг на «Молоте Тора». Барку английской работы исполнилось пять лет, и он все еще восхищал владельца поистине замечательной скоростью хода под парусами, несравненной для судов этого класса мощностью паровой машины, просторными угольными ямами, обеспечивающими столь важную для любого рейдера дальность плавания, поясом брони по ватерлинии и, конечно, артиллерийским вооружением. Двенадцать шестидюймовых орудий быстро сбивали спесь с купцов, воображающих, будто одна-две пушечки на баке да решимость драться сойдут за защиту. Как правило, один залп с большой дистанции, не нанося никакого урона, уже убеждал жертву в том, что никакой она не боец, а именно жертва.

Для нападения на купеческие караваны, идущие под охраной, требовались более серьезные силы. Два барка – «Молот Тора» и «Валькирия», – а также два паровых шлюпа и два легких парусника, будучи сведенными в эскадру, нередко справлялись с этой задачей.