Текст книги "Распутин. Анатомия мифа"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Однако Мария Федоровна недооценивала невестку. Александра Федоровна была далеко не так проста, как могло показаться, и уж меньше всего была способна стать управляемой. Напористая и самоуверенная Мария Павловна быстро убедилась, что невозможно быть ментором Александры Федоровны, и их близкие отношения скоро сошли на нет. У последней царицы в России были только два человека, кому она доверяла бесконечно: обожаемый муж и Григорий Распутин. Но последний стал таковым лишь в заключительном акте русской монархической драмы.

Мария Федоровна постоянно переживала, так как все время до нее доходили какие-то безрадостные вести. Нет, сама ничего специально не узнавала. С молодости не любила эти светские разговоры и сплетни. Почти им и не доверяла. Но укрыться от них не имела никакой возможности. Родственники и приближенные обязательно что-нибудь неприятное сообщали. Очень и очень многие были недовольны ее невесткой. Мария Федоровна знала, что Аликс не умеет нравиться, что замкнута и даже нелюдима. Она не раз ей говорила, что надо стараться завоевывать расположение, но та считала, что царица не должна «бегать за популярностью». Мария же Федоровна всегда придерживалась убеждения, что царица должна быть любима. Любовь же надо завоевывать, надо ее добиваться, а не делать вид, что тебя это не касается.

Свекровь не могла понять, что мешает улыбнуться, сказать несколько ласковых слов дамам на приеме? Александра же почти всегда стоит «как ледяное изваяние», и только слепой не увидит, что она тяготится официальными церемониями. А это плохо. Можно же устроить бал или организовать вечер. Так нет. Ей рассказывали, что Аликс часами молится. Она считала религиозное усердие похвальным, но при этом нельзя же пренебрегать общественным долгом. Она ведь не монахиня, а императрица, которая обязана блистать и очаровывать! Это так необходимо, когда престиж династии все время подрывается какими-то скандалами и компрометирующими разговорами.

Мария Федоровна чувствовала, что милый Ники отдаляется от нее. Он был по-прежнему любезен и внимателен, но она ощущала: душа его закрыта от всех, в том числе и от матери. А ведь когда-то он был абсолютно откровенен с ней. Сын очень любит Аликс, и та оказывает на него большое влияние. Но сама ни с кем и ни с чем не желает считаться, полагая, что все знает лучше всех. Как она характером напоминает свою бабку, королеву Викторию! Но у той было достаточно здравого смысла, и она никогда не бросала вызова окружающему миру, всегда охраняла свою репутацию. Аликс же думает, что имеет право вести себя, не оглядываясь на других.

Вдовствующая императрица подобными наблюдениями и опасениями мало с кем делилась, но даже те, избранные, кому доверялась, йичбго в тайне не сохраняли, переиначивали, извращали. В пересказах вырисовывалась вражда двух женщин и двух цариц, чего на самом деле не было. Но правда не имела значения. Тема стала излюбленной в столичных салонах.

При несомненной недружественности отношений Александра Федоровна никогда не позволила себе ни одного выпада против царицы-матери, зная, что Ники ее очень любит. Во многих других случаях вела себя совершенно иначе и нередко открыто демонстрировала Нерасположение и даже пренебрежение. Сановно-придворный мир простил бы многое, но только не это. Для отравленных ядом злословия стрел нашлась подходящая мишень.

Стоическая крепость духа царицы перед лицом людской нелюбви и даже ненависти поддерживалась и питалась любовью к супругу и детям. Для Александры Федоровны семья была главной заботой, ее миром, «ее царством». Там она правила нераздельно – для счастья Ники и России. Когда пошли дети, то целиком погрузилась в материнские заботы. Именно в детской чувствовала себя надежно, уверенно, спокойно. Здесь она полностью раскрывалась, здесь все было интересно. Радость великая видеть этих крошек, таких забавных, трогательно беспомощных, которых надо ограждать от опасностей, воспитывать и выводить в жизнь. Глядя на своих детей, императрица часто улыбалась, в других же случаях улыбка озаряла ее лицо крайне редко.

Она стала матерью четырех дочерей. После Ольги 29 мая 1897 года родилась Татьяна; 14 июня 1899 года – Мария, а 5 июня 1901 года – Анастасия. ОТМА – таково было их условное общее обозначение, составленное по первым буквам личных имен, которым пользовались в царской семье. О великих княжнах известно чрезвычайно мало, так как близко они общались с очень ограниченным кругом лиц, из которых немногие пережили кровавый вихрь революции. Здесь особо интересны воспоминания швейцарца Пьера Жильяра, более десяти лет близко наблюдавшего жизнь царской семьи сначала в качестве учителя старших дочерей царя, а затем – гувернера наследника.

«Старшая, Ольга Николаевна, отличалась быстротой сообразительности и, будучи весьма рассудительной, в то же время проявляла своеволие, большую независимость в обращении и высказывала быстрые и забавные возражения… Она усваивала все чрезвычайно быстро и умела высказывать своеобразное мнение относительно того, что она изучала… Она очень любила читать в часы, свободные от занятий». «Татьяна Николаевна, по натуре более осторожная, очень спокойная, с большой силой воли, но менее открытая и своевольная, чем старшая сестра. Она не отличалась большими способностями, но она вознаграждала этот недостаток своей последовательностью и уравновешенностью характера. Она была очень красива, но не так очаровательна, как Ольга Николаевна… Благодаря своей красоте и качествам, которыми она обладала, Татьяна Николаевна в обществе затмевала свою старшую сестру, которая менее внимательна к своей особе, была не так заметна. Однако эти две сестры нежно любили друг друга».

«Мария Николаевна была красивая девочка, велика для своего возраста, отличалась цветущим здоровьем и обладала чудными серыми глазами. Будучи простою в обращении, отличаясь сердечною добротою, она была одно самодовольствие… Анастасия Николаевна, наоборот, была очень резвая и лукавая. Она живо усваивала смешное, благодаря чему трудно было противостоять ее остротам. Она была слегка бедовым ребенком – недостаток, который исправляется с возрастом. Обладая ленью, очень присущей детям, она имела прекрасное французское произношение и играла небольшие сцены из комедий с истинным талантом… Словом, то, что было самого лучшего у этих четырех сестер и довольно трудно поддавалось описанию, – это их простота, естественность, искренность и безотчетная доброта. Их мать, которую они обожали, была как бы непогрешимой в их глазах».

Девочки рождались крепкими и здоровыми, их образованию и воспитанию Александра Федоровна посвящала много времени. Сама составляла программы занятий, подбирала учителей, обучала манерам, языкам, рукоделию, беседовала на духовные темы. С годами ей приходилось все больше и больше задумываться над будущим дочерей, которым в силу исключительного положения было чрезвычайно трудно устроить семейное счастье. В ноябре 1915 года царица писала мужу: «Жизнь – загадка, будущее скрыто завесой, и, когда я гляжу на нашу взрослую Ольгу, мое сердце наполняется тревогой и волнением; что ее ожидает? Какая будет ее судьба?» О грядущей апокалипсической судьбе своей семьи любящая мать и вообразить не могла…

Почти все первые десять лет супружества радость и счастье Александры Федоровны были неполными. Ее все больше мучило чувство вины перед «дорогим Ники» и перед страной за то, что она не может подарить им наследника. Мы не знаем и теперь никогда уже не узнаем, сколько времени она провела в молитвах, как просила она Всевышнего смилостивиться и послать ей и Николаю сына.

Терпение и настойчивость были вознаграждены. Летом 1904 года в Петергофе, в самый разгар бесславной русско-японской войны и почти через десять лет после замужества, царица родила сына. Александра Федоровна просто блаженствовала, а Николай Александрович каждый день ощущал неизбывную радость, которой давно уж не помнил.

Вскоре родительское счастье было омрачено. Не прошло и шести недель, как стало выясняться ужасное. 8 сентября 1904 года император записал: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины!» Вскоре пригласили лейб-медиков, наложили повязку, через несколько дней кровотечение прекратилось.

Царица первое время была сокрушена, одна мысль не давала покоя: неужели у маленького эта страшная гемофилия, против которой медицина бессильна? Но остается Господь, который, не сомневалась царица, подарив им сына, и дальше не оставит милостью. «Бог никогда нас не забывает», – заметила Александра в письме супругу вскоре после рождения сына. Она не верила в случайность, во всем умела видеть Высший Промысел: «О, Господь поистине добр, послав нам этот солнечный лучик теперь, когда мы так в нем нуждаемся».

Однако, как она знала наверняка из Священного Писания и наставлений Отцов Церкви, благодать эту надо заслужить, для чего надлежит жить по-христиански. Она пыталась реализовать это намерение, и царь разделял настроения жены. Надо было вести образ жизни, угодный Богу, и избегать мирской суеты.

Царская чета свела к минимуму демонстрации роскоши и величия императорского двора. Были прекращены пышные и чрезмерно дорогие царские увеселения (последний раз в истории империи грандиозный костюмированный бал состоялся в начале 1903 года).

Однако целиком самоустраниться от традиций и представительских обязанностей императрица, конечно же, не могла. Она вынуждена была присутствовать на парадных мероприятиях даже тогда, когда сердце разрывалось от горя, встречаться постоянно с какими-то людьми, когда душевных сил для общения почти не было, когда все помыслы устремлялись туда, где лежал ее тяжелобольной ребенок.

Когда же цесаревич не болел, то сердце матери переполняло блаженство. Она вообще придерживалась английского метода воспитания детей, уверенная, что маленьких нельзя баловать, что надо сочетать любовь и строгость. В отношении сына это у нее плохо получалось. Чувства брали верх над педагогическими принципами.

Англичанин Сидней Гиббс, с 1908 года учитель английского языка царских дочерей, а потом гувернер цесаревича, вспоминал об Алексее Николаевиче: «Он был веселого нрава, резвый мальчик. Он очень любил животных и имел доброе сердце. На Него можно было действовать, действуя главным образом на Его сердце.

Требования мало на Него действовали. Он подчинялся только Императору. Он был умный мальчик, но не особенно любил книги. Мать любила Его безумно. Она старалась быть с Ним строгой, но не могла, и Он большую часть своих желаний проводил через Мать. Неприятные вещи Он переносил молча, без ропота».

После рождения сына Алексея на свои представительские обязанности императрица стала смотреть как на акт самопожертвования и искренне возмущалась, когда другие начинали жаловаться ей на свою тяжелую участь. По ее мнению, груз ноши самодержцев ни с чем не мог сравниться. Вращение в фальшивой и чванливой придворной среде и бесконечные встречи с докучливыми родственниками ей никогда не доставляли удовольствия, но с этим тоже приходилось мириться.

О том, что цесаревич, очевидно, унаследовал страшную гемофилию, родители никому не говорили. Все держалось в строжайшем секрете, и даже близкие родственники начали о том догадываться лишь по прошествии значительного времени. Никаких официальных сообщений и даже семейных уведомлений не делалось.

Желание Александры Федоровны изолировать себя и детей от любопытных взоров лишь подогревало интерес в свете, и чем меньше было достоверных сведений о жизни царей, тем больше появлялось домыслов и предположений. При такой нелюбви, которую вызывала императрица, они не могли быть благоприятными.

Злоязычный и беспощадный аристократический мир скорее бы простил ей адюльтер, чем пренебрежение к себе. Он платил ей фабрикацией слухов и сплетен, к чему постепенно подключились и либеральные круги, где критические суждения, а потом и осуждения Романовых, и в первую очередь Александры Федоровны, сделались как бы «хорошим тоном». Развитию этого своего рода промысла способствовали два обстоятельства: замкнутость жизни – венценосцев и безнаказанность клеветников.

Природа самодержавия не позволяла воспрепятствовать распространению домыслов. В печати о жизни семьи практически ничего не публиковалось, кроме официальных известий о царских поездках, приемах и присутствиях. Сделать же свой дом доступным для обозрения алчной до сенсаций толпы ни Николай II, ни Александра Федоровна никогда бы не смогли: для них это было бы кощунством. Но и опуститься до публичного опровержения слухов также не имели возможности. И все оставалось годами неизменным: одни распускали сплетни, которые, не встречая никакого противодействия, охватывали все более широкие общественные круги, а другие старались делать вид, что они выше этого, и еще тщательнее изолировались от все более враждебного мира.

Царица оказалась перед жестоким выбором: добиться расположения в обществе или отстоять жизнь ребенка любыми средствами. Компромисс недостижим. Медицина была бессильна, а женских сил на придворно-светские обязанности оставалось все меньше и меньше. Свой святой долг Александра Федоровна видела в преодолении безысходных обстоятельств. За это она готова была платить любую цену.

И когда перед кроваткой больного наследника появился странный человек из Сибири, молитва которого вдохнула жизнь в угасающее тельце (первый раз такое случилось в конце 1907 года), то выбор был сделан без колебаний. Она собственными глазами увидела благорасположение Небес, воочию узрела руку Провидения. В конечном итоге Александра Федоровна победила: она добилась, что ее «солнечный луч», ненаглядный Алексей, несколько раз возвращался к ним с того света. Одержав удивительную мистическую победу над неодолимым вызовом судьбы как мать, Александра Федоровна проиграла по всем статьям как императрица.

Друзья царского дома

С 1907 года началась история систематического общения Григория Распутина с царем, царицей и их детьми. В конце того года он впервые молитвой облегчил страдания трехлетнего цесаревича Алексея, и именно с этого момента царица признала в нем не просто народного толкователя христианских заветов, но и спасителя ее сына. Она ему была благодарна, и с каждым новым случаем явления Распутиным земного чуда ее признательность лишь увеличивалась, и в конце концов она окончательно убедилась, что Григорий – «человек Божий». Александра Федоровна называла его «Другом» и это слово всегда писала с большой буквы, как Бог, Царь, Отец, Мать, Провидение…

Последние десять лет существования монархии венценосцы встречались с Распутиным регулярно, и это общение приносило им душевный покой, умиротворение, тихую радость от ощущения благости Света Небесного. Малограмотный крестьянин из Сибири рассказывал, пояснял, наставлял, и хотя его речь была далека от литературного совершенства, но то, о чем он говорил – о любви, смирении, вере и надежде, было так желанно этим людям, так им необходимо.

Вскоре в этих вечерних посиделках-собеседованиях стали принимать участие и царские дети: сначала старшие (Ольга и Татьяна), а затем и все остальные. Царь и царица принимали Распутина и в своих покоях, правда, такие встречи бывали довольно редкими и проходили они под покровом тайны. Затем, после серии скандальных сплетен, и совсем прекратились.

Очень скоро «друг Григорий» стал своим и для детей Николая и Александры, воспитанных в духе глубокой религиозности, беспредельно уважавших и ценивших все то, что было дорого родителям. 25 июня 1909 года старшая дочь, Ольга Николаевна, писала отцу из Петергофа: «Мой милый дорогой Папа. Сегодня чудесная погода, очень тепло. Маленькие (Анастасия и Алексей, – А. Б.) бегают босиком. Сегодня вечером у нас будет Григорий. Мы все так чудесно радуемся его еще раз увидеть».

Распутин толковал сложные истины и церковные догматы неожиданно просто и убедительно. Эта простота, доходчивость, красочность объяснений довольно абстрактных категорий и символов поражала многих, и далеко не только «истерических столичных дам», как о том нередко пишут. Среди прочих в числе симпатизантов Распутина находились и блестяще образованные церковные иерархи (архимандрит Феофан), и выдающиеся проповедники, чья искренняя приверженность делу православия стала еще при их жизни легендарной (протоиерей Иоанн Кронштадтский).

Здесь, естественно, может возникнуть вопрос: что же, царю не с кем было больше о Боге и богоугодной жизни и поговорить, кроме как с «этим Гришкой»? Было с кем. Существовали духовники, имелись в империи и прекрасно образованные, «высоколобые» богословы, от общения с которыми ни царь, ни царица не уклонялись.

Царским духовником много лет состоял один из самых выдающихся русских богословов и проповедников второй половины XIX века, ректор Петербургской духовной академии Иоанн Леонтьевич Янышев. Именно он начал обучать принцессу Алису Гессенскую нормам православия, а затем стал для Николая II и Александры Федоровны непререкаемым духовным авторитетом. Несколько лет роль духовника царя и царицы исполнял другой широко образованный пастырь, с 1909 года ректор Петербургской духовной академии, отец Феофан.

Однако теологическая образованность сама по себе не делает носителя сакрального знания умелым и притягательным собеседником. Как хорошо знал с детства царь и как с молодых лет усвоила царица, носителем слова Божия может быть лишь избранный Всевышним, кому Он посылает сей исключительный дар, о котором можно судить лишь по наличию чудодейственных способностей. Распутин такими способностями обладал.

Позволим сделать небольшое отступление и остановиться на этом моменте особо. Вопрос о том, «обладал» или «не обладал» Распутин некими сверхъестественными способностями, занимал умы еще при его жизни. Поклонники «старца Григория» в провидческих и лекарских талантах своего кумира не сомневались и при личном общении в том не раз убеждались. Большинство же других, к данному кружку не принадлежавших и в лучшем случае лишь где-то сумевших лицезреть этого сибирского мужика, ни в какие неземные «дарования» не верили. Не верили в них многие придворные, и, конечно же, их отрицала медицинская корпорация, известные представители которой «пользовали» членов императорской семьи. Тогда наличие сих дарований заслуженно могло вызывать сомнения. Надежных материалов и объективных свидетельств в обращении не имелось.

Позже они стали появляться. Лишенный всяких мистических настроений следователь ЧСК В. М. Руднев, изучая подробно данный феномен, признал, что «Распутин несомненно обладал в сильной степени какой-то непонятной внутренней силой в смысле воздействия на чужую психику, представлявшей род гипноза. Так, между прочим, мной был установлен несомненный факт излечения им припадков пляски св. Витта у сына близкого знакомого Распутина – Симановича, студента Коммерческого института, причем все явления этой болезни исчезли навсегда после двух сеансов, когда Распутин усыплял бального». Наличие «непонятных способностей» признавали и другие скептики – те, кому приходилось подробно разбираться в распутинской истории. Факт наличия удивительных дарований можно считать исторически установленным.

Несмотря на это, уже в наши дни появляются вдруг утверждения, что ничего подобного на самом деле не существовало, что все разговоры об этом – лишь специально распространявшиеся слухи. «Срыватель покровов с тайн истории» Радзинский категоричен и беспощаден, для него – «это миф». Согласно его утверждению, «большевики намеренно распространяли слухи о сверхъестественных способностях Распутина», чтобы «дискредитировать его и находившихся у него в рабстве Романовых».

Не будем тратить время и документально опровергать абсурд – ни высказывания о характере большевистских инсинуаций (они утверждали прямо противоположное), ни тезис о «рабстве Романовых», который просто идентичен выводам коммунистических пропагандистов. Исходя из умозаключений «специалиста по тайнам», сформулируем неожиданный, но в данном контексте логичный вопрос: не была ли сама Александра Федоровна агенткой большевиков? Если принять на веру озвученное выше, то в головах впечатлительных авторов может родиться желание срочно разгадать эту новую «тайну». Ведь самой главной и самой именитой «пропагандисткой» распутинских дарований была именно она. Однако вернемся в то давнее время, когда о существовании большевиков и об их тайных и явных агентах и пропагандистах знали лишь единицы.

Имя же Распутина редко кто не слышал. Громкая, скандальная слава сибирского мужика, обретавшегося в царских чертогах, пугала и расстраивала тех, кто к законным обитателям этих чертогов имел нелукавую симпатию. Некоторые хотели «выяснить истину», «поговорить по душам», чтобы понять первопричину необычной дружбы между венценосцами – людьми по-европейски образованными, светскими – и каким-то темным крестьянином. Звучавшие ответы мало кого удовлетворяли, хотя, по сути дела, при всей их немногословности являлись абсолютно правдивыми.

В начале 1912 года на вопрос сестры царя великой княгини Ольги Александровны, как Аликс может верить какому-то мужику, царица без обиняков заявила: «Как же я могу не верить в него, когда я вижу, что маленькому всегда лучше, как только он около него или за него молится». Такой очевидный признак избранничества перечеркивал все нелицеприятные характеристики, неоднократно долетавшие (родственники и иные придворные очень в этом деле старались) до ушей матери-царицы, все помыслы которой были направлены лишь на избавление больного сына от недуга. Да и вообще, какая мать не стала бы преклоняться перед человеком, не раз спасавшим ее чадо? В данном случае беда состояла в том, что матерью являлась коронованная персона, которой всегда предъявляли особый счет.

Отношения между царицей и Распутиным цементировались только тем, что по пятам за престолонаследником ходила смерть. Уже после падения монархии, давая показания следователю Чрезвычайной комиссии Временного правительства, архиепископ Феофан, которого многие считали «жертвой распутинских интриг», со всей определенностью заявил: «У меня никогда не было и нет никаких сомнений относительно нравственной чистоты и безукоризненности этих отношений. Я официально об этом заявляю, как бывший духовник государыни. Все отношения у нее сложились и поддерживались исключительно только тем, что Григорий Ефимович буквально спасал от смерти своими молитвами жизнь горячо любимого сына, наследника Цесаревича, в то время как современная научная медицина была бессильна помочь. И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех, кто ее распространяет, но отнюдь не об Александре Федоровне». Владыка, в отличие от многих других носителей «правды о Распутине и царице», был человеком прекрасно осведомленным. На протяжении нескольких лет он был вхож в семью самодержца, исповедовал членов ее и мог судить обо всем не с чужих слов, а по собственным наблюдениям.

Сестра царя великая княгиня Ольга Александровна и через многие годы помнила во всех деталях свои впечатления от того дня, когда она впервые в царском дворце увидела Распутина. Это воспоминание особо ценно потому, что княгиня никогда не принадлежала к сторонникам этого человека.

«Когда я его увидела, то почувствовала, что от него исходят мягкость и доброта. Все дети, казалось, его любили. Они чувствовали себя с ним совершенно свободно. Я помню, как они смеялись, когда маленький Алексей, изображая кролика, прыгал взад и вперед по комнате. А потом Распутин вдруг схватил его за руку и повел в спальню. Мы трое пошли следом. Наступила такая тишина, как будто мы оказались в церкви. В спальне Алексея лампы не горели; свет исходил только от лампад, горевших перед несколькими красивыми иконами. Ребенок стоял очень тихо рядом с этим великаном, склонившим голову. Я поняла, что он молится. Это производило сильное впечатление. Я поняла также, что мой маленький племянник тоже молится. Я не могу этого описать, но я почувствовала в тот момент величайшую искренность этого человека. Я понимала, что и Ники, и Аликс надеялись, что в конце концов я полюблю Распутина. На меня, конечно, произвела впечатление сцена в детской, и я признавала искренность этого человека. Но, к сожалению, я никогда не могла заставить себя его полюбить».

Никакого «расписания» встреч Распутина и царской семьи не существовало. Иногда они случались через день-два, но такое происходило редко, лишь тогда, когда к этому побуждало состояние здоровья цесаревича. Если подобной чрезвычайной необходимости не возникало, то между встречами могло пройти несколько месяцев. К тому же Распутин много времени проводил или у себя на родине, или в паломничестве, что тоже исключало общение. Лишь в 1914 году у него появилась собственная квартира в Петербурге (Петрограде), где он проживал со своими домочадцами подолгу и находился на близком расстоянии от своих венценосных почитателей.

В дневнике Николая II, который является, по сути дела, кратким описанием ежедневного времяпрепровождения (эмоциональных всплесков там чрезвычайно мало, а политические оценки отсутствуют вообще), встречи и беседы с Распутиным непременно фиксируются. «Вечером виделись с Григорием у Ани В. и разговаривали около двух часов» (10 мая 1908 года). «После обеда поехали кататься и заехали к Ане В., где виделись с Григорием и долго с ними разговаривали» (23 мая 1908 года). «Поехали к Ане В., где видели Григория. Зажгли вместе ее елку. Было очень хорошо – вернулись в 12.15» (27 декабря 1908 года).

Нередко рядом с записью о встрече с Распутиным фигурирует имя Ани В. или просто Ани. Имеется __ в виду Анна Александровна Вырубова, тот самый «пузырь от сдобного теста», о котором так уничижительно высказался Сергей Витте в своих «Воспоминаниях». Не менее оскорбительно о ней отзывались тогда и потом некоторые другие современники и многочисленные сочинители: «устрица», «интриганка», «марионетка Распутина», «религиозная фанатичка», «опора темных сил» и т. д.

Иные шли и того дальше, называли «Мессалиной», «любовницей Распутина», даже «любовницей императора» и, как уже упоминалось, «возлюбленной царицы». Чтобы сразу же снять все обвинения в разврате, отметим один важный факт, который до сих пор нередко игнорируется. В мае 1917 года, находясь под арестом в Петропавловской крепости, изнемогая от оскорблений караула («подстилка Распутина») и двусмысленных намеков следователей, несчастная потребовала проведения медицинского освидетельствования, которое однозначно установило, что Вырубова – девственница.

Вырубова, вернувшая себе после революции девичью фамилию Танеева, несомненно, была самым близким человеком к царской семье, можно даже сказать, стала неформальным ее членом.

Помимо Распутина и Вырубовой царь и царица охотно общались и с иными лицами, которых числили в своих друзьях. Не все из них таковыми оставались: кто-то умирал (генерал А. А. Орлов и фрейлина С. И. Орбелиани), кто-то по собственной воле отстранялся, не чувствуя к себе расположения (сестра царицы великая княгиня Елизавета Федоровна), от кого-то венценосцы отдалялись сами (великие княгини Милица и Анастасия Николаевны).

Некоторые готовы были лишь по сердечной привязанности пойти вместе со своими коронованными друзьями до конца. Наиболее показательный пример – госпожа Ден, ставшая особенно близкой царской семье в годы мировой войны. Александра Федоровна с Юлией Александровной фон Ден (Лили) часто и охотно общалась. Худая, высокая, спокойная и рассудительная жена капитана первого ранга гвардейского экипажа Карла Акимовича Дена, Лили видела в царице наставницу и покровительницу, что та с удовольствием принимала. Она советовалась с «порфироносной» приятельницей по всем житейским вопросам, регулярно приносила ей из Петрограда (в отличие от большинства из ближнего окружения императрицы, Лили жила там, а не в Царском) множество столичных сплетен и слухов, обсуждала поведение известных деятелей из политического и светского миров.

Во время Февральского переворота, когда царица с больными детьми оказалась брошенной на произвол судьбы в Александровском дворце Царского Села, Лили Ден, без колебаний оставив в столице больного сына, находилась рядом с императрицей, став фактически заложницей непредсказуемых обстоятельств. Она не могла покинуть поверженную, несчастную царицу, женщину, мать, подругу, и рассталась с ней не по своей воле. Во время набега революционной ватаги под руководством Керенского Ден была арестована, как «опасная реакционерка», и препровождена под конвоем в Петроград.

Последние годы монархии другом семьи являлся и морской офицер, а затем командир императорской яхты «Штандарт», капитан первого ранга и флигель-адъютант (с 1912 года) Николай Павлович Саблин. Царь и царица его искренне любили и ценили, хотя держался он рядом с ними достаточно независимо. Человек он был спокойный, уравновешенный, и царская чета охотно и часто с ним общалась, тем более что Николай Павлович никогда не затрагивал острых политических вопросов и не разговаривал на неприятные темы. В январе 1916 года, имея в виду Саблина, царица заметила в письме супругу: «У нас так мало истинных друзей, а из них он – самый близкий».

Как обычно, близость безродного офицера к царской семье многих удивляла; эти отношения вызывали различные пересуды. Однако никакой тайной подоплеки здесь не существовало. Дело в том, что Николай и Александра видели в нем простого и верного человека, а именно таких людей они искали и особенно ценили в последние годы. Сам Н. П. Саблин, человек весьма небогатый, никогда не имел и не искал никаких преимуществ и выгод от своего «высочайшего знакомства». Однако сердечная привязанность в данном случае не выдержала испытаний: с началом революции Саблин никак не засвидетельствовал своей преданности развенчанным повелителям.

Самой же близкой подругой царицы, ее своего рода вторым «я», около десяти лет была малоприметная и тихая Анна Александровна Танеева, занявшая в жизни императорской семьи исключительное место. От Ани у венценосной четы не было никаких семейных секретов. Та же, в свою очередь, искренне блюла это доверие и платила своим высокопоставленным друзьям бескорыстной преданностью, доходившей до самозабвения. Александра Федоровна и Аня Танеева были единомышленницами: их душевные устремления и нравственные представления почти целиком совпадали, хотя по своей природе, по психологическому и эмоциональному складу эти женщины были очень несхожи.