Текст книги "Распутин. Анатомия мифа"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

История с «обольщением» приведена не только для того, чтобы читатель понял, насколько фальшиво сочинение Илиодора, но в первую очередь для того, чтобы в очередной раз охарактеризовать настроение умов в предреволюционной России. Многие люди готовы были принимать на веру любую чушь и пошлость, если они чернили власть и ее представителей. Это прекрасно понимали сочинители и распространители бредней, вышедших под именем Илиодора. Пасквиль бил не по Распутину; первая мишень совсем другая – царь и царица. Поэтому главная цель книги – опорочить венценосцев.

Александра Федоровна – основной объект шельмования. Остановимся на уже упомянутом чрезвычайно важном в данном случае сюжете: на отношениях между царицей и Распутиным, которые автор описывает, ссылаясь на рассказы «Гришки Окаянного». Еще раз подчеркнем, что в отношениях между Александрой Федоровной и Распутиным никогда не было никаких «поцелуев», «объятий», «посещений царских спален» и тому подобных эпизодов, рисующих последнюю императрицу какой-то бесстыжей эротоманкой.

Теперь рассмотрим вкратце сцену «поднятия тяжести», которую живописует Илиодор: «…я ее ношу по спальне на руках». Даже если не иметь понятия о реальном положении вещей, не быть знакомым с истинным характером отношений между указанными лицами, а лишь посмотреть на их фотографии, то сразу же станет ясно, что довольно тщедушный мужичок (Распутин) просто физически был не в состоянии не только часами (!) носить на руках столь крупную женщину, как Александра Федоровна, но вряд ли вообще мог приподнять ее. Но это, так сказать, попутные замечания.

Перейдем же к самим письмам. Важно подчеркнуть, что аутентичность приводимых в книге Илио-дора романовских посланий, и в первую очередь письма императрицы, не установлена, хотя эти тексты часто цитируют для иллюстрации пресловутого тезиса об интимных отношениях между Александрой Федоровной и сибирским крестьянином. Сам же текст воспроизводится в различных вариациях, что невольно поднимает вопрос: имеется ли в наличии подлинник?

Существует утверждение, что якобы письмо (письма) царицы Распутину было в свое время куплено (у кого – не ясно) неким иностранцем, который вывез его (их) из России. Если так, то мы имеем дело с уникальным случаем почти что векового утаивания ценного и в историческом, и в материальном отношении документа. При огромном количестве обращающихся на Западе русских раритетов, при бесконечной продаже и перепродаже царских мемориальных предметов и документов нигде и никогда не фигурировали послания последней царицы Распутину. Нет сомнения, что при невероятной «раскрученности» этого сюжета цена подобного документа оказалась бы баснословной. Но нет, никто не искушается, и следов того «иностранца» так найти никому и не удалось.

Здесь возникает уместный вопрос о том, писала ли Александра Федоровна «Другу» вообще? Ее конфидентка Вырубова однажды на допросе в ЧСК логично заметила: «Что же писать письма, он их не читал, давал посторонним, это не особенно приятно». Царица, конечно же, прекрасно знала, что Распутин был безграмотный и что для ознакомления с любым письменным текстом ему приходилось привлекать каких-то людей. Учитывая ее щепетильность, трудно предположить, что она могла посылать подобные письма-исповеди. К моменту издания сочинения Илиодора подлинников писем в распоряжении публикаторов не было, и, по заявлению автора, они были переданы министру внутренних дел А. А. Макарову еще в 1912 году, а тот якобы вручил письма царю. Каким же образом они попали в руки к Илиодору?

Сам повествователь утверждает, что, когда он находился в гостях у Григория в Покровском, тот поделился с ним сокровенным богатством. «Распутин взял ключ и отпер им большой сундук. Из сундука он вынул целый узелок с чем-то. Развязал. Там были письма: «Это все письма ко мне царицы, девочек ихних, великих княжон и князей». Итак, если верить сказителю, то у Распутина был целый «узелок» посланий царицы и ее детей. Илиодор был просто очарован этим зрелищем, стал просить «на память несколько писем». Хозяин дома – щедрая душа – не мог отказать и предложил: «Выбирай». И тот взял «письма государыни и великих княжон». Такова версия будущего нью-йоркского мусорщика.

Здесь нужны некоторые хронологические ориентиры, которые в книге «Святой черт» отсутствуют. Илиодор и Распутин впервые увиделись в 1904 году, но близко сошлись в 1908-м, и их отношения продолжались до 1911 года. За это время они не раз встречались и Илиодор действительно даже побывал у Распутина в гостях в Сибири. Прожил там две недели в декабре 1909 года.

Надо полагать, что именно тогда в его руках и оказались те самые письма, которые он приводит в своей книге. В их числе и текст от имени дочери Николая II княжны Ольги: «Тяжело без тебя; не к кому обратиться с горем, а горя-то, горя-то столько! Вот моя мука. Николай меня с ума сводит, все тело трясется, люблю его. Так бы и бросилась на него. Ты мне советовал поосторожней поступать. Но как же поосторожней, когда я сама с собою не могу совладать». Сочинителю (сочинителям) пасквиля мало показалось облить грязью царицу, они даже юных девушек не пожалели. Ведь если принять на веру процитированное излияние, то старшая дочь царя ничем не лучше матери – такая же разнузданная и похотливая. А ведь ей в 1909 году только исполнилось четырнадцать лет!

Как и все остальное в писаниях Илиодора, история с письмами выдумана от начала и до конца. Однако имеются указания, что по крайней мере одно письмо своему другу-утешителю императрица по неосторожности все-таки написала. Факт его существования удостоверила в своих письменных показаниях ЧСК осенью 1917 года Вырубова.

Сам Распутин, давая летом 1914 года показания следователю по поводу Илиодора, заметил: «Был Илиодор у меня годка четыре назад в Покровском, где похитил важное письмо, которое и передал высшим властям». Тут уже речь идет о воровстве, но одного письма, а не многих. Об этом же после революции говорила и дочь Распутина Матрена, которая свидетельствовала: «Вообще же отец в переписке с Царской Семьей не состоял, т. е. Они не писали ему писем. Государыня только однажды прислала отцу в Покровское письмо. Он его показал, по своей простоте, гостившему тогда у нас Илиодору. Илиодор это письмо у отца тогда же украл».

Однако что же это были за тексты и какой из ныне опубликованных вариантов соответствует оригиналу и соответствует ли ему вообще? Иными словами, какова степень исторической адекватности опубликованных писем царицы Распутину? Председатель Государственной думы М. В. Родзянко уже в эмиграции утверждал, что подлинное письмо Александры Федоровны находилось у него и что «ранее оно в извращенном виде ходило по рукам».

Бывший премьер В. Н. Коковцов уверенно называл циркулировавшие послания «апокрифами». Он в своих мемуарах дополнил эту историю некоторыми подробностями. По его словам, в начале 1912 года он встретился с министром внутренних дел А. А. Макаровым, который под большим секретом рассказал главе правительства, что ему удалось изъять у Илиодора письма царицы и ее детей к Распутину. Сих документов оказалось шесть, и все они были предложены на ознакомление премьеру. «Одно сравнительно длинное письмо от Императрицы, совершенно точно воспроизведенное в распространенной Гучковым копии; по одному письму от всех четырех Великих Княжон, вполне безобидного свойства». Самое же короткое было подписано инициалом «А», из чего следовало, что авторство принадлежит наследнику.

После прочтения премьер и шеф МВД занялись решением проблемы: что же делать дальше? В итоге Коковцов убедил министра, что тому надо испросить аудиенцию у императрицы и передать ей письма из рук в руки. Макаров же, согласившись на словах, на деле поступил совсем иначе. Он передал пакет с этими письмами Николаю II. Из рассказа следовало, что монарх, получив это подношение, «побледнел, нервно вынул письма из конверта и, взглянувши на почерк императрицы, сказал: «Да, это не поддельное письмо», а затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно непривычным ему жестом швырнул туда конверт». Когда Макаров сообщил об этом премьеру, тот воскликнул, что теперь министру «отставка обеспечена». Заметим попутно, что отставку Макаров получил лишь в декабре 1912 года.

Рассказ бывшего премьера противоречив и вызывает целый ряд вопросов. Если письма соответствовали тем, которые распространял Гучков, то почему они «апокрифичны»? Но еще более важен другой момент: откуда Коковцов мог знать почерк императрицы, а уж тем более ее дочерей? В то время он мало кому был известен. Писала она лишь родственникам по-английски, реже по-французски или по-немецки.

В этот период царица иногда только составляла записочки-распоряжения по-русски, всего в несколько слов, которые переправляла служащим во дворце. Хотя говорила она по-русски почти без акцента, но на языке своей второй родины писать все еще не решалась. По этой причине не может не вызвать подозрения подлинность ее эмоционального письма Распутину, сочинение которого без посторонней помощи она бы в 1909 году явно не осилила.

Никаких посланий ни Макарову, ни Коковцову она никогда не отправляла. Так что проведенная двумя сановниками «графологическая экспертиза» вызывает серьезные сомнения. Ситуацию не проясняет и ссылка на слова Николая И, якобы признавшего подлинность почерка супруги. Сам Коковцов этого не слышал, ему так эту сцену описал Макаров. Нет никакой гарантии того, что человек, уже один раз обманувший премьера, не передав, как договаривались, письма самой императрице, и в этом случае не слукавил. «Свободное изложение» высказываний монарха был делом вполне обычным.

Так или иначе, но если письма и существовали в действительности, то в начале 1912 года исчезли в ящике царского письменного стола. С тех пор их никто больше не видел. Однако они продолжали циркулировать. Автору настоящей книги известны по крайней мере пять вариантов «послания» Александры Федоровны. Какой из них подлинный и есть ли такой вариант вообще, об этом судить невозможно.

В любом случае никаких документов в распоряжении Илиодора остаться не могло. В январе 1912 года он только что был водворен во Флорищеву пустынь и ни о какой книге еще не помышлял. Так что если у него даже и имелись копии, то в монастыре их тайно сохранить было невозможно. Все вышесказанное дает основание считать воспроизводимый в книге Илиодора текст письма Александры Федоровны исторической мистификацией, ставшей тем не менее одним из «краеугольных камней» всей «распутиниады».

И последний, но самый бесспорный аргумент в пользу того, что между Александрой Федоровной не было и не могло быть никаких даже похожих на интимность отношений с Распутиным, – позиция Николая II. Он был не только образцовым отцом семейства, но и настоящим мужчиной, любящим свою избранницу искренне, всем сердцем. Его цельная, в вопросах любви и веры бескомпромиссная натура никогда бы не приняла ничего, что могло бы уязвить святое сердечное чувство.

Если у кого-то остаются все-таки сомнения насчет добропорядочности царицы, то им стоит лишь пролистать давным-давно опубликованную переписку венценосных супругов, и после этого даже возможная тень подозрения улетучится без следа.

Стенания, страдания
и «битва с дьяволом»

Слухи о необычной роли Распутина плодили не только недовольство. С 1912 года борьба с «распутинской кликой» начала приобретать характер общественной добродетели. В нее включились не только завсегдатаи столичных аристократических салонов, но и государственные деятели, разные по социальному положению, политическим и карьерным целям люди. Сражение «с темными силами» всем им принесло популярность, сделало героями своего времени.

В этом ряду «рыцарей без страха и упрека» видное место принадлежит двум персонам: Александру Ивановичу Гучкову и Михаилу Владимировичу Родзянко. Первый был лидером правоцентристской партии «Союз 17 октября» (октябристы), в 1911–1912 годах возглавлял Государственную думу. Второй же с весны 1911-го являлся председателем III Думы, а с 1912 года и последней – IV Государственной думы.

Усилия этих лиц очень способствовали «разогреву» распутинской темы в обществе, а их заявления и признания затвердили в памяти потомков некоторые «незыблемые» эпизоды всей «распутиниады». На примере упомянутых борцов с «засильем темных сил» становится яснее, в какой стадии болезненного психоза находилось русское так называемое образованное общество. Считая себя монархистами, они своими измышлениями дискредитировали монарха, раскачивали общественные устои, а следовательно, способствовали разрушению монархии.

Так уж получилось, что в русской истории периода заката монархии было мало значительных политических фигур; преобладали близорукие бездарности, безответственные лицемеры, беспринципные карьеристы. Это в большей или меньшей степени касалось всех политических течений и направлений, но в первую очередь того, которое определялось как государственно-монархическое и которое комплектовалось по преимуществу из рядов первого, «благородного», дворянского сословия. Среди тех, кто по своему происхождению, воспитанию, мировоззрению, присяге должен был неколебимо стоять на страже принципов монархии, бескорыстно и нелицемерно служить царю и России, среди этих обласканных властью элементов, порыва служения как раз и не наблюдалось.

Неумолимый процесс эрозии монархизма стал определяющим фактором крушения монархии. Дело заключалось совсем не в том, «хороший» или «плохой» царь занимал трон. В общеисторическом контексте это вопрос вторичный, а для истинного монархиста подобного вопроса вообще не могло существовать. «Супруга цезаря – выше подозрений» – этот римский афоризм очень метко отражает незыблемый нравственный канон. Если же не только «супруга цезаря», но и сам «цезарь» становится объектом критического анализа и даже шельмования в среде монархистов, то дело монархизма обречено. Именно так и произошло в России.

Один из самых стойких правых деятелей, думский депутат Н. Е. Марков, на эмигрантском съезде монархистов в 1921 году справедливо заметил: «Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому, что слишком слабы были ее защитники. Падению монархии предшествовало численное и качественное оскудение монархистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли». Эти «оскудения», «падения» и «расслабления» ярчайшим образом проявились как раз в деятельности указанных лиц, ключевых фигур монархического истеблишмента.

Если царица видела в Распутине носителя «света Истины», то многие другие узрели в нем посланца тьмы, хитрого негодяя, пробравшегося в царские чертоги, подчинившего своей воле венценосную чету и заставившего действовать верховного правителя в соответствии с коварными замыслами погубителей России. Эта схема была логична, стройна, но совершенно беспредметна. Оставался вопрос, который все время муссировался: кто стоял за Распутиным? Ведь, признавая, что этот мужик «темный» и «грязный», надо было объяснить одну исходную вещь: как ему удалось вознестись? Ссылки на его «хитрость» ничего не объясняли. Определенно же ответить никто не мог, все ограничивались намеками и аллегориями. Несмотря на это, как-то само собой возобладало мнение, что Распутин «несомненно ангажирован» врагами России. Называли и революционеров, и еврейских финансовых воротил, а когда в 1914 году началась мировая война, то во весь голос затрубили о германских антрепренерах.

Еще на заре «распутинского бенефиса» опасное для будущего России направление развития этой темы предвидел П. А. Столыпин. Позже сменивший его на посту премьера В. Н. Коковцов в беседе с хозяином влиятельной столичной газеты «Новое время» М. А. Сувориным очень точно предсказал, что «газетные статьи с постоянными упоминаниями имени Распутина и слишком прозрачными намеками только делают рекламу этому человеку, но, что всего хуже, играют в руку всем революционным организациям, расшатывая в корне престиж власти монарха, который держится главным образом обаянием окружающего его ореола, и с уничтожением последнего рухнет и самый принцип власти».

Невольно поражает, почему такую опасность не осознавали другие, те, которые уверяли всех в своем монархизме, но на деле оказавшиеся в одной упряжке с откровенными противниками режима. К этой группе политических слепцов относились и указанные двое «монархистов»: Гучков и Родзянко.

Александр Иванович Гучков происходил из среды старого московского купечества. По окончании историко-филологического факультета Московского университета много лет работал в системе московского городского управления. В период революции 1905 года становится политической фигурой общероссийского масштаба.

Гучкова с ранних пор отличала темпераментность натуры, нетипичная для представителей купеческих семейств. Он сам себя называл «человеком шалым». Причину того некоторые усматривали в особенностях семейного родословия: матерью Александра была француженка.

Купеческий сын еще со студенческих лет интересовался общественными вопросами, а со временем политика стала главным и важнейшим делом жизни. Его любимым историческим персонажем был «покоритель мира» Александр Македонский, он еще в молодости хотел походить на него и мечтал «умереть красиво». Вторым «великим» московский Александр не стал, да и умереть «красиво» не пришлось. Он окончил свои дни старым и беспомощным эмигрантом, на больничной койке, после длительной и изнурительной раковой болезни. Знать свое будущее смертным не дано; не знал его и Александр Гучков. В юные лета воображение рисовало грядущее совсем не таким, какое ему было уготовано в действительности. Он проиграл свою жизнь по всем статьям, слава Богу не дожив до своего последнего вселенского позора: его единственная дочь Вера сделалась агенткой НКВД, стала любимицей кровавого сталинского подручного Н. И. Ежова…

Возглавив в 1906 году партию октябристов, Гучков быстро вошел в число тех, кого ныне принято называть «политической элитой». Он и его партийное объединение несколько лет поддерживали реформаторские усилия Петра Столыпина, что давало повод противникам называть октябристов «клевретами». У лидера партии первое время существовали близкие, можно даже сказать доверительные, отношения с главой правительства. Однако постепенно они сошли на нет. Причины охлаждения в значительной степени вызывались не мировоззренческими разногласиями, а особенностями натуры поводыря октябристов.

Азартный игрок по натуре, он и в политике был сторонником рискованных ходов. Естественно, что никакой ответственный политик, а Столыпин был как раз из их числа, не мог идти путем импульсивных и непродуманных экспериментов. Он и не шел. Александр же Иванович, напротив, все время старался побудить своего высокопоставленного партнера «дать бой», «свести счеты». В конце концов он сам решил «бросить перчатку» власти.

Амбициозный, неуживчивый, темпераментный, легко возбудимый, Тучков не раз попадал в громкие истории. Чего стоили только его дуэльные приключения, гремевшие на всю Россию! До поединков дело доходило шесть раз, хотя вызовов было куда больше. В 1908 году произошел случай вообще из ряда вон выходящий: лидер октябристов вызвал на дуэль главу другой ведущей российской партии – конституционно-демократической (кадеты) – Павла Милюкова. Перспектива подобного выяснения отношений вызвала ужас в среде партийных функционеров, которые сделали все возможное, чтобы не допустить своих лидеров до барьера.

Не довольствуясь малыми дуэльными триумфами, Александр Гучков решил «дать бой» царю и его окружению. Повод был весьма «весомый»: Александр Иванович «не любил» царя. Различные эпизоды политической повседневности убедили его, что «царь не тот». И он начал скандальную кампанию «разоблачения». В этой борьбе Гучкову все средства представлялись допустимыми. Начав с малых выпадов, купеческий сын постепенно превратился в одного из самых непримиримых критиков не только политики Николая II, но и его самого и монаршей семейной жизни, став личным врагом царя и царицы.

В одном из писем супругу Александра Федоровна не сдержала эмоций и воскликнула: «Ах, если б только можно было повесить Гучкова!» Много позже на вопрос одного из своих собеседников-эмигрантов, почему убитая царица так люто его ненавидела, Гучков ответил, что не знает. Теперь уже можно представить объяснение.

У Александры Федоровны было много недоброжелателей и хулителей, но, пожалуй, с особой страстностью она ненавидела лидера октябристов. Это чувство вызывалось не только тем, что Гучков первым публично огласил наличие связи между Распутиным и царской семьей. Существовала еще одна, может быть еще более важная, причина – именно Гучкова считали человеком, который тиражировал апокрифические письма царицы Распутину, письма, которые смертельно оскорбляли уже не только государыню, но и ее женскую честь. На такое, как не сомневалась Александра Федоровна, был способен лишь отъявленный негодяй. Знал эту причину Гучков или нет, неизвестно, но одно можно удостоверить с абсолютной несомненностью: нигде и никогда по поводу своей причастности к тиражированию писем императрицы к «дорогому Григорию» Гучков не проронил ни звука. Этот грязный сюжет затемнял светлый рыцарский образ нашего героя и навсегда «выпал» из его памяти.

«Урожденный текстильщик» полагал, что публичная борьба с «камарильей» и «распутинской шайкой» есть его «долг перед Россией и народом». Об этом своем долге он и поведал всему миру с трибуны Государственной думы в начале 1912 года. Давая показания летом 1917 года приснопамятной ЧСК, экс-председатель и экс-министр не обошел стороной тот давний эпизод, составивший славу его политической карьеры.

«Я внес в Думе запрос о Распутине, о деятельности темных сил, после чего мне один из министров передавал, как высочайше заявлено ему было, что «Гучкова мало повесить». Я тогда на это ответил, что моя жизнь принадлежит моему государю, но моя совесть ему не принадлежит и что я буду продолжать бороться».

Какая патетика, какое самообладание, какое самопожертвование! Однако на деле все обстояло совершенно иначе. Никакого публичного «высочайшего заявления» наподобие процитированного не только не было, но и не могло быть. Никогда ничего похожего из уст монарха не звучало.

Когда Гучков делал свои лживые признания ЧСК, на дворе было «время бурной истории» – революция, следовало предъявить народу свои революционные заслуги, вот их Гучков и сочинял. Причем этому «монархисту» показалось недостаточным ограничиться лишь упомянутым клеветническим пассажем.

В своем шельмовании поверженного и арестованного царя он пошел значительно дальше, высказав твердую уверенность, что убийство Петра Столыпина отвечало видам «реакционных сил», которые сначала «отстранили его от влияния на ход государственных дел», а затем «устранили его и физически». Хотя имя самого императора в этой связи ни разу Гучковым не произносилось, но кто же тогда не знал, что «главой реакции» был именно он?

Этот тезис очень пришелся ко двору в советские времена. Десятилетиями «знатоки истории» упражнялись в спекуляциях по этому поводу и уже открыто писали, что убийство премьера «отвечало желаниям Николая II». Естественно, никаких документов по этому поводу добыто не было, да они и не требовались. Инспиратор же легенды – а подобные намеки он начал делать уже вскоре после убийства Столыпина в сентябре 1911 года – тоже никаких доказательств так и не привел.

…Прошли многие годы, канули в Лету и Временное правительство, и ЧСК. В стране, над которой некогда реял двуглавый орел, давно уже развевалось красное знамя. Гучков же коротал свои безрадостные эмигрантские дни в Париже, симулируя общественную деятельность. Из этого почти ничего путного не получалось, но старый дуэлянт не сдавался. Многие его современники из числа бывших «звезд первой величины» на небосклоне российской политики писали мемуары, выступали со статьями и лекциями по поводу дней давно ушедших.

Гучков не выступал и мемуаров не писал. Это был редкий случай в кругу политиков, уцелевших в стихии революционного смерча. Прожив более полутора десятков лет в эмиграции, он так и не удостоил потомков своими поздними откровениями. Однако книга его воспоминаний существует. Не очередной фальш-продукт, а действительные признания человека, оставившего отпечаток в русской истории первых двух десятилетий XX века. В данном случае нет возможности, да и надобности восстанавливать систему оценок и представлений, которые почти на краю могилы исповедовал человек, некогда принимавший отречение Николая II. Остановимся лишь на некоторых важных моментах, касающихся напрямую распутинской истории.

Предварительно поясним упомянутую странную на первый взгляд историю с мемуарами, которые автор не писал. Это действительно так. Воспоминания Гучкова были составлены из стенограмм его бесед в Париже в 1932 году с Н. А. Базили, заведовавшим в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве дипломатической службой. В эмиграции бывший дипломат вознамерился написать воспоминания и с этой целью стал опрашивать некоторых соотечественников по поводу различных эпизодов бурной истории России последних лет монархии. Так начались его встречи с Гучковым, который Базили давно знал. Эти беседы стенографировались и позже были опубликованы в виде отдельной книги.

Собеседники не прошли мимо распутинской темы. Гучков подробно рассказал, как он столкнулся с «темными влияниями», персонифицируемыми личностью Распутина. Оказалось, что ненавистнику «грязного Гришки» глаза на его истинный облик открыл управляющий землеустройством и земледелием, а затем министр земледелия А. В. Кривошеин. Хотя тот Распутина никогда не видел, но был уверен, что именно он-то все вершит.

Гучков почему-то сразу в это поверил и решил «начать битву». Он имел беседы по поводу скандальной личности и с другими должностными лицами. Министр внутренних дел в 1911–1912 годах А. А. Макаров на вопрос о Распутине ответил: «Но это чисто личные, семейные вопросы мистики царской семьи. Я вмешательства Распутина в государственную жизнь не чувствую». Процитировав убитого министра, «рыцарь справедливости» счел необходимым заметить, что «ирония этой беседы заключалась в том, что Макаров должен был уйти по интригам Распутина». Это очередная ложь. Гучков должен был знать правду, которую можно было почерпнуть из множества опубликованных к тому времени документов.

Но правда не требовалась. Она перечеркивала весь смысл, сводила на нет всю «историческую монументальность» той «великой борьбы с темными силами», которую так одержимо вел Гучков.

Сам Гучков с Распутиным не встречался и предложение баронессы Варвары Икскуль фон Гильденбанд устроить такое свидание отверг с негодованием. Он не желал себя компрометировать, но в то же время «хотел иметь объективную оценку, что это за явление». Где можно было получить подобную «оценку»? Ну конечно же у «знатоков».

С этой целью Гучков обратился к уже упоминавшемуся известному специалисту по сектантству В. Д. Бонч-Бруевичу и попросил того дать свое заключение. В изложении Гучкова оно выглядело следующим образом: «Через несколько недель Бонч-Бруевич мне пишет, что ему все ясно. Конечно, его (Распутина. – А. Б.) нельзя зачислить в какую-нибудь определенную секту, он одиночка, но у него есть родство с хлыстовщиной, духоборством». Далее эксперт якобы пришел к выводу, что «это не только проходимец, который надел на себя маску сектантства, а сектант, в котором было известное проходимство».

Подобные бессвязные тексты оглашал один из самых известных политиков, который во имя своего исторического самооправдания вынужден был беспардонно лицемерить. В действительности Бонч-Бруевич ничего подобного не писал. Он сделал совершенно иное заключение, которое и опубликовал в столичном журнале «Современник» весной 1912 года в статье «Како веруеши?». Там он признавал, что «Г. Е. Распутин-Новых является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом». Это мнение специалиста Гучков не услышал; ему были нужны не истинные знания, а козырные карты в борьбе с властью. Натура Гучкова не могла существовать без популярности, которую ему только и приносили скандалы. И Распутин стал поводом для одного из самых громких.

Именно лидер октябристов начал публичную кампанию по «разоблачению темных влияний». 25 января 1912 года за его подписью от имени октябристской фракции был сделан запрос правительству о Распутине. Поводом к нему послужило изданное накануне распоряжение московских властей о приостановке на семь дней выпуска газеты «Голос Москвы» за напечатание резкой статьи, где Распутин был назван «растлителем», «обманщиком», «хлыстом», «эротоманом» и «шарлатаном». Газета издавалась братьями Гучковыми, и это заставляет предположить, что акция была хорошо продумана.

Сама же статья принадлежала перу М. А. Новоселова, который был известен в Москве как толстовец, публиковавший материалы по вопросам религиозной жизни. Он в этот период сочинял разоблачительную книжечку о Распутине под красноречивым названием «Григорий Распутин и мистическое распутство», выдержки из которой и стали основой упомянутой статьи. Еще раньше он поместил в московской либеральной газете «Русские ведомости» две статьи, где в разухабистом тоне беспощадно клеймил Распутина как «сектанта». Самое интересное здесь состоит не в том, что Новоселов никогда с Распутиным даже не встречался, а в том, что этот эпигон антицерковных воззрений Льва Толстого обличал кого-то в отходе от Православной Церкви!

Александр Гучков воспользовался случаем с запрещением газеты и решил раздуть скандал. Он выступил в Думе с речью, полной гневных обличений и прозрачных намеков. Так как речи думцев цензуре не подлежали, то в считанные часы «монолог Зевса» стал достоянием широкой публики, принеся ему столь желанную популярность. В своей парижской беседе с Базили Гучков не обошел этот «незабываемый эпизод» своей политической карьеры: «Я произнес очень сдержанную речь, только говорил о том, что власть не свободна, что есть какие-то влияния… имя Распутина упомянуто не было, но ясно было».

Действительно, «ясно было» многое, в том числе и неуклюжие ухищрения Гучкова переиначить ход и суть событий. Он, очевидно, надеялся на короткую память своего собеседника. Приведем же часть его исторической речи по думской стенограмме: «Какими путями достиг этот человек этой центральной позиции, захватив такое влияние, под которым склоняются внешние носители государственной и церковной власти. Вдумайтесь только: кто же хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собой и смену направлений, и смену лиц, падение одних, возвышение других?.. Но Григорий Распутин не одинок: разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары?» Эта эмоциональная и эффектная тирада прогремела на всю Россию. Вполне очевидно, что никакой сдержанности тут нет и в помине. Распутин в этом монологе предстает чуть ли не полновластным хозяином страны.