Текст книги "Казнь за разглашение"

Автор книги: Александр Андрюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

23

На другое утро, не успел Леонид переступить порог редакции, как ему навстречу метнулась секретарша Оля.

– Вам звонили из милиции, – обрадованно сообщила она. – Просили позвонить вот по этому номеру.

Берестов взял из её рук листок и прочел: «Срочно позвонить полковнику Григорьеву». Он вопросительно взглянул на Олю. Глаза секретарши излучали радостный блеск, выражавший: «Я так и знала, что кончится именно этим!»

– Кто этот полковник? – поинтересовался Берестов.

Оля вместо ответа ехидно развела руками. Берестов с минуту вглядывался в её голубые, вечно смеющиеся глаза и вдруг хлопнул себя по лбу.

– Вспомнил!

Да это же начальник ОВД «Полежаевское»! Неделю назад он звонил его секретарше с просьбой записать на прием. Очень вовремя! Как раз назрели вопросы.

Берестов поспешил к телефону, а Оля крикнула вслед:

– Вам Ашот Арестокесович запретил заниматься убийством!

– Занимайся своим делом! – буркнул через плечо Берестов и набрал номер.

Трубку взял сам полковник Григорьев.

– Что же вы, позвонили и пропали?

– Извините, закрутился. Я хотел задать вам несколько вопросов относительно дела шестилетней давности.

– Задавайте.

– Эта касается убийства Алексея Климентьева.

Полковник задумался:

– Честно говоря, не помню. Расследованием убийств занимается прокуратура. Мы выезжаем на место преступления и ведем оперативную работу по розыску преступника.

– Дело в том, что по этому убийству не было возбуждено уголовного дела. Дело даже не было передано в прокуратуру.

На том конце провода возникла недоуменная пауза. Затем раздался скрежет, похожий на скрип открываемой двери, и голос коротко произнес:

– Почему?

– Вот это я и пытаюсь выяснить! – обрадованно воскликнул Берестов. – И не я один. Мать убитого, Зинаида Петровна Климентьева, шестой год добивается возбуждения уголовного дела по факту убийства сына, и все безрезультатно.

– Теперь я понял, о чем идет речь, – произнес полковник. – Она ко мне приходила. Ну да! Теперь окончательно вспомнил! Был у меня с ней разговор. Но сразу вас разочарую: никакого убийства не было. Ее сын умер от сердечного приступа.

– Однако есть много фактов, доказывающих противоположное. Например, жильцы дома категорически не верят в то, что смерть их соседа наступила от сердечной недостаточности. Даже сама следственная группа, прибывшая по вызову, была уверена, что это убийство.

– Кто, например? – спросил полковник.

– Я не знаю кто. Я поэтому к вам и обращаюсь, чтобы вы помогли мне разыскать выезжавших в ту ночь оперативников.

Третья пауза воцарилась на том конце провода. Она была настолько длинной, что Берестов подумал: «А не перезвонить ли?» Но полковник все-таки подал голос:

– Подъезжайте! Я приглашу следственную группу.

Берестов просто ошалел от такой удачи. Он издал победный возглас на манер гурона и принялся заталкивать в диктофон свежие батарейки. Затем, отбив ногами «Макарену», крикнул секретарше: «На летучку не иду! У меня интервью!» И выбежал из редакции вон. Полчаса спустя он уже сидел в кабинете полковника милиции Виктора Григорьева.

Начальнику УОВД было около пятидесяти. Сухощав, собран, проницателен. Взгляд внимательный, волосы зачесаны назад, на висках благородная седина. На Берестова он произвел приятное впечатление.

– Я поднял список. Из шести человек следственной группы, которые выезжали на Большую Дорогомиловскую седьмого марта тысяча девятьсот девяносто четвертого года, у нас в отделении остался только один – капитан Батурин. Анатолий Семенович. Тогда он был лейтенантом. Сейчас он подойдет.

– А где же остальные? – удивился Берестов.

– Служат в других местах. Двое уже возглавляют районные отделения. Один в министерстве, другой в аппарате президента. Словом, ребята растут, с гордостью произнес полковник.

Через некоторое время в кабинет вошел высокий бритый мужчина в милицейской форме, с рыжими усами и насмешливым взглядом.

– Капитан Батурин по вашему приказанию прибыл, – отчеканил он.

– Садитесь, капитан, – кивнул полковник. – Вот товарищ из газеты интересуется делом Зинаиды Климентьевой.

– Она уже дошла до газеты? – ухмыльнулся капитан.

– Расскажите ему, что же на самом деле произошло с её сыном, Алексеем Климентьевым, и почему это дело не было передано в прокуратуру?

Капитан пожал плечами.

– Насколько мне известно, уголовное дело не возбуждается, если человек умер от перепоя?

– Как от перепоя? – удивился Берестов. – Это что-то новое! Такую версию я ещё не слышал.

Капитан бросил быстрый взгляд на начальника и повернулся к Берестову.

– Дело обычное. Для матери ребенок всегда остается самым лучшим. Климентьева до сих пор не верит, что её сын был алкоголиком. Водку хлестал ведрами и меры не знал. Какое же сердце выдержит?

– Но почему же тогда выехала целая следственная бригада?

– Потому, что эта сумасшедшая Климентьева сбила нас с толку. Она позвонила и сказала, что убили её сына, что она якобы только что обнаружила его труп и на нем колотые раны. Мы приехали, пригласили понятых, думали, правда убийство. Оказывается, нет! Алексей Климентьев был действительно мертвым. Но он лежал в собственной постели. От него разило перегаром. Никаких колотых ран у него не было.

– Ну как же не было? А на лбу!

Капитан снова метнул быстрый взгляд на полковника и сдвинул брови.

– Что-то не припомню… На лбу, кажется, были две незначительные царапины. Но, чтобы назвать их колотыми ранами, нужно иметь большую смелость, – улыбнулся капитан. – Вообще это дело яйца выеденного не стоит. По-моему, вы только теряете время.

– Дело в том, что в этом деле очень много черных пятен, – нахмурился Берестов, подозревая, что в словах капитана присутствует некоторая доля истины. – Во-первых, вторая входная дверь там была сорвана.

– Почему сорвана? – развел руками капитан. – Просто прислонена к стенке. Это была новая дверь, которую недавно изготовили в мастерской. Она даже стояла вверх ногами. Ее ещё не успели повесить на петли. У хозяина руки до неё не доходили. Вот и все. А по-вашему, убийца сорвал её с петель, чтобы шарахнуть ею Климентьева? Поверьте, что монтажкой это сделать куда проще, удобней и эффективней.

В глазах капитана блеснула ирония. Леонид же насупился.

– Но на полу была кровь!

– Несколько капель действительно было. Ну и что? Не исключено, что хозяин порезался, когда брился. Резаться во время бритья не запрещено.

– Он что же, лоб брил?

– Откуда нам известно, что он хотел выразить, когда резал себе лоб? Может, он садомазохист? А может, у него была белая горячка? Дело не в этом. А дело в том, что умер он не от потери крови, а от сердечной недостаточности.

– Но это вы узнали после результатов медицинской экспертизы.

– Почему же после, – улыбнулся капитан. – С нами был врач. По бледному виду и зрачкам он сразу определил, что Климентьев скончался от сердечного приступа.

– И это было занесено в протокол?

– Конечно.

– Но почему протокол так быстро уничтожили? По закону, он должен храниться не менее десяти лет! – напирал Берестов, привирая насчет десяти лет, поскольку сам не знал, сколько он должен храниться. – А в архиве он не пролежал и двух лет.

– Ну это уже не к нам. Это к архивистам, – так же невозмутимо ответил капитан. – Откуда мы знаем, почему уничтожили протокол? Хранение документов – не наша компетенция.

– Но были ли у вас подозрения, что заключение медэкспертизы написали от балды?

– А почему у нас должны быть такие подозрения? – поднял бровь капитан.

– Да потому что труп доставили в морг перед праздником. В тот же вечер вскрытие сделано не было. День был предпраздничный. Два следующих дня были выходными. Труп по рассеянности вместо холодильника положили рядом с горячей батареей, поэтому оба праздничных дня он активно разлагался. И только десятого марта уже наполовину разложившееся тело начали вскрывать. Вот тут-то и пригодился ваш протокол с предположением вашего же врача, что Климентьев скончался от сердечной недостаточности.

Берестов победно посмотрел на капитана, но на лице того не отразилось ни одной эмоции. Он тонко усмехнулся в свои рыжие усы и спокойно отпарировал:

– Нет, такого подозрения у нас не возникло и возникнуть не могло, потому что мы привыкли верить своим коллегам из Института судебной медицины. Их добросовестное отношение к делу проверено многими годами.

После этих слов Берестов понял, что в предварительном наскоке потерпел сокрушительное поражение. Однако присутствия духа не потерял, поскольку самые главные вопросы остались на потом. Он перевел дух и, сделав наивные глаза, спросил:

– Но я уверен, что смерть от сердечного приступа была не единственной вашей версией. Результатов заключения вы ещё не знали. Так вот, после беглого осмотра квартиры не возникло ли у вас подозрения, что Климентьева убили?

– А почему у нас должно было возникнуть такое подозрение? – улыбнулся капитан.

– Да хотя бы потому, что за двадцать минут до его смерти из квартиры Климентьева вышло двое мужчин. Один кавказец, маленький, тучный, в туфлях на высоком каблуке; другой русский, долговязый, белобрысый, в кроссовках. Они спустились на лифте с двенадцатого этажа, спокойно вышли из подъезда, сели в белую «Волгу» и уехали.

Капитан встревоженно взглянул на полковника, после чего, поморщив лоб, остановил взгляд на собственных ботинках. Воцарилась тишина. Берестов мысленно поздравил себя с первым попаданием.

После небольшой паузы капитан поднял голову и спросил, взглянув журналисту в глаза:

– А, собственно, откуда у вас такие сведения?

На этот раз умно улыбаться пришел черед Берестова.

– Разве вы не заметили во время осмотра на кухонном на столе три грязных бокала, из которых пили коньяк?

Капитан снова задумался.

– Я уже точно не помню, сколько было бокалов на столе – три или пять, – произнес он негромко. – По-моему, на столе стояла куча немытых бокалов, а под столом – батарея бутылок. Что вы хотите от холостого мужика? Его сожительница рассказывала, что, когда он впадал в запой, вообще не мыл посуду. Когда же она накапливалось, то он её просто сбрасывал в мусоропровод. Вот такие психи случались с вашим Климентьевым. Что касается того, что к нему накануне приходили убийцы, это разговоры досужие. Даже если к нему кто-то и приходил, к его смерти это не имеет никакого отношения. Повторяю, экспертизой доказано, что он умер от сердечного приступа.

– Но почему вы ни разу не вызвали на допрос Зинаиду Петровну? продолжал наезжать журналист.

– Она дала достаточно показаний на квартире.

– Но почему вы не расследовали дела в связи с её заявлением об убийстве сына?

– От неё не поступало никаких заявлений, – пожал плечами капитан. – Ни к нам не поступало, ни в прокуратуру. Заявления стали поступать потом, когда материалы этого дела уже были уничтожены по истечении срока давности. Спрашивается, где она была раньше?

Берестов помолчал немного и понял, что разговор подходит к концу, а ему так и не удалось ни за что уцепиться. «Их слабое место – кавказец с водителем», – мелькнуло в голове.

– И последний вопрос, – обаятельно улыбнулся журналист. – Вам удалось узнать от сожительницы Климентьева, чту именно она привозила из Польши своему знакомому кавказцу, который был другом их семьи?

Капитан снова метнул встревоженный взгляд на шефа, после чего с улыбкой, претендующей на многозначительность, произнес:

– У Лилии Ивановой было много друзей. И не только с Кавказа. Это единственное, что я могу сказать по этому поводу. К сожалению, на её допросе я не присутствовал.

24

«Лилия Иванова! Лилия Иванова! – звенело в голове у Берестова, когда он трясся в душном метро, возвращаясь в свою ненавистную редакцию. – Лилия Иванова! Лилечка… Не может быть! Мало ли в Москве Ивановых?

Лилечка была сожительницей этого пьянчужки Климентьева? Невообразимый бред! Нелепое совпадение. Тогда она была ещё школьницей. Совсем девочкой. Юное дуновение ветерка… Впрочем, – Берестов растерянно вгляделся в свое отражение – ну и лопух же отразился в этом черном, пыльном стекле! – уже не школьница. Если в восемьдесят девятом ей было тринадцать, то в девяносто четвертом все восемнадцать. А ведь Климентьева говорила, что сожительнице её сына было восемнадцать. Да нет же, нет! Преувеличила. Точнее, преуменьшила, чтобы подчеркнуть борзость молодых, да ранних. Та была челночница – грубая прожженная чувиха с обветренным лицом и мужицкими плечами, на которых висело минимум по две сумки».

Берестов даже рассмеялся, представив Лилечку с четырьмя полосатыми сумками на плечах и катящейся впереди тележкой.

Уф! Даже в жар кинуло. Нервишки надо лечить. Челночниц Берестов видел. Они все на одну морду. Ни одна из них не имела таких синих глазок и тонких белых ручек.

Однако через несколько минут эти гнусные назойливые мыслишки опять облепили больную голову журналиста. А ведь Лилечка сама говорила, что в девяносто четвертом была в Варшаве. И сожительница Климентьева в девяносто четвертом была в Варшаве. Совпадение? Впрочем, ещё неизвестно, была ли сожительница Климентьева в Варшаве. Может, она была в Люблине или Белостоке? К тому же где это видано, чтобы челночницы ходили по музеям. По рынкам – другое дело. Но по музеям – это уже слишком.

Берестов стер с лица пот и снова вгляделся в свое отражение. На этот раз оно выглядело менее олу хоподобным, но все равно не орлом. «Ну и придурок же я, – криво усмехнулся Берестов. – Только мое больное воображение могло вплести в эту историю Лилечку». Замотался! Пора на отдых. В глушь, в провинцию, в Саратов! А лучше в Лондон… Нет-нет, она слишком юна и слишком чиста, чтобы быть замешанной в эту грязную историю.

Но упрямые мысли опять лезли в голову, не позволяя спокойно вздремнуть, как остальным пассажирам вагона. А ведь Лилечка – боже мой! Берестов даже похолодел – сама сказала в «Тибете», что друзья её спивались, мужей она выгоняла, а сожители… умирали.

От этой мысли в голове образовался вакуум. Внутренний оппонент никак не отреагировал на абсурдность этого факта. Напротив, следом всплыли вчерашние слова Авекяна: «Я тебя с базара вытащил». И вдруг Берестова прострелило. Насквозь.

Ее друг, кавказец, разъезжающий на белой «Волге». И Авекян ездит на белой «Волге». Водитель кавказца долговязый и белобрысый. И Андрей, водитель Авекяна, долговязый и белобрысый. И ходит в кроссовках. А Авекян всегда в туфлях на высоких каблуках, чтобы казаться выше.

Столько совпадений сразу назвать случайными можно было только с большого бодуна. Как это ни дико звучало, но все нити тянулись к Лилечке. Да ещё поезд тащился как черепаха.

Берестов устало подумал, что, в принципе, он так мало знает Лилечку. Точнее сказать, вообще ничего о ней не знает. Когда Леонид полгода назад пришел в эту газету, Лилечка уже работала. Но у Берестова возникло впечатление, что она работала недавно и что у неё с Авекяном довольно натянутые отношения. Во всяком случае, не похоже, что они знакомы много лет. Ну да, конечно! Если рассуждать логически, она в газете не более года. Ведь до этого Иванова училась в университете.

Берестов закрыл глаза и со стоном замотал головой.

Нечего ломать голову. Сейчас он приедет и спросит у Лилечки прямо: была она сожительницей Климентьева? И еще: как давно она знает Авекяна? Конечно, девушка может поднять его на смех, но это не смертельно. Это даже прекрасно. Тогда подозрения отпадут. Хуже, если она замкнется, как тогда в «Тибете».

И вдруг Берестова прострелило повторно: так вот почему в ресторане у неё испортилось настроение: конечно же, не от тибетского вина, а от того, что она услышала фамилию своего бывшего сожителя. Ведь Леонид ей в ту минуту говорил, что раскручивает убийство шестилетней давности. А ведь точно! И Авекян на следующий день категорически запретил заниматься раскруткой этого убийства… Что же получается? Выходит… это Авекян со своим водителем Андреем грохнули сожителя Ивановой?

В это время поезд, наконец, подкатил к «Китай-городу». Людской поток поплыл из вагона, а Берестов со стеклянными глазами врос в сиденье… Черт! Она любовница Авекяна…

В области сердца что-то оборвалось и провалилось. Перед глазами возникли какие-то плавающие искры. Стало совсем душно.

Лилечка любовница Авекяна? Вот это раскрутил на свою голову! Лилечка… Черт! А может быть, даже она и разработала сценарий убийства своего сожителя. Но зачем? Ясное дело, зачем: чтобы завладеть квартирой.

Эх! Шерлок Холмс хренов! Две недели раскручивал это дело – и ни разу не пришло в голову поинтересоваться: а кто же теперь живет в квартире убитого?

Берестов поднялся и вышел из вагона. Сейчас он зайдет в редакцию и посмотрит Лилечке в глаза… Только посмотрит, и все станет ясно.

Однако Лилечки в редакции не было. Она укатила на интервью. Авекяна тоже не было. Он уехал по своим делам. Сделалось совсем грустно. Берестов вспомнил, что так бывало довольно часто, когда и Авекян, и Лилечка отлучались одновременно: она на интервью, а он по делам. Водителя тоже на месте не было. Да и не могло быть. Он и повез Авекяна.

Берестов угрюмо обошел редакцию, зашел в компьютерный цех, к корректорам, заглянул на лестницу, которая ещё хранила запах духов Лилечки, наконец подошел к секретарше Оле.

– Послушай, – сказал он тихо, – ты давно здесь работаешь?

– Около года, – ответила Оля, хлопая смеющимися глазами.

– А кто здесь работает давно?

– Откуда я знаю, – пожала плечами Оля. – Топоров, наверно.

– А когда ты пришла, Иванова уже работала?

– Какие вы странные вопросы задаете, Леонид Александрович, – сощурила глазки Оля. – О чем вы думаете? Вам материалы надо сдавать! Вы вообще от рук отбились…

– От твоих, что ли? – усмехнулся Берестов.

– От моих бы вы не отбились, – закатила глазки Оля.

Берестов развернулся и отправился в свой отдел.

– Она пришла после меня, – крикнула вслед секретарша.

Однако это ничего не значило. Они могли встречаться и до этого. Он мог её содержать, снимать ей квартиру. Кстати, нужно все-таки выяснить: кто живет в квартире убитого?

Берестов набрал номер телефона Климентьевой, но её не оказалось дома. Он позвонил полковнику Григорьеву, но тот отправился на совещание. Леонид попросил позвать капитан Батурина, но и он был на выезде. Дьявольщина! У кого же узнать?

Немного поразмыслив, журналист решил позвонить редактору газеты «Версия».

– Я хочу предложить вам одну детективную историю, – сказал он приглушенным голосом. И в трех словах обрисовал картину странной гибели Алексея Климентьева, делая акцент на показания инвалидки и на то, что следственная группа остановилась только на самой неправдоподобной версии.

– Интересно, – хмыкнул в ответ редактор. – И вы можете представить документальное свидетельство, что вскрытие делалось на третий день?

– Могу! – не моргнув, соврал Берестов.

– Тогда несите!

Берестов включил компьютер и жирным шрифтом набрал заголовок: «Сердечная недостаточность от недостаточности фактов», а ниже мелким курсивом добавил: «Врач терапевт шесть лет добивается возбуждения уголовного дела по факту убийства сына».

В голове Берестова тут же созрела структура будущей статьи злопыхательного толка. Упор в ней будет сделан на полное равнодушие правоохранительных органов к бытовым преступлениям. Сегодня им лень расследовать убийство, а завтра они закроют глаза на беспредел, который воцарится в стране от их равнодушия. Насчет беспредела лучше перебрать, чем недобрать. Но стоп! А действительно ли это было убийство?

Берестов по привычке поскреб ногтем висок и уставился в окно. Что это с ним? Впервые за две недели Леонида одолели сомнения. Почему, черт возьми? Да потому, что в это дело замешана Лилечка. «Эх, Лилечка-Лилечка, да как же тебя угораздило?» Но к черту сантименты! Журналист он или кисейная барышня?

Берестов решительно сорвал трубку и набрал номер сотового Калмыкова.

– Я слушаю, – отозвался Толик.

– Привет, старик, это я! Хочу проконсультироваться насчет техники убийства. Постараюсь быть кратким, как Цезарь.

– Ты ещё занимаешься этим грязным делом? Сочувствую.

– Не надо сочувствий! Лучше скажи, можно ли укокошить так, чтобы потом ни одна медэкспертиза не определила. Причем чтобы создалась иллюзия, что человек скопытился, ну… скажем, от острой сердечной недостаточности…

– Это элементарно, Ватсон! Всего два кубика одного препарата (какого именно – я тебе сказать по телефону не могу, это неприлично) – и через десять минут человек тихо и культурно отбывает в лучший мир. У него даже остается время подумать о вечном, исповедаться и попрощаться с родственниками.

– А также застелить свежую постель, побриться и принять ванну…

– Совершенно верно, и выпить чашечку кофе. Этот препарат блокирует сердце и растворяется в организме почти бесследно.

– Что значит почти? Его можно выявить?

– Выявить можно все. Но обычно не выявляют. Нужна специальная аппаратура. Я даже затрудняюсь сказать, есть ли она в Москве. Так что бери на вооружение, старик, и пользуйся достижением цивилизации! Но есть, конечно, и недостатки. Препарат должен закачиваться в вену. После укола на сгибе локтя остается небольшая припухлость.

– Сколько дней?

– Откуда я знаю! Наверное, до первых признаков разложения.

– Скажи… этот препарат можно достать свободно?

– Старик, да ты никак собрался кого-то укокошить! Ну-ну… Так вот, в аптеке тебе, разумеется, этот препарат не продадут, а за углом аптеки за большие деньги купить, наверное, можно. Сейчас все можно за большие деньги. А когда-то этот препарат был только у спецслужб. Сейчас он есть у всех бандитов.

– Бандитам-то он зачем? Они все больше предпочитают гранаты.

– Бандитов попрошу не обижать. Их много, и они разные! Скажу тебе, среди них встречаются индивидуумы весьма изощренного ума.

– Ты встречал?

– Неоднократно.

– Тогда будь здоров!

– Всегда здоров!

Берестов положил трубку и криво усмехнулся. В это время в отдел заглянула Оля.

– Как ты думаешь, – спросил у неё Берестов, – Авекян может попасть иглой в вену?

Оля расширила глаза и ответила:

– Думаю, только в попу.

Берестов полистал записную книжку и внезапно наткнулся на запись: «Понятая Анна (стерва и пьяница), Большая Дорогомиловская, дом 73, кв. 96».

Самое время съездить к ней. Заодно и узнать, кто сейчас обитает в квартире убитого. Вполне возможно, что в ней он сейчас накроет Лилечку с Авекяном.

Берестов выключил компьютер и направился к выходу. Однако вернулся, взял со стола последний номер газеты и подумал, что дороги не будет.

День был пасмурный и душный. В метро можно было грохнуться в обморок от прорвы потного народа и какой-то болезненной духоты. К тому же людей набилось в вагон, как сардин в консервную банку. Выйдя на поверхность, Берестов не получил облегчения. В сомнамбулическом состоянии он нашел нужный дом, подъезд и поднялся на одиннадцатый этаж. Когда он звонил в квартиру этой стерве и пьянице, его слегка поташнивало.

Однако дверь открыла приличная и весьма опрятная женщина лет шестидесяти, в цветном японском халате. Взгляд её был ясным, лицо светлое, волосы с благородной сединой.

– Скажите, Анна живет здесь? – вежливо спросил Берестов, невольно выпрямляясь и подавляя в себе сонливость.

– Я Анна Владимировна, – ответила женщина, внимательно всматриваясь в гостя.

На стерву и пьяницу она была похожа мало, однако внешний облик бывает так обманчив.

– Я журналист газеты «Московские вести», – натянул улыбку Берестов, вытягивая из кармана удостоверение. – Пишу про криминал. В данный момент расследую обстоятельства гибели вашего соседа Алексея Климентьева…

– Это с двенадцатого этажа? – спросила Анна Владимировна.

– Совершенно верно! – обрадовался Берестов.

– Но прошло уже столько лет, – покачала головой женщина.

– Что поделаешь… – развел руками Берестов. – Дело до сих пор не завершено. И уголовное дело по убийству не возбуждено.

На убийство она среагировала довольно спокойно. И это понравилось Берестову. Анна Владимировна строго взглянула в глаза журналисту и спросила:

– Что вы хотите от меня?

– Я хочу задать вам несколько вопросов. Мне сказали, что вы были понятой.

– Да, я была понятой, – подтвердила Анна Владимировна и, наконец, пригласила в квартиру.

– Я долго не задержу, – предупредил Берестов, проходя в чистую комнату, где не наблюдалось никаких следов стервозности и пьянства. Давайте сразу и начнем.

Хозяйка села на диван, сложила лодочкой руки и приготовилась внимательно слушать. «Наверное, была учительницей», – почему-то мелькнуло в голове у журналиста.

– Расскажите, как вас пригласили в квартиру убитого?

– Ну как… Сижу, смотрю телевизор. Слышу звонок. Открываю – два милиционера. Они мне говорят, что этажом выше убили человека и что они хотели бы, чтобы я была понятой. Время было около десяти. Я было отказалась, но они сказали, что из соседей им больше никто не открыл. Почти весь подъезд разговаривал с ними через двери, и все наотрез отказались быть понятыми. «Ну раз больше некому, придется мне, – подумала я. – Кому-то ведь надо быть свидетелем». Я оделась и пошла наверх. Там у двери уже стояли люди в штатском и мать убитого – Зинаида Петровна, так, кажется, её звали. Вторым свидетелем вызвался быть сосед с двенадцатого этажа, Алексей Леонидович. Пенсионер. Ну милиционеры открывают дверь, и мы проходим. На полу видим кровь.

– Много крови?

– Да нет, не очень. Крови, как от порезанного пальца. Словом, крови немного. Мы осторожно через неё переступаем, сердце, естественно, у меня екает, и идем первым делом на кухню. Кухня как кухня. Никаких следов беспорядка нет. Только табуретка лежит на полу. А на столе стоят три бокала. Два пустых – было видно, что из них недавно пили, а третий – с коньяком, не тронутый. Ну и запах, естественно, сивушный на всю кухню. Под столом стоит недопитая бутылка коньяка.

– Что менты при этом говорили?

– Да ничего не говорили. Фиксировали все в протоколе да снимали отпечатки пальцев с бокалов. Затем мы направились в другую комнату. Там было все чин чинарем, чистота и порядок. Были мы в ней недолго. После чего направились в спальню. Там-то в разобранной постели и лежал Алеша. Причем как будто спал. Я так и подумала, ну спит человек, а мы тут табуном ходим. Он был во всем белом, такой чистенький, причесанный. Руки поверх одеяла. Постельное белье индийское, дорогое, как будто на смерть купленное. А лицо его было такое спокойное-спокойное…

– Говорят, на лбу колотые раны?

– Две запекшиеся царапины. Одна против другой. Такие аккуратненькие. В спальне тоже все было довольно аккуратненько, только на полу валялась целлофановая упаковка от новой постели. Видать, перед тем как лечь, застелил новую постель. Ну милиционеры зафиксировали в протоколе и этот факт. Затем врач начал его осматривать. Долго осматривал. Поднимал ему веки, заглядывал в рот, наконец закатал покойному рукав и позвал следователя. Показывает ему что-то на сгибе локтя. Тот кивает и говорит «Я так и знал». Тут подходит ещё один оперативник, смотрит на руку и тоже понимающе кивает. Потом спрашивает у врача: «Сам он или помогли?» А врач говорит: «Естественно, помогли, видно же, что руки закручивали. Вспухло с пуговицу». И показывает на сгиб руки. Я приглядывалась, но ничего не разглядела. Далеко стояла. А поближе подойти побоялась.

Анна Владимировна замолчала, напрягла лоб, припоминая подробности, после чего продолжила:

– Потом оперативники занялись дверью в прихожей. Она была снята с петель и прислонена к стене. Они её крутили, вертели, чего-то вынюхивали, снимали отпечатки пальцев. И все пожимали плечами, и все удивлялись: «Зачем понадобилось снимать её с петель?» Ну протокол составили и уже протянули было нам на подпись, как вдруг заходит ещё какой-то мужчина в штатском, видимо главный. Спрашивает: «Ну что тут у вас?» – «Да, похоже, убийство», отвечает ему врач. «Хорошо!» – говорит этот главный. И начинает так лениво, не спеша осматривать квартиру. Сходил на кухню, в комнату. Заглянул в ванную, в туалет, так же вальяжно направился в спальню. И вдруг выходит оттуда пунцовый с шальными глазами. Вырвал, значит, из рук лейтенанта протокол и коротко скомандовал: «Все за мной!» Оперативники ушли на кухню, остались только мы втроем: я, Алексей Леонидович и мать убитого, Зинаида Петровна. Та вообще ничего не замечала. Сидела на стуле и плакала. Ушли, значит, оперативники на кухню и стали о чем-то совещаться. Долго шептались. Потом выходят с кухни все раскрасневшиеся, озабоченные. И лейтенант нам говорит: «Устали? Ничего! Сейчас протокол подпишете и свободны». Потом опять повели нас в спальню. Опять чего-то фиксировали. И врач сказал: «Посмотрите, какой бледный. Это все-таки от сердца. Острая сердечная недостаточность, я думаю. Впрочем, точно будет ясно после экспертизы». Потом, наконец, в протоколе что-то дописали или переписали, уже не помню, три раза перечитали. А начальник, тот каждую минуту вырывал протокол и все читал, читал. И только после этого дали нам подписать и отпустили. Пришла домой, был уже третий час. Устала. И все ругала себя: зачем согласилось быть понятой? Больше – ни за что.

– Спасибо за подробный рассказ, – улыбнулся Берестов. – Какая у вас прекрасная память. Шесть лет помните все детали и слово в слово то, о чем говорили оперативники.

– Это у меня профессиональная память, – улыбнулась Анна Владимировна. – Я преподаватель иностранных языков: английского, французского и испанского.

Берестов, который знал только английский, и то через пень-колоду, проникся к Анне Владимировне большим уважением. «И у такой женщины нет даже телефона? – мелькнуло в голове. И ещё мелькнуло: – Почему Климентьева назвала её стервой и пьяницей и почему не советовала общаться к ней? А ведь она как раз и внесла относительную ясность в это запутанное дело».

– Скажите, а что это за человек был, Алексей Климентьев? – спросил Берестов.

– Человек как человек! – пожала плечами Анна Владимировна. – Вежливый, интеллигентный. Правда, немного замкнутый.

– Говорят, он пил?

– Нет! Это вранье. Ничего он не пил. Ну, может, пил, как все, по праздниками, но не злоупотреблял. Во всяком случае, пьяным я его никогда не видела.

– А где он работал?

– Этого не знаю.

– А где у него семья?

– Тоже не знаю. В последний год он жил с одной молоденькой девушкой. Совсем юной! Можно сказать, девочкой, которой еще, наверное, и восемнадцати не было. Ну жил и жил. Никому не мешал. Собирался, кажется, жениться. Она была откуда-то из провинции и, говорят, торговала на рынке. Я точно не знаю. Знаю только, по слухам, что она во время убийства Алексея была в Польше.

– Вы её видели?

– Конечно, видела. Общительная девушка. Звать Лилией. Куда она потом делась, не знаю.

– А в той квартире кто сейчас живет?

– Как кто? Его мать живет. Зинаида Петровна. Это её квартира. Алексей свою квартиру оставил бывшей семье. Жене и сыну.