Текст книги "Ты покоришься мне, тигр!"

Автор книги: Александр Александров-Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Итак, дилемма: с одной стороны, я должен показывать настоящих диких и свирепых зверей, которые, несмотря и вопреки своей свирепости, исполняют забавные вещи, а с другой – «не потакать низменным инстинктам» и «не смаковать опасность», как это обычно называлось в рецензиях. С одной стороны, не надо подчеркивать опасность, но, с другой стороны, я ставлю совершенно мне необходимого пожарника со шлангом. С одной стороны, соблюдение техники безопасности, а с другой – нельзя не заметить, как оживляется администрация цирка, когда со мной что то происходит, когда звери настроены воинственно и народ валит валом.

Я долго думал над этой дилеммой, пробовал разные стили в показе хищников. В свое время меня упрекали, что мои леопарды похожи на овечек. Но даже когда я старался показывать хищников в несвойственном им «овечьем» наряде, внутренне не переставал быть убежденным в том, что цирк без риска не имел бы своей прелести. Именно в торжестве человека над опасностью привлекательность цирка.

Это противоречие ощущается, наверно, во всех жанрах. Но в работе с хищниками, где специфика доведена до крайности, приходится испытывать эту двойственность больше всего.

Так что же произошло на манеже в тот вечер, когда одному, а может быть, и не одному зрителю показалось, что мне откусили голову.

Жара и перемена погоды влияют на хищников, и они становятся раздражительными. А раздраженный тигр плохо повинуется. В жару зверь делается ленивым. На воле, если он не голоден, он спит. А в цирке у него есть обязанности. Хоть он их и не сознает, но подчиняется им. И все-таки приходится потратить немало усилий, чтобы заставить зверей шевелиться.

Лето пятьдесят седьмого года во Львове стояло жаркое. Был воскресный день, и шло уже третье представление. Шапито накалено и набито людьми – ни одного свободного места.

Выгоняя тигров в третий раз, я почувствовал их усталость и инертность. Было видно, что они просто отслуживают положенное время. Я сам страдал от жары и потому сочувствовал четвероногим партнерам. Но работа есть работа.

Сейчас Акбар должен прыгать в огненное кольцо. Но на мой вызов он отвечает отказом. После нескольких попыток все же заставляю его вспрыгнуть на высокую тумбу, с которой он пойдет в обруч. Я уже был уверен, раз он на тумбе – трюк будет исполнен. Однако ошибся в намерениях тигра. Акбар делает прыжок, но не в кольцо, а… на меня.

От удара лапой в грудь я не устоял на ногах и, падая, невольно взмахнул рукой у самой пасти зверя. Акбар схватил меня зубами за плечо и вонзил клыки в лопатку. Единственно, что я успел сообразить для самозащиты, – засунуть голову под шар, рядом с которым упал. Выпустив плечо, Акбар схватил меня за руку.

Неровный свет пылающего в темноте кольца придал событию зловещий колорит. Послышались крики зрителей: «Свет!»

Стоявший со шлангом Рюрик, несмотря на темноту и неудобное положение, изловчился и направил шланг в морду Акбару. Но шланг оросил нас нежными, как роса, каплями, вместо того чтобы струей сбить зверя с ног. Воды не было. Тигр в конце концов бросил меня, может быть, я просто ему надоел, и он пошел на свое место.

Схватки описывать долго, а происходят они мгновенно. В это время дали свет, я взглянул на себя и ахнул: белый костюм изодран, испачкан опилками и кровью. Вытекая из рукава, кровь окропляет манеж.

«Ну и отделал ты меня, Акбар! На совесть! Но все равно, трюк придется повторить. И как следует. Сейчас я только поставлю на место тумбу». Но что такое? Правая рука не поднимается. Я поднимаю ее левой, а она опять бессильно падает вниз. В горячке никак не пойму, что случилось. И вдруг ощущаю острую боль, отдающуюся по всему телу.

Акбар уже сидит на своем месте в привычной позе и, облизываясь, следит за мной. О чем он думает? Может быть, о том, как минуту назад мог, не моргнув глазом, растерзать своего укротителя насмерть?

«Ну и загрыз бы ты меня, и что? Тебе же хуже. Сейчас ты артист, а превратился бы в экспонат в каком-нибудь зоопарке и сидел бы день-деньской за решеткой, ничего не делая. Вот тоска-то!»

А действительно ли он мог меня растерзать? Да, судя по аналогичным случаям, о которых мне приходилось читать даже в газетах, мог, несмотря на нашу дружбу, не смотря на наши закулисные нежности.

Растерзали же львы в 1938 году в Брянском цирке дрессировщика Фаруха. Близко знавшие его люди рассказывали, что последнее время он чувствовал неуверенность. А это самое опасное для укротителя – почувствовать свою слабость. Зрителей еще можно обмануть разными маскировками, но зверя не обманешь – твою слабость он почувствует сразу.

Львы нахально наступали на Фаруха, а он пасовал перед их напористостью. И если позволяли обстоятельства, уходил из клетки, иногда перелезая даже через решетку.

Львы учуяли неспособность Фаруха к сопротивлению – они, оказывается, тоже неплохие психологи. И однажды на представлении один из львов ударил его по голове. Фарух упал. Тогда львица, увидев лежащего – у зверей лежачих бьют, – набросилась на него тоже, подоспели и остальные два льва… и все было кончено.

В 1925 году во Владивостоке тигр отгрыз укротителю Горбунову голову. Об этом можно прочитать в журнале «Цирк» за тот же год.

Итак, как видите, все бывает. Но на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Все, что знаю, все, что умею, употребляю на то, чтобы они не растерзали меня на арене, в присутствии зрителя, да еще под звуки оркестра.

Когда я снова стал вызывать Акбара на прыжок в огненное кольцо, среди зрителей раздались возгласы:

– Довольно!

– Хватит!

И пришлось мне на этот раз работу прервать. Я был благодарен зрителям. От боли и большой потери крови у меня темнело в глазах. Но сам я, однажды решивший ни когда не давать поблажки ни себе, ни зверям, работал бы до конца… или до обморока. А теперь, выпроводив зверей на конюшню, я поклонился публике и… очнулся в больнице.

Вот так оно все было. Так, а не иначе. Голова и руки на месте. И хотя рука сильно ранена, голова невредима и принадлежит пока лично мне. Это просто у страха глаза велики.

Через месяц я вышел из больницы без бицепса на правой руке. Кабы в шланге была вода под нужным напором, то я до сих пор ходил бы целым, со всеми полагающимися человеку мышцами. Но как много зависит в нашем деле от… воды, и сколько я уже терпел из-за ее отсутствия. Не так тигры страшны, как людская нерадивость.

Зато после моего выхода из больницы весь цирк был вооружен различными приспособлениями, подающими воду. На этот счет в народе много создано поговорок: «Дорога ложка к обеду», «После ужина горчица», «Дорого яичко к Христову дню», «Когда зубов не стало, тогда орехов привезли»… Но это – между прочим, хотя и между прочим, лишиться бицепса – небольшое удовольствие.

Итак, вернемся к психологии зрителя.

Когда я начал работать с хищниками, приходилось сталкиваться с самыми различными зрительскими вкусами. Попадались и любители острых ощущений, которым особенно нравились «драматические ситуации», а проще говоря, когда звери на меня нападали… Об этом я узнал впервые в Смоленске.

После нескольких спокойных дней моих леопардов словно кто подменил. Уже четыре дня идет кровопролитный бой между Нерро и Принцем. Уля, спокойная, солидная Уля, которая ни на кого обычно не нападает, теперь считает себя обязанной прийти на помощь супругу. Но так как для этого надо пересечь манеж, что небезопасно, то она отыгрывается на соседе Ранжо. Таким образом, начинается «тотальная война». Раздаются холостые выстрелы, хлещет вода. Ничего не помогает – хоть растаскивай их за загривки. Наконец удается разнять противников и рассадить их по местам. Звери, возбужденные дракой, начинают бросаться на меня, желая сорвать на мне накопившуюся злость от поражений. И я едва успеваю отбиваться. Но вдруг все снова успокаивается – слишком много незализанных ран, – и тогда работа проходит спокойно и нормально. Мелкие стычки уже не в счет.

Через несколько дней после такой битвы директор цирка рассказывает мне случайно подслушанный разговор:

– Сегодня, несмотря на обычный день недели, рекордный сбор. Знаете почему? После представления стою в проходе, провожаю зрителей, наблюдаю, с каким настроением они покидают цирк. И вдруг слышу я, один говорит:

«Ну вот, рассказывали, что звери дерутся, а они и не думают!»

Другой:

«Ах, как жалко, что не удалось посмотреть, как эти кошки набрасываются на укротителя».

Третий:

«Это тебе просто почудилось прошлый раз, что звери устраивают бои. Они так хорошо выдрессированы, что и пикнуть не смеют по собственному желанию».

Подумать только! Эти люди специально пришли посмотреть драки зверей, а может быть, если «повезет», то и более жуткое зрелище.

В тот вечер, к моему счастью, леопарды не дрались и некоторые зрители, возбужденные рассказами друзей считали себя чуть ли не обманутыми, что им показали мирных хищников.

Так вот почему сегодня в цирке аншлаг! Публика пришла смотреть кровавое побоище…

Я рассердился. Им нужна моя кровь, мои раны, мои откусанные бицепсы! Но потом увидел в этом слишком откровенно выраженном желании другую, не совсем бесполезную для меня сторону и стал продумывать эти реплики.

Что же привлекало зрителей в цирк в те дни, когда звери дрались, и почему они сегодня так разочарованы?

Если подумать, так они по-своему правы. Будем рассуждать здраво. Диких зверей интересно посмотреть каждому. В зоопарке они обычно бывают спокойными. Да и много ли у нас зоопарков? Ну, допустим, что приезжают зверинцы.

Обратите внимание, как зрители стоят у клеток с хищниками как им хочется вызвать зверя на какой-нибудь поступок как все бывают недовольны, что зверь наелся и спит. И вот стараются расшевелить его, кричат, машут руками, что-нибудь бросают в клетки. Не из злобы, не из жестокости, не по дурному умыслу, просто смотреть на спящего зверя – все равно, что смотреть на картинку. А двигающийся зверь – совсем другое дело. Когда ходит интересно, а уж дерущийся – и говорить нечего.

Скажите, читатель, много ли вам приходилось видеть дерущихся леопардов и тигров? Даже если вы часто ходите в зоопарк и цирк. А признайтесь, зрелище интересное. Как сразу со многих сторон проявляет себя зверь, когда он почти как на воле.

Не потому ли у площадок молодняка в зоопарках всегда так много народу! Там за решеткой более непосредственная и беззаботная «публика», неволя еще не одурманила ее, не сделала равнодушной к радостям жизни.

Так и с моими дикарями. Конечно, зрители хотели увидеть именно это. А на тысячу человек всегда найдется несколько «кровожадных», которые с интересом будут смотреть, как звери терзают укротитетеля. Правда, эти совсем другое дело, на них можно не обращать внимания. Ну а те, по-настоящему любознательные зрители, отнестись к ним?

В это время я как раз обдумывал образ номера. Конечно, мне хотелось быть оригинальным, ни на кого не походить в работе. Многое в то время надо было еще искать. И вот, сначала посердившись, я понял, что к словам зрителей не грех прислушаться и даже использовать подсказанную ими идею.

Действительно, ведь я демонстрирую хищников, зачем же мне превращать их в безобидных домашних кошек? Но тут вспомнил, какие устрашающие сцены драк животных видел у Куна, и они мне тогда не нравились именно своей жестокостью. Укротитель словно натравливал зверей друг на друга. Нет, это мне не подходит. Ну, а если придумать несколько сценок, в которых звери будут на меня как бы сердиться и нападать? «Сыграют» агрессивность, «сыграют» зверей серьезных, а не шутников, прыгающих с тумбы на тумбу.

Один директор дореволюционного цирка очень не любил, когда на вопрос об опасности укротитель отвечал, что его работа не опасна и не грозит ему смертью. Директор всегда в таких случаях говорил:

– Разве вы хотите, господин укротитель, сказать, что ваши звери – безобидные овечки? Да кто же на них будет смотреть, если они не опасны? Не опасны, значит, они и не интересны. Человек среди стихии, один против целой группы хищников – вот в чем смысл вашего номера. Среди зрителей надо поддерживать надежду, что они смогут однажды явиться очевидцами того, как ваши звери вас съедят! Досадно только, что не можешь заранее знать, когда произойдет такой случай! В этот день зритель не пожалел бы заплатить удесятеренную стоимость билета. Представляете афишу: «Сегодня и никогда! В последний день гастролей звери съедают своего укротителя!»

Конечно, этот директор дурно думал о людях, или судил о них по себе и, уж конечно, все любил доводить до абсурда. Но, как ни прозвучит это дико, в чем-то он прав.

Действительно, боитесь опасности – работайте с овечками. А представьте себе, человек в диком лесу повстречался со зверями. Сейчас, когда так развит туризм, это вполне возможно. Один безоговорочно даст себя съесть, а другой, вспомнив, может быть, укротителя, вступит в борьбу и победит. Вера человека в свои силы – великий движущий стимул. Чтобы укрепить веру человека в свои силы, Ален Бомбар рисковал жизнью, переплывая океан в утлой лодчонке без пищи и воды; он хотел доказать, что даже в почти безнадежном положении человек способен победить стихию.

Я считаю, что играть на опасности, смаковать ее – не достойно, но и подчеркивать несуществующую безопасность тоже не следует. Бесполезно прикрашивать правду таком номере, как укрощение хищников.

Не могу одобрить дрессировщиков, которые ходят по улицам со львами и тиграми на поводке, разъезжают с ними на автомашинах, приводят на пляж. Для таких прогулок приспосабливают либо слабых, либо молодых зверей. Но тогда непонятно, почему вечером этого же зверя показывают из-за железной решетки с брандспойтами и револьверами наготове. Реклама – вещь нужная, но таких жертв она все-таки не стоит.

Итак, риск. Он есть, он непременное условие нашей профессии. И ни скрывать его, ни подчеркивать не нужно. Впрочем, иногда приходится и подчеркнуть. Не для того, чтобы пощекотать нервы зрителей, а чтобы дать им понять истинную ценность трюка, чтобы они могли полнее оценить достоинства артиста и зверей. Лишь понимая это, они подучат большее удовольствие.

Я стал пробовать со зверями разучивать сценки, в которых они непокорны, не подчиняются, огрызаются, примерно такие, как когда-то с леопардом Фифи перед шестом.

Провоцировать зверей на настоящую драку небезопасно. Она может кончиться больницей для меня и рваными ранами для них. Но ведь все это можно проделать и без насилия, в которой всегда для обеих сторон таится опасность. Об этой опасности для меня зрители порой забывают, устремив все внимание на зверей! Может быть, они так во мне уверены? Я им благодарен – это лучшая для меня похвала. Но опасность от этого не уменьшается.

Случаются счастливые моменты, когда придуман трюк, легкий, не опасный, требующий минимума усилий, но вы глядит он эффектно и опасно. С подобными трюками забот мало: разучил их со зверем и исполняй себе спокойно.

Бывает, самая пустяковая вещь кажется зрителю и опасной и трудной. Взять хотя бы трюк на «оф», когда зверь становится на задние лапы, «служит». Он очень распространен, его исполняют в каждом «хищном» номере. У меня его делают все звери, и на пирамиде и на манеже. Один в этом трюке красив, другой похуже, все зависит от сложения зверя. Но научится ему очень легко даже малоспособных, а впечатление он производит всегда и вызывает шумные аплодисменты. Думаю, что здесь получается психологический эффект: ну как же! Такой мощный зверь, такой грозный, опасный, и вдруг «служит», как простая собачонка. К эффектным трюкам можно отнести следующие: «тигр в воде», «лев на лошади», «тигр на лошади». (Тигра на лошади в России впервые показывал дрессировщик Косми.)

Не так давно в одной газете было написано, что дрессировщикам всего мира снится трюк «тигр в воде». Но еще в журнале «Берлинер иллюстрацион» за 1954 год была помещена фотография женщины, купающейся вместе с тигром в аквариуме. На первый взгляд – сенсационный трюк. Но комментарий к рисунку тут же разрушал сенсацию: «никакой дрессировки в данном случае показать нельзя». И действительно нельзя, потому что видна одна голова зверя, а самое красивое, чем он привлекает, экстерьер, рисунок меха, переливы шерсти и плавность движений – все скрыто водой. Дрессировки здесь никакой нет еще и потому, что тигры любят купаться и чувствуют себя в воде превосходно. Так что это не трюк, а естественная потребность зверя.

Что же касается трюка «тигр или лев на лошади», то и здесь, говоря откровенно, дрессировка на две первые буквы азбуки. Скорее, это достоинство лошади, что она не боится своего седока, которому ничего другого не остается, как крепко вцепиться в специальную попону ногтями, чтобы не упасть. Здесь есть кропотливая работа по приучению хищных зверей и домашних животных друг к другу, но трюка как такового нет. Хотя всегда есть опасность, что зверь набросится на лошадь, как случилось однажды в номере А. Н. Буслаева.

Но существуют трюки по-настоящему опасные, они внешне маловыразительны, и зрителю степень их риска не видна. Вот тогда-то и приходится подчеркивать их особенность, несмотря на большое напряжение дрессировщика.

Есть у меня в репертуаре такой трюк: три тигра стоят на козликах в ряд. В середине Бемби, а по краям Карат и Акбар. Я сажусь верхом на Бемби. Человек оседлал хищника – таков смысл этого трюка.

Сидеть на тигре очень трудно, потому что кожа его соскальзывает с костяка, и я могу от неожиданного движения упасть прямо под морды тиграм. Кроме того, ноги мои находятся в непосредственной близости от тигриных клыков, и выгодой этого положения Акбар не раз уже пытался воспользоваться. Но про все опасности знаем только я и тигры. Зрителю они не видны и требуют специального обыгрывания, которого мне пока найти не удалось.

Или такой пример. Ирина Николаевна Бугримова качается со львом на качелях. Зверь без лонжи, но ведь ему может не понравиться это занятие, и он захочет выместить свою досаду.

Опасность возникает в номере гораздо чаще, чем замечает зритель. Но я стараюсь, чтобы публика видела только то, что нужно, что выгодно мне. О чем-то зрители, конечно, догадаются, хотя бы по настойчивости или по моему возбужденному виду, но они не всегда улавливают, в каких взаимоотношениях я нахожусь со зверями в данную минуту, и мои предупредительные меры кажутся им подчас странными.

Например, зверь задумал что-то плохое по отношению ко мне или к своему соседу. Я замечаю у него явные позывы к нападению. Но зритель не видит, у него нетренированный глаз. Я спешу пресечь намерение зверя в зародыше. Тушировкой переключаю его внимание, отвлекаю его от желания напасть – совсем как ребёнка. Зрители часто объясняют тушировку по-своему, иногда даже моей жестокостью.

Итак, риск. Это непременная принадлежность почти любой специальности в цирке. Без риска нет в цирке творческой жизни. Первый же вход в клетку к хищникам – риск. Пребывание в клетке – балансирование на лезвии ножа. Это – будни моей профессии, опасные романтические будни. Оставшись после первого нападения живым, я ощутил в себе чувство уверенности в том, что всегда справлюсь со зверями.

Бросок зверя так быстр, что не успеваешь осознать спои чувства, – может быть, мне и впрямь страшно в этот миг, но нет времени задумываться.

Непонятное все-таки существо человек. Мало того, что он добровольно лезет в пасть к зверю (а некоторые закладывают туда голову), сам предлагает себя как угощение, он еще старается обставить это поэффектнее, придумать трюки позамысловатее. Мечта каждого циркового артиста, и дрессировщиков в том числе, – сделать такое, чего ни у кого еще не было.

Стремление к хорошей сенсационности, эффектности – немаловажный двигатель циркового искусства. Оно порождено духом соревнования. А каждый новый трюк оттачивает не только мысль, но и мастерство.

Я стараюсь не быть одинаковым на каждом представлении, потому что это прежде всего наскучит мне самому, а потом и зрителю. Не люблю холодной виртуозности когда человек, как заведенная машина, всегда делает одно и то же и с одинаковым отношением. С цирке это самая главная причина гибели номеров. Уж такова специфика нашего искусства: изо дня в день одно и то же движение, один и тот же номер. И если не искать каждый раз какого то особого отношения, особого настроения, то невольно попадешь во власть шаблона. А шаблон – это смерть всякого искусства. Я стремлюсь использовать малейшую возможность в поведении животных, чтобы внести в номер какую-нибудь новизну. Впрочем, из того, что я рассказал о своих «партнерах», видно, что с ними не соскучишься. У меня живой «реквизит», и мне… легче!

Конечно, риск, каким его замечает зритель, – так и быть, открою вам мою тайну – порой просто расчет. Зрителю кажется, что я нахожусь между жизнью и смертью, а на самом деле это отрепетированная сцена. Прошу поверить на слово: мои тигры настолько хорошо дрессированы, что без всякого принуждения, беспрекословно могут исполнить любой трюк, и мне стоит больших трудов показать их вам непокорными, злыми, противными. Если бы вся работа шла без сучка и без задоринки – она была бы неинтересной, и в кассе цирка было бы мало денег. Сцены, где происходит усмирение «взбунтовавшегося» тигра, заранее выучены и являются трюками, ежедневно исполняемыми по разработанному сценарию: здесь зверь должен наброситься, а здесь дрессировщик должен «чудом» спастись. В этой игре подыгрывают и ассистенты, чтобы картина была наиболее впечатляющей.

Понятно, что нельзя бросаться из-под купола цирка без расчета, сломя голову. Когда Клиф Аэрос исполнял свой номер – зрители видели смертельный прыжок. Артист же точно его рассчитывал. Хотя и здесь, конечно, была доля риска.

Затушевать такой риск нельзя – это снимает остроту трюка, успокаивает зрителей, делает их равнодушными. Без риска цирк превращается в спортивное развлечение.

Демонстрация продуманного риска имеет большое воспитательное значение, она пропагандирует мужество, твердость духа, хладнокровие в минуту опасности. Именно об этом должны думать зрители и не бояться за мою судьбу: арена – место работы, а не кладбище для артиста.

Здесь нет противоречия или исключающих друг друга понятий – рисковать и не волноваться. Артист должен собственным чутьем определить границы того и другого, чтобы одно не мешало другому, а подчеркивало его. Что бы не было смакования, но и равнодушия тоже.

Конечно, даже играть со зверем, как я уже не раз говорил, опасно. Помимо точного расчета, доведенного до десятой доли секунды, моя нервная система должна уподобиться инстинкту зверя. Со временем неизбежно вырабатываются почти звериные инстинкты: настороженность и быстрота реакции, обостренное ощущение, восприятие пространства и времени. Точность работы этого «хронометра» отрабатывается ежедневными репетициями. Трезвая голова – вот что прежде всего.

Трюки, имитирующие игру, опасны тем, что они постепенно могут перейти в настоящую схватку.

После трюка «хождение по буму», исполняемого Раджой, мы стоим друг против друга, глаза в глаза, пронзая один другого взглядами, – психологическая игра «кто дольше выдержит».

Мой партнер – уссурийская громадина весом в триста сорок килограммов, злодей и анархист, инициатор всех драматических склок во время работы. Посмотреть такому тигру прямо в глаза, когда вас не отделяют прутья решетки, – волнующий момент. Только профессиональная закалка помогает мне свыкнуться с этим взглядом. Тигр в этом трюке всегда сильно возбужден и в своем наступлении на меня проявляет упорство и напористость.

Чьи нервы выдержат? Кто сделает первый неверный шаг? Я этот шаг сделать не имею права, ибо что сделает Раджа в следующее мгновение – лучше даже не догадываться. Я обязан выдержать его взгляд.

Недаром во время гастролей в 1958 году в Югославии газета «Вечерние новости» крупным шрифтом через всю страницу напечатала:

 
«ГЛАЗА В ГЛАЗА С РАДЖОЙ»
 КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В 9 00
ПОДПИСЫВАЕТ СЕБЕ СМЕРТНУЮ КАЗНЬ
АЛЕКСАНДР ФЕДОТОВ.
Каждый вечер в 9.20 Александр Федотов остается жив.
А может и не остаться
 

Итак, для большей эффектности представления и для моей безопасности мы с тиграми как бы заключили некий договор против зрителей. На некоторых трюках я заставляю зрителей поволноваться, хотя сам остаюсь спокойным, и звери мои тоже не сердятся по-настоящему, мы просто хотим расшевелить публику, привести ее в активное состояние.

Этот «уговор» помогает мне и номер сделать увлекательным и сохранить свои силы свежими до конца представления. Я не хочу, чтобы обо мне говорили: «Как же ему, бедному, трудно приходится!» – не хочу вызывать сожаление, это противоречило бы тому героическому образу, который я стараюсь создавать на манеже. А какой уж тут герой, если зрители, уходя из цирка, облегчено вздыхают: «Слава богу, укротитель остался жив! Трудный кусок хлеба!»

Если я не сумею найти точную меру зрительского волнения, то меня начнут жалеть, а это унизительно. Слишком большой страх за укротителя не в его пользу, тут уж ставится под сомнение его мастерство. А в красном углу моей гримерной висит маленький плакатик с пословицей: «Дело мастера боится».

Интересно, что репортеры Югославии просили сообщить им мой возраст. И когда узнали, что я укротитель уже немолодой, неожиданно обрадовались: «У нас в цирке любят смотреть опытных мастеров».

Как ни странно это звучит, но я хочу, чтобы зрители после моего страшного номера уходили радостными – человек победил.

Еще больше установлению хорошего настроения служат юмористические сценки.

Леопард Ранжо частенько между своими трюками, закрыв глаза, дремал. Заметив это, я подходил к нему и ударял слегка ладонью по носу. Он моментально просыпался и в недоумении смотрел на меня. Я же знаками показывал ему, что здесь спать неудобно – все работают. В ответ Ранжо отрывисто рычал и брызгал слюной. Он бывал очень недоволен, что нарушили его покой и выставили перед всеми его слабость, и долго возмущался. А зрители смеялись – уж очень комически выглядел леопард.

На мой взгляд, трюки, наполненные содержанием, интереснее для зрителей, чем просто демонстрация техники дрессировки. Поэтому, если трюк дает для этого хоть какую-то возможность, стараюсь превратить его в сценку. Сценки эти, конечно, обыгрываю я, а звери мои и не подозревают, что они артисты. Приспосабливаясь к их манерам, я создаю иллюзию их сознательного участия в сценке. Я люблю эти сценки, они словно устанавливают между мной и зверями отношения дружеского подтрунивания и розыгрыша.

Но бывают, конечно, моменты и настоящей неотрепетированной борьбы. Во время представления на стадионе в городе Волжском разразилась сильная гроза, молнии сверкали ежесекундно, гром не утихал, один раскат переходил в другой. А я только что вошел в клетку к тиграм.

Ливень превратил стадион в озеро, и меня можно было просто выжимать. Откровенно говоря, я думал, что зрители не выдержат такого испытания и побегут домой. Тогда и мне можно будет прервать представление. Но, к моему удивлению, – никто ни с места.

Тигры дождя не боятся. Они сидят на своих тумбах, втягивают носами наступившую после сильной жары прохладу и не собираются, по-видимому, начинать выступление. Дождя они не боятся, но лапы мочить не любят…

Все мои усилия заставить их работать ни к чему не приводили. Тигры начали вести себя беспокойно и постепенно пришли в сильное возбуждение. А моя настойчивость еще больше их раздражала.

Стоявшие в пассировке артисты увидели злобно сверкающие глаза и агрессивное настроение зверей и в один голос потребовали:

– Александр Николаевич, сейчас же, немедленно уходите из клетки.

Они были так настойчивы, что мне пришлось загнать тигров домой, не закончив программы.

Только согревшись и успокоившись в автомашине, отдал я себе отчет в том, какому риску подвергался. Видимо, гроза возбуждающе подействовала и на меня, и я не сумел подавить досаду от того, что звери не хотят работать, утратил спокойствие и рассудительность и не принял во внимание особую обстановку.

Что касается зрителей, то думаю, их заинтересовало, как звери будут вести себя во время грозы. К тому же на стадионе было, вероятно, много закаленных болельщиков футбола, которым никакие атмосферные явления не страшны.

Иногда номер с хищниками плохо смотрится потому, что трюков в нем много, а целостного впечатления нет и все как бы рассыпается на отдельные кусочки. В таких случаях обычно сухо фиксируется каждый трюк и четко переставляется реквизит. Но звери и дрессировщик словно чужие друг другу существа, у них нет взаимодействия и взаимопонимания. Животные в таких номерах обычно ленивы и не «играют» своих ролей.

Это значит, что укротитель не сумел найти верный тон в обращении с четвероногими партнерами и манеру своего поведения. Трюки сами по себе, может быть, и очень интересные, но ничем не сцементированы.

Я не раз убеждался в том, что дрессировщик, выступающий на манеже с хищниками, должен оставлять у зрителей впечатление человека волевого, энергичного, знающего, чего он хочет, вопреки всему добивающегося того, что наметил.

Это как бы пронизывает номер единством, придает ему своеобразный колорит. Созданию этой напряженной атмосферы нужно подчинить всё, вплоть до реквизита и клетки.

Вместе с леопардами я получил в наследство и клетку, в которой их выпускали в манеж, – громоздкое, тяжелое сооружение. Вначале никаких сомнений она у меня не вызывала – это было традиционное сооружение, к ее тюремному виду привыкли, и, хотя она очень мешала зрителям отчетливо видеть зверей, другой просто в природе не было. Конечно, этот массивный забор тоже создавал впечатление – он как бы подчеркивал опасность, но в то же время отделял нас от зрителей.

А леопарды – звери некрупные, и за таким железным забором казались менее грозными, чем были на самом деле.

Да и устанавливать и перевозить эту загородку в две тонны – тоже дело нелегкое. Однажды я все это вдруг осознал и стал думать, как бы мне ее переделать. Думал я долго и мучительно, рисовал и скручивал куски проволоки, что-то машинально лепил из хлеба за обедом – и наконец, придумал тросовую сетку, гибкую, легкую, перевозка и установка которой не представляет никакого труда.

С 1940 года я начал в ней работать. Сделана она из очень тонких стальных тросиков и максимально прозрачна. Через несколько минут глаз привыкает и вовсе перестает ее замечать. Создается иллюзия, что зрителей и зверей ничто не разделяет. А не порвут ли звери эту тонкую сетку? Не порвут. Даже тигры. И львы. Это было проверено впоследствии на номерах И. Н. Бугримовой и  А. Н. Буслаева.

Удобна эта сетка еще и тем, что в сложенном виде занимает очень мало места. Складывается она и раскладывается автоматически, при помощи нехитрого устройства – электролебедки. Униформистам не приходится превращаться в грузчиков – ее вес сто пятьдесят килограммов, и на арену ее вывозит на тачке один человек. Сетку можно установить в любых условиях: в цирке, на сцене, на стадионе. Время установки сократилось в четыре раза. Перевозится она в обыкновенном ящике, где-нибудь в уголке машины. Для старой клетки нужна была автомашина целиком. С этой сеткой вообще мало хлопот: она не требует ни покраски, ни ремонта после каждой перевозки.