Текст книги "На разных берегах (Часть 1). Жизнь в Союзе (Часть 2). Наши в иммиграции"

Автор книги: Александр Каган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Если бы моя фамилия начиналась на букву “А”, то хитроумное начальство, наверное, предложило бы расставить авторов в обратном алфавиту порядке, и я всё равно оказался бы на последнем месте. Хочешь, жни, а хочешь, куй ...

2004 г.

Опасное хобби

В 50-е годы в научных кругах Москвы у многих на слуху было имя академика Реброва. Он прославился не только своими научными достижениями, но и своим хобби – коллекционированием анекдотов. Обладая блестящей памятью, он не только знал их огромное количество на любые темы, но также умел их рассказывать виртуозно.

Обычно в перерывах между докладами на какой-нибудь конференции или годичного собрания Академии наук, он дружески обнимал собеседника за плечо и предлагал: “Хотите новый анекдот, свеженький, свежайший”. Рассказав его, не дожидаясь реакции слушателя, начинал громко, заразительно смеяться.

Когда академик умер, жена стала разбирать его архив.

Её внимание привлекло содержание сейфа в кабинете мужа. Там были дипломы, авторские свидетельства, правительственные награды. Там же она обнаружила несколько толстых общих тетрадей.

“Неужели муж вёл дневник, – подумала она. – Возможно, найду там повествование о нашем с ним романе и много другого любопытного”. Однако её ждало разочарование. В тетрадях были записаны сотни анекдотов. Все они с педантичностью учёного были рассортированы и пронумерованы. В одной из тетрадей были анекдоты на бытовые темы, в другой про Василия Ивановича, в третьей об евреях, далее из серии “Армянское радио отвечает”. Открыв наугад эту тетрадь, она прочла то, что не могло не заставить её грустно улыбнуться: “Нас спрашивают: что делать, чтобы не выпадали волосы из горжетки? Мы отвечаем, что не знаем что такое горжетка, но, на всякий случай, рекомендуем женщинам меньше ездить на велосипеде”. Одна из последних записей была таковой: “Нас спрашивают, почему стало меньше юмора в наших передачах? Мы отвечаем: те хохмы, которые мы раньше передавали, сочинял один еврей, который жил в доме напротив тюрьмы. Сейчас он живёт в доме напротив”.

Самая последняя тетрадь привела её в ужас. Там были политические анекдоты. Начинались они невинными: “На очередных переговорах Молотов и госсекретарь США поспорили: есть ли свобода слова в СССР.

– У вас её нет, – сказал госсекретарь.

– Есть, – ответил Молотов.

– Нет. У нас можно свободно критиковать власть. Любой гражданин может среди улицы кричать: “Президент Трумен дурак!” и ему ничего не сделают.

– У нас тоже любой гражданин может выйти на Красную площадь и кричать: “Президент Трумен дурак!” и ему тоже ничего не будет”.

А дальше пошли такие анекдоты, что у испуганной женщины перехватило дыхание. Даже за один такой анекдот можно было бы получить 10 лет! “Нужно немедленно ликвидировать эту тетрадь, которая в любой момент может погубить всю семью,” – решила она и стала вырывать одну страницу за другой затем разрывая их на мелкие клочки.

“Я до конца не знала своего мужа, – подумала она, – хотя мы прожили вместе столько лет. Он был не только очень умным, но и исключительно смелым человеком”.

2007 г.

ВЫЗОВ К НАЧАЛЬСТВУ

Вечером, собираясь домой, начальник погранзаставы вызвал старшину.

– Завтра еду к начальству. Вызывают.

– Угу,– понимающе кивнул старшина.

– Утром пошли двоих-троих ребят, пусть рыбы наловят. И чтоб была по высшему разряду.

– Будет сделано!

– И вот ещё что – джип подготовить к дороге, заправить. Водителю выдай сухой паёк и чтобы рта не раскрывал. Куда едет начальство – военная тайна.

– Будет сделано!

– Скажи ему также, что за хорошую службу дам недельный отпуск. Сможет съездить домой. Ну, в общем, чтобы всё было в порядке. Понял?

– Так точно, товарищ майор! Всё будет нормально. Не в первый же раз...

Следующим утром машина остановилась на окраине небольшого посёлка возле неприметной избы. С криком “Папочка приехал!” на крыльцо выскочила и повисла на шее у майора миловидная молодая блондинка в наскоро накинутом коротком халатике.

– Папочка приехал! – ещё громче крикнула она в расчете, что это дойдёт до ушей соседей и даст им повод посудачить: “Какой хороший отец у девки! Аккурат два раза в месяц приезжает проведать”.

Между тем майора взволновала обнажённая выше колена стройная нога и мелькнувшая в полураспахнутом халате ложбинка между большими молочно-белыми грудями. Он уже был в нетерпении. Ему хотелось, как можно быстрее сорвать халатик с этого молодого тела и целовать, целовать, целовать...

Вечером по дороге на заставу, уставший и разомлевший, он рассуждал: “Какая это была у меня замечательная идея иметь дело с работницами детского сада. Они все такие чистенькие, да и проверяют их регулярно, никакой заразы не подцепишь. Ну и, конечно, молодые! Вот предыдущая была такой пышненькой. А нынешняя – ну просто огонь! Прямо весь выдохся...”

На заставе майора ждал старшина с мешком рыбы. Майор заглянул, остался доволен. Похвалил старшину.

– Не много ли здесь, как думаешь?

– В самый раз, товарищ майор. Мария Игнатьевна будет довольна. Семья-то у вас немаленькая. Детишки рыбу любят. До следующего вызова к начальству как раз хватит.

– Спасибо за службу, старшина! Я тобою доволен. Приятно иметь дело с толковым человеком...

Старшина удовлетворённо улыбнулся.

– На следующей неделе – твой черёд. Поедешь выбивать дополнительное довольствие. Твоя-то небось тоже заждалась. Видел её как-то, хороша баба, ядрёная, как у нас говорят. Ну ладно, поехал я домой...

Прежде, чем сесть в машину, майор зашел поглубже в лужу, запачкав сапоги и забрызгав грязью галифе. Для достоверности...

– Машуня, дети! Вот и я. Устал смертельно! Порыбачил весь день. Зато улов какой!

– Папка, папка пришел! – бросились с криком к отцу дети. Кого-то он погладил по головке, кого-то потрепал за ушко. Затем все они стали с любопытством рассматривать рыбу, вываленную в большое корыто. Самые смелые даже трогали её пальчиками. Майор тоже проявил любопытство.

“Какой у меня хороший муж! Не пьёт, как другие офицеры. Ну, если когда выпьет, то самую малость. А как любит детей! Семьянин, заботливый. Повезло мне в жизни!” – подумала смертельно уставшая от домашних забот и ухода за детьми женщина и чмокнула мужа в потную щёку.

2005 г.

Воспоминания о войне

ИСТОКИ ПОДВИГА

Когда началась война, я немного не дотягивал до 18. Был я парень рослый, крепкий – занимался штангой и, как только ушел на фронт отец, мечтал как можно скорее последовать за ним. Очень боялся, что война закончится и я не успею повоевать. Вскоре я ушел в армию добровольцем. После трехнедельной подготовки с командами типа: “Коротким коли!,” я в чине младшего сержанта уже ехал в теплушке на Запад. Это не была вновь сформированная часть, а разноплановое пополнение. Ещё при погрузке в вагон мне бросился в глаза невысокий, щуплый парень. Форма сидела на нём как-то неуклюже. Все было скособочено, полузастёгнуто. Тонкие ноги болтались в широких голенищах сапог. Он всё время шмыгал носом. В общем, производил жалкое впечатление. Ну какой из него получится воин? Чувствуя моё расположение к себе, он улёгся на нарах рядом со мной.

По худосочности и субтильности Зяму – так звали этого парня – при мобилизации определили в связисты. Были в вагоне представители и других военных специальностей. Среди всех новобранцев, явно угнетённых вынужденной разлукой с домом, выделялись трое парней. Они, видимо, были знакомы друг другу ранее. Щедро сыпавшийся мат и наглое поведение выделяли эту блатную шпану. Они сразу же начали задавать тон. Покрикивая и отталкивая других, заняли лучшие места около буржуйки. На этом очаге все по очереди прямо в выданных на дорогу консервных банках грели свою еду. Эти трое лезли без очереди, грубо расталкивая и матеря всех. Со мной они были более осторожны. Уважали силу, которую видели во мне.

В конце первого дня пути Зяма рассказал мне, что на узловой станции, на которую поезд прибудет завтра, он должен встретиться с матерью. Мне казалось, что это невозможно. Как можно разыскать Зяму на станции, забитой десятками эшелонов с людьми? Я изложил Зяме свои доводы. “Ничего, – сказал Зяма,–мама меня обязательно найдёт!” В первый раз я услышал в его голосе твёрдость.

Они действительно встретились. Непостижимо, как этой маленькой, хрупкой женщине с узелком в руках, удалось отыскать наш эшелон и в нем Зяму. Зяма неловко спрыгнул к ней. Они обнялись и, обнявшись, долго стояли. Я увидел, что они оба плачут. Она, видимо, навсегда прощаясь с единственным сыном. Он от того, что бросает её – одинокую и слабую в чужом городе, куда они были эвакуированы с Украины.

Поезд ушел. Зяма долго ворочался на жестких нарах – не мог заснуть. Утром я увидел, что он что-то ищет в своем солдатском мешке. Со слезами на глазах он сказал, что мать вчера передала ему скудные припасы, которые копила несколько последних недель. И вот теперь их нет. Трое ехидно улыбались. Было ясно, что это дело их рук. Мне очень хотелось побить этих подонков, но смалодушничал. До сих пор не могу простить себе этого.

Прибыв на стацию назначения, мы попрощались с Зямой. Я был уверен, что мы больше никогда не встретимся, так как никаких шансов выжить на войне у такого человека, как Зяма, как мне думалось, не было.

Весной 1945 года война приближалась к концу. Наша дивизия уже воевала в Восточной Пруссии. Воевал я вроде бы неплохо: гвардеец, кавалер ордена “Отечественной войны,” двух орденов “Славы” и нескольких медалей. Комбат обещал послать меня на курсы подготовки лейтенантов, но был убит, и я так и не стал офицером.

В один из дней наша часть двигалась по шоссе на запад. Вдруг внезапная остановка. Вижу, нам навстречу вдоль дороги медленно движутся два связиста. Им тяжело. Ноги вязнут в грязи. Первый несёт на спине тяжёлую катушку. Когда они подошли поближе, то в походке того, что с катушкой, в наискось застёгнутой шинели, как-то поперек нахлобученной пилотке, мне показалось что-то знакомое. И я, наконец, узнал Зяму, соскочил с машины, подбежал к нему и мы обнялись. По его лицу текли струйки пота. Был тёплый день, да еще тяжелая катушка, которую связисты, видимо, несли по очереди. Жарко.

Зяма расстегнул шинель, и тут... Слева блеснула золотая Звезда Героя, а справа – красные и желтые нашивки ранений. Я был поражен. Зяма тихо произнес: “Вот так получилось,” и как-то виновато, улыбнулся. Расставаясь, я пожелал ему скорейшего возвращения домой, и встречи с мамой. Больше мы никогда не виделись.

Позже я много думал о том, какой же подвиг мог совершить солдат-связист? Может быть, Зяма был именно тем связистом, о котором рассказывали: будучи раненным в руки, чтобы обеспечить связь, он зубами зажал оборванные оголенные концы проводов? И как, вообще такой человек, как Зяма, мог совершить подвиг?

Готовность к подвигу не обязательно определяется обладанием пудовыми кулаками и “бесстрашием” там, где не можешь получить отпор. Могли ли совершить подвиг те трое, которые по дороге на фронт обворовали своего же товарища – солдата. Уверен: нет и тысячу раз нет.

В моем понимании, чтобы совершить подвиг нужно обладать высокими нравственными качествами, нужно очень любить своих близких. Быть готовым пожертвовать своей жизнью ради них. Видимо, таким человеком, готовым отдать свою жизнь, чтобы защитить маму, и был тщедушный и нескладный Зяма.

2006г.

первый бой

– “Последний бой – он трудный самый” – поётся в известной песне. Но это не совсем так. Мне кажется,что самый трудный – первый бой, – взволнованно проговорил седой мужчина с орденскими планками на пиджаке и отдышавшись продолжал.

– Когда перед началом атаки вражеская артиллерия начала обстреливать наш передний край, мне показалось это настоящим адом. И раньше в кино видел разные ужасы, но такого... Это трудно описать словами, и может понять лишь тот, кто пережил всё это сам. Я был страшно напуган. Присел в окопе на корточки, весь сжался, закрыл голову руками и замер.

Артподготовка закончилась. Началась атака врага, и раздалась команда “Огонь!”, а я всё сижу, сжавшись в комок. Тут подбегает ко мне командир взвода, трясёт за плечо и, видя, что я не реагирую, как закричит: “А ну, жидовская морда, на огневую позицию! Открыть огонь!” Наверное, он выбрал нужные слова. Если бы он закричал: “Застрелю к чёртовой матери!” или “Пойдёшь под трибунал,” я бы, скорее всего, не отреагировал. Но тут я встрепенулся и бросился к пулемёту.

После боя командир взвода подошёл ко мне и, устало хлопнув меня по плечу, сказал: “Ну, с боевым крещением! Ты извини меня, парень, но в тот критический момент я должен был заставить тебя очнуться и вступить в бой”. Лейтенант оказался хорошим мужиком. Мы долго потом воевали вместе. Он погиб в 1943 году. Это был единственный случай в моей жизни, когда я был благодарен за оскорбительные слова в мой адрес.

2008 г.

ГРАФ МОНТЕКРИСТО

Строительный батальон перебрасывали на другой участок фронта.

– А ну-ка, Костя, гони к обозам, – приказал комбат своему ординарцу, молодому всё знающему и всё умеющему пареньку.

“Газик” рванулся и, потонув в облаке пыли, запрыгал по ухабам к хвосту колонны. Солдаты шли тяжёлым натуженным шагом. Комбат с любовью смотрел на них – бывших плотников и каменщиков. Война оторвала их от любимого дела, бросила в гущу боёв, и теперь часто своими руками они взрывали то, что строили раньше. Они взрывали сейчас, чтобы потом, после победы, построить ещё больше и ещё лучше.

Батальон двигался, колонна замыкалась конным обозом.

– Подожди меня здесь!

Комбат вылез из “Газика” и зашагал вдоль колонны. Дорога, размытая дождями, иссушенная солнцем, была бичом для обозников. Выбившиеся из сил лошади с трудом тащили свой груз. Картина обоза мало радовала комбата. Вдруг взор его привлекла необычная картина. К одной из телег сзади был прицеплен фаэтон с огромными задними колёсами и складным верхом. На фаэтоне, глядя в небо узко расставленными полозьями, лежали беговые дрожки. Сзади всего этого нагромождения двигалась лошадь. Чёрная, как смоль, она бережно ставила свои ноги в дорожную пыль. На кожаной уздечке поблескивали металлические украшения, а сверху лежала попона, настоящая добротная попона, с бахромой и мохнатыми кистями по углам. В походке лошади и её поведении чувствовалось полное равнодушие ко всем перипетиям войны, к плохой дороге и резким крикам обозников, подбадривающих лошадей.

“Не лошадь, а артист какой-то, – подумал комбат, – и что это вообще за цирк?” Он подозвал первого попавшегося бойца и спросил об этой лошади.

– Это Граф Монтекристо, – усталый обозник улыбнулся.

– Я вам сейчас покажу “графов”! Цирк устроили! Позвать начальника обоза! – распорядился комбат.

К нему подбежал запылённый лейтенант.

– Что за балаган? – зашумел комбат. – Чья это лошадь?

– Ваша, товарищ майор.

– Моя?

– Конечно ваша, товарищ майор. Два дня назад её привёл Костя вместе с этим, – лейтенант указал на фаэтон, – и сказал, что это ваша, пусть пока побудет у нас.

– Ладно, разберёмся, – комбат пошел к машине. “Газик” ждал комбата у обочины.

– А ну, вылезай, сукин сын! – приказал Косте рассерженный майор. – Мародёрствуешь, цирк устроил в батальоне! Командира посмешищем сделать хочешь?

В серых чистых глазах ординарца появилось страдающее выражение. Майору нравилось Костино открытое лицо, курносый нос, его расторопность, умение всё быстро и хорошо делать. Страдающее выражение Костиных глаз, когда его распекали, всегда смягчало майора. То же получилось и в этот раз.

– Рассказывай, как было!

– Два дня назад, – начал Костя, – когда мы стояли в N , прибегают ко мне ребята и говорят, что лошадь пропадает. Её бросил бежавший хозяин. Стоит себе бедняга в конюшне без сена, без воды. Я ей с руки хлеба дал, так она мне, товарищ майор, всю ладонь облизала. А какие у неё глаза умные. Я посмотрел – такие глаза...! Вы видели, товарищ майор, какие у неё глаза? Ну прямо человеческие.

– Ты, я вижу, ещё мальчишка.

– Ну вот, я и подумал: лошадь всё равно пропадёт, тут скоро осень, развезёт. На газике не пройдёшь, а в этом тарантасе вам, товарищ майор, хорошо будет объезжать роты во время работы, ну а зимой на санках. Я уже попробовал, товарищ майор, она и под седлом ходить может. Ну я ... лошадь ведь всё равно пропадала, ну я ... – в глазах Кости загорелись озорные огоньки.

– Ладно, – прервал майор, – мы об этом ещё поговорим, а теперь во вторую роту.

Почувствовав, что судьба Графа Монтекристо решена, Костя на радостях дал сходу третью скорость. Газик занесло на первом же ухабе.

Граф Монтекристо прошел с батальоном всю осень и зиму. Лошадь действительно оказалась полезной. В осеннюю распутицу комбат объезжал своих солдат, работающих в нескольких километрах, в экипаже. Это выглядело несколько смешно, но во многих случаях спасало. К Графу Монтекристо и его экипажу привыкли. Среди многих хороших качеств лошади майора более всего привлекало хладнокровие графа, который совершенно равнодушно относился к стрельбе. Он не шарахался и даже не поворачивал голову в сторону пулемётных очередей. Один минус был у Монтекристо: будучи запряженным и чувствуя под ногами более или менее приличную дорогу, он шёл спокойной трусцой, должно быть, вспоминая времена, когда перевозил пассажиров. Никакая сила не могла заставить его увеличить скорость. Косте, с которым они были в самых лучших отношениях, это удавалось очень редко. В общем же комбат был доволен лошадью. Зимой они ездили с Костей на санках, часто опрокидывались из-за узкого разлёта полозьев. Майор ругался. Костя клялся, что на этот раз обязательно разведёт полозья, а через некоторое время всё повторялось снова.

Однажды в марте батальон получил приказ проложить параллельно линии фронта десятикилометровую дорогу. На его выполнение дали один день. Ночью по этой дороге должны были пройти сконцентрированные в лесу части, готовые к прорыву вражеской обороны.

Целый день майор разъезжал вдоль трассы, на которой шла работа. Со стоном падали подпиленные у самого корня сосны. Расчищался путь через лесное озеро. Поздно вечером мимо майора стали проходить измученные, но выполнившие задание солдаты. Первая рота, работавшая на самом отдалённом участке, должна была вернуться в расположение другим путём. Комбат не знал, как у них обстоят дела, курил папиросу за папиросой и наконец приказал Косте пробежаться и выяснить, ушла ли первая рота.

– Не могу, товарищ майор, оставить вас в лесу одного – не имею права! Имею категорический приказ комиссара не делать этого.

Такие разговоры случались часто, и каждый раз комбат обещал Косте, что это в последний раз.

– Волнуюсь, – признался майор, – не прислали связного! Давай, голубчик, ну ей Богу последний раз, а мы с Графом доберёмся – дорога теперь есть.

Костя даже не пошевелился.

– Кто здесь в конце концов командир? – рассердился комбат. – Отправляйся!

Комбат остался один. Санки, в которые был запряжён Граф, стояли у самой дороги. Быстро смеркалось. Линия переднего края всё ярче очерчивалась багровым заревом. Сзади темнел лес. Приближалось время прохода штурмовых частей. В белых маскировочных халатах, с суровыми лицами, озаряемыми зеленоватым светом ракетных вспышек, безмолвными рядами двинулись солдаты прорыва. Таинственностью и холодом повеяло на майора от этого безмолвного движения белых теней, нарушаемого слабым хрустом снега и шорохом халатов. Пожелав им удачи, майор вздохнул с облегчением – задача была выполнена. Теперь по дороге, плотно утоптанной теми, кто пошёл в бой, можно было вернуться в расположение батальона. Граф медленно затрусил, увлекая за собой лёгкие санки. Майор задумался и вдруг, метрах в восьмистах от себя, увидел тени, легко скользившие на лыжах параллельно дороге. “Должно быть, наши,” – в первое мгновение подумал он. Но какое-то подсознательное чувство заставило майора вложить обойму в висящий у него на груди автомат и расстегнуть кобуру “ТТ”. Несмотря на вмешательство кнута, Граф не выражал желания увеличить скорость, а тени на лыжах не отставали. Вдруг слева с другой стороны раздалось короткое и лающее: “Русс, сдавайсь!”

Резко повернув голову, майор увидел двух идущих в нескольких метрах от него лыжников. Пальцы сами нажали на спусковой крючок автомата – фигуры упали в снег. Стало ясно, что майор столкнулся с вражескими разведчиками.

Услыхав выстрелы комбата, лыжники устремились к нему. Зазвучали автоматные очереди. Встав на колени на самое дно санок, майор отчаянно стегал лошадь, но обстрелянный, высокомерный Граф был неумолим. Лыжники приближались.”Неужели конец, – подумал майор, – так глупо – у себя в тылу”. И вдруг Граф рванулся и, словно подхлестнутый кем-то, пустился в бешеный галоп, которого ещё никогда не приходилось видеть комбату. “Только бы не перевернулись санки!” – думал он, отвечая короткими очередями на выстрелы отстающих лыжников.

Санки не опрокинулись, и вскоре, они примчались в расположение батальона. Только тут майор заметил кровавый след, тянущийся за санями. Бешеный галоп был лебединой песней Графа Монтекристо. Лошадь начала спотыкаться и затем с храпом упала на бок. Майор соскочил с санок и застыл, пораженный глазами лошади: в них было такое отчаяние, тоска. Майору, который много раз видел смерть, стало не по себе. К лошади поспешили бойцы. “Как она могла столько бежать с такой раной?” – раздались недоуменные голоса.

Майор побрёл в командирскую землянку. Начальника штаба и комиссара он застал за столом. В углу на печурке уютно пыхтел чайник. Комбат молча подошел к сидевшим и попросил налить водки. Он всё ещё не мог прийти в себя, но не от стрельбы, не от смертельной опасности, которая ему ещё совсем недавно угрожала, а от скованного болью взгляда по-человечески умных глаз Графа Монтекристо. Этого невозможно было забыть!

Начальник штаба ждал обычного комбатовского: “Хватит”. – Давай ещё, – прохрипел комбат и опрокинул целый стакан.

Комиссар первым догадался, что с комбатом что-то произошло. Он встал, поднёс к носу пахнущий перегоревшим порохом ствол автомата комбата и понимающе подмигнул начальнику штаба.

Ни о чем расспрашивать было не нужно. Всё и так было ясно. Шла война.

1958г.

Белая ворона

Солдат в задумчивости медленно шел вдоль оград изб. Их часть, потрёпанную в тяжелых боях с русскими, отвели в тыл на несколько дней на отдых. “Ужасная война, – думал он, – сколько крови уже пролилось и сколько прольется ещё?” Как не хотелось ему идти воевать! Как было тяжело расставаться с уютным, утопающим в цветах домиком на окраине крошечного городка в Вестфалии, в котором время словно замерло на столетия. Но при тотальной мобилизации в 1942 году забрали и его – единственного сына одинокой матери.

На краю деревни около ветхой избы его внимание привлекла старуха, которая колола дрова. Женщина с усилием поднимала увесистый топор, после каждого отколотого полена отдыхала, тяжело дыша. Солдат был поражен увиденным. “Может быть и моя мать сейчас мучается, выполняя непосильную работу, – подумал он. – Придет ли кто-нибудь ей на помощь?”

После некоторых раздумий он прошел за ограду и взял из рук женщины топор. Та испуганно отбежала в сторону, не понимая, что будет дальше. Солдат скинул шинель... Через полчаса, когда выросла горка наколотых поленьев, он устало воткнул топор в колоду, вытер рукавом потный лоб и ничего не говоря ушел.

Ночью к старухе тайком пробрался её сын – Федор, минёр в партизанском отряде.

– Когда же ты, маманя, успела столько? – спросил он удивлённо, увидев наколотые дрова.

– Это не я, а солдатик один.

– Какой солдатик? Фриц, что ли?

– Ну да, он.

Фёдор был поражен.

– Он, наверное, того... – Фёдор покрутил пальцем у виска.

– Ты что? Он так помог мне! Дай Бог ему здоровья!

– Какое там здоровье?! Их всех, гадов, нужно поубивать!

– Ты этого не тронь! Если встретишь, не убивай! Ты его узнаешь: он такой..., – старуха запнулась, – такой ... худенький, в серой пилоточке.

– Все они в серых пилотках, гады! Они ещё получат...!

Утром солдаты, и среди них тот, что колол дрова, уехали на грузовике с открытым кузовом. В двух километрах от деревни на просёлочной дороге грузовик подорвался на поставленной Фёдором мине. Все, кто ехал в нём, погибли.

2009 г.

НАСТОЯЩИЙ ГЕРОЙ

За успешные действия в тылу врага было решено наградить правительственными наградами группу наиболее отличившихся партизан. Представленных к званию Героя Советского Союза, привезли на Большую землю.

В преддверии вручения наград устроили им торжественную встречу, накрыли столы. Руководил мероприятием какой-то штабной генерал. В ожидании появления героев он просматривал список награждённых. Дойдя до одной из фамилий, генерал побагровел и громко воскликнул:

– Что уже и жидам стали давать Героя?

Владелец злосчастной фамилии, как раз входил в помещение. Услышав только что произнесённые слова, он без раздумий схватил со стола первую попавшуюся бутылку и стукнул ею генерала по голове. Генерал рухнул на пол. Скандал, замешательство! Виновника взяли под стражу, генерала отправили в госпиталь.

О произошедшем доложили Пономаренко – первому секретарю ЦК Белоруссии, возглавлявшему партизанское движение страны. Пономаренко был в растерянности: за такие поступки полагается трибунал, но ударивший был командиром одного из лучших партизанских отрядов. Ну и генерал тоже хорош... Что делать? Это надо решать в верхах.

Сталин, выслушав Пономаренко, после короткого раздумья произнёс:

– И в правду, герой. Дайте ему “Красное Знамя” и пусть дальше воюет.

2006г.

это вам за всё...

Обутая в старые галоши, в которые с трудом втискивались опухшие больные ноги, Арина перепиливала в одиночку двухручной пилой толстое бревно. Работа длилась уже не первый день. Это был тяжкий труд для старухи, которой перевалило за восемьдесят. Но, что делать? Как пережить приближающуюся зиму без дров?

За этим занятием её застал солдат, резким движением отворивший висящую на одной петле калитку.

– Яйки, млеко! Бистро, бистро!

– У меня ничего нет. Разве не понятно, что у хозяйки такой развалюхи ничего не может быть.

Солдат или ничего не понял, или не хотел понимать. Он отворил ворота хлева и был разочарован. Хлев был пуст. Ещё в прошлом году забрали кормилицу – козу, которую долго оплакивала Арина. Разозлённый неудачей солдат направился к курятнику.

“Как хорошо, что я упрятала Хохлатку,” – подумала Арина. Она сделала это еще утром, когда солдаты в очередной раз нагрянули в их деревню. В курятнике солдата также ждало разочарование. Он уже собирался уходить, когда Хохлатка, разбуженная скрипом отворяемой двери, начала копошиться в углу, заваленном соломой, а затем вылезла и доверчиво пошла навстречу солдату. Она привыкла, что вслед за привычным скрипом двери появляется хозяйка, которая непременно приносит какое-нибудь скромное угощение. Обрадованный солдат схватил Хохлатку и крепко сжал. Непривычная к столь грубому обращению, курица возмущённо заквохтала, норовя клюнуть солдата. Тогда он сжал рукой её ноги и вниз головой вытащил из курятника. Увидев это, Арина в отчаянии бросилась к солдату; плача, она просила оставить ей курицу, говорила, что это единственное, что у неё есть, умоляла, почти валялась в ногах.

“Что хочет эта глупая, старая женщина? Как она не понимает, что я победитель. Что я могу делать на этой земле все, что хочу. И раз я голоден, я обязательно заберу эту птицу”.

Меж тем Хохлатка, раскрыв крылья, дёргалась и рвалась изо всех сил.

Это рассердило солдата. Он размахнулся и ударил курицу о бревно. Тело Хохлатки сразу обмякло. Она перестала дёргаться.

Не в силах видеть это, Арина закрыла лицо руками. Так она простояла некоторое время, а потом медленно пошла к курятнику. В нём было зловеще тихо. Ещё совсем недавно здесь была Хохлатка, не только её кормилица, но и её подруга, собеседница – в общем, единственное живое существо, которое оставалось рядом с ней, доживающей свой век старухой. Ещё вчера она привычно угощала Хохлатку прямо с руки, а та аккуратно склёвывала нехитрое лакомство. Ещё вчера она гладила золотисто-серебристые перья на её спине, рассказывая ей о своих хворобах, о бедах одинокой старости. И вот теперь она ее лишилась! Как пережить это горе...

Пошарив в соломе, в привычном месте она нашла яйцо. Одно, небольшое, последний подарок Хохлатки. Арина осторожно отнесла его домой и закутала в тёплое тряпьё. “Сейчас не ко времени, но вдруг удастся сохранить его и вылупится цыпленочек, а потом вырастет новая Хохлатка”. Как ей хотелось верить в это!..

Арина не могла успокоиться, не могла вечером заснуть. Корила себя за то, что не ударила этого наглого рыжего лопатой по голове. “Я всё равно долго не проживу, а так может быть стало одним супостатом меньше,” – думала она. Эта мысль не давала покоя.

Ночью, когда стихли громкие голоса подвыпивших солдат, Арина прихватив бутылку с керосином, заткнутую бумажной пробкой, поплелась к дому, где они заночевали. Убедившись, что рядом никого нет, она полила приступок входной двери керосином и со словами: “Это вам за Хохлатку, это вам за всё!” – чиркнула спичкой. Пламя мгновенно заиграло на сухом дереве.

Арина не успела уйти далеко, как к ней подбежали двое полицаев.

– Ты что здесь в такой час делаешь, старая? Что это за бутылка? – спросил один из них, увидев бутылку, которую не успела спрятать Арина.

– Давай сюда! Понятно, – сказал он, понюхав, – ясно, кто устроил поджог! Ну ты за это получишь...!

И они потащили за собой упирающуюся Арину.

На другой день в деревню прибыл для расследования случившегося офицер “СС”. Ему рассказали о произошедшем.

– Сколько солдат пострадало?

– Ребята хорошо погуляли и были сильно на взводе. Трое, видимо самых пьяных погибли, пятеро получили сильные ожоги.

– Мерзавцы! Дисциплина совсем расшаталась! Вызвать ко мне их командира! Он за это ответит! А сейчас я хочу допросить партизана. Мне сообщали, что поджигатель задержан.

– Партизана нет.

– Как это нет?!

– Это не партизан. Это старуха.

– Старуха???

– Да, старуха. И очень древняя. Едва ходит.

Офицер был поражен: “Если старуха совершает такое, то как нам победить этот народ? Война так затянулась, ей не видно конца. Наверное, я ещё не скоро увижу свою Гретхен”...

– Что делать со старухой? – прервал его размышления вопрос.

– Как обычно, что делают с поджигателями...

Когда Арину, окружённую солдатами, куда-то повели, она понимала, что это последние минуты её жизни. Жалела ли она о том, что жизнь кончается?

“Днём раньше, днем позже, – думала она. – Всё равно совсем близка голодная смерть. А так я сгубила хоть сколь ни есть ворогов, пришедших, чтобы нести людям горе. Жаль только что без меня пропадёт последнее яичко Хохлатки”.

В самую последнюю минуту она успела прокричать: “Это вам за Хохлатку, это вам за...''