Текст книги "Литературы лукавое лицо, или Образы обольщающего обмана"

Автор книги: Александр Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Наконец, пришло время всмотреться в портрет нового героя романа, который появляется вблизи Веры Павловны спустя некоторое время после мнимого самоубийства Лопухова. Что примечательного мы узнаем об этом лице с мировоззренческой точки зрения? Прежде всего, нам становится известно, что он (его фамилия Рахметов) «должен дорожить временем». Видимо, поэтому его девизом стало выражение: «У меня занятия разнообразны; перемена занятия есть отдых». Кроме того, он же придерживается строго следующих принципов: «роскоши и прихоти – никакой; исключительно то, что нужно»; «Каждая прочтенная мною книга такова, что избавляет меня от надобности читать сотни книг»; «не тратить времени над второстепенными делами и с второстепенными людьми, заниматься только капитальными, от которых уже и без него изменяются второстепенные дела и руководимые люди»; «Я не должен любить». Что сказать в связи с изложенным выше? А то, что наряду с дельными соображениями в настоящем собрании установок содержатся и весьма неудачные. Почему? А потому, что, например, без любви ничего путного и вообще быть-то не может. Это во-первых. А во-вторых, разделение на первостепенное и прочее также может «сыграть злую шутку» со всяким, так как оно может статься таковым на самом деле лишь ситуативно. Оценивая Рахметова вкупе с Лопуховым, от имени которого он и выступает перед Верой Павловной, автор романа в главе «Беседа с проницательным читателем и изгнание его» излагает следующее примечательное рассуждение: «они (Рахметов и Лопухов. – Авт.), видишь ли, высшее свое наслаждение находят в том, чтобы люди, которых они уважают, думали о них как о благородных людях, и для этого, государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки не менее усердно, чем ты для своих целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других». Вот как! Оказывается, благородные герои Н. Г. Чернышевского действуют честно и полезно для других лишь во имя получения высшего наслаждения от сознания своего благородства в глазах других людей? Здорово, ничего более и не скажешь. А ежели всерьез, то это прямо-таки возведенный в предельную степень комплекс неполноценности какой-то выходит на поверку. Или получается, что герои романа просто одержимые манией величия люди, которые ради своей прихоти слыть благородными готовы ублажать всякого, способного их воспринимать за это таковыми. Но возможно ли такое на самом деле? Иначе говоря, разве возможна страсть благородства в реальности, ведь благородство само по себе, очевидно, будет противиться подобной странной наклонности? Поэтому-то идея выгоды от честности есть блудливая идея, которая автором романа, вероятно, не распознается в своей порочной сути. В результате, «отравившись» этой идеей сам, Н. Г. Чернышевский умильно «травит» ею и своего простодушного читателя. Но чем вооружает автор романа лукавого читателя? Отвечая на последний вопрос, легко вспоминается современная практика пиар-услуг, которая и свидетельствует о подлинной сути главных идей романа как раз и воплотившихся вполне в современной российской жизни. Другими словами, именно не кто другой, как Н. Г. Чернышевский является родоначальником на русской земле печальной традиции широкомасштабной мимикрии (подстройки) подлецов и негодяев под вполне себе благородных людей.

Теперь о «пламенной любви к добру», приводящей Рахметова в состояние «мрачного чудовища». Оказывается, она лишает его возможности шутить, хохотать да плясать. Но, с другой стороны, иного-то и быть не должно. Почему? А потому, что любить пламенно добро, как бескорыстное стремление к преображению мира, само по себе каждому в тягость станет. Иначе говоря, добро можно приносить либо не приносить, но любить его истово, скажем, вместо Бога, «себе дороже» станет. Или страсть к добру похожа на страсть к чему-то очень приятному, тогда как добро самой своей сутью вообще-то защищено от всякой страсти, так как именно оно и упасает человека от нее, упасает от сползания к чрезмерному, лишнему, избыточному. В добре на самом деле нет ничего личного, в нем есть лишь общее благо, а значит, в нем нет повода для личной гордости и для переживаний в связи с нею. Поэтому-то всякий добрый человек не может гордиться собой, не может не быть лично скромным членом всякого сообщества. Все иное есть лукавство или лишь изящно упакованное негодяйство (гламурное, респектабельное подличанье).

Но что же поделывает Вера Павловна, что влечет ее во втором замужестве? Оказывается, что она ищет себе снова независимости – независимости как равенства с мужчиною, который либо служит, либо имеет свое дело. И где же она его находит? В освоении новой для женщин медицинской профессии. В частности, в связи с последним занятием Н. Г. Чернышевский пишет такое: «У ней была мысль: "Через несколько лет я уж буду в самом деле стоять на своих ногах". Это великая мысль. Полного счастия нет без полной независимости. Бедные женщины, как немногие из вас имеют это счастие!» Вновь перед нами прообраз грядущих тенденций в российской жизни, вновь неудачная попытка искать счастья вместо Бога. И как мы все ныне знаем, такая посылка о независимости никак не ведет к умиротворению ни женщин, ни человечество в целом. А кроме того, подобное стремление женщин порождает даже новые, доселе совсем неведомые проблемы – проблемы половой идентичности, с одной стороны, с другой – появление внешне не спровоцированных депрессивных состояний сразу у многих вполне себе успешных людей.

Далее Н. Г. Чернышевский излагает свой особый секрет долгой и счастливой супружеской жизни (любви супругов): «Смотри на жену, как смотрел на невесту, знай, что она каждую минуту имеет право сказать: "я недовольна тобою, прочь от меня"; смотри на нее так, и она через десять лет после твоей свадьбы будет внушать тебе такое же поэтическое чувство, как невеста, нет, более поэтическое, более идеальное в хорошем смысле слова». Но возможно ли это, в силах ли человеческих легко сносить двустороннее несовершенство? Ведь мало того, что всякая жена имеет недостатки, кроме этого, и все мужья «оснащены» таковыми «призами», а значит, посредством своих жен попросту обречены сталкиваться с ними же прямо как в зеркале. Но тогда утопия автора романа при попытке своего воплощения в жизни даст, очевидно, иной – печальный результат омрачения многих душ, с одной стороны, а с другой – массовое впадение в циничное восприятие самих брачных отношений как вполне фальшивых. Поэтому-то секрет автора романа – это на самом деле вполне ядовитое средство нелюбви, лишь маскируемое в добродетельные одежды. А что же взамен сего грустного рецепта? А то, что любовь в браке – это, прежде всего, приятный труд души. Без него, без веры в Бога как главной опоры, в том числе и для любящих сердец, ничего путного нет и быть не может! И еще, рассуждения Веры Павловны о силе наслаждения от любви есть рассуждения сродни гурманским, а значит, есть мысли незрелые и опасные. Почему? Да потому, что исподволь героиня, а вместе с нею и читатели романа начинают подменять любовь как радостное бескорыстие, охваченное надеждой на счастливое будущее на нечто иное, скажем, на восторженность или восхищенность, внутри которых уже вполне возможны рассуждения о силе или степени переживания как острые проявления, если хотите, гордыни.

Теперь следующее и весьма-весьма примечательное рассуждение автора романа: «Наслаждение уже гораздо сильнее, когда корень его в воображении, когда воображение ищет предмета и повода к наслаждению». Тем самым получается, что распаление самого воображения и есть «великий градус» грядущего наслаждения? Да, это вполне так. И тут уже в дело идут самые разнообразные приемы психологического воздействия, а также их возможные комбинации. Ныне это уже вполне себе преуспевшая технология обработки сознания самого массового потребителя всяческих оттенков «царства наслаждения». Видимо, поэтому-то главные лозунги «рыночного царства» обязательно включают в себя смысл наслаждения как такового или чего-то вполне самоценного. Кроме этого, Н. Г. Чернышевский зачем-то «присоединяет» к наслаждению еще нравственную или духовную смысловую составляющую, полагая тем достичь самых пределов всякой возможности наслаждаться: «Но это еще очень слабо сравнительно с тем, когда корень отношений, соединенных с наслаждением, находится в самой глубине нравственной жизни. Тут возбуждение проникает всю нервную систему, волнует ее долго и чрезвычайно сильно… но разница (между простым и усиленным нравственным началом наслаждениями. – Авт.) огромная в том, что свежесть и теплота развиваются в самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей силы посредствующими элементами». Что ж, красиво, впрочем, на самом деле речь идет, видимо, о другом. О чем же? О радости например. Но что она такое в своей сути? С сущностной точки зрения она есть состояние сознания, в котором ощущение единства с миром достигает максимально возможной величины. Но тогда автор романа, как говорится, «валит все в одну кучу» или путает «божий дар с яичницей». Вероятно, что это так и есть. Но для читателя сие дело безвредным все равно не будет, а значит, даже не желая того, Н. Г. Чернышевский на страницах своего творения выступает в роли «великого путаника».

Далее обращает на себя внимание сентенция из четвертого сна Веры Павловны: «До меня (речь о светлой красавице – богине любви. – Авт.) не знали полного наслаждения чувства, потому что без свободного влечения обоих любящих ни один из них не имеет светлого упоения. До меня не знали полного наслаждения созерцанием красоты, потому что, если красота открывается не по свободному влечению, нет светлого упоения ее созерцанием. Без свободного влечения и наслаждение, и восхищение мрачны перед тем, каковы они во мне». Во как! Но разве можно иметь симпатию или даже любовь из-под палки? В таком случае речь, очевидно, идет о чем-то другом. Но о чем именно? А, вероятно, о том, что само влечение человека к кому-чему-либо уже обязывает его чем-то перед выделенным им же объектом. Чем же? А тем, например, что отсутствие симметричного переживаемому чувству ответа будет вызывать огорчение или вполне страдательный момент в связи с этой нехваткой, а значит, будет обязывать сносить психологическую перегрузку. Кстати, последнее напряжение может возникать, скажем, как разность текущих состояний или как превратность качеств наличных предпочтений даже у любящих друг друга людей, а значит, в подлинной любви проблемы свободы как таковой нет и быть не может. Но тогда о чем же повествует Н. Г. Чернышевский? А он, скорее всего, говорит о лжелюбви. Почему? А потому, что ниже пишет уже такое: «Моя (речь от имени богини любви. – Авт.) непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте тела; во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, не дам поцелуя, в котором нет симпатии». Интересно, а свобода спасает человека от него самого, от свойственных ему вкусовых предпочтений, пристрастий, влечений? Нет, не спасает. Но тогда о чем же говорит на самом деле автор романа? В чем объективность его речей? А в том, что он под видом самой большой любви продвигает в жизнь нечто иное. Что именно? Вероятно то, что его самая что ни на есть непорочная «Непорочность» лишь изящная форма самовозвеличивания. Или на самом деле под прикрытием проповеди равноправия («если ты хочешь одним словом выразить, что такое я, это слово – равноправность») он транслирует грядущее господство («Я скажу ее (свою волю. – Авт.) всем, когда мое царство будет над всеми людьми») в человечестве самых что ни на есть «свободных» индивидуумов, которые во имя торжества названной свободы для собственного греха доведут всех жителей земли вплоть до самого «конца света».

В истории другой героини романа, Катерины Полозовой, Н. Г. Чернышевский устами Александра Кирсанова ясно провозглашает еще один принцип человеческого поведения: «безрассудства делаются только в двух случаях: или сгоряча, в минутном порыве, или когда человек не имеет свободы, раздражается сопротивлением». Но так ли это на самом деле? Ведь много примеров мудрого поведения, как говорится, «без примерки» или без раздумья. С другой стороны, не всякое преодоление сопротивления безрассудно. Кроме того, очень много примеров «сладкого» безрассудства, когда отсутствие какого-либо сопротивления лишь соблазняет человека к совершению глупого поступка, усвоению так или иначе богопротивного воззрения. В результате автор романа, с одной стороны, скрывает подлинную природу человеческого безрассудства, с другой – дает несомненно ложные внешние ориентиры для его обнаружения. И потом, само действие вне рассудка – это лишь автоматическое действие, а значит, искать в нем, например, глупость вряд ли вообще стоит. Наоборот, всякая глупость, в конце концов, есть продукт не очень удачной рассудочной деятельности. Поэтому-то рассказ Н. Г. Чернышевского о том, как Кирсанов лечил Катю Полозову от любви к недостойному человеку (Соловцову) путем шантажа больной и ее отца или путем угрозы применения в отношении нее эвтаназии, есть рассказ лукавый, приводящий в реальности либо лишь к видимости успеха, либо к прямой гибели и тела и души самой исцеляемой. Тогда как со страниц романа на читателя буквально обрушивается торжество метода Кирсанова – Чернышевского, с помощью которого все происходит, в конце концов, по воле отца Катерины, но и не против поэтапно изменяющейся (с одного на противоположное) воли обоих участников семейной драмы. Иначе говоря, получилось как в поговорке «и волки сыты, и овцы целы». Впрочем, в подлинной жизни такие маневры ведут все-таки к иному результату. К какому? А к такому, что на место Соловцова непременно придет другое, не менее одиозное лицо и все повторится сначала, и уже известная «метода» никак не спасет. Почему? А потому, что ее ресурс лишь в ее новизне. Другими словами, она эффективна только в случае полной неожиданности ее средств для самого объекта воздействия. В противной ситуации придется уже искать иные, подлинные причины возникшего противоречия. Кстати, о противоречии. Оказывается, что «Катерина Васильевна (речь о Кате Полозовой. – Авт.) влюбилась в Соловцова за его письма; она умирала от любви, основывавшейся только на ее мечтах… она любила читать и мечтать». То есть названная героиня была воспитана романтической литературой или воспринимала известную ей самой действительность посредством соответствующих фальшивых литературных образов, «смастеренных» для развлечения и обольщения собою всякого из простодушных читателей. Иначе говоря, «напитавшись» умильными представлениями о «правильной» жизни, Катя Полозова и попалась запросто на «крючок» уже невыдуманной жизни. Таким образом, литературное просвещение и позволяло систематически удерживать подрастающее поколение в ложных видах на реальность, с вполне вероятной целью его прельщения и вовлечения в якобы неизбежное греховное бытие. Последнее печальное дело умело использовалось как в прошлом, так и поныне стоит «во главу угла» в целях сохранения существа когда-то давно сложившихся рамок социальных отношений как якобы единственно и возможных. Причем, даже известные революционные изменения также никогда не выходили за рамки давно господствующего порядка и только лишь внешне заявляли собою иное существо.

В финале повествования по воле его автора возникает совершенно идиллическая картина семейного счастья всех трех главных героев романа, к которым присоединяется посредством Бьюмонта-Лопухова еще Катерина Полозова. Вот вроде бы и вся история о жизни новых людей. Но что она такое и к чему, собственно, была написана? Неужели в ней нам дан образ подлинно новых людей? Так, А. И. Герцен, отмечая глубокое влияние романа Чернышевского на русское общество, писал такое: «Молодые люди, приезжавшие (видимо, в Лондон. – Авт.) после 1862 г., почти все были из "Что делать?", с прибавлением нескольких базаровских черт». Таким образом, можно согласиться с тем, что в лице героев романа просматривались черты новой реальности – нового мира. Но было ли это приятное видение действительно или сущностно новым? Думается, что все последующие исторические события показали все-таки нечто иное, а именно: под видом обновления, как говорится, из лучших побуждений ряда российских энтузиастов возникла вполне себе старая реальность, лишь умело облаченная в новую социальную упаковку – упаковку социализма. Почему же все-таки старая реальность? А потому, что в ней продолжили свое бытие все уже давно известные ветхозаветные установки на разделение, на принуждение, на стяжание выгоды. Иначе говоря, вселенские хлопоты о всеобщем блаженстве ничем иным и кончиться не могли, так как стремление человека к счастью есть стремление изначально порочное, и любые попытки его достижения обречены на провал. Почему? А потому, что подобная надежда изначально порочного существа на достижение им состояния существа совершенного есть глупая затея. Другими словами, не может греховный человек испытывать чувства возможные, например, для святого лица, так как сама природа греха как своего рода фильтра не пропустит в сознание «музыку небесных сфер», без которой само искомое блаженство так и останется вне пределов досягаемости. Поэтому-то «новые люди» Н. Г. Чернышевского – это лишь подмена искомого или это лишь ядовитая иллюзия рождения нового человека, содержащая в себе под видом всего благого многие будущие беды всего человечества, соблазнившегося идеей стяжания всеобщей выгоды. Но почему вдруг так мрачно, ведь выгода-то сама по себе не так уж и плоха? А потому, что в ней нет предела, а значит, в ней нет покоя и нет умиротворения, а ее мнимая цель – абсолютное господство, а всякий господин не терпит над собою никого, иных же понимает всегда явно ниже самого себя. В результате тотальной погони за выгодой человечество и придет к одному – к полному подчинению себя лишь одному господину, который и будет непосредственно повелевать всем для человека вожделенным, а значит, будет легко распоряжаться уже и душами людей. В религиозном прочтении – это и будет антихрист. Следует ли признать сию перспективу разумной? Вряд ли.

15 июня 2007 года

Санкт-Петербург

«Бесприданница» А. Н. Островского как «Париж» сердечных чувств человеческих

Я не виновата, я искала любви и не нашла…

ее нет на свете… нечего и искать.

А. Н. Островский. Бесприданница

Почему рассматриваемая в рамках настоящего очерка драма А. Н. Островского названа им «Бесприданницей»? Неужели лишь отсутствие приданого у главной героини определяет, в конце концов, ее суть? Не будет ли в этом чрезмерного сужения смысла самого произведения? Иначе говоря, разве бы наличие приданого смогло бы повлиять на центральный смысл всего в ней происходящего, ведь романтическая натура Ларисы Дмитриевны Огудаловой от наличия у нее изначально денег вряд ли бы стала иной? Или неужели романтические воззрения – это удел лишь бедных людей? Вот лишь некоторые вопросы, которые и побудили автора настоящего очерка, как говорится, взяться за перо.

С самого начала пьесы читатель (зритель) знакомится, современным языком говоря, с элитой (знатью) приволжского города Бряхимова, которую составляют богатеи Кнуров и Вожеватов. Последний купец находится в ожидании прибытия в город по реке барина – Сергея Сергеича Паратова, у которого он собирается купить крупный пароход – «Ласточку». Все изначально происходит вполне чинно и благородно. Но что же составляет суть интересов названных выше лиц, кроме денег и других примет богатства? Оказывается, что предметом их сильного вожделения является местная красавица из числа бесприданниц – Лариса Дмитриевна Огудалова. Именно она и ее помолвка с мелким местным чиновником Юлием Капитонычем Карандышевым и составляет для них, с одной стороны, неподдельный интерес, с другой – известную досаду и даже желание проучить, по их мнению, зарвавшегося выскочку. Тем самым автор пьесы дает понять, что элита г. Бряхимова находится в странном положении неэлиты или рядовых граждан, для которых все наиболее выдающееся является недоступным. Другими словами, местные богатеи и франты (речь о Паратове) попали в некоторое унижение, сносить которое они никак не расположены. Но что думает Лариса Огудалова, что же влечет ее к себе? Она, пережив неудачно в прошлом (год назад) любовную страсть к Сергею Сергеичу Паратову, решила принять брачное предложение Карандышева. Она даже вроде бы желает себе научиться любить своего будущего мужа, который в свою очередь желает публичного возвышения и даже своего рода отмщения местным богатеям за пережитое от них ранее унижение ценой женитьбы на Огудаловой. В результате выясняется, что почти все центральные фигуры пьесы пытаются самоутвердиться ценой публичного обладания красотой главной героини. Иначе говоря, они рассматривают ее как своего рода приз, который и должен придать им дополнительное самоуважение и своего рода почти царственный блеск. Что же смущает внимательного читателя в исходном содержании пьесы? Что представляется вполне искусственным или явно надуманным? А то, что в героине странным образом сочетается возвышенный романтизм и ясное понимание правды действительности. В частности, Вожеватов говорит о ней: «Не глупа, а хитрости нет, не в матушку. У той все хитрость да лесть, а эта вдруг, ни с того ни с сего, и скажет, что не надо. К кому расположена, нисколько этого не скрывает. Вот Сергей Сер-геич Паратов в прошлом году появился, наглядеться на него не могла; а он месяца два поездил, женихов всех отбил, да и след его простыл, исчез, неизвестно куда». Другими словами, Лариса Огудалова и тонка, и изящна, и умна, и честна получается. Но тогда откуда такой печальный исход всего сюжета пьесы? Вероятно, что ответ на последний вопрос следует искать в характере любви героини. Вот что об этом пишут, в частности, литературоведы А. И. Журавлева и М. С. Макеев («Александр Николаевич Островский», М.: МГУ, 1997): «Лариса любит Паратова как человека, воплощающего и способного подарить ей иную жизнь. Она как бы «отравлена» Паратовым, с ним в ее сознание раз и навсегда вошло представление о совсем другом, поэтическом и легком мире, который непременно существует, но запрещен для нее, хотя она предназначена, по мнению окружающих, именно для такого мира: красавица, обладающая неотразимой властью над мужскими сердцами, деликатная и благородная ("Ведь в Ларисе Дмитриевне земного этого, этого житейского нет. Ведь это эфир. Она создана для блеску")… Для Ларисы мир Паратова – это мир фантазии, мир намного более поэтичный, чем он есть на самом деле. Как бы отзвуками этого мира в ее собственной жизни являются произносимые ею стихи, романсы, которые она исполняет, мечты, – все это придает образу героини привлекательность. Паратов – герой, создающий вокруг себя ореол загадочности своими эксцентрическими поступками, умение театрализовать, сделать эффектным и загадочным любой свой поступок, основанное на точном ощущении требований той маски богатого барина и одновременно "рокового героя", которую носит Паратов (и этого ощущения катастрофически не хватает таким «дилетантам», как Карандышев), дает ему способность даже откровенную низость преподнести как что-то необычайно благородное». Так что же получается: герой пьесы, владея в совершенстве стильным поведением, внутренне все же дурен? А то, еще как дурен! Но тогда героиня пьесы все же не умна будет, или ее просто влечет к себе все изыскано порочное? Представляется, что второе более укладывается в логику всего предлагаемого читателю (зрителю) сюжета. В таком случае, как ни поворачивай, Лариса Дмитриевна и сама, стало быть, нехороша выходит. Но нет, автор драмы умело доказывает иное, что ее душа вполне добродетельна, так как она ищет только честных и благородных отношений с мужчиною. Да и вправду сказать, с одной стороны, все у нее и тонко, и изящно, и благородно, с другой – совсем невпопад, глупо и досадно. Поэтому-то волей-неволей приходится выбирать: либо героиня все-таки нехороша внутренне, а значит, страдает поделом, либо автор пытается вводить в заблуждение своего читателя (зрителя). Но зачем так-то? Да затем, чтобы «невинность соблюсти и капитал (литературный) приобрести». Иначе говоря, правду интересно рассказать, братцы, не умею, а врать открыто – «себе дороже» станет, так как читать (смотреть) не станут! Но как автор решает свою «творческую» задачу? Для этого он вводит в сюжетную канву вполне нелепую фигуру – фигуру провинциального актера Аркадия Счастливцева по кличке Робинзон. Зачем? Ответ на последний вопрос, видимо, и позволит понять суть примененной автором пьесы технологии обольщения и соблазнения своего адресата. Что есть Робинзон? Это весьма «потешный господин». При этом он немного интеллигентный, немного высокомерный, немного обходительный человек, но еще много весельчак и большой любитель застолья. С помощью этого забавного лица А. Н. Островский и создает своего рода контраст для всех остальных героев, которые на этом уморительном фоне начинают казаться сами себе несколько умнее и значительнее. Аналогичное воздействие посредством Робинзона автор оказывает также и на своего читателя (зрителя пьесы). Почему? А потому, что всякий внимающий сюжету драмы в сравнении с ним почувствует себя самого, что ли, уверенней или войдет непременно в ощущение снисходительного превосходства над ним, с одной стороны, с другой – испытает сладкое предвкушение очень смешного развития событий с его участием. Поэтому-то ожидание Робинзоном обещанной ему Вожеватовым поездки в Париж, после которой ему якобы будет другая – большая цена, и предваряет само грядущее посмешище. Но почему вдруг так? Да потому, что Париж – это в глазах многих стиль мирового уровня, это светский олимп. Считается также, что именно в нем умеют жить и чувствовать жизнь красиво, а именно: изящно-изысканно, а значит, и игриво и весело. Но, с другой стороны, Париж Робинзона как приезжего лица – это одноименный трактир г. Бряхимова, где тоже царит веселье, но веселье грубое – принужденное опьянением от спиртного, или в нем царит фактически суррогат подлинного светского умения жить и наслаждаться жизнью. Таким образом, и выходит, что сам прием подмены города Парижа трактирным «Парижем», в котором царствует клич Робинзона «Да здравствует веселье! Да здравствует Услад!», и выводит вся драму из-под удара критики со стороны ее зрителей. Иначе говоря, введение образа Робинзона с его смешной претензией на красивую жизнь попросту резко снижает возможный критический градус, делает его вообще как бы неуместным что ли. Поэтому-то и какой-либо строгий анализ всех героев пьесы становится и вовсе избыточным, ведь удовольствие публике уже вполне доставлено, а значит, и «дело в шляпе» будет. Но вот ведь незадача, что-то «ноет», что-то не дает покоя. Что же именно? А видимо, то, что «Париж сердечных переживаний» от А. Н. Островского какой-то ненастоящий получился, чем-то он обманным отдает. Но чем конкретно? А тем, что слова героини после выстрела в нее Карандышева «Это я сама… Никто не виноват, никто… Это я сама» вызывают острое сожаление уже в отношении автора драмы – драмы введения русской души в состояние пустого, а значит, и совсем вредного переживания насчет того, что и простого-то сочувствия совсем недостойно будет. В результате, если говорить серьезно, то следует заметить следующее. Подлинный смысл образа Ларисы Огудаловой состоит в том, что он на самом деле является лишь внешне красивой выдумкой, суть которой весьма успешно маскирует бедность самой героини. Посему наименование драмы о ней «Бесприданницей» есть самое что ни на есть бесстыдное сокрытие ее поистине фальшивого содержания, объективно направленного на отвлечение публики от обретения ею действительно насущного:

желания и умения любить человека, то есть образ Божий в нем, а не его известное греховное влечение.

18 июня 2007 года

Санкт-Петербург