Текст книги "Действовать по-гвардейски. Воспоминания комбрига ВДВ (СИ)"

Автор книги: Александр Мильский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Не доехав до меня метров 200-250, машина круто развернулась и покатила назад. Зная окружающую местность, я предположил, что автомобиль должен будет обязательно проехать через хутор Лопушина, а там оборонялся наш 1-й батальон. Я быстро побежал на свой наблюдательный пункт к телефону, позвонил в батальон и потребовал задержать автомашину. Старший лейтенант Креута доложил мне, что та уже проскочила. Обидно, ведь у нас из под носа удрали какие-то крупные немецкие чины.

В ночь на 30-е августа 1942-го года нами было получено приказание о немедленной передаче занимаемых позиций другой части. Сдав в течение ночи позиции и введя новое командование в курс обстановки, мы ушли в лес в пойме реки Дон. В лесу, согласно предварительному распоряжению, стали готовиться к более чем стокилометровому переходу в район Сталинграда. Вечером 30-го августа мы организованно выступили по указанному нам маршруту и шли форсированным маршем всю ночь. От захватываемых пленных, нам давно было известно, что в Сталинграде кипят уличные бои. Надо было торопиться. Перед рассветом 31-го августа начался моросящий дождь, поэтому, несмотря на сильную усталость, мы продолжали марш почти до полудня, оставаясь необнаруженными вражеской авиацией. Как только дождь утих, мы остановились, замаскировались и сделали большой привал. Покормив людей горячей пищей, до наступления сумерек отдыхали. Вечером вновь накормили бойцов и продолжили марш ночью. Так повторялось ещё дважды. Перед рассветом 3-го сентября мы завершили марш и сосредоточились в указанном нам районе. Немецкая авиация всё время находилась в воздухе, поэтому приходилось постоянно соблюдать все меры маскировки. Хотя местность была открытая, нам это удалось, самолёты нас не тревожили. Мы укрывались в балках и оврагах, каких в тех местах много.

Днём 3-го сентября нам было приказано немедленно переместиться. Противник сразу нас обнаружил и начал бомбить. С трудом достигнув указанного района сосредоточения, мы вновь расположились в балках. Теперь уже противник внимательно следил за нами. Его самолёты систематически нас обстреливали и бомбили.

Ещё два дня мы неоднократно перемещались с одного места на другое под «аккомпанемент» немецкой авиации. Защитных средств для борьбы с самолётами у нас не имелось, если не считать счетверённых пулемётных установок, но они были малоэффективны.

В воздухе на большой высоте всё время слышался гул моторов, это шли воздушные бои между нашими и немецкими истребителями. Иногда мы видели падающие немецкие самолёты. Наших сбитых истребителей мы не видели, и потому было вдвойне радостно наблюдать результаты героических действий советских лётчиков. За год, прошедший с начала войны, наша авиация качественно изменилась.

Тяжёлые бомбардировщики врага нас беспокоили всё-таки сравнительно редко, а вот одиночные истребители-бомбардировщики устаревших типов всё время допекали, они висели над местами нашего расположения и почти беспрерывно бомбили. Отбомбятся, улетят, вновь перелетят и вновь отбомбятся. И так весь день. Особенно надоедал нам полутораплан «Хенкель-129», никак мы не могли от него избавиться. Однажды во время очередного налёта я лично стрелял по нему из противотанкового ружья. Целился, кажется, хорошо и хладнокровно, находился в удобном положении (лежал на спине), момент для выстрела выбрал удачный, а результата никакого. Причина была, думаю, в том, что выстрелы производились «вслепую», тут подошли бы трассирующие пули, а у нас их не было.

В течении ночи на 6-е сентября мы вновь переместились. На этот раз мы вышли в район в двух километрах северо-восточнее совхоза «Котлубань». Здесь нас вызвал к себе в штаб командир дивизии. За всё время боёв мы, командиры полков, впервые встретились друг с другом. Вид у всех был усталый, но настрой боевой. Ознакомившись с положением дел в наших частях и введя нас в общую обстановку, генерал Иванов отдал приказ на наступление. Из приказа нам стало известно, что перед нами действуют части прикрытия 12-й мотопехотной дивизии немцев. Основной состав этой дивизии уже достиг Сталинграда, и вёл бой на северо-западной его окраине, в районе Городище.

Утром 6-го сентября нам надлежало нанести удар во фланг 12-й немецкой дивизии, сбить её части прикрытия и отрезать её от своих тылов. В приказе указывалось исходное положение для наступления, боевое построение 41-й гвардейской дивизии и время начала атаки. Впереди нас никаких советских войск не было, мы никого не сменяли и действовали самостоятельно. Справа и слева от 122-го полка должны были наступать остальные полки дивизии. Бой предстояло начать внезапно, без всякой предварительной подготовки. Сведения о противнике мы должны были добывать уже в ходе боя.

В тот острый период войны такое положение считалось нормальным. Тактика врага оставалась прежней, он продолжал действовать клиньями и стремился проникнуть в наше расположение на большую глубину. Надо было как можно быстрее отрезать клин, созданный частями 12-й мотопехотной дивизии немцев. В общем, сложившаяся обстановка нс не смущала и никаких недоумённых вопросов не вызвала. Всё как будто было ясно. Перед нами, казалось, оборонялись незначительные силы противника.

Я вспомнил, что с этой немецкой дивизией уже встречался и вёл бои в июле-августе 1941-го года в районе села Дубровка на Житомирщине. Десантники тогда нанесли ей сильное поражение, она бежала. Я в тех боях командовал парашютно-десантным батальоном 1-й ВДБ и был представлен к ордену Ленина. Теперь мне вторично приходилось увидеться с 12-й мотопехотной на поле боя.

К 5-ти часам утра 6-го сентября мы заняли указанное нам исходное положение, ухитрились даже окопаться на твёрдом грунте, отрыв ячейки для стрельбы лёжа, и изготовились к бою[11].

Вообще, окопаться на столь неудобном грунте с помощью малой сапёрной лопаты задача не из лёгких. Других подручных средств, а также возможностей для маскировки у нас не было. Мы находились на виду у противника и укрыться от его огня было невозможно. В этих условиях успеха в предстоящем наступательном бою можно было достигнуть только при условии, что противник малочислен, слабо вооружён, ещё как следует не подготовился и не закрепился на занимаемом рубеже. Жизненно необходима была и достаточная огневая поддержка со стороны нашей артиллерии и миномётов. Окопаться мы могли только ночью, в своём исходном положении для атаки, но это не имело решающего значения уже потому, что в первые же минуты боя мы покидали подготовленные позиции и уходили вперёд. Всё же шансы на успех оставалась, ведь противника мы воспринимали как поспешно перешедшего к обороне. Дерзости, напористости, а также опыта в ведении наступательного боя было у нас достаточно. Единственное, что мы считали неудобным для себя вести наступление днём. Нас не смущало даже то, что перед началом атаки мы не получили никаких средств усиления и поддержки.

Поспешность, с которой мы готовились к предстоящему бою, можно было расценить как необходимость выигрыша времени. На самом деле обстановка оказалась совсем не такой, как мы её себе представляли.

Мой последний бой

Неувязки начались сразу же после нашего выдвижения в исходное положение. В соответствии с приказом командира дивизии левее нас должен был расположиться 124-й полк, но он на указанные ему позиции не вышел. В результате мы оказались левофланговыми и к тому же с открытым флангом. В 6 часов утра 6-го сентября полк перешёл в наступление. Продвигались строго на юг. Местность впереди была ровная и совершенно открытая. Как только достаточно рассвело, нам стало хорошо видно интенсивное движение автотранспорта противника в сторону Сталинграда и обратно. До этой грунтовой дороги было не более пяти километров, и нам надлежало дорогу перехватить. Противник открыл по нам сильный ружейно-пулемётный и артиллерийский огонь. Стрельба велась с хорошо замаскированных позиций, и мы вначале даже не видели, откуда она ведётся. Орудия врага били по нам прямой наводкой. Несмотря на потери, полк продолжал быстро продвигаться вперёд. Огонь со стороны противника усилился, стал уже слышен стрекот автоматов. В атакующих порядках появились убитые и раненые, обозначившие своими телами наше продвижение. Особенно заметные потери были среди санитаров, медперсонала вообще и пулемётчиков. Все наиболее крупные цели противник умело выводил из строя своим огнём. Стало ясно, то немцы обороняются на заранее подготовленных позициях, однако, невзирая на тяжёлую обстановку, мы шли и шли вперёд в надежде достигнуть удобного прикрытия или оврага, там перестроиться и атаковать дальше. Необходимо было возможно быстрее преодолеть открытую и ровную, как стол, местность. Останавливаться ни в коем случае нельзя, возвращаться – поздно. Так как подразделения продвинулись далеко вперёд, я попросил разрешения на перенос своего командного пункта на новое место. Мне разрешили, и мы передвинулись. Рядом с нашим новым КП стояли два сгоревших советских танка. Видимо, они были уничтожены артиллерией противника накануне нашего прибытия в наши места. Следовательно, бои здесь велись уже несколько дней, и немцы имели время хорошо укрепиться и пристреляться.

В километре левее нас стояло ещё несколько наших сгоревших танков, причём эти танк застыли перед обрывом глубокого оврага. Такой овраг для танков непроходим и было странно видеть их в этом месте. Вообще налицо был тяжёлый просчёт советского командования.

Хотя мы продолжали продвигаться вперёд, нашему полку надеяться на успех в бою было уже трудно. Действующий правее 125-й полк значительно от нас отстал, поэтому на направлении нашего удара враг сконцентрировал свой огонь.

Потери росли. Недалеко от меня и на моих глазах была убита санинструктор 1-го батальона Мила Кремень. Мила отлично действовала в тылу врага, за что была награждена орденом Красного Знамени. Вслед за ней, также на моих глазах, погиб комиссар 1-го батальона, старший политрук Гороховиков. Это был на редкость хладнокровный, выдержанный и рассудительный политработник. За боевые действия во вражеском тылу Гороховиков был удостоен ордена Красного Знамени. Очень тяжело было смотреть на бесполезную гибель наших боевых товарищей, десантников, так отличившихся в рейде 23-й бригады.

Наконец наше наступление захлебнулось. Мы так и не достигли удобного рубежа прикрытия, понесли уже значительные, неоправданные потери, и продолжали их нести. Огонь противника стал выборочным, немцы стреляли по отдельным нашим бойцам. Это напоминало избиение. Боевой порядок в подразделениях пришёл в расстройство. В тяжелейший для нас момент боя мы не чувствовали поддержки огнём со стороны артиллерии. Связь с батальонами прекратилась.

Командный пункт полка тоже попал под обстрел. Всё ближе ложились немецкие снаряды. Один из них угодил в башню сгоревшего танка и сбил её. Башня отлетела далеко, словно была фанерной.

О сложившейся обстановке я по телефону стал докладывать командиру дивизии и просить у него артиллерийской поддержки, а также постановки дымовой завесы перед передним краем. Ветер дул в сторону противника, и за дымом мы могли бы успешно продвинуться вперёд.

Телефонный разговор я вынужден был прервать, потому что из оврага, находящегося в 400 метрах левее нас, стали выбегать немецкие автоматчики. Силою до роты они устремились прямо на нас. Об этом я всё-таки успел ещё доложить комдиву. Одновременно приказал своей роте автоматчиков контратаковать противника во фланг. Ротой командовал лейтенант Трофимов, опытный боевой офицер.

Глядя в сторону приближавшихся немцев, я заметил неподалёку станковый пулемёт, а возле него – две коробки с пулемётными лентами. Пулемёт стоял между нами и немцами, его расчёт выбыл из строя. До него от нас было метров семьдесят, и ещё не менее двухсот до противника. Так как он был к нам значительно ближе, я решил им воспользоваться. В прошлом я был пулемётчик, командовал пулемётной ротой, материальную часть этого оружия знал хорошо и потому изготовиться к бою мог быстро. Я надеялся успешно отразить атаку врага, ведь огневая мощь пулемёта равна шестидесяти стрелкам.

Захватив с собою бойца Сигаева, я побежал. Развернув пулемёт навстречу врагу, я принял поданную Сигаевым пулемётную ленту. Лента беспрепятственно скользнула в приёмник. Однако пулемёт оказался без замка. Оставляя его на поле боя, кто-то из раненых пулемётчиков, захватил замок с собой. Между тем противник приблизился, времени на раздумывание у меня не было, я стал извлекать из кобуры пистолет, а рядовой Сигаев начал готовить для броска ручную гранату. На опасность внимания он не обращал. Когда мы ещё только залегли у пулемёта и смотрели на приближающихся немцев, я сказал ему: «Говорят, что фрицы рыжие, а вон тот, высокий, смотри какой чёрный. Видимо, он давно не умывался». Сигаев в ответ только улыбнулся. Готовясь к встрече с врагом, он делал своё дело так, как это делают в спокойной обстановке. Интересно, остался ли он в живых.

В этот момент один из немецких автоматчиков дал по нам очередь. Сигаев был, возможно, убит, а я – тяжело ранен. Глаза у меня сразу закрылись, язык шевелился с трудом, однако сознания я не потерял. Кто-то поблизости закричал: «Командир полка убит!». Ему в ответ тоже крикнули: «Убит начальник штаба!». Близ меня шёл рукопашный бой. Я лежал. В голове у меня начинался шум. Шум был похож на громкое звенящее шипение. Это шипение осталось у меня на всю жизнь, только теперь оно не такое громкое, я нему в какой-то мере привык. Услышав неподалёку оживлённый разговор на русском языке, я через силу произнёс: «Вместо меня – Дрягин» и вскоре после этого потерял сознание.

Через несколько часов я очнулся в грузовой автомашине. Сумел открыть глаза. На меня, лежащего с кем-то рядом (может быть, это был Сигаев?), смотрели офицеры штаба дивизии, в том числе и генерал-майор Иванов. Я тихо произнёс: «Наступать только ночью». После этого потерял сознание уже надолго.

Я был ранен примерно в 8 часов утра 6-го сентября 1942-го года[12]. Так как я был нетранспортабельным, то долгое время находился в полевом подвижном госпитале, но наперекор всем прогнозам остался жив. До сих пор благодарен Клавдии Яковлевне Старосельцевой, машинистке штаба 122-го полка, которая заботилась обо мне в полевом госпитале.

Когда я окончательно пришёл в себя, мне рассказали, что после первого ранения меня ранило ещё дважды. Осколок снаряда раздробил каблук моего левого сапога, вспорол задник и, уже значительно обессиленный, вошёл в пятку, остановившись возле щиколотки. А когда меня положили на плащ-палатку и стали оттягивать от места боя, пуля попала в правый карман моей гимнастёрки, разорвала командирское удостоверение и, прочертив грудь, ушла.

Командуя 122-м гвардейским стрелковым полком, я вступил в бой 17 августа 1942-го года. Сначала полк бил противника на дальних подступах к Сталинграду, а затем переместился непосредственно под Сталинград. Здесь мы вступили в бой на рассвете 6-го сентября 1942 года. В первые же часы боя я был тяжело ранен, следовательно, в сталинградских боях принимал участие только двадцать один день. По времени это сравнительно небольшой срок, но у нас он имел большую боевую насыщенность, и потому выглядит впечатляюще. Тогда наша 41-я гвардейская дивизия входила в состав 1-й гвардейской армии. В рядах этой армии мы вступили в сражение в тревожные для нашей страны дни: Советский Союз дрался с Германией фактически один на один. Не имея серьёзного боевого воздействия со стороны англо-американских войск, враг всю свою мощь сосредоточил против нас на южном участке фронта. Немцам казалось, что нет уже такой силы, которая смогла бы остановить их «победоносное» наступление. Об этом, захлёбываясь, Геббельс кричал на весь мир.

Однако мы врага не только остановили, но и начали крепко бить. В этом есть заслуга и нас, гвардейцев 41-й дивизии[13].

1977

[1] Кроме 4-го батальона Креуты. – Прим. ред.

[2] Более подробно об этом дне боя рассказывается в неопубликованной книге воспоминаний Алексея Ярошенко (1918-1981) «На скрещениях ударов» (Л., 1977). В ней о действиях Мильского 4-го июня сообщается следующее: «Фашистские автоматчики вышли и к штабу бригады. Их атаку отражали все, кто находился рядом с командиром бригады. Обстановка сложилась тревожная: прерывалась связь с некоторыми батальонами, враг с двух сторон подошёл к роще, где находился командный пункт бригады. И всё же – никакой паники. Подполковник А.Г. Мильский спокойно отдавал распоряжения. Мы знали, то он ещё в начале войны участвовал в тылу врага, за что награждён орденом Ленина. Поэтому все верили в его опыт. <…> Противник не смог здесь прорваться, штаб бригады оставался на прежнем месте». (Стр. 24)

[3] По устному воспоминанию А.Г. Мильского, начальник штаба 211-й ВДБ был застрелен немецким снайпером, заметившим его яркую «парадную» фуражку. – Прим. ред.

[4] Нижняя, прилегающая к корню часть дерева. – Прим. ред.

[5] Дорога из настланных брёвен. – Прим. ред.

[6] Автор пишет, что построение бригады осуществлялось «в соответствии с полученным приказом», однако А. Ярошенко в упомянутой книге «На скрещении ударов» уточнят: «Командир бригады подполковник А.Г. Мильский принял решение построить боевой порядок следующим образом: все батальоны в линию». И чуть далее: «Собрав комбатов, подполковник А.Г. Мильский отдал боевой приказ. Разъясняя задачу он подчеркнул: танков и артиллерии у нас нет, у противника много огневых средств. Поэтому главное – внезапность и стремительность действий. Надо ошеломить врага, нарушить его связь, управление. Дзоты подавить огнём, гранитами». (Стр. 37)

[7] Так как среди перешедших через линию фронта гражданских лиц могли оказаться шпионы и требовалась проверка личности. – Прим. ред.

[8] Четвёртый парашютно-десантный батальон 23-й ВДБ, действовавший отдельно от других частей бригады, был практически полностью уничтожен в немецком тылу ещё в апреле-мае 1942-года. – Прим. ред.

[9] 122-й гвардейский полк в первый день наступления захватил 14 пулемётов и 12 пушек, много винтовок и автоматов». (ЦАМО, ф.1, Гв.армии, оп. 6927, д.19, л.20) (Цит. по книге А. Ярошенко «На скрещении ударов», стр. 64).

[10] А. Ярошенко (Там же. Стр. 70) приводит следующие слова из письма пленённого в те дни солдата 376-й немецкой пехотной дивизии: «Мы сейчас находимся против одной высоты, которая несколько дней назад отбита русскими. Из нашего взвода, который насчитывал 44 человека, сейчас осталось только 11 человек» . (ЦАМО, ф.1, Гв.армии, оп. 6927, д.19, л.20)

[11] На 6-е сентября 1942-го года 122-й гвардейский стрелковый полк насчитывал в строю всего около 300 человек. (ЦАМО, ф.1, Гв.армии, оп. 6927, д.19, л.2)

[12] В этот же день погибли начальник штаба полка гвардии капитан И.И. Гогошин, военком П.И. Падерин, ранен комбат С.Д. Креута.

[13]