Текст книги "Моя лю... (си)"
Автор книги: Александр Якунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Часть 6. Секретная комната
На следующее утро Лялин застал Марка Наумовича ровно в той позе, в которой оставил вчера: спящим за столом в обнимку с зелёным портфелем. Лялин решил не беспокоить шефа, но тот неожиданно поднял голову и поинтересовался:
– Я не храпел?
– Нет, – ответил Лялин.
Он соврал. Вчера, едва удалось усадить бесчувственное тело за стол, как оно начало издавать сухие, пронзительные звуки такой невиданной силы и тональности, что Лялин не выдержал и сбежал. Храп и зубное чмокание – это то, чего Лялин совершенно не выносил. В своё время, этим его изрядно помучил отец. Но храп и чмокание отца по силе и художественности не годились храпу и чмоканию шефа даже в подмётки.
Короче говоря, вчера у Лялина не выдержали нервы – он сорвался домой, оставив беспомощного человека одного. Теперь его мучила совесть.
– Значить, говоришь – не храпел? – спросил Марк Наумович, потрогав свой нос. – Странно. Обычно я храплю, хоть святых выноси. Жена, например, не может находиться со мной в одной комнате. Поэтому мы спим раздельно. О, чёрт, как болит голова! Послушай, а вчерась я ничего такого не говорил?
– Нет, ничего такого.
– Странно, – опять сказал Марк Наумович. – Обычно, когда выпью лишнее, меня так и тянет пооткровенничать. Иной раз такого наплету, что в пору вешаться от стыда. Вру безбожно, навожу тень на плетень, возвожу на хороших людей напраслину, обливаю грязью. Ты, парень, не думай, мне самому от себя тоже достаётся: бывает – такое выдумаю, чего и не было никогда. Вот такой я своеобразный человек. А всё почему? Потому, что я детдомовский. Мы, детдомовские, все горазды приврать. Потому, как детство у нас было голодное, безрадостное, полное лишений. И, чтобы, значит, жизнь казалась красивее и интереснее, чем она есть, приходилось придумывать и сочинять. Короче, когда выпивши, верить мне никак нельзя.
– А я и не поверил, – выпалил Лялин.
– Ага, значит, я всё-таки сболтнул лишнее?
Лялин понял, что попался.
– Марк Наумович, ей-Богу, вы ничего такого не сказали, о чём можете сожалеть. И потом за ночь я всё успел позабыть.
– Как за ночь? А сейчас что? Утро?!
Марк Наумович растерянно огляделся. На его лице читалось откровенное изумление. Ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что за столом он провёл всю ночь.
– Какой ужас! – простонал он. – Старею! Пора на заслуженный отдых. Веришь, чтобы уснуть на службе – такое со мной впервые. До этого я всегда спал дома. Это мой принцип: что бы ни случилось – спать дома, иногда на полу, но дома, а тут...всё!
Блидман махнул рукой. Это выглядело довольно трогательно. Лялину даже стало жалко старика.
– Значит, всё, что я тут давеча наболтал, ты того, вроде, как позабыл? – спросил шеф.
– Напрочь, – заверил Лялин.
– Ох, парень, ты непрост! Далеко пойдёшь...впрочем, это я уже говорил. Ладно, проехали, не было ничего и точка. Ты, однако, смотри,... – сказал Марк Наумович и поводил перед носом Лялина пальцем. – Думаю, на тебя можно положиться. Хочу тебе кое-что показать. Пошли со мной.
Заметив кислое лицо Лялина, Марк Наумович добавил:
– Болван! От собственного счастья не отказываются. Вперёд!
* * *
Они вышли из здания института, обогнули его, и вошли в него же, только с другой стороны. По грязной лестнице поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору мимо общей кухни, общего туалета и остановились перед дверью, с криво привинченным номерком 33, что, кстати, в дальнейшем дало шефу повод: чуть что, говорить Лялину – "твоё дело тридцать третье".
Подмигнув молодому коллеге, Блидман достал из зелёного портфеля жёлтый ключ огромного размера, не без изящества вставил его в замочную скважину и попытался его провернуть. Первая, вторая и третья попытки не удались. Шеф уступил место Лялину.
– Попробуй ты, а то у меня руки того этого.
Усилия Лялина также ни к чему не привели. За дело вновь взялся Блидман, затем ещё раз Лялин. Ключ не проворачивался.
– Сидит мёртво, – констатировал Лялин и случайно облокотился на дверь, которая открылась с печальным скрипом.
– Что за чёрт! – воскликнул Блидман, побледнев, как бумага.
То одна, то другая сторона его лица стала дёргаться, от чего казалось, что он строит рожицы. Ужимки шефа вызвали у Лялина приступ хохота, с которым он справился, но в результате борьбы с собой у него на глазах выступили слёзы.
– Какой, однако, ты впечатлительный! Не плачь, может, всё ещё обойдётся, – выдавил из себя Марк Наумович и принялся обмахиваться непонятно откуда взявшейся у него тетрадью для стихов Лялина, в которой не было ни одной стихотворной строчки, зато успело появиться изображение голой нижней части Блидмана, торчащей в зубастой пасти крокодила.
– Ты чего на меня так смотришь? – спросил Марк Наумович.
– Открытая дверь – верный признак проникновения в помещение постороннего лица или даже группы лиц. Может, вызовем полицию?
– Не ерунди, – сказал Марк Наумович, из чего Лялин сделал вывод, что шеф знает больше, чем говорит.
Марк Наумович вошёл в комнату. Лялин двинулся за ним. Его взору предстала длинная комната, снизу до верха забитая разноцветными пачками бумаги, перевязанными шпагатом. Оставшийся узкий проход вёл к окну, которое было настолько грязно, что почти не пропускало дневной свет. Перед окном стоял письменный стол. Подоконник и стол были завалены зелёными тетрадочками с надписью "Анкета". При более внимательном рассмотрении в этой куче можно было разглядеть чёрный корпус телефона, а также следы имевшего здесь место пиршества: пустую водочную бутылку, гранёный стакан, скрюченную, подобно мышиному хвостику колбасную шкурку, полбатона белого хлеба, надкушенный солёный огурец, покрывшийся белым налётом и уже пахнущий тиной.
Блидман прошёл к столу, взял в руки пустую бутылку и произнёс:
– Слава Богу, кажется, ничего не взяли. Знаешь, что это такое?
– Форма, так сказать, без содержания – ответил Лялин.
– Правильно, но я не об этом.
Марк Наумович горлышком бутылки, как указкой, указал на стеллажи.
– Как думаешь, что это такое?
Лялин пожал плечами:
– Откуда мне знать.
– И не догадываешься?
– Нет.
– Это, брат, ого-го-го, что такое! Это – архив! – произнёс Марк Наумович, и его лицо приняло торжественно-загадочное выражение, с каким взрослые рассказывают детям сказки на ночь.
– Не может быть! Какое счастье! Всю жизнь мечтал оказаться в архиве! – сказал Лялин.
– Издеваешься? – обиделся Марк Наумович.
– Простите – это нервное.
– Молодой человек, – по-отцовски, как бы порицая и любя одновременно, сказал Марк Наумович, – архив, чтоб вы знали, есть сердце института. Здесь собраны анкеты социологических исследований за последние двадцать лет! По сути, здесь зарыты сотни докторских и тысячи кандидатских диссертаций! Тот, кто владеет этим материалом, тот, как образно выразился один киногерой известного американского боевика, держит судьбу за яйца. Точнее сказать невозможно. Кстати, об архиве никто не знает, кроме меня, а теперь и тебя.
– И даже директор института? – поинтересовался Лялин.
– Болван. Директор знает всё, но ему не до архива. У него куча других забот, – вздохнул Марк Наумович.– С этой минуты – это твоё рабочее место. Отсюда ты должен уйти, как минимум, кандидатом наук. Моя задача скромнее – написать монографию. И ты мне в этом поможешь.
– Я?!
– Не боги горшки обжигают. Вот тебе ключ от архива. Возьми его, он твой. Владей им с умом. Ты не представляешь, как тебе повезло! Если бы в твоём возрасте мне сделали подобное предложение, то ...кхы...кхы, – Марк Наумович поперхнулся и закончил мысль довольно неожиданно, – неизвестно, сколько бы маленьких блидманят сейчас топтало эту ужасную землю.
Высказав столь забавное предположение, Марк Наумович строго посмотрел на Лялина.
– Шучу. Предупреждаю сразу: времени на всякую ерунду у тебя здесь не будет. Смотри, узнаю, что в этом святом месте ты выкинул что-нибудь непотребное – выгоню к чёртовой матери.
– Марк Наумович, у меня и в мыслях ничего подобного не было.
– То-то же. Помни, половина жильцов этого дома страдает бессонницей, и слышимость здесь приличная. Так что, ни одно лишнее движение не останется не замеченным. Итак, слушай первое боевое задание.
Поручение состояло том, что за неделю нужно было обработать пять тысяч анкет, используя особый квадратно-гнездовой метод. Суть метода заключалась в том, чтобы данные из всех анкет свести в одну анкету при помощи четырёх точек и чёрточек, из которых, в конечном счёте, нужно было выстроить перекрещенный крест-накрест квадратик, означающий цифру десять. В свою очередь, квадратики легко складывались в сотни и тысячи. Данный метод, по заверению шефа, позволял обрабатывать до 10 анкет в минуту.
– Не побоюсь показаться нескромным, но этот метод – целиком моё изобретение. Я придумал его во сне. Давно хочу запатентовать, да всё недосуг.
Лялин назвал изобретение Блидмана гениальным, но, тем не менее, поставил под сомнение возможность ручной обработки такого количества анкет за столь короткий срок.
– Может быть, имеет смысл использовать компьютер?– высказал мысль Лялин.
– Во-первых, я не доверяю компьютерам, – сказал Марк Наумович, – во-вторых, вся работа должна быть проведена в строгой тайне так, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. У меня слишком много завистников. Не дрейфь, парень, ты справишься. Я верю в тебя.
За стеной послышались позывные радиостанции "Маяк" и двенадцать сигналов точного времени.
– Пип, пип, пип, – повторял за радиостанцией Марк Наумович и с последним сигналом воскликнул. – Мать честная! Это сколько же мы имеем сейчас времени? Неужто – двенадцать?! Полдень!
Марк Наумович знакомо побледнел, взгляд его стал твёрдым, как стекло, картофелина носа, вспыхнув розовым, погасла, став тёмно-синей. Что за этим последует – Лялин примерно знал, и потому предусмотрительно отодвинулся в сторону.
– Чуть не забыл! – просипел Марк Наумович. – У меня совещание у директора! Никакой жизни от этих совещаний. Всё, я убежал. Провожать не нужно. Смотри, не потеряй ключ от архива.
Не успел Лялин досчитать до трёх, а шаги Блидмана уже стихли.
За отсутствием стульев Лялин уселся на пачку анкет и огляделся. Научной ценности материала, пылящегося на полках, он пока не чувствовал. Зато чётко представлял ценность архива, как тёплого, запираемого помещения с отдельным входом.
– Да, уж! – философски изрёк Лялин, которому пришла очередная обобщающая мысль, что обладание чужими секретами неплохо оплачивалось во все времена, и наше время – не исключение. Слишком очевидным было то, что Блидман сдал ему архив в качестве платы за молчание о своей афёре с зачислением в университет дочери своего друга, некой Ольги Борисовны.
Часть 7. Входящий на Розалинду
Удивительно, но архивный телефон оказался в рабочем состоянии. Лялин позвонил своему другу Владимиру Рыбину, которого называл Вовчиком.
Узнав о существовании архива, Вовчик ужасно обрадовался.
– Да ты что! Я просто вылетаю в форточку! – воскликнул он. – Как думаешь, сегодня мы можем пошалить?
– А фиглишь, – небрежно бросил Лялин. – Хата в полном моём распоряжении.
– "З-з"! – произнёс Рыбин, имея в виду слово "зашибись", то есть высшую степень довольства.
Сокращение слов было одной из фенечек общения приятелей друг с другом.
– Не будем терять "в", – сказал Вовчик. – Через час встретимся в нашей кафешке, снимем тёлок, закупим провиант и к тебе в архив. "Х"?
– Погоди, Вовчик, есть проблема – у меня нет денег.
– Совсем нет или....?
– Ни копейки.
– У меня тоже – голяк. Лариска выпросила норковую шубу. Светка, узнав об этом, тоже захотела. Сам понимаешь, отказать ей не мог.
Лариска была законной супругой Вовчика; Светка – его любовницей. Если Лариска представляла собой, что называется, обыкновенную русскую бабу – высоченную, дородную женщину, обладательницу огромных грудей, весёлого характера, толстых губ, грудного голоса, идущего откуда-то из области живота, то Светка была маленькой, чернявенькой с плоской грудью еврейкой, но с большими зелёными глазами с поволокой.
– Ты хочешь сказать, что сегодня мы пролетаем, как фанера над Парижем? – спросил Лялин, не теряя, впрочем, надежды.
– Хм. Можно, конечно, позвонить Светке, но не хочется высвечивать архив. Честно говоря, я от Светки подустал. Тянет на свежатинку. С другой стороны, она и выпить и закусить принесёт. Кстати, у неё появилась новая подруга. Ты как, расположен?
– Нет, спасибо, один раз она меня уже познакомила.
– Это ты насчёт Галины намекаешь? Галина, слов нет, страшна, как атомная война, зато сиськи пятого размера.
– Тебя, Вовчик, только сиськи интересуют, – проворчал Лялин.
– А тебе мозги подавай? Ладно, "х" ругаться. По-любому, Галины не будет, она с новым хахалем к морю подалась.
Несмотря на то, что Лялин не планировал встречаться с Галиной, новость о том, что та уехала с кем-то другим к морю неприятно задела его.
– Хорошо, пусть Светка прихватит подругу, – согласился Лялин.
* * *
Лялин успел навести в архиве относительный порядок: освободил письменный стол, протёр окно, вынес мусор и для пробы обработал по методу Блидмана стопку анкет (оказалось – ничего сложного и даже интересно), а Вовчик всё не приезжал.
Стемнело. Лялин включил лампочку, висевшую под потолком на проводе. От жёлтого мигающего света стало ещё тоскливее. Снаружи проникали вечерние звуки и запахи: вот где-то заплакал ребёнок, вот кто-то прошёл быстрым шагом по коридору, где-то включили телевизор и, играя в прятки с рекламой, запрыгали с одного канала на другой; вот обозначился тонкий запах жареной картошки. От голода у Лялина засосало под ложечкой. Ему страшно захотелось домой, но он вынужден был ждать друга, который может и не прийти. Однажды так уже было. Лялин с трудом простил друга. Но обида ещё была свежа. Вспомнив о том, что ему постоянно приходится ждать Вовчика, а напротив, чтобы Вовчик ждал его – такого, кажется, и не было ни разу, Лялин стал потихоньку закипать. После этого какой Вовчик – друг? К тому же он абсолютно аморальный тип!
Будучи женатым на Ларисе, имея сына трёх лет, Вовчик встречался со Светкой, которая, в свою очередь, тоже была замужем и тоже имела ребёнка – девочку восьми лет, которую она страшно любила и ради которой была готова на всё, даже умереть или, вернее, убить кого-нибудь. Светка изменяла мужу не ради прихоти, а от безысходности: при одном взгляде на Вовчика её буквально начинало лихорадить. Тряска мгновенно передавалась Вовчику. Любовников притягивало друг к другу неудержимо, как два заряда разной полярности. Встретившись, они сразу начинали искать место для уединения, где можно было бы, хотя бы на время, приглушить страсть. Эта пара способна была заниматься любовью, даже не раздеваясь, где угодно и когда угодно: из самых экзотических мест можно назвать – переполненный вагон метро, озеро во время купания среди резвящихся детишек, кусты в метре от тротуара, не говоря уже о подъездах, лифтах, туалетах. Вовчик называл это "перепихнуться накоротке". В течение одного свидания они могли "перепихнуться накоротке" бессчетное количество раз, но дважды – в начале встречи и в конце – в обязательном порядке.
Кроме жены и любовницы, Вовчик поддерживал отношения с первой женой, татаркой Розой, которую он величал Розалиндой. От неё у Вовчика была дочь, уже взрослая, лет двенадцати. Каким-то образом, Вовчику удалось убедить Розалинду не подавать на алименты. Вместо этого он навещал дочь последнее воскресение каждого месяца. Все свидания Вовчика проходили по одному и тому же сценарию: часа два он гулял с дочерью по зоопарку, располагавшемуся недалеко от дома Розалинды. Затем они обедали по-семейному. После этого дочь отправлялась спать, а Вовчик вёл Розалинду в спальню.
Сделав дело, Вовчик вручал Розалинде конверт с деньгами и прощался до следующего месяца.
Об этих, по выражению Вовчика, "святых днях" знали и нынешняя жена Лариска и любовница Светка. Им обеим это не нравилось, но поделать с этим они ничего не могли.
Вовчик делился с Лялиным подробностями каждого "вхождения на Розалинду", не забывая при этом подчеркнуть, что "татарки, конечно, классные тёлки, но еврейкам они не годятся и в подмётки".
Помимо перечисленной половой нагрузки, Вовчик время от времени ходил на сторону. Другими словами он был большим любителем оторваться со случайными девицами или снять профессиональную проститутку, но второе он любит меньше первого.
Лялин не одобрял сексуальную распущенность своего друга. Он мог назвать Вовчика обыкновенным раздолбаем, если бы не знал его другую, деловую сторону. А с этим у Вовчика было, как раз, всё в порядке. Он занимал серьёзную должность – начальника экономического отдела богатейшей фирмы России "Газпром". Под его началом трудилось "пятьдесят тёток с компьютерами". На тёплое место он пристроился благодаря своей сестре Татьяне – в то время депутата Государственной Думы. Однако, он удержался в должности и завоевал авторитет исключительно в силу своих деловых качеств и профессионализма. Доказательством тому служил тот факт, что Вовчика часто показывали по телевизору рядом с очень известными, можно сказать, государственного масштаба людьми. Кроме того, Вовчик регулярно бывал за границей по служебным делам. Что он там делал – не известно, но, очевидно, храня коммерческие тайны, по приезду рассказывал Лялину исключительно о грандиозных пьянках и похождениях по тамошним злачным местам. Хочется особо подчеркнуть, что за рубежом Вовчик оставался русским патриотом. Он, например, не уставал утверждать, что "заграничные чувихи" отличаются от наших баб, как "свежая капуста от кислой".
В глубине души Лялин немного завидовал Вовчику, особенно его зарплате. Каждые три месяца Вовчик зарабатывал на новый автомобиль, но не покупал их исключительно по причине дальтонизма. Мир Вовчик видел в чёрно-белых красках. За один год он мог накопить на загородный дом. Проблема была лишь в том, что Вовчик совершенно не выносил живой природы: лая собак, пения птиц, звенящей тишины сада, запаха цветов, зелени трав, пищания комаров, жужжания мух, одиночества, линии горизонта и ещё много чего. Вне города – без асфальта, запаха бензина, городского шума, телефонов, магазинов, людской толкотни и суеты Вовчик себя не мыслил. Другими словами, он был стопроцентно городским жителем.
Оставалось загадкой – куда Вовчик тратил свои огромные капиталы? Но дело обстояло таким образом, что все их совместные вылазки в свет финансировались исключительно Лялиным.
Взвесив, таким образом, все стороны Вовчика, Лялин вынужден был признать, что его друг – человек неординарный и что ему с ним интересно.
Однако, весь вопрос заключался в том, где до сих пор этот неординар шлындал? Конечно, истинный поэт всегда может скрасить время написанием пары строк или даже целого стихотворения. Однако, Лялин не находил у себя никакого желания творить. В этой связи возникал вопрос: может ли настоящий поэт не желать писать?
– Нет, не может, – вслух отвечал Лялин.
Из чего можно сделать логический вывод, что Лялин – никакой не поэт. И он этот вывод сделал.
Нужно сказать, что Лялину не впервой выносить себе столь суровый приговор. Обыкновенно, после этого он хватался за ручку и начинал лихорадочно творить, доказывая себе, что он не такой, как все. Однако, сегодня это не случилось. Лялин был спокоен, как удав, и удивительно равнодушен к своему поэтическому будущему. "Значит, с поэзией всё?" – спросил он себя. – "Тогда, какого чёрта меня занесло в этот грёбанный ИСИ на зарплату, которой не хватит даже на дорогу в этот институт?".
Ответить на вопрос ему не дал уверенный стук в дверь. Кому ещё быть, как не Вовчику?
Немного выждав, для солидности, Лялин крикнул:
– Кто там?
– Свои, – ответил приглушённый, но узнаваемый голос.
– Входи, открыто.
Часть 8. Вечер, "хата" ...
В комнату вошёл не высокий молодой человек плотного телосложения, с длинными русыми волосами и массивным носом уточкой, на котором, как естественная и неотъемлемая часть лица, смотрелись очки в тяжёлой роговой оправе. Вовчик всегда сутулился, но сегодня его сутулость была значительно заметнее. Это был верный признак его скверного настроения.
Следом за Вовчиком в архив вплыла Светка с двумя полиэтиленовыми сумками в руках. Она мало походила на самою себя: исподлобья она бросала взгляды на Вовчика, без обычного обожания и даже с ненавистью. Стало ясно, что любовники поссорились и, если они не помирятся, то вечер будет испорчен. Однажды Лялин стал свидетелем ссоры подобного накала и, не вмешайся он тогда, парочка точно бы передралась.
Причина нынешней ссоры Лялину стала очевидной после того, как в комнату нерешительно вошла незнакомая девушка. Глядя на её белые с шелковистым отливом волосы, огромные голубые глаза, аккуратный курносый носик, мило припухшие губы и потрясающую фигуру с чётко очерченными бугорками грудей – у Лялина произошло самопроизвольное и обильное слюновыделение: в их компанию не часто залетали столь аппетитные птички.
Тем временем, Вовчик с видом человека, которому в архиве всё знакомо и успело до смерти надоесть, прошагал к письменному столу и небрежно произнёс:
– Смелее, девочки! Вот это и есть наша штаб-квартира. Будьте здесь как дома, но не забывайте, что находитесь на сверхсекретном объекте.
Если кому и нужно было это озвучивать, то не Вовчику. Такая наглость, конечно, была следствием того, что Вовчик находился не в своей тарелке. Он был слишком возбуждён и суетлив. Только это остановило Лялина от того, чтобы не поставить друга на своё место.
Незнакомка была представлена Лялину после его неоднократных намёков, Светкой, но как-то уж очень небрежно:
– Ах, ну да. Это – Алла.
Лялин и рта не успел открыть, как между ним и девушкой возник Вовчик, подхватил её под локоток и повёл к столу, минуя ошарашенную Светку:
– Алла, давайте я помогу вам устроиться поудобнее, – неприятно улыбаясь, сказал Вовчик. – Егор, где у нас тут стулья?
– Стульев тут отродясь не было, – ответил Лялин, переглянувшись со Светкой. – Сесть можно на пачки с анкетами.
– Вот видишь, Алла, у нас тут всё не обычно, – суетливо проговорил Вовчик и принялся складывать пачки так, чтобы на них можно было усесться вдвоём.
Поведение Вовчика не лезло ни в какие ворота. Слишком было очевидно, что он решил приударить за смазливой Аллой.
Пока Светка накрывала стол, Вовчик сыпал анекдотами. У него всегда наготове было с десяток новых историй. Такое впечатление, что "Газпром" и есть, то загадочное место, где рождались все анекдоты.
Вовчик был в ударе. Объективно, анекдоты были смешны, но он старался исключительно ради Аллы. От этого Лялину и Светке было не до смеха. Алла, однако, тоже не смеялась. Она реагировала как-то странно, точнее сказать, никак не реагировала. Немигающими глазами она просто смотрела в рот Вовчику, как будто ждала, что оттуда должно что-то вылететь.
Вовчик приступил к очередной истории, но Светка довольно жёстко наступила ему на ногу.
– Ой! С ума сошла! – дёрнулся Вовчик.
– Хватит трепаться, кушать подано, – сказала Светка, сверкнув зелёными глазами.
На столе красовался классический набор – бутылка водки, хлеб, колбаса, плавленый сырок "Дружба", пакет томатного сока и неоткрытая пока банка кильки в томатном соусе.
Вовчик довольно улыбнулся и потёр руки:
– У меня сегодня боевой настрой.
– С чего бы это? – презрительно улыбнулась Светка.
– Предлагаю тост, – сказал Вовчик, откровенно игнорируя вопрос. – Егор, разлей.
– У тебя лучше получится, – ответил Лялин.
– Зазнался, социолог? – усмехнулся Вовчик.
Он быстро разлил водку в одноразовые стаканчики. Лялину очень хотелось, чтобы Алла отказалась пить, но этого не произошло. Все четверо подняли стаканчики.
– Выпьем за ПЗД, – произнёс Вовчик свой коронный тост, – то есть, за присутствующих здесь дам, за их чисто русскую красоту. Мужчины пьют стоя!
Свою порцию Лялин выпил, не дождавшись окончания спича. Посему вставать ему было бессмысленно, и, к тому же, он был поражён бестактностью Вовчика с призывом вставать. Светка после слов о чисто русской красоте закашлялась. Вовчик несколько раз ударил её по спине и ласково поинтересовался:
– Нормулёк?
– Мне нужно выйти, – сказала Светка.
Вовчик демонстративно отвернулся. Светка положила руку ему на плечо.
– Не хочешь меня проводить?
– Одна не справишься? – зло улыбнулся Вовчик.
Глаза Светки полыхнули гневом собаки Баскервиль. Она схватила любовника за шею и силой заставила подняться. Вовчик едва не выронил стаканчик. Подталкиваемый взашей Светкой, Вовчик поплыл в сторону двери. При этом его мотало, как вёсельную лодку, привязанную к кораблю.
– Без нас не пейте, мы скоро! – только и успел сказать Вовчик.
Часть 9. Павшая
Оставшись один на один с Аллой, Лялин почувствовал себя скованно, что случалось с ним постоянно при общении с понравившейся ему девушкой.
– Вовчик – классный парень, не правда ли? – выдавил из себя Лялин.
Алла пожала красивыми плечами. Она смотрела в рот Лялину точно так же, как минуту назад смотрела в рот Вовчику. Настолько это возбуждало Вовчика, насколько мешало Лялину.
– Вам здесь нравится? – спросил он и, испугавшись, что вопрос может показаться дурацким, смущённо добавил. – Хотя, что здесь может нравиться.
Ответом было всё тоже молчаливое пожатие плечами.
– Архив – есть сердце нашего института, – повторил Лялин слова Блидмана и ни с того ни с сего бухнул. – Через год я буду кандидатом наук, ещё через год – доктором.
Алла продолжала безмолвствовать, что заставило Лялина усомниться в её способности говорить. Он решил, что она немая.
Последовавшее за этим молчание, очевидно, мучительное для одного Лялина, продолжалось до самого возвращения любовников.
Не понятно, что Светка сделала с Вовчиком, но только его трудно было узнать: ссутулившись до появления реального горба, пряча потухшие глаза, он уселся на приличном расстоянии. Лялин настолько был потрясён произошедшими изменениями с Вовчиком, что не сразу заметил в его руках гитару.
– Откуда инструмент? – упавшим голосом спросил Лялин.
– Сосед одолжил. Классный мужик, кстати, как и я – газовик.
Светка, очевидно, не до конца удовлетворённая победой над любовником, грязно пошутила насчёт того, что "сосед только потому газовик, что ночью..." и так далее.
– Ты это что, неужто на гитаре собираешься лабать? – поинтересовался Лялин у друга.
– А фигли ж, – весело ответил Вовчик и провёл рукой по струнам, и пообещал. – Спокуха, сейчас всё настрою.
Лялин многозначительно посмотрел на Светку. Та беспомощно развела руками – ничего, мол, поделать не могу, словно не понимала, что предстоящая демонстрация новой грани его таланта – есть не что иное, как продолжение "подбивания клиньев" к её подруге. Светкино равнодушие было необъяснимо ещё и потому, что кто-кто, а она знала, что гитара в руках её любовника – это катастрофа!
В своё время, Вовчик имел несчастье окончить музыкальную школу по классу фортепьяно. Молодость его была целиком отдана музыке. В зрелые годы Вовчик увлёкся джазом. Он посещал вечерние клубы, выступал сольно и даже подрабатывал в ресторанах. Под давлением своей сестры Татьяны он поступил на экономический факультет Плехановского института. Постепенно музыка стала занимать в его жизни всё меньше и меньше места, пока уже в "Газпроме" окончательно не отодвинулась на второй план. Однако мечта стать музыкантом никогда не покидала его.
Вовчик не упускал случая прилюдно помузицировать.
Все, и даже специалисты, единодушно признавали за Вовчиком, с одной стороны – изумительное владение техникой игры, серьёзную выучку, а с другой, – говорили, что его музыке чего-то не хватает, но что именно никто объяснить не мог или не хотел.
По мнению Лялина, музыке Вовчика не хватало сердечной теплоты и искренности, а по сути – таланта. Слушать его было скучно и даже активно неприятно. При игре друга у Лялина, например, разве что не проявлялся рвотный рефлекс, а так всегда появлялось желание встать и выйти вон.
Вовчик же, не замечая мучений своих слушателей, мог играть до бесконечности. Остановить его было невозможно. Тот, кто осмеливался сказать правду, становился ему врагом на всю жизнь. Зная это, Лялин молчал.
– Итак, господа, инструмент настроен, что прикажете исполнить? – спросил Вовчик.
– Может, сегодня обойдёмся без музыки? Вдруг соседи услышат? – сказал Лялин.
– Ерунда, мы тихонько. Алла, что... – игриво начал Вовчик, но тут же осекся. – Светик! Светулька, радость моя, что тебе исполнить? Ну?
– Мне всё равно, – ответила Светка.
– Тогда "Айсберг" – из репертуара Аллы Пугачёвой.
Пел Вовчик ещё хуже, чем играл: страшно фальшивил и, в конце концов, отложил инструмент.
– Чего-то сегодня не идёт, – шмыгнул он носом. – Давайте просто, без всякой дипломатии, напьёмся, а там видно будет.
Выпив ещё и ещё, Вовчик принялся иронизировать по поводу новой работы Лялина: дескать, после того, как тот стал социологом, с ним нужно держать ухо, так как по долгу службы он должен всё фиксировать и кое-куда сообщать. Глупее выдумать нельзя, Лялин обиделся.
– Не смешно, – мрачно произнёс Лялин. – Лучше бы ты пел.
– Хватит петь и пить тоже! – решительно сказала Светка. – Мне ещё дочку из продлёнки забирать. Так что быстро укладываемся и по домам.
* * *
На скорую руку мужчины соорудили из пачек с анкетами разделительную стенку. Получилось два довольно уютных гнёздышка: одно – для Вовчика и Светки, другое – для Лялина и Аллы.
Не прошло и пяти секунд, как за импровизированной стенкой послышались эротические всхлипы Вовчика и стенания Светки. Кроме того, Лялина отвлекал торчащий кончик Светкиного сапога, методически бившего в нижнюю пачку перегородки. Тем временем, без лишних слов, просто и буднично Алла разделась догола и легла, раздвинув ноги. Обескураженный этим, Лялин суетливо скинул свитер, брюки, ботинки, и, оставшись в трусах, пристроился рядом с девушкой. С близкого расстояния он обнаружил, что кожа Аллы была покрыта каким-то серым маслянистым налётом и источала тонкий запах жжёной резины. Лялин пожалел об отсутствии контрацептива.
– Ну?! – требовательно произнесла Алла.
То, что девушка заговорила – было хорошо, но желания обладать ею это не восстановило.
Лялин занёс над Аллой руку и, не зная, куда её пристроить, держал на весу. Алла продолжала лежать ровно и отстранённо, как статуя, равнодушно уставившись в потолок. Для первого прикосновения Лялин выбрал плечо. Он дотронулся и тотчас отдёрнул руку. Тело девушки оказалось мраморно холодным. "Как мёртвая!" – пронеслось у Лялина в голове.
– Ну?! – опять повторила Алла, кольнув Лялина коротким взглядом.
– Прости, я сейчас, – сказал Лялин и обнял Аллу, хотя наперёд знал, что с ней ничего не получится.
