Текст книги "Голова, которую рубили"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

3

А вот дальше началось!!

Атака нападавших развернулась столь резко и неожиданно, что я даже не успел открыть глаза. Многочисленные глотки закричали, завопили и заулюлюкали. Стены сотряслись от мощного гневного клича Ирдика (слов, к сожалению, я разобрать не смог). В следующее мгновение в коридор вылетел аквариум и грохнулся об пол, осыпав меня осколками и безвозвратно уничтожив обои.

Из туалета показалась взлохмаченная Севина голова. Сева потирал ушибленную челюсть и часто моргал.

– Что там? Милицию бьют? – с надеждой спросил он. – А я?

– И до тебя доберемся, – мрачно пообещал ему я.

В зале кто-то истошно завопил, но зеленая когтистая лапа тотчас крепко зажала ему рот. Послышались Яркуловы восклицания и шум падающего тела. Видимо, пытались взять Треба в окружение.

– Т-там не милиция, – заявил Сева, выйдя из туалета.

– Неужели? Наверное, это Треб и Гольбах, переодетые в милицейскую форму, пытались найти Сысоича.

– Правда? – удивился Сева. – А я-то думал…

Он обогнул меня и, пройдя по коридору, заглянул в зал. Я последовал его примеру.

Зал мой теперь напоминал финальную сцену из хладнокровных американских боевиков. Все, что могло ломаться, биться или рваться, было, соответственно, поломано, разбито и порвано в клочья.

Наших, если такое определение приемлемо по отношению к вампиру, джинну и отрубленной голове, в комнате, без сомнения, было больше.

Треб, задавленный морально и физически, лежал в углу, связанный тройным морским. Яркула заботливо засунул в рот террориста найденный где-то шарик от настольного тенниса, от чего Треб стал выглядеть таким жалким, словно последние несколько лет жизни его держали исключительно на хлебе и воде. При этом ежечасно засовывали в рот вышеупомянутый шарик.

С Гольбахом поступили значительно хуже. С него стянули штаны, обнажив семейные трусы в голубую вертикальную полоску, и личными подтяжками примотали к батарее. Смотрителю порядка ничего не оставалось, как, вытянув шею, уныло смотреть на сыпавший за окном снежок и на стеклянную банку на подоконнике, в которой беззаботно дрых мелкий Женов родственник.

– Победа за нами, господа. Спешу всех поздравить! – торжественно произнес Сысоич, когда Капица вновь положила его на стол. Сама старушка присела на табуретку, Яркула же с Ирдиком, позабыв о своих разногласиях, хищно кружили вокруг мычащего Треба. Об их зловещих намерениях нетрудно было догадаться.

Сева нерешительно вошел в зал:

– Л-ловко вы их.

– А ты думал. – Ирдик гордо выпятил зеленую грудь, – Годы тренировок, медитаций, штудирования наставлений и директив. У меня, если хочешь знать, третий пояс по испепелению взглядом.

– И что будем делать… с ними? – спросил я, заходя в зал следом.

– Пытать! – сказал Сысоич, сверкнул глазом. – Втыкать иголки под ногти, ножички раскаленные к телу, таблетку аспирина под язык и все такое…

– Не имеете права, – сказал Гольбах, – тем более аспирин. Он запрещен законом еще с конца прошлого века.

– А нам все равно, – нараспев продекламировал Сысоич, – у нас смотритель беспамятный!

– Все равно нельзя! Вот вырвусь отсюда и подам на вас в суд! Привязывать Нефилософов к батарее! Неслыханно!

– Меня старш-ший брат подтяжками к батарее в дет-тстве привязывал, – сказал Сева, – чтоб я н-не подглядывал.

– За чем? – поинтересовался Ирдик.

– За девчонками ег-го, как он их там, в з-зале…

– Поговорим об этом позже. – Сарь гневно покосился на джинна. – Сначала проведем допрос. Надо выяснить, откуда террористы узнали про тело, зачем оно им, собственно, нужно и кто еще может быть заинтересован в его поимке. Иголки, так и быть, втыкать не будем, но бить морду, как говаривал мой друг И. И. Васильков, разрешаю… А марципанам не лезть! – заорал Сарь, когда Сева с готовностью подскочил к Гольбаху.

– Так он же, г-гад… меня в м-морге, гад… – Сева изловчился и лягнул Нефилософа в пузо. Гольбах крякнул и попытался залезть на подоконник, тихо шепча:

– Разбирательства требую, решительного вмешательства… Дидро, в конце концов…

– Дидро ему нужен. А может, тебе еще Вездесущего Ястребка позвать? Чтобы жар охладил? Он это может. Помню, три года назад, на спор, Ястребок за две минуты наполнил две трехлитровые банки, а остальное – в колодец! – Сы-соич весело захохотал, едва не потеряв равновесие, а заодно и левый глаз. Капица подхватила его и переложила к себе на колени.

– Ладно, будет тебе Дидро. Выпустите его кто-нибудь.

И тут я понял, отчего граф Яркула просил меня ни в коем случае не подпускать террористов к шкафу. Дверцы его распахнулись, и все узрели спящего на кучке моей немногочисленной одежды Нефилософа. Он улыбался во сне и кончиком пальца почесывал нос. Книга служила ему и подушкой и матрацем одновременно. Не помещавшиеся ноги он поджал к подбородку.

– Как видите, Дидро спит, – сказал Сысоич, – Не будем его будить, это чревато. Лучше перейдем непосредственно к делу. Вернее, к допросу. Итак, как вы узнали про тело?

Гольбах стоически сжал губы и замотал головой.

– Яркула, давно ли ты пил настоящую, свежую, недистиллированную кровь? – Сысоич подвигал бровями, которые так и норовили сползти на глаза.

– Чью? – оживился граф.

– Его.

Треб отчаянно замычал, а когда Ирдик сочувственно похлопал его по плечу, закатил глаза и стал медленно заваливаться набок.

– Чур, мне его мышцы и кожа! – воскликнул джинн, оскалив клыки, – Обожаю обсасывать косточки!

Гольбах покрылся крупными каплями пота. На его голове за сегодняшний день наверняка появился не один седой волос. Подлила масла в огонь старушка Капица, слащавым голосом известившая окружающих, какая именно часть тела Треба нужна ей и что она с этой частью впоследствии будет делать. Желание старушки было принято бурей аплодисментов и громкими выкриками графа Яркулы: «Браво!» и «Такого изощренного способа пытки не смог бы выдумать даже я!» Мы с Севой вообще на мгновение потеряли дар речи, а старушка, как ни в чем не бывало, скромно гладила Сысоича и не сводила глаз с моего тощего друга. Сева краснел и бледнел.

Когда овации стихли, Гольбах треснувшим голосом произнес:

– И все равно я ничего не скажу! А выживу– под трибунал отдам!

– Ирдик, вырви ему ноготь на мизинце. – Сысоич театрально вздохнул и понурил взгляд.

Гольбах что-то невнятно пискнул, зажмурил глаза и попытался задрать ноги на подоконник.

– На каком мизинце? На правом или на левом? – Джинн закатил рукава и сотворил из воздуха щипцы. Это были старые щипцы, тех времен, когда щипцы делали с умом и на долгие года. Они почти не проржавели и натужно скрипели, когда Ирдик несколько раз ими щелкнул.

– Ржавчина! – сообщил Ирдик радостно. – Эх, заразу занесу какую!

Гольбах стоически сжал кулаки.

– Марципанов уведите, – сказал Сысоич, – это зрелище не для них.

Севу не надо было просить дважды. Пулей он вылетел вон из зала и скрылся в коридоре. Я последовал за ним, а выходя, услышал, как Ирдик спрашивает:

– Может, начнем с вырывания ноздри?

А затем в дверь осторожно постучали. Тихо так, почти не слышно, пальцами. Следом грянул звонок. В зале что-то с шумом упало, звонко щелкнула задвижка туалета.

Я подошел к двери, сетуя на то, что поленился проделать в двери глазок (то средств не хватало, то просто времени, сами понимаете), и спросил:

– Кто там?

– Милиция, – сказали из-за двери и опрометчиво добавили: – Мы настоящие, открывайте.

Безусловно, это были клубни, больше некому.

– Слышу, что не резиновые. Что хотите?

– Разыскивается… мн-ээ… опасный преступник. У нас есть основания полагать, что он находится в вашей квартире.

– А ко мне уже приходили. Минут двадцать назад.

– Остроносый и тощий? Они не настоящие были. Мошенники. Хулиганы. Гнать таких из милиции надо взашей! Они хотели у вас видеомагнитофон украсть, вместе с телевизором!

– Сожалею, но ни того, ни другого у меня нет.

– Как? Уже?! – ужаснулись из-за двери.

– Вообще. Дверь я вам не открою, господа милиционеры, развелось тут бандитов, расхлебывай потом… Уходите подобру-поздорову, пока настоящих не вызвал.

Ответа не последовало. Вместо этого из-за двери послышались непонятные звуки… и двери не стало. Следом громыхнуло, заложило уши запоздалым взрывом. Волной обжигающе-горячего воздуха меня швырнуло в коридор, я пролетел с метр, шлепнулся на зад и проехал в кухню, где и врезался в стол. Спину прорезала острая боль, перед глазами расплылась огромнейшая черная клякса в форме еврейского Мусорщикова носа. Но даже сквозь темноту я увидел, как в пролом заскакивают клубни.

Их было не один и не два, а во много раз больше. Эдакий неиссякаемый поток картофелин. Они сыпались и сыпались, исчезая в зале, но никто не обратил внимания на меня, сидящего у стола с безвольно опущенными на ноги руками.

Поток клубней иссяк внезапно: один, средних размеров и с шишковатой макушкой, кряхтя перевалился через остатки двери и, не утруждая себя подъемом на пухлые ножки, укатился вслед за остальными.

А в зале, похоже, завязалась нешуточная схватка. Помимо ужасающего скрежета, грохота и лязга, коридор то и дело освещали разноцветные вспышки. Пару раз в коридор вылетали чьи-то обгорелые тела, напоминавшие вынутые внутренности печеного картофеля. Кто-то страшно ругался, что-то звонко билось, кого-то пинали ногами… В общем, дерущимся было явно не до поиска тела, а про нас с Севой вообще забыли начисто.

Кстати, о Севе… Я кое-как поднялся на ноги, выглянул в коридор и увидел испуганную физиономию Севы, выглядывающую из дверей туалета.

– Ч-что? Опять? – срывающимся от страха голосом спросил он.

– Пошли на улицу, пока живы, – сказал я и первым заторопился в пролом.

Сева запыхтел за моей спиной:

– С-сейчас, шапку только возьму…

Я заглянул в зал. Два клубня теснили Яркулу и Ирдика в сторону окна. Развязанный Треб бестолково прыгал на месте, нелепо размахивая руками – пытался достать раскачивавшуюся на люстре старушку Капицу, которая сжимала под мышкой голову Саря. Голова, к слову сказать, сквернословила так, что оставалось только удивляться, как у Треба еще не отсохли его маленькие ушки… Между дерущихся слонялся проснувшийся Дидро. Он явно ничего не понимал и посему особо настырных клубней испепелял взглядом без лишних разговоров.

– Б-бежим… – До того как Сева вытащил меня на лестничную площадку, я успел увидеть, как вынырнувший из толпы Гольбах поднимает над головой банку, в которой сидит мелкий Женов родственник, и со всей силы опускает ее на голову Дидро. Дидро увял и рухнул в объятия своего заклятого врага…

А потом мы побежали вниз. Причем я, с риском для своих штанов, съезжал по перилам, а Сева прыгал через три ступеньки, придерживая одной рукой шапку, а второй спадающие штаны, которые, по непонятным мне причинам, были у него расстегнуты и без ремня.

На улице уже вечерело. В парке зажигались фонари. Накрапывал мелкий холодный дождик, но ветра не было. Как только первые ледяные капли упали мне за шиворот, я понял, что даже не оделся. Выскочил как есть – штаны да теплая рубашка без двух пуговиц на груди. К тому же в суматохе я снова напялил драные кроссовки. Пора их уже выкинуть, отжили свое, сволочи…

– Что будем делать? – Я пытался огибать лужи, но безрезультатно. В кроссовки тотчас набралась вода.

После гвалта в квартире здесь, на улице, царила самая настоящая райская тишина. Мы подошли к скамейке в парке и забрались на нее с ногами. Группа подростков, сидящих на соседней скамейке, не обратила на нас никакого внимания.

– Подождем, кто поб-бедит, – предложил Сева. – У нас с тобой, Витек, два выхода. Либ-бо ждать наших и продолжить п-поиски, либо ждать картошку и уб-бегать от нее подальше.

Я печально посмотрел на кроссовки:

– Думаю, далеко убежать не получится. Да и куда?

– К Мусорщику! Он во всем в-виноват, пусть расхлебывает. А если дома не будет, т-тогда ко мне!

– У тебя жена Марья, – напомнил я, – и потом, какой смысл убегать? Пусть между собой разбираются. Если Треб одолеет Сысоича, то мы ему станем не нужны.

– А если они нас того, чтоб не болтали? – Сева выразительно полоснул ребром ладони по тощему горлу.

– Тогда будем убегать.

В это время где-то наверху со звоном повылетали стекла. Кто-то заверещал, из светлых квадратов моих окон вылетели два силуэта, а спустя секунду они проломили ветки каштанов и грохнулись в морозную слякоть, подняв в воздух тучи брызг.

– Иуды! Поганцы! Всех на мыло пущу! – Первым зашевелился граф Яркула, распугивая своим страшным голосом людей. От былого величия графа остались только нос и один вампирский зуб, вылезающий под странным углом из-под верхней губы. Яркула фыркнул и поднялся.

– Чего смотрите, пентюхи, пшли все прочь!! – заорал разъяренный джинн Ирдик, поднимаясь следом, и взмахом руки опрокинул скамейку, на которой сидели подростки. Многие прохожие сделали вид, будто ничего не произошло, но вокруг мгновенно образовалась пустота.

Причитая и ругаясь, граф с джинном подошли к нам.

– А где остальные? – поинтересовался Сева.

– Сказали отступать и ждать, – таинственно пояснил Ирдик.

Как раз в это время из подъезда на полном ходу выскочили Капица с головой Саря в руках и Дидро с томиком «Философии» под мышкой.

– Планы меняются, – быстро заговорил Сы-соич, когда старуха подбежала ближе, – К гадалке идти слишком далеко и опасно, а террористы с минуты на минуту оклемаются и продолжат охоту! Нужно спешить, господа! Идем к чревовещателю!

– Он что, чревом в-вещает? – удивился Сева, но его никто не услышал.

Капица побежала по аллее в глубь парка. Мы помчались следом.

Постепенно темнело, ночь брала бразды правления в свои руки. Свернув несколько раз, мы очутились в каком-то неизвестном мне уголке города, где не было не только фонарей, но и столбов с проводами. Пусто было, тихо и темно. Мурашки забегали по коже и затылку. Дождь полил сильнее, перерос в настоящий ливень, хотя ветра по-прежнему не было. Струи дождя хлестали по лицу. Хорошо хоть шею согревало горячее дыхание Севы (как бы двусмысленно это ни звучало, но действие имело место, и тут уж ничего не поделать).

Наконец наступил долгожданный момент – мы остановились около погруженной во тьму многоэтажки.

– Здесь, – бодро произнес Сысоич, который, собственно, ни капли и не устал, поскольку его несли на руках, – Ведем себя прилично, разговаривать буду я… и чтобы никаких матерных слов!

– П-почему?

– Хочешь проверить? – В окружающей темноте вопрос Сысоича прозвучал более чем зловеще. Я поежился. – Тогда за мной!

Сысоич, а следом и вся наша скромная процессия направились к единственному подъезду…

Глава девятая

1

Времена моей бурной и не слишком праведной студенческой жизни канули в Лету довольно давно, однако я до сих пор в страшных снах вижу университетское общежитие, в котором провел больше времени, нежели в самом университете.

Помню обшарпанные стены, желтую от старости и грязи побелку, черные кляксы на потолках и обгоревшие плафоны в форме семисотлитровых банок, огромное количество надписей, начиная от примитивных «Саня здесь жил» и заканчивая более высокими по развитию изречениями «Как говаривал Эйнштейн – Е=МЦ ²». Причем тот факт, что «Ц» нужно было писать по-латински, талантливого автора фразы ничуть не смутил.

Дом, в который мы вошли, изнутри мало чем отличался от вышеупомянутого общежития. Только выглядел веков эдак на пять старше. Первые два этажа мы протопали в полной темноте, интуитивно различая лестничные пролеты и холодные металлические перила, и я в полной мере ощутил на себе значение фразы «Наступать на пятки». Подошва на многострадальной кроссовке оторвалась окончательно, держась за жизнь обрывками ниток. Сева за спиной бурчал какие-то извинения, но его было не очень-то и слышно.

На третьем этаже мутно горела лампочка. Света от нее было меньше, чем от свечки, выставленной в чистом поле во ржи, и хватало его ровно настолько, чтобы разглядеть силуэт Капицы с головой Саря в руках и несколько дверей, обитых одинаково черным и обшарпанным дерматином.

– А на какой нам этаж? – шепотом осведомился я.

Мне никто не ответил, а на четвертом этаже вновь наступила темнота.

Дальше я уже не считал, плюнул на все это и шел в полном неведении, куда и зачем мы поднимаемся. Узкие ступеньки стали казаться одной бесконечной ребристой лентой, а бесконечные повороты на лестничных пролетах создавали впечатление, что мы бредем на одном месте, по кругу.

Потом вновь возникла мутная лампочка и драный дерматин на дверях. Капица остановилась. Пока ждали изрядно отставшего джинна, я успел разглядеть, что одна дверь разительно отличалась от остальных. Все трещинки и царапины на дерматине были аккуратно заштопаны, а под ручкой даже красовалась здоровенная заплата. Сама же дверная ручка была исписана какими-то странными узорами (рунами, наверное, а может, иероглифами), на уровне моего носа был глазок, а сбоку звонок-кнопочка зеленого цвета.

– Еще раз напоминаю – ведите себя прилично, – сказал Сысоич, когда подоспел запыхавшийся и от этого чрезмерно зеленый в свете лампы Ирдик. – Миша Кретчетов может вести себя несколько странно, так что не удивляйтесь.

– А он к-как выглядит? – спросил Сева. – Ну, чтоб з-знать, как реагировать.

– На месте разберешься.

Капица нажала кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры раздался мелодичный изумрудный звон (самое интересное, что я ни разу в жизни не слышал изумрудного звона, но что-то мне подсказывало, что звук был именно таким).

В глазке на мгновение потемнело, потом громкий бас из-за двери сказал:

– Как вижу – Сарь Сысоевич, Капица, Яркула Беркович и тот самый Иердец Зловещий.

– Совершенно верно, – отозвался Сарь, – это мы.

– И два человека. Виталий Виноградов и Сева Щуплов, – сказал бас тоном человека, встретившегося с близкими друзьями.

– Да, – робко ответил я, опережая Сысои-ча. – А мы знакомы?

– Не думаю. Судя по вашим аурам и мыслям, какие сейчас витают вокруг и около, вы пришли по важному делу.

– Совершенно верно, Миша, – сказал Сарь. – Мне кажется, если ты откроешь и впустишь нас, мы сможем поговорить о причинах, побудивших нас прийти к тебе.

– Давайте не будем торопиться. Рассудим так. Раз вы пришли по делу, значит, для меня открываются широкие перспективы для очередного внеурочного заработка. Верно? Тогда сначала поговорим о цене.

Яркула громко поперхнулся.

– О цене, – невозмутимо повторил бас из-за двери. – Не могу же я оказывать услуги населению бесплатно?

– Как тебе сказать… – начал было граф, но Сысоич его перебил:

– В наше время никто не работает бесплатно, Миша. Впусти нас, и мы договоримся.

– Сначала деньги.

– Сначала мы хотим зайти.

– Деньги.

– Подумай сам, Миша, не впустишь – не будет денег.

За дверью возникла глубокая, почти ощутимая пауза.

– Покажите, сколько предлагаете, – сказал Миша через некоторое время.

Капица извлекла на свет толстенную пачку зеленых банкнот и поднесла их к глазку. У меня при виде такого огромного количества денег отвисла челюсть.

– Чуть подальше, пожалуйста, – попросил бас. – А они всамделишные?

– Самые что ни на есть, – ответил Сысоич, – даже с порядковым номером в левом нижнем углу.

– Ага. И сколько там?

Сысоич назвал цифру с восемью нулями. Такую сумму целиком (да и частями) мне не доводилось видеть ни разу в жизни. Пришлось приложить максимум душевных усилий, чтобы не выхватить пачку из старушечьих рук и не ринуться прочь, в темноту, по лестнице.

– Вот, помню, несколько месяцев назад один мой знакомый – не совсем близкий, но достаточно для того, чтобы одалживать у него мелочь на телефон, – тоже приволок в свою комнату энную сумму денег, – заговорил Миша Кретчетов. – Жил Дедок Бесноватый, а именно так его звали, вы, граф, наверное, его знаете…

Яркула неуверенно кивнул. Судя по всему, он тщетно пытался вспомнить, о ком идет речь. А чревовещательный бас самозабвенно продолжал:

– Жил он в то время, как я уже говорил, на втором этаже замка Тьмы в третьей слева от лестницы комнате. Во второй обитал сумасшедший изобретатель карманных монстров Сашкен Штейн, уж не знаю, за какие заслуги его вообще в замок пустили, а первая комната пустовала. Она и сейчас пустует, потому что лет пять назад там жило одно существо, видом и запахом своим напоминающее… мм… как бы это помягче сказать… в общем, воняло на втором этаже страшно. После того как хозяева Замка, Жен и Свет Тьмы, с помощью пяти флаконов дихлофоса выкурили существо, а потом и вовсе сдали его в психиатрическую больницу имени доктора Сивухи, запах из комнаты ничуть не выветрился, а, наоборот, стал гуще и по ночам, приобретая незамысловатые, но чудовищные формы, летал по замку, пугая своим видом и зловонием всех его обитателей. Поговаривают, что после одной такой прогулки от удушья скончались шестнадцать мелких Женовых родственников (я вздрогнул), еще семьдесят четыре пропали без вести, а троих нашли – где бы вы думали?

– Миша, мы по чрезвычайно важному делу, – мрачно вставил Сарь.

– …в колодце! – объявил бас. – У вас срочное?

– Самое срочное, – сказал граф Яркула.

– Ладно, я в самом деле немного заговорился, – сказал бас, – Как раз на днях решил надиктовать на диктофон свои мемуары, вот и затянулся в дело по самые уши.

Дверь со скрипом отворилась.

– В зал, пожалуйста, – громко сказал бас с потолка. Я, уверенный, что там находится динамик, посмотрел наверх, но там был белый потолок и одинокая, но яркая лампочка.

– Странно, – пробормотал Сева за моей спиной.

Хотя, с другой стороны, чего это я так удивляюсь? Со вчерашнего вечера столько вокруг происходит, что пора бы уже привыкнуть. Наверняка хозяин квартиры обладает даром перемещения голоса или является каким-нибудь редким видом инопланетного микроба. А еще что там Сарь говорил насчет чревовещателя?

Бросив последний взгляд на потолок, я последовал за остальными в зал. Минуя кухню, увидел, что она совершенно пуста, за исключением казенного крана, одиноко торчавшего из стены, и газовой плиты BOSH. В зале было так же «темно, и тихо, и уныло», как говаривал один детский поэт. Шесть стульев подпирали стены, и одна табуретка стояла посередине. Не было даже обоев – голые бетонные стены, обклеенные газетами, и лампочка, как в коридоре и на лестничном пролете. Это укрепило меня в предположении, что странный Миша Кретчетов добровольный отшельник, лишивший себя почти всех земных благ. Присаживаясь на стул, я спросил у Яркулы шепотом, что все это значит.

– Никто не знает, кто такой Миша Кретчетов на самом деле, – подумав, ответил граф. – Его никто и никогда не видел. Только этот голос, возникающий везде и когда угодно. Отсюда и называют его чревовещательным.

– Тогда откуда Сысоич узнал, что Миша здесь?

– Вот у Сысоича и спроси.

– Сколько раз повторять?! Не у Сысоича, а у Саря Сысоевича! Устаю повторять, марципаны! – гневно заметила голова. – Хотите, чтоб я вас скормил клубням?

– Отнюдь! – ответил Сева, бледный как простыня.

В разгорающийся спор влез бас Миши Кретчетова:

– Итак, собравшиеся. Рискну предположить, что все вы пришли сюда, чтобы узнать, где искать энергетического носителя, а попросту– тело Саря.

– Ого! Это твое знаменитое предсказание? – восхищенно спросил Ирдик.

– Нет. Просто совсем недавно, минут пять назад, ко мне приходил кое-кто еще, интересуясь тем же вопросом.

– Треб? – выпалил Яркула, серея. Причем это превращение произошло не только с ним самим, но и с его пиджаком и со стулом, на котором он сидел. А ботинки графа отчего-то сделались ярко-малиновыми.

– Что еще за Треб? Нет, ко мне приходили три картофеля в личинах пожилых людей. Отпетые негодяи, скажу я вам. Таких негодяев я встречал разве что в Трансервисе, когда прилетал туда на охоту. Это произошло прошлой весной. Снега лежали долго и все никак не хотели таять, а когда сошли, около замка Трансервис был найден промерзший насквозь вампир по имени Голова. Граф Яркула должен помнить эту удивительнейшую историю, ведь он там живет. Еще в декабре Голова вышел за дровами и пропал. Вернее – исчез. Когда же весной Голову нашли и притащили в замок, решено было отпаивать его кровью, но крови не было, и растирали водкой и уксусом. Первое к тому же заливали внутрь, поэтому очнувшийся вампир оказался чрезвычайно пьян и…

– Зачем ты их впустил, раз они такие негодяи? – перебил Сысоич.

Яркула к тому времени вновь приобрел свой обычный цвет, только ботинки продолжали сиять малиновым цветом.

– Негодяи они, может, отпетые, но я всегда прислушиваюсь к голосу своих шести сердец.

– А разве у тебя их не восемь? – удивился джинн.

– Восемь. Но два из них не умеют разговаривать, – пояснил бас Миши с потолка, – А сердца всегда советуют мне брать деньги. Вот, помню, холодным летом пятьдесят третьего…

– Так что с клубнями? – вновь перебил Сарь.

– Клубни? Ты имеешь в виду картофелин? Ничего особенного. Спросили, где тело. Я сказал. Они заплатили и ушли.

– Ох, Миша, сколько раз говорила я тебе, что, связываясь с преступниками, ты портишь себе репутацию, – сказал Капица.

– Не замечал, если честно, что порчу, – ответил бас из-под Севиного стула, – Деньги платят все. Потому что им нужна информация, которой я располагаю. Правда, припоминаю, неделю назад заявился ко мне, прямиком из ада, тамошний дворник Икар Икарович Икаров. Вернее, не ко мне, а пришел в лес, залез на дерево и стал звать: Миша Кретчетов, дескать, появись ясным солнышком. А ежели ты красна девица, то милым личиком, а ежели добрый молодец, то бородатой мордой… и так далее. Появиться-то я, конечно, не появился, просто спросил, чего ему, старому труженику метлы и совка, надо. Знаете, что он ответил?

– Не знаем, – хором сказали Ирдик, Сарь и Сева. Всем нам уже надоели длинные воспоминания Миши о своей жизни.

– Он сказал, что ничего мне не заплатит, потому что я, Миша, порчу честную фамилию семьи Кретчетовых и что я этой самой фамилии не достоин. И тут же потребовал, чтобы я предсказал ему, когда в аду выплатят зарплату за шесть месяцев. Ну я, стало быть, не стал напоминать ему, что папа мой, Зигфрид, был самым настоящим оборотнем и питался исключительно пальцами молоденьких немецких мальчиков, а мама основала в Трансервисе первый публичный дом…

На этот раз громко воскликнул граф Яркула, ботинки у которого исчезли вовсе, обнажив серые носки с дыркой на левом, из которой вылезал кривой мизинец.

– Публичный дом в моем Трансервисе?

– Давно это было, – туманно ответил чрево-вещательный бас.

– Достаточно! Воспоминаний! Наконец! – сказал багровый от злости Сысоич, – Уши уже вянут. Давайте вернемся к делу. Мы платим деньги, ты даешь информацию.

– Денги, – произнес бас из-под моего стула, пропустив в слове мягкий знак, от чего оно прозвучало презрительно. – Смотря сколько денег. Однажды некий И. И. Васильков предлагал мне деньги, но их было чрезвычайно мало для того, чтобы я…

– Мы платим много, – сказал Сысоич, старательно выговаривая каждое слово.

Яркула по-прежнему колдовал над своими ногами, но ботинки никак не появлялись. Ирдик задумчиво смотрел в то место, откуда лился бас Миши, а Дидро снова уснул, засунув книгу под мышку.

– Двести пятьдесят, не больше! – воскликнул Сысоич после некоторых дискуссий. Ясное дело, что нули после названной цифры шли как само собой разумеющееся.

– Это грабеж средь бела дня! – в тон ему орал Миша Кретчетов, – Даже И. И. Васильков предлагал больше!

– Не ври, Миша! Мы предлагаем гораздо больше, чем наскребет твой Васильков, даже если продаст свой дом, автомобиль и жену!

– У него нет автомобиля!

– Вот видишь! Значит, денег еще меньше!

– Двести семьдесят четыре! – сдался Миша, минуту назад требовавший полторы тыщи и ни копейки меньше.

– У меня только двести пятьдесят.

– К сожалению, я, как простой чревовеща-тельный бас, тоже не могу пойти на уступки. Всего один раз я уступил одному своему доброму знакомому. Это случилось около двухсот лет назад. Мне как раз исполнилось двадцать четыре тысячи, и я, еще совсем зеленый, принимал всего лишь двенадцатого своего клиента в жизни. На дворе стояла жгучая осенняя погода. Как раз один из немногочисленных дней этого времени года, когда солнце жарит во всю силу, а ртуть в термометрах поднимается выше пятидесяти градусов.

– Хорошо! – взвыл Сысоич. – Двести семьдесят пять! Только замолчи наконец!

– Четыре, – поправил Миша. – Мне лишнего не надо.

– Да хоть три! Сева, займи пятнашку.

– Постойте. Занимать деньги у людей категорически запрещено. Куда у вас смотритель смотрит (извините за тавтологию, граждане)?

– В пол, – ответил граф. – Он спит.

– Ого. Зачем надо было ронять на него полки с книгами? – воскликнул бас Миши Кретчетова из-под Севиного стула. Мой лопоухий друг вздрогнул.

– Она сама на него свалилась. Продолжим разговор о цене…

– Постойте, господа, а вы разве не знаете, как вернуть ему память?

– Не знаем, – сказал Ирдик, – и знать не хотим. И так хорошо.

Но Миша Кретчетов его не услышал.

– Совершаю добро бескорыстно! Будете в аду, отметите в моем личном деле! – довольно произнес он. – Это же элементарно. Делаем так…

И в это время Дидро открыл глаза…