Текст книги "Голова, которую рубили"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

3

В квартире моей еще с доисторических времен мебели немного – диван, кровать, шкаф, несколько стульев и тумбочек, телевизор и две полки с книгами (последние две вещи не относились к предмету мебели, но я считал их именно таковыми). Еще на стене висел красивый ковер, доставшийся мне от бабушки. На кухне, помимо стола, холодильника и законных плиты с умывальником, стояли четыре табуретки. Вот, собственно, и все мое богатство. Сами понимаете, приличному вору позариться в моей квартире особо не на что.

На кухню-то мы с Севой и прошли. Сева тотчас включил в кране горячую воду, отрегулировал и засунул свою лохматую голову под кран. Тут же начал противно фыркать, как морж.

Я тем временем поставил на огонь чайник и сковородку, дабы Поджарить яичницу. В холодильнике обнаружилась кастрюлька с супом, но мне не хотелось показывать ее Севе, зная его вечно голодную натуру.

Однажды мы ходили на свадьбу к одному нашему общему знакомому (то ли к Савве Ивановичу Крахоборову, то ли к Папаниколаю Аркадию Тысуповичу), и там было на редкость много разнообразной пищи. От хлеба с черной и красной икрой до торта с кремовыми розочками. И Сева на том празднике сделался страшным. После трех выпитых «з-за здровье» рюмочек крепчайшего коньяка он налетел на стол, едва не забравшись на него с ногами, и стал с ужасающей скоростью поедать все, до чего могли дотянуться его тощие руки. Дотягивались они до многого, и со стола в Севин желудок вскоре в определенном порядке перекочевали:

– шесть бутербродов с маслом и черной икрой (красную Сева не уважал и презирал);

– несметное количество пирожных всевозможных видов и размеров;

– тарелка холодца, затем половина еще одной. Вторую половину в неравном бою у Севы отобрали здоровяк Капица и сам виновник торжества, то есть жених;

– тарелка жареной картошки;

– тарелка салата «оливье», пошедшая в Се-вин желудок как гарнир к вышеупомянутой картошке;

– три соленых огурца.

На четвертом Сева заснул, а так бы мог приключиться еще один рекорд Гиннесса…

Сева вылез из-под крана раскрасневшийся, с блеском вернувшейся трезвости в глазах. Нос его поблек, вместо лилового став неопределенно-фиолетовым.

– Голова трещит, – пожаловался он, почесывая макушку, – чего-нибудь выпить есть?

– Компот, – ответил я, роясь в холодильнике. Вернее, делая вид, что роюсь. Рыться было особенно не в чем, потому что помимо кастрюльки и бутылки с компотом внутри железного морозильника, носящего грозное прозвище «Титан-375», была только тарелка с засохшим жиром и кожицей от давно поглощенного мною помидора.

– С яблоками? – оживился Сева, заглядывая в недра «Титана» через мое плечо. – А в к-кастрюле что?

– С грушами, – отрезал я, захлопывая дверцу. Потом снова открыл и вынул четыре последних яйца, прикидывая в уме, сколько придется выудить из домашнего бюджета завтра утром, чтобы основательно затариться едой хотя бы недели на две.

Погруженный в эти размышления, я стал готовить яичницу. Сева сел на табуретку, положив костлявые локти на стол, и, в помощь мне, принялся усердно шмыгать носом.

По мере того как яичница успешно поджаривалась, ноги мои, одетые в шерстяные носки, согревались, а с Севиного лица сошла-таки краснота. Еще немного пошмыгав носом, он полез за тарелками, на правах лучшего друга порылся в столе, разыскивая вилки, и мы уселись поглощать обжигающую рот яичницу вкупе с кетчупом, горчицей, перцем и кусочками черного хлеба. Вдобавок Сева безо всякого предупреждения прорвался к холодильнику и выудил бутылку с компотом. Ее тоже распили на двоих.

Ели молча, разглядывая друг друга, и, только после того как я убрал посуду в раковину, Сева осторожно спросил:

– С головой-то чт-то собираешься делать?

– Я уже подумал, – ответил я, поднимая пакет, заботливо прислоненный к батарее. – Положу ее пока в ванну, а там выкину, наверное, на свалку.

– А бомжи?

– В пакете и выкину, как будто мусор. – После чего я пошел в ванную.

Вынимать голову из пакета как-то не очень хотелось, но, наверное, все же надо было. Почему-то мне казалось, что в пакете она через пару часов начнет вонять. Оторвать ее от целлофана оказалось не так-то просто, а когда я все же вынул голову за волосы на свет, оказалось, что в пакете остались какие-то обрывки, прилипшие к краям волосы и немного крови. Подумав, я вылил кровь в ванну, а остальное свернул в пакет и бросил в мусорное ведро. Потом отправлю на свалку с головой заодно, чтоб не оставлять следов. Представляете, господа присяжные заседатели, да я сейчас занимаюсь не чем иным, как заметаю следы преступления! Я представил, как меня будут показывать в «Дежурных новостях» с распухшим лицом и заплаканными глазами, и мне стало немного плохо. Даже вид зажатой в руке головы не вызвал у меня отвращения. Я долго думал о том, что будет, если нас поймают.

А голова Пал Палыча выглядела мертвой на все сто. Щеки обвисли, нижняя губа оттопырилась, обнажив зубы, глаза мертвым взглядом смотрели куда-то за мое плечо, и выражения у них не было совсем. Мертвое выражение невидящих глаз, да и только.

– Ок-казывается, Чуваров не в обмороке был, когда Мусор его… – прошептал Сева из-за моего плеча. Я вздрогнул. Что за дурная привычка – подкрадываться сзади и неожиданно начинать разговор! – Если бы он был в об-бмо-роке, у него глаза бы были закрыты, верно?

– Конечно. Включи холодную воду. – Я держал голову на вытянутой руке. Не такая уж и тяжелая, но мне казалось, что если ее долго держать за волосы, то они не выдержат и порвутся. Пальцем я закрыл Пал Палычу веки и положил голову на дно ванны. Лицом вниз. Сильный напор холодной воды тотчас сбил ее и перевернул на бок.

– А вода зачем? – поинтересовался Сева, когда мы вновь вернулись на кухню.

– Чтобы голова не… мм… не протухла. Знаешь, когда холодильник размораживают…

– П-понятно, – кивнул Сева, присаживаясь за стол и разливая по стаканам остатки компота. – Тогда надо вып-пить за здравие… в-вернее, за упокой усопшего.

Компот пошел хорошо, но огорчало отсутствие в нем самих груш. Я-то надеялся, что они окажутся на самом дне, совершенно забыв о том, что сам же их вчера и съел, валяясь на кровати и читая какую-то книжку. Ведь всем давно известно, что именно за чтением поглощается наибольшее количество еды в сутки.

Сева после выпитого компота ожил совсем и даже попытался завести разговор на тему приготовления киселя без крахмала, но ближе к середине не очень увлекательного, с моей точки зрения, рассказа запутался, не смог объяснить смысл слова «гипертрофированный», увял и молча дожевал остатки хлеба.

– А что же, интересно, будет делать Мусор? – спросил он, в задумчивости почесывая нос.

– Это его проблемы. Главное что? Главное, чтобы нас никто не заметил, когда мы убегали!

– К-как же нас могли не заметить? Там народу кругом было жуть сколько. Обед же!

– Обед – это хорошо. Но я имел в виду того, кто вошел в туалет. Может, там была какая-ни-будь глухая старушенция?

– И слепая, будем надеяться… И что она, интересно, делала бы в мужском туалете? – хохотнул Сева и мгновенно подавился хлебом. В порыве неудержимого кашля он вскочил, опрокинув ни в чем не виноватую табуретку, и не замедлил зацепить своими костяшками кружку и бутылку. Все это с грохотом покатилось по столу, выливая последние капли компота на скатерть, а бутылка вдобавок свалилась на пол, обрызгав мои штаны. Кашляющий Сева, пытаясь сгладить свою вину, склонился над столом, запнулся за табуретку и растянулся на полу, стащив следом скатерть вместе со сковородкой и блюдцами…

В общем, закончилось все тем, что Сева, откашлявшись и вновь умывшись над раковиной, неожиданно быстро засобирался домой.

– Пошли со мной? – безо всякой надежды спросил он уже в коридоре, с кряхтением напяливая резиновые свои сапоги, – Ну… почитать чего-нибудь возьмешь.

Я подумал и решил, что все-таки Сева прав. Чтобы немного освободиться от сковавшего меня напряжения, нужно было именно прогуляться на свежем воздухе. И не сидеть же, в конце концов, один на один с отрубленной головой Пал Палыча Чуварова!!

4

Мы вышли на улицу и, ловко и не очень огибая лужи, направились прямиком к трамвайной остановке. На этот раз я надел шерстяные носки из собачьей шерсти (слышал, они здорово помогают при болезни костей) и сапоги, а посему откровенно наслаждался прогулкой.

– Надо будет Мусору позвонить, – буркнул Сева, снова натянувший шапочку на самый нос. Уши свои он не прикрыл, и они весело торчали, ярко контрастируя своей младенческой розова-тостью с трехцветной шапкой. – З-знаю я его. Ему не позвонить, сам ни за что не откликнется!

– И про голову спросить надо, – напомнил я, – может, она ему еще понадобится.

– Зачем? – Мы вошли в полупустой трамвай и сели на задние сиденья. Моя задница тут же запротестовала против такого холода, но я не обратил на ее протесты абсолютно никакого внимания, а стал объяснять:

– Вот, к примеру, есть такой праздник Хэл-лоуин. У них там в Америке принято на Хэл-лоуин вырезать голову, ставить внутрь свечку и…

– Стоп, стоп! Из чего вырезать? Как? – Сева заинтересованно посмотрел мне в глаза. После короткого описания непростой процедуры я продолжил:

– Ставишь, значит, внутрь свечку, зажигаешь и голову тыквенную выставляешь на улицу. Желательно ночью. И все, кто проходит мимо, жутко пугаются!

– И в чем смысл? – Для чересчур маленькой Севиной головы было очень сложно сообразить сразу. Пришлось популярно объяснять вновь.

– А еще вот какая штука на Западе есть, – встрял сидевший сбоку сухонькой старичок без бороды. – Конгресс называется! Это такой парламент, а сидят в нем конгрессмены!

– Засунь себе своих конгрессменов… – подключилась к разговору бабуля, сидевшая неподалеку, – фашист недобитый! Тут самим есть нечего, а он все про Запад!

– Сама коммунистка! – буркнул старичок, обращая к старушке пламенный патриотический взор. – Запоганила Россию своими семечками, а еще бесплатно, наверное, в государственном трамвае ездит!

– Ну, во-первых, это коммерческий трамвай, – вставил молодой контролер, – здесь платят все!

– Граждане! – воскликнула бабуля, ногой засовывая корзину с семечками под сиденье. – Посмотрите на эту толстую морду! Ишь как отъел, на коммерческих-то трамваях разъезжать!

Ни у кого из присутствующих (даже, как это ни странно, у контролера) морда толстой не была, и я отнес эти слова на счет плотненького мужичка, стоявшего на ступеньках около дверей. Старичок же, видимо, решил, что оскорбляют именно его, привстал на цыпочки и попытался тюкнуть бабусю костылем, но, к сожалению, не дотянулся. Тут еще трамвай вдруг резко затормозил, и костыль, описав в воздухе широкую дугу, вонзился в живот молодому контролеру. Тот выругался, ничуть не смущаясь тем, что вокруг могут находиться дети, и, пошатываясь, на полусогнутых ногах поспешил удалиться в другой конец трамвая.

Тут и бабуська, обозвав дедушку обидным «кабыздох», выскочила на остановке и, тараня граждан необъятным торсом и корзиной с семечками, скрылась в неизвестном направлении. Трамвай набился до отказа, потому что остановкой был вещевой рынок.

Меня вплотную прижало к старичку, а Сева не менее плотно прижался ко мне и часто задышал в затылок.

– Вот так мы и живем! – выглядывая откуда-то из-за моего плеча, проскрипел старичок. – Меня вчера вот так же жена обругала. Она у меня за Выбримордина, а я нет. Я за этого… мм… Владиленович который.

– А мы сегодня хорошему человеку голову отрубили, – ни с того ни с сего сказал Сева. Я вздрогнул. Старичок улыбнулся:

– Да ну? Правда хорошему?

– Сволочью был, если отрубили, – многозначительно произнес мужчина, стоявший чуть позади старичка. На лице его, в морщинах и мутном взоре читалась многодневная и беспробудная пьянка.

– Нет, хороший он был. Я з-знаю! – ответил Сева, которого, видимо, кто-то розовый с рогами и хвостом тянул сейчас за язык. И усердно так тянул! – Он инопланетянином был.

– Все инопланетяне сволочи! Ни разу не встречал порядочного пришельца! – Мужчина вновь очень многозначительно икнул. Похоже, сейчас он пребывал в том самом состоянии алкогольного опьянения, при котором хоть и соображается, но с очень большим трудом.

– Пришелец, говорите? – Старичок улыбнулся, он, конечно, не верил ни единому Се-виному слову, – И какой же он? Восемь лап? Или три головы?

Я толкнул Севу локтем под ребра. Он не почувствовал.

– Одна голова, – пробормотал он задумчиво. – Он человеком б-был, я же говорю. 06-бычным таким. С белыми волосами.

– О-о! – с сарказмом сказал я и попытался использовать торможение трамвая в свою пользу: толкнуть Севу плечом, чтоб прекратил глагольствовать.

– А еще мы думали, ч-что из него что-нибудь вылезет, ан нет!

– Мгм… – Старичок потер морщинистый лоб, – Знаете, молодой человек, со мной тоже иногда странные вещи происходят. Просыпаюсь, бывало, постель мокрая…

– Дык разве ж нет, при твоих-то годках! – Пьяный мужик часто-часто заикал. Видимо, смеялся.

– Вот в этом-то вся и странность, – бурно отреагировал старичок. – Постель мокрая, а трусы сухие! И пижама сухая!

– А жена ваша как?

– Тоже сухая! Она вообще в другой комнате спит! И у нее тоже все там странное! То духи по комнате летают, то помадой на зеркале кто-то писать начнет. Вчера вот Маяковского написал: «Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» А потом еще снизу приписано: «Колбаса воронежская: 0,5 кг – 18 руб., пучок редиски: 3 руб. банка майонеза: 18 руб., огурцы: 1 кг – 3 руб. Целую. Твоя Оля!» Вот оно как!

– Скоты они все, однозначно! – выдавил пьяный мужик и вытек вместе со всеми на остановке.

Мы с Севой и старичком поехали дальше, на конечную остановку, после которой трамвай уходил на круг.

– И как отрубили? Ровно? – после некоторого молчания поинтересовался дедушка. Я снова вздрогнул. Видимо, теперь это моя судьба – вздрагивать.

– Я не видел, – честно признался Сева.

– А что это ваш друг все время молчит?

– У него шок! Он же сам как раз и рубил!

– Не рубил, – не выдержал я, – только пытался! Это Мусорщик все сделал!

Тут, похоже, до старичка дошло, что дело нечисто. Пробормотав какие-то несущественные извинения, он прошел на переднюю площадку, да там и застыл перед дверцами, не решаясь повернуть голову в нашу сторону. Я набросился на Севу:

– Ты в своем уме? А если он сейчас в милицию сообщит? Видел, мол, двоих в трамвае.

Все об отрубленных головах рассказывали! Нас же вмиг!..

Сева сжался в неприметный комочек, втянул голову в плечи и прошептал:

– Я и сам не знаю, что произошло. Наверное, это от чрезмерной эм-моциональности!

– У меня тоже, между прочим, чрезмерная эмоциональность! Аж через край хлещет! Но я же не болтаю на каждом углу, что у меня в ванне голова лежит! Вот врезать бы тебе, чтоб до конца жизни только шепотом и разговаривал!

– Меня нельзя бить! У меня почки больные.

Это было для меня сюрпризом.

– Что, кровью писаешь?

– Не в этом дело. Сплю когда, то ноги на стопку книг кладу или на спинку кровати, чтобы левая почка на место вставала. Она у меня в том месяце вылетела, а теперь вот надо, чтобы встала.

– Вот заливун! А пьешь тогда зачем, как боров?

– Это делу не мешает! – с ноткой гордости в голосе сказал Сева.

– Мешает, мешает. Проживешь еще лет тридцать, узнаешь, как мешает! – Я похлопал Севу по плечу. – Ладно, потопали.

Трамвай остановился, и мы снова сошли в слякоть тающего снега.

Дом, в котором жил Сева, находился совсем недалеко от остановки, за детским садом, и мы не торопясь пошли по тротуару, обсуждая, чего бы мне взять у Севы почитать. Сева с присущим ему маньячным энтузиазмом расхваливал какого-то неизвестного мне автора. Я же новых, а уж тем более современных писателей-фантастов особо не жаловал и просил перечислить книги из классики. Севе, кроме «Старика и моря» Хемингуэя, ничего в голову не приходило, и он снова возвращался к обсуждению очередного творения неких Скаландисов, Лазарчуков, Бобровых, Свистоплясовых и прочих и прочих… Тут я вспомнил, что забыл Севиного «Малыша» у Мусора в туалете. Сева погоревал немного, но после моего клятвенного обещания купить ему новую книгу из той же серии посветлел.

Мы подошли к подъезду, зашли и стали подниматься наверх.

Этаже на пятом Сева остановил меня и заговорщицки прошептал:

– Жди здесь. Я все вынесу! Зная о том, что Марфа терпеть не может ни меня, ни тем более Его Высочество Карла Мусорщика, я кивнул и, прислонившись плечом к счетчику, прикурил. Сева потопал к себе на седьмой.

Дверь около меня отворилась (совсем чуть-чуть), и из мрака квартиры кто-то, явно женщина, строго спросил:

– Чего делаешь?

– Стою, – ответил я, затягиваясь.

– Счетчик небось скручивать решил? Ты у меня смотри, я сейчас милицию позову, они тебе покажут, как счетчики скручивать.

– Милиция не умеет их скручивать. Тут опыт нужен, – ответил я, потому что женщина мне совсем не понравилась.

– Вот и иди на улицу, шпана малолетняя. А то позвоню ведь!

Я хотел было ее поправить – мне как-никак было уже тридцать семь, – но дверь захлопнулась. Правда, ощущение, что за тобой наблюдают через глазок, осталось, и я все-таки преодолел еще один лестничный пролет.

Дверь этажом выше отворилась через несколько секунд. И тотчас донесся шумный голос Севиной жены Марьи:

– … ведь знала, что опять налакаешься как свинья!

– Но, Марья, я же… совсем же… чуть-чуть… ну? – вяло лепетал Сева. Он никогда не умел спорить с женщинами, и Марья это знала.

– Заплетается язык-то! Слова нормального сказать не можешь, а еще с больной почкой!

– Это не имеет значения, – Севин голос таял на глазах, – Да и не пил я сегодня… много.

– Не пил, значит? А запах от тебя идет, думаешь, мятный? Поверь мне, Сева, пахнет от тебя далеко не свежестью мятных листьев!

– А… м…я же ш… што? – Сева скис совсем.

– Вот тебе мой совет, – наставительно сказала Марья, почувствовавшая, что победа уже не за горами. – Как протрезвеешь – приходи. А если вздумаешь еще нажираться, ночуй где-нибудь в другом месте.

– Где? – сумел выдавить Сева, хотя мне казалось, что он уже на это неспособен.

– Я бы сказала где, да неприлично звучать будет, – подавила оставшиеся очаги сопротивления Марья. – Иди вон к своему Мусорщику в туалет, там и спи!

Думаю, не стоит говорить, что Сева, услышав последнюю фразу, побелел как мел.

– В туалет нельзя! – донеслось до меня. Неужели опять проговорится? – Там… там Витек ночует!

– У этого алкаша вроде квартира была!

– Ремонт там у него. Соседняя квартира загорелась, пламя и на него перекинулось. Коридор выгорел начисто, еще полкухни, и чуть было до комнаты не дошло. Благо пожарные вовремя п-подоспели.

– У нас еще и пожарные есть? – фыркнула Марья. – Вечно они не вовремя приезжают! Сгорело бы у него все на фиг, пользы бы больше было, да и мне головных болей меньше! Ладно, Сева, дорогой мой, сегодня ночуй где хочешь, чтоб в следующий раз знал, в каком состоянии домой возвращаться. А завтра обратно! И чтоб к шести дома был, трезвый как стеклышко, я котлеты пожарю.

Дверь захлопнулась, и по ступенькам гулко затопал спускающийся Сева.

– Видал? – кивнул он, надевая шапочку, на этот раз завернув под нее свои начинающие уже оттаивать уши. – Придется сегодня ночевать в парке, на скамейке… ил-ли еще куда подамся…

И он так на меня посмотрел, что сразу стало понятно, что он, Сева, ни в каком парке спать не хочет (холодно там, и все такое), а слабо надеется, что его лучший во всех отношениях друг Витя пригласит его, Севу, к себе домой. Всего-то на одну ночку. Там они выпьют чайку, посмотрят видак, и, так уж и быть, Сева ляжет в ванне. Можно даже без подушки, к чему такие удобства?

– Ночуй, гад, – добродушно сказал я. Ведь знаю же, что не отвяжется. Сева расцвел, порозовел и даже перестал сутулиться, что с ним случалось крайне редко. – Книгу взял?

– А то як же ш? – малопонятно ответил он и похлопал себя по пузу, где из-под куртки действительно что-то выпирало острым углом, – Ну, мы идем?

На пятом этаже та самая дверь с говорящей темнотой вновь была приоткрыта, и из мрака на нас явно смотрели.

До трамвая шли молча, каждый думал о своем, о наболевшем. Сева, скорее всего, размышлял о том, как бы больше с Марфой своей не ругаться, да еще, наверное, о вреде алкоголя, поскольку зимой спать в парке опасно для здоровья в целом и для почек в частности. А я думал о голове, лежащей у меня дома в ванной, и о том, что сегодня ночью придется выскакивать на мороз и топать через три дома до уличных мусорных баков. Надо будет взять с собой и Севу, чтоб не так страшно и скучно было идти.

В трамвае Сева принялся рассказывать забавную историю из жизни, когда он вышел на балкон-лоджию, да нечаянно там заперся (вот ведь фокусник!). Сидел до вечера, пока жена не пришла. Она и открыла. Оказалось еще, что у него в то время суп на плите стоял, выкипел он полностью, кастрюля почернела вся, включая крышку. Как квартира не сгорела к чертям собачьим – непонятно.

Народу в трамвае ехало мало. Время уже перевалило за три часа дня, обеды закончились, и люд честно отрабатывал свои деньги. К тому же на улице заметно похолодало. Но и между теми, кто ехал с нами, завязался разговор о вреде и пользе балконов и нужно ли вообще ставить на них замки. На рынке трамвай вновь потяжелел, на этот раз людьми, уезжающими с него…

Подойдя к дому, я вспомнил, что весь хлеб у меня съеден. Пришлось возвращаться к придорожным ларькам. Заодно на сложенные вместе Севины и мои деньги была приобретена бутылка пива, а на закуску – две пачки дешевеньких чипсов.

(«Может, три?» – спросил Сева, известный своей огромной любовью к чипсам и шоколадке «Виспа». Оказалось, что на третью пачку не хватает целого рубля, и мой тощий друг смирился.)

Стрельнув напоследок три сигаретки у прохожих, я и Сева направились к подъезду.

В квартире было заметно теплее, чем на улице, и я позволил себе облачиться в трико и футболку, не снимая, естественно, носков. Сева как был в джинсах, так и остался. Только стянул свой чудовищный свитер и теплую рубашку, оставшись в легкой рубашке с короткими для его гулливерских суставов рукавами.

Я поставил на плиту кастрюльку с супом. Сева сел на табуретку и стал не слишком аккуратно нарезать хлеб едва ли не прозрачными ломтиками. Лицо его при этом выражало такую сосредоточенность, что я не выдержал и громко рассмеялся.

– Смейся, смейся, лопух проклятый, – проворчал мой тощий друг. – Вот сгорит у тебя квартира, тогда я громко буду с-смеятся!!

– И с чего бы это она у меня сгореть должна? – удивился я.

– А просто т-так. Должно же у тебя хоть когда-нибудь что-нибудь сгореть?

– Тоже мне, нашел, что болтать. Ответь мне лучше, друг любезный, почему твоя жена меня алкашом назвала? Я вроде с ней всего-то пару раз виделся. Да и трезвый был как стеклышко.

– Понимаешь, Витя, т-тут дело так-кое… – замялся Сева, потупив острый нос в доску для резки хлеба. – Я же когда пьяный… ну… врать не м-могу совсем. Хочу, значит, н-но не могу. Это физическое что-то. Вот и получается, что прих-хожу я домой, Марья спрашивает: «С кем пил?» Ну а с кем я всегда пью? Или с тобой, или с Мусором. Вот и выходит, что вы с ним… того… алкоголики.

– Оторву я тебе когда-нибудь уши. – Я потряс половником.

Сева неопределенно хмыкнул и вновь склонился над хлебом.

– З-зараза!!

Я резко обернулся и обнаружил Севу, резво посасывающего большой палец левой руки.

– Порэзасся! – прошамкал он, – Не люблю резасся. Гадк-кое ощущение. У тебя пластырь есть? А то обмыть и продезинфицировать на-добн-но…

– Только не в раковине, – отрезал я, – Марш в ванную!

Сева покорно поплелся в ванную комнату. Я вернулся к супу и, обжигая пальцы, перенес кастрюлю на стол.

– Если полотенце мне замараешь – кадык вырву! – крикнул я. С Севы станется. Он еще и высморкаться может, если его заранее не предупредить.

В ответ раздался еще один вопль Севы, раза в два сильнее предыдущего, а за ним – звук падающего тела.

«Там же голова!» – мгновенно вспомнил я.

Забыл, балбес, что она там лежит, глядь в ванну и перепугался насмерть!!

Я пересек коридор и вошел в ванную. Сева лежал на полу, головой под раковиной, лицом вниз. Вроде дышал и что-то бормотал невнятно, пытаясь пошевелиться. Сознание он не потерял, но вот треснулся, судя по всему, нехило.

Горячая вода шумной струей лилась в ванну. К потолку поднимались густые облака пара. Я заглянул в ванну и почувствовал, как к горлу подступает горький комок… Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Головы не было.

Крови тоже, потому что ее смыло водой…

– Ну-ка, господин хороший, повернись, чтобы я смог толком разглядеть лицо того, кто всадил мне в спину топор! – раздалось за моей спиной, с того места, где стояла стиральная машина.

Стоит ли говорить, что мой визг был немногим слабее Севиного? А еще у меня едва не подкосились ноги, и только вид раковины, об которую я непременно больно стукнулся бы, если б упал, удержал меня от этого шага.

Я медленно повернулся, на всякий случай поднимая руки вверх, чтобы меня ненароком не спалили лазерным лучом или еще чем, и увидел голову.

Да, это был он – Пал Палыч Чуваров. Лежал себе в куче грязного белья, и его кривая ухмылка не предвещала ничего хорошего.

– Орать вы горазды! – сказал он, – Жить хочешь?