Текст книги "Недостойный"

Автор книги: Александр Максик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Все, что произошло с Иовом, – кажущиеся жестокими и случайными действия Бога, – недоступно пониманию ни человека, ни друзей Иова, ни его жены, ни самого Иова. Что имеет в виду Бог, Абдул, когда спрашивает: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?»

Абдул встревоженно на меня посмотрел.

– Что на самом деле мы Бога не понимаем?

– Хорошо. И?.. Ариэль?

Она вздохнула – второй раз ее ставили на одну доску с Абдулом.

– И Он говорит, что если тебя не было рядом, когда Он творил мир, тогда ты просто не в состоянии понять, что Бог делает сейчас. Поэтому перестань пытаться и прими Бога. Именно это нам и следует сделать. У Бога есть причины. Нам не дано их понять. Мы просто должны доверять Ему, несмотря ни на что. Я хочу сказать, мне жаль, что с Иовом случилось столько всего ужасного, но у Бога были свои причины. И в конце он еще богаче, чем в начале. Так о чем тут говорить?

– А все голодающие дети в мире? А девочки, которых насилуют по дороге в школу? А десятилетний ребенок, сбитый пьяным водителем? Это план Бога? – Джейн трясло.

Абдул кивнул.

– Совершенно верно. – Ариэль сдержанно повернулась к Джейн и улыбнулась. Словно это был ее план, а не Божий.

– О’кей, – произнес я. – О’кей.

Когда прозвенел звонок, все ушли, кроме Гилада.

– У тебя все в порядке? – спросил я.

– Да, – кивнул он.

– Что ж, заходи, если захочешь поговорить, ладно? Сейчас у меня встреча, но потом я буду свободен, поэтому…

– Вы… – Он перебил меня. – У вас все хорошо? – Он покраснел. – То есть я уверен, что все хорошо, – сказал он, собирая вещи и быстро засовывая их в рюкзак.

– Да. Но спасибо. Спасибо, что спросил. Минувшей ночью было трудно заснуть. Я проснулся очень рано. Но чувствую себя хорошо. Хорошо.

Он улыбнулся мне, вскинул рюкзак на плечо и быстро выскользнул за дверь.

На 10.30 мне была назначена встреча с директором школы, Летисией Мур, и когда я пришел, она провожала в коридор председателя совета попечителей.

– Всегда приятно провести с вами часок, Летисия. – Он улыбнулся ей.

Повернувшись, он увидел меня, мгновение помедлил, пока выражение любезной льстивости на его лице не сменилось холодной деловитостью, и ушел.

Летисия пригласила меня войти.

– Итак, Уилл. Насколько я знаю, вчера вы не пришли на работу. Это верно?

Я кивнул.

– Вы можете объяснить почему? – Она наморщила лоб.

– Вам не передали?

– Что-то с метро?

– Что-то с метро? Я видел, как убили человека. Его толкнули под поезд.

– Ужасно. – Она покачала головой и крутанула тяжелую серебряную ручку на столе. – Насколько я понимаю, там был ученик.

– Гилад Фишер.

– И он тоже не смог прийти в школу?

– Это так.

– Вы сказали ему, что это нормально, Уилл?

– Мы это не обсуждали. Вопрос об этом даже не стоял.

– Почему же?

Мгновение я смотрел на нее, потом медленно произнес:

– Потому что под нашим поездом лежал мертвый человек.

– И поэтому поезда метро не ходили. – Взяла листок бумаги, пробежала глазами текст. – Движение возобновилось в 11.45. Значит, вы решили, что лучше повести Гилада в кафе, чем поехать в школу?

– Я ничего не решал. Зрелище было не из приятных. Мягко говоря. Гилад видел больше, чем я. Он был расстроен. На станции метро, как вы, возможно, представляете, царил хаос. Я подумал, для нас обоих лучше будет уйти оттуда.

– Понимаю. Но не кажется ли вам, Уилл, что разумнее было бы привезти его в школу, где он мог бы поговорить со специально обученным психологом?

– С каким психологом?

– С Черри Карвер, школьным психологом.

– С Черри Карвер? Она же учитель математики. С ней-то ему зачем разговаривать?

– Черри Карвер – школьный психолог, Уилл.

– С каких пор?

– С начала учебного года.

– Вы шутите.

– Я абсолютно серьезна. За лето она прошла подготовку. Я уверена, было сделано соответствующее объявление.

– Я не знал.

– Дело не в этом. Дело в том, что вы помешали одному из наших учеников явиться в школу, поскольку решили, что способны его поддержать. Вы отказались предоставить план замены и пренебрегли целым днем своих занятий. Плохо уже то, что вы не приехали в школу. Но то, что вы помешали сделать это ученику, пахнет судебным иском. Мне жаль, Уилл, но ваш поступок трудно извинить. У вас есть обязательства перед школой. Вы не выполнили их.

Ладони у меня потели. Я чувствовал прилив адреналина. На Летисию смотрел не мигая. Она тоже пристально смотрела на меня, потом наконец заговорила:

– Я понимаю, вы пытались, как умели, помочь Гиладу. Мне приходится верить, что свои решения вы принимали, руководствуясь исключительно заботой о Гиладе, но вы должны помнить, что ваша работа – преподавать литературу, а не давать советы учащимся. Уилл, вы можете что-нибудь сказать?

Я покачал головой.

– Что ж, – произнесла она, – если передумаете, вы знаете, где меня найти.

– Что-нибудь еще?

– Вообще-то да. Причина, по которой ранее сюда приходил Омар, связана с одним из ваших учеников.

– Омар?

– Аль-Мади. Мистер аль-Мади сообщил, что на ваших занятиях Абдул чувствует себя очень неуютно. Что там? – Она глянула в свои записи. – Семинар старшеклассников, правильно?

– Абдул аль-Мади в этом классе, да.

– Видимо, Абдул чувствует себя неуютно.

– Прискорбно слышать.

– Это правда, что вы сказали своим ученикам, – она сверилась с записями, – что Бога не существует?

Я засмеялся.

– Нет, этого я не говорил. При всей своей уверенности в том, что я хороший учитель, я не в том положении, чтобы высказывать свое мнение по поводу существования Бога.

– А вы верите в существование Бога? – Она устремила на меня суровый взгляд.

– Положа руку на сердце, вы ведь не ожидаете, что я отвечу на этот вопрос.

Она взмахнула рукой, будто отгоняла муху.

– Вопрос в том, что Абдул чувствует себя изолированным. Ему кажется, что он подвергается религиозным нападкам.

– Очень грустно это слышать.

– Важно, Уилл, чтобы наши ученики чувствовали себя на занятиях свободно.

Я улыбнулся.

– Данный вопрос очень меня волнует, – продолжала Летисия. – Мы здесь ради наших учеников, для того, чтобы создать атмосферу поддержки, убедиться, что они относятся к себе положительно, что уходят отсюда с ощущением собственного достоинства. Я хочу, чтобы каждый наш ученик покидал школу с ощущением, что он в своем роде особенный.

– А Абдул не чувствует себя особенным? Это заботит мистера аль-Мади?

– Омара заботит, Уилл, то, что на ваших занятиях Абдул подвергается нападкам. Так не может продолжаться. В отношении любого учащегося и, разумеется, в отношении Абдула аль-Мади. Особенно в отношении Абдула. В общем, вам надо крайне осторожно обсуждать вопросы религии в классе. И главное, вы не можете бросать вызов вере наших учеников. Ваша роль – учить литературе, а не ставить под сомнение существование Бога.

– Не согласен. Я считаю, моя роль как раз в том и заключается, чтобы бросать вызов вере моих учеников. На самом деле своей основной задачей я считаю ставить под сомнение их веру во всё. Невозможно преподавать литературу, во всяком случае, хорошо преподавать, не подвергая сомнению их веру. Эта дискуссия также кажется невозможной, и однако же мы ее ведем.

– Умоляю вас, Уилл. Я преподаю больше двадцати лет и вряд ли нуждаюсь в ваших наставлениях. Очевидно, что учитель должен бросать вызов своим ученикам. Но одно дело бросать вызов, и совсем другое – ставить под сомнение веру в Бога. Скажите честно, неужели вы считаете себя тем, кто может подвергать сомнению их веру?

– В контексте литературного произведения? Конечно, считаю. Эти вопросы уже присутствуют в моей работе. Разве вы не видели мою программу? Список литературы?

– Я просмотрела его утром. Увидела, что вы даете им «Книгу Иова». Вы должны понять: есть важное различие, Уилл, между вопросами в тексте и теми, которые вы адресуете непосредственно ученикам. Вы также изучаете с ними «Макбета». Вы предложите своим ученикам обсуждать самоубийство и убийство? Этим вопросам следует оставаться в тексте.

Я покачал головой:

– Совершенно не согласен. Литература нейтральна, если только поднимаемые в ней вопросы не имеют отношения к читателям. Вы думаете, ученик, который читает «Гамлета», не задумывается о самоубийстве? А при чтении «Книги Иова» нам не следует размышлять о существовании Бога? Или о Его логике? Его природе?

– Уилл. – Летисия напряглась. – Я не позволю, чтобы в нашей школе вы ставили под сомнение существование Бога, говорили о Его логике или Его природе. Одно дело обсуждать персонаж литературного произведения, совсем иное – обращаться с Богом как с вымышленным героем. Это опасная зона. Вы несете моральную ответственность за то, что защищаете своих учеников, разбираете с ними литературные произведения, помогаете им ясно видеть. Вот, Уилл, именно это ваша работа, не более того.

– Летисия, я не согласен.

Она вздохнула.

– Боюсь, ни у вас, ни у меня нет времени на ученые споры. Возможно, в другой раз, а сейчас вам нужно понять мою позицию, которая совпадает с позицией школы. Короче говоря, вы не можете ставить под сомнение религиозные верования учеников. И раз уж об этом зашла речь, вы не можете предлагать к обсуждению вопросы самоубийства или убийства.

Я рассмеялся.

– Мы понимаем друг друга, Уилл?

– Думаю, да, – сказал я и покинул ее кабинет.

Во время перерыва на ленч мы с Мией сидели на траве и перекусывали. Солнце золотило тополя, на поле дул ветер, и впервые той осенью было свежо.

– Черри Карвер – школьный психолог! Она официальный школьный психолог? – возмущенно воскликнула Миа.

– Судя по всему. Летисия говорит, объявление было.

– Как это в школе появляется психолог, о котором не знают учителя? Который никогда не практиковал психологию? Черри Карвер? Черри Карвер, черт бы ее побрал?!

– Это всегда ради детей. Мы делаем Божье дело. Не забывай об этом, – улыбнулся я.

– Кстати, у меня был серьезный разговор с одной из моих новых учениц. Мари де Клери. Очень милая. Знаешь, с начала учебного года она каждый день говорит перед уходом: «Спасибо, мисс Келлер. Прекрасный урок, мисс Келлер». На днях пришла к моему кабинету, чтобы сказать, как ей нравятся мои занятия. Она зашла ради этого. Поблагодарить меня и поговорить о работе. Пробыла у меня час. Моя новая любимица, – сияя призналась Миа.

– Это здорово, иметь поклонников приятно. – Мне стало нехорошо.

– Нет, я имею в виду, что она не похожа на твоих трепетных обожателей и не жаждет оценок. На самом деле она не очень хорошо все это пишет. Пылкая и увлеченная, старается понять все, о чем мы говорим, а затем, когда до нее доходит, у девочки такой вид, будто она сейчас заплачет от радости. И от этого хочется плакать мне. Мы читаем «Блоху»[29]29
  Стихотворение английского поэта и проповедника Джона Донна.


[Закрыть], и сегодня она сидела с выражением абсолютной растерянности на лице. Будто у нее что-то болит. А потом она вдруг выпрямилась, лицо прояснилось и расслабилось. Она подняла руку, я ее вызвала.

– Мужчины такие жалкие, – заявила она.

Все захихикали. Но я точно знала, что происходит, и улыбнулась ей. А потом ученики, еще не вникшие в смысл стихотворения, замолкли.

– Просто очередной парень, – выдала Мари, – уговаривает девушку переспать с ним.

Разумеется, Мари права, и целых десять минут она растолковывала все это классу. Не могу сказать, что получилось литературно, но суть она ухватила. Пока все эти маленькие бездельницы, умеющие отвечать только по тестам, искали метафоры и сравнения, она – раз, и выдала.

– Все ради того, чтобы подцепить эту девушку? Как примитивно. Просто скажи, чего хочешь. Будь мужчиной, – сказала она.

Остаток занятия мы провели в разговоре о том, какие жалкие существа мужчины. Великолепное утро.

Я любил слушать рассказы Мии о ее учениках. Я не знал никого другого, настолько уверенного в том, что делает. Мне нравилась ее манера преподавания, то, как она работает с детьми, но я не мог встретиться с ней взглядом.

Под конец нашей трапезы я заметил Гилада, возвращающегося по дорожке из столовой. Я помахал ему, когда он проходил мимо. Гилад улыбнулся и свернул в здание старших классов.

– Это он? Мальчик, которому ты помешал приехать в школу? Которого морально разлагаешь?

Я кивнул.

– Я его, бывает, вижу. Он в основном один, – пробормотала Миа.

– Всегда. Мне он нравится. Заставляет меня желать быть хорошим. В этом году у меня несколько таких. Но этот возглавляет список. Пришла бы как-нибудь на семинар. Это здорово.

– Скажешь, когда можно будет.

– В любое время.

– Так что еще, Уильям?

– Помимо нашего нового психолога? И моего безрассудства? Давай посмотрим. Состоялась дискуссия насчет того, что я не имею права ставить под сомнение веру моих учеников. О, и еще она, видимо, не хочет, чтобы я подталкивал их к самоубийству.

– Что ж, разумное требование.

– Думаю, да. Омар аль-Мади жалуется, что Абдул чувствует себя неуютно, подвергается нападкам и гонениям, и Омар – она называла его Омар, будто мы все собутыльники, – этим недоволен. Я возразил, что моя работа в том и заключается, чтобы испытывать веру моих учеников и так далее и тому подобное. Но она была категорически против. «Для ученых споров времени нет», – сказала она.

Вдруг я услышал пронзительный крик:

– Мистер Силвер!

В нашу сторону, махая нам, направлялись Джулия Томкинс и Лидия Уинтон.

– А вот и твой фан-клуб. Закончим позже. – Миа похлопала меня по колену. – Уилл, Уилл… – Она покачала головой, затем печально улыбнулась, встала и отряхнула траву с джинсов. – Оставляю тебя наслаждаться их обожанием.

Она помахала девочкам и пошла на кафедру. Я смотрел, как она идет по полю.

Джулия плюхнулась рядом со мной.

– Как дела, мистер Силвер? Что на ленч? – Она тщательно изучала содержимое моего пластикового пакета.

Лидия, которая была на год старше и на пять лет искушеннее, уселась и многозначительно на меня посмотрела.

– Итак, Силвер, у нас к вам предложение, – заявила она.

– Да? И какое же?

– Литературный журнал, – сказала Лидия. – Сделаете?

– Когда?

– Когда захотите. В любой день после школы.

– Кроме пятницы, ясное дело, – сказала Лидия.

– Ясное дело, – закатила глаза Джулия.

– Ясное дело, – подтвердил я. – Тебе там что-нибудь понравилось, Джулия?

Она в последний раз заглянула в пакет с ленчем, положила его и пожала плечами.

– Нет. И не меняйте тему. Вы согласны?

– Кто еще хочет этим заниматься?

– Кто знает… – Закрыв глаза, Лидия подставила лицо солнцу. – Но поверьте мне, Силвер, люди подпишутся, если консультантом будете вы.

– Точно, – засмеялась Джулия.

– Но вы и так это знаете, – заметила Лидия.

– Не думаю, что это вызовет такой уж большой интерес, но согласен. Сделаем это в среду днем. Я призову на помощь мисс Келлер. В смысле, если кто-нибудь вообще придет.

– Ура! – Джулия ткнула меня в плечо.

– Я знала, что вы согласитесь. – Лидия наклонила голову и улыбнулась мне.

Я поднялся.

– Спасибо, Силвер, – проворковала Лидия.

Мари

Сам он меня в ответ не пригласил. Я все ждала, но он так и не позвонил. Улыбался мне в коридорах и, может, держался чуть более игриво, но лишь самую малость. С этой своей снисходительной улыбочкой. Иногда я отправляла ему сообщение. Писала, что он хорошо выглядит сегодня: «Мне нравится свитер, в котором ты сегодня», или что-то подобное. И он отвечал. Писал, что я тоже хорошо выгляжу. И больше ничего, так твою растак. Это сводило меня с ума. Я не знала, куда себя деть. Начала отчаиваться. Начала фантазировать.

Я представляла, как он звонит и приглашает меня к себе. Иногда я посылала эсэмэски, когда была пьяна. Предлагала прийти, но он отвечал отказом. Мол, неподходящее время. Не знаю. Может, у него была девушка или другие препятствия.

«Пожалуйста, – написала я. – Пожалуйста».

Он ответил: «Мари, это слишком опасно».

Поэтому я начала слать ему сексуальные сообщения: «Я хочу, чтобы ты меня трахнул».

Потом стала писать как можно вульгарнее. Я писала, а он отвечал. Он всегда отвечал: «Напиши, чего именно ты хочешь».

И вот тогда я и начала лгать. Говорила Ариэль, что постоянно с ним встречаюсь. Стала показывать ей сообщения. Писала их, сидя напротив нее, и мы ждали его ответов.

Иногда писала она, выдавая себя за меня: «Скажи, что ты хочешь сделать».

И он говорил мне, и в тех сообщениях не было никакой нежности. Совсем никакой. И все равно он не позволял мне приходить.

Гилад

До этого семинара я не читал Шекспира. До Силвера я шел обычным путем – «Клиффноутс», «Спаркноутс», «Классикноутс». Читаешь краткое содержание главы, анализ, и готово дело. Не нужно даже читать саму вещь. Шекспир всегда казался мне чрезмерным трудом. Но то, как он говорил, как двигался по классу… этот парень либо фантастический актер, либо верил в то, что говорил. Такое не часто встретишь.

Учителя в кино всегда вспрыгивают на стол и жертвуют жизнью ради своих учеников и своей любви к литературе, но, по правде, ты редко встречаешь неравнодушного учителя. Это просто нереально.

Сколько людей могут год за годом входить в класс и рыдать над «Одой на греческую урну»? Вот почему часто нет более унылых людей, чем те, которые остаются. Это никак не связано с возрастом. Они остаются в силу своего характера – ожесточенные, скучающие, недостаточно амбициозные, одинокие и слегка ненормальные. За небольшим исключением это люди, способные остаться в школе. Вот чего стоит полжизни, отданной учительству. Те же, кто неравнодушен, кто любит свой предмет, своих учеников, кто прежде всего любит преподавать, – они редко остаются. Примерно так объяснила мне мама в Сенегале, когда мисс Мариама потеряла работу.

– Люди считают, учителей легко заменить, – сказала она. – Но это верно только по отношению к плохим учителям.

Мистер Силвер был первым человеком, в которого я влюбился. О сексуальном желании здесь речь не шла. А может, и шла. Трудно сказать. Всякий раз, когда любишь так напряженно, всякий раз, когда так сильно хочешь, чтобы тебя любили, сексуальное желание всегда присутствует. А когда тебе семнадцать или восемнадцать лет, все имеет отношение к сексу. После мисс Мариамы я ничего ни к одному из учителей не испытывал. Для себя хотел всего, чего, похоже, хотел для нас он – жить увлеченно, принимать что-то, хоть что-то, близко к сердцу, ощущать сиюминутность времени, жаждать, стремиться. Тогда это не казалось пустой риторикой. Я и сейчас думаю, что это правда. Он верил во все это, без дураков.

Когда тем октябрем мы начали изучать «Гамлета», я очень волновался. Он попросил нас прочесть за выходные всю пьесу. Это пришлось мне по душе. Позволило почувствовать себя взрослым. Заставило ощутить, будто я могу прочесть «Гамлета» за выходные. В воскресенье я сел на солнце в Люксембургском саду на один из тамошних зеленых металлических стульев. Замотал шею толстым шарфом и поднял воротник пальто. Я прочел всю пьесу за один присест. Сделал перерыв, чтобы съесть сандвич, а потом продолжил.

– Пойдите сядьте где-нибудь в кафе и читайте эту пьесу, – посоветовал он нам. – Закажите себе кофе. Захватите ручку.

Он сказал об этом, как о вещах очевидных, словно так поступил бы любой нормальный человек. Но они были неочевидны для большинства из нас. Хотя я знакомился с Парижем самостоятельно, хотя время от времени сидел один на берегу реки, но когда это же предлагал он, все звучало по-иному: было бы безумием не послушаться. И потому многие из нас, те, кто его любил, поступили, как он просил. И мы почувствовали себя значительными, раскрепощенными. Мы казались себе художниками и поэтами, ощущали себя взрослыми, когда сидели с книгами в руках и с переживаниями. И когда мы снова пришли в школу, сколько из нас молилось про себя, чтобы он спросил, что мы делали в выходные? Не только прочитали ли мы, но и где. А это уже кое-что.

– Пойдите в Люксембургский сад, – сказал он. – Найдите свободный стул, они такие красивые, сядьте на солнце и читайте. Понаблюдайте за людьми, съешьте сандвич, оставьте свои дома. Это же так здорово!

Я так и поступил. И начал носить шарф.

Мне не терпелось прийти в школу. Я представлял наши беседы. Готовил реплики. Я хотел обсуждать «Гамлета». Никакое другое место не представляло для меня интереса.

Из моей тетради:

27 октября

– Так о чем же эта пьеса? – Он обвел класс взглядом. Поднял брови.

Рик нетерпеливо вздохнул.

– Ну, она про этого парня… Гамлета и, как его…

– Скажи мне, – перебил Силвер, – о чем она, не пересказывая историю. Сюжет меня не интересует. Я хочу знать, о чем пьеса.

– Да, понятно. Ну, она про этого парня…

– Рик, скажи мне, о чем пьеса.

– Но она же про этого парня, – произнес Абдул, уставившись в пустую тетрадь перед собой.

– Я не согласен. – Силвер посмотрел на Абдула.

– Как скажете, – буркнула себе под нос Ариэль.

Не отводя глаз от Абдула, Силвер произнес резко:

– Выйди.

Абдул вскинул голову, его глаза расширились.

– Ариэль, выйди из класса.

– Простите?

Наконец он перевел взгляд на нее и повторил, делая паузы между словами:

– Выйди из класса.

Мы молчали. Это было похоже на экстаз. Альдо с открытым ртом посмотрел на Ариэль, на Силвера и снова на Ариэль.

– Вы серьезно?

Он смотрел на нее со смесью настойчивости и злости, какой я никогда у него не видел. Он совершенно переменился.

Ариэль густо покраснела. На мгновение утратила свою обычную насмешливость. Потом посмотрела на него с таким видом, будто ее предали.

– Отлично. Но я только хочу сказать, что это…

– Ариэль! – резко бросил Силвер. – Мне не интересно. Убирайся.

Она собрала свои вещи, качая головой и шевеля губами. Минуту смотрела на Силвера, словно оценивая. На ее губах заиграла едва уловимая улыбка. Затем Ариэль вышла, хлопнув дверью.

Он немного переждал. Молчание нарушила Лили.

– Ну, вы даете, – пробормотала она.

Силвер подошел к открытому окну и посмотрел на улицу. Помню, я наблюдал за ним тогда, гадая, что последует дальше. Высокие деревья у дальнего края поля пожелтели и сияли в мягком свете солнца.

Наконец он снова повернулся к нам.

– Вы теряете время. На вашем месте я бы держался за него, – сказал он.

Никто не ответил. Он посмотрел на доску и, словно только что заметив рисунок, произнес:

– Вот в чем смысл, посмотрите. Вот в чем смысл – расстояние между желанием и действием, между тем, чего ты хочешь, и тем, что делаешь. Все упирается в этот внутренний конфликт. Может ли кто-нибудь объяснить мне, о чем я, черт побери, говорю?

– Труднее всего делать то, что ты хочешь делать, – подала голос Хала.

Он по-театральному выразительно кивнул.

– Или жить так, как хочешь, – глядя в потолок, добавил Рик.

– То есть?

– Это же внутренний конфликт, черт возьми! – Хала стукнула ладонью по столу. – Ты знаешь, что хочешь что-то сделать, но не можешь заставить себя сделать это.

– Черт возьми? – улыбнулся Силвер Хале.

– Это Лили виновата. Простите.

Мы рассмеялись.

– Ладно. Почему ты не можешь заставить себя это сделать?

– Из-за лени, – с улыбкой отозвался Колин.

– Постойте, а почему не сделать то, что хочешь сделать? – спросил Абдул.

Силвер, прищурившись, посмотрел на Абдула.

– Абдул, ты делаешь все, что хочешь?

– В основном. Ну да.

– Ты разговариваешь с каждой привлекающей тебя женщиной, Абдул?

– Я не должен на это отвечать. Это нескромный вопрос.

Хала испустила громкий вздох.

– Хорошо, Абдул. Хорошо. – Силвер оттолкнулся от стола и обвел нас всех взглядом. – Ты чертовски прав. – Он заходил по классу, наращивая темп. – Разумеется, ты не должен отвечать на этот вопрос. Давайте на минутку представим, что вы на вечеринке. Возьмем для примера Колина. Колин на вечеринке. Он стоит в углу. Так. Он скучает. Подумывает о том, чтобы уйти. А потом входит самая красивая… – Силвер посмотрел на Колина, подняв брови.

– Девушка, – засмеялся тот. – Конечно, девушка.

– Ладно, входит самая красивая женщина из всех, кого видел Колин. Он застывает как громом пораженный. Что в ней такого? Глаза? Волосы? Он не знает. О, однако она волшебна, сияет изнутри и так далее.

Силвер ходил по классу, раскрепощенный и взбудораженный. Кивал, смеялся. Рисовал эту сцену, движениями рук придавал воображаемой красавице очертания, создавая ее, заставляя нас ее видеть.

– Она стоит у чащи с пуншем. Он хочет с ней поговорить. Ему нужно с ней поговорить. Боже, как она хороша. Посмотрите на нее. И совсем одна. Посмотрите на эти глаза. Они искрятся. Но… Но, Колин? В чем дело, Колин? Он не может пересечь комнату. О, он хочет, его влечет, влечет сильно. Но – нет. О, как же ему хочется. Но он не может это сделать. Трагедия…

– Я пересеку комнату, – произнес Колин, скрестив руки на груди, задрав подбородок и выпятив грудь.

– Уверен, ты это сделаешь, Колин. Потому что ты мужчина. Но ради спора давайте просто представим, что ты этого не делаешь, хорошо? У тебя хватит мужества притвориться?

Колин улыбнулся.

– Так почему же Колин не пересекает комнату? – Силвер перестал ходить, снова вскинул брови и окинул взглядом класс, разведя руки и пожав плечами. – Почему?

– Потому что он неопытный.

Все засмеялись.

– А почему он неопытный, Рик? Из-за чего он неопытен? Ты не возражаешь, Колин? Это чисто гипотетически.

– Надо подумать.

– Ты только что сказал, что мне надо думать?

Колин встретился взглядом с Силвером и после паузы ответил:

– Не вам. Просто… это просто фигура речи.

Несколько секунд Силвер казался разозленным, а потом все прошло. Прикидывался он, что ли? За ним такое водилось. Никогда нельзя понять. Перегибать палку мог только он. Ты в ответ перегибать ее не мог. Во всяком случае, не слишком сильно. Все было завязано на этом напряжении. Ты никогда не знал, что получишь в ответ.

– Рик?

– Он неопытен, потому что трус. Потому что не может заставить себя подойти к ней. Завязать с ней разговор.

– Страх?

– Да. Страх.

– Да. – Пауза. – Страх, – повторил Силвер. – В этом-то все и дело, не так ли?

Он встретился с каждым из нас взглядом, добиваясь от всех до единого полного внимания.

– Страх. Вот что отличает героя от обычного человека. Пересечь комнату. Это несложно.

– Ну и что? Герои разговаривают с девушками?

– Некоторые разговаривают. Кара, уверен. Но вряд ли это главное. Ну же. Думайте. Гилад, в чем здесь смысл?

Я посмотрел в свою тетрадь, мое сердце стремительно билось.

– Ты все равно делаешь, – сказал я.

Силвер широко улыбнулся:

– Повтори.

– Ты все равно делаешь, – сказал я громче, уставившись в свои записи.

– Ты. Все равно. Делаешь. – Силвер написал это на доске. Прислонился к краю своего стола, сложил руки на груди и повторил, кивая, будто мы только что нашли ответ на все вопросы: – Ты все равно делаешь. Да. Да. Ты делаешь это вопреки страху. Ты все равно делаешь. Невзирая на обстоятельства. Потому что вынужден. Потому что знаешь, что это правильно. Потому что веришь в это. Потому что, не делая этого, ты себя предаешь.

Он говорил все громче и полностью завладел нашим вниманием. Даже недалекий, непокорный Абдул с любопытством разглядывал Силвера, когда тот вышел из-за стола и снова заходил по классу.

– Ты делаешь, потому что это имеет значение. А откуда ты знаешь, что это имеет значение?

– Потому что это тебя пугает?

– Не спрашивай, Лили. Ответь мне.

– Потому что это тебя пугает. – Она улыбнулась.

– Потому что это тебя пугает. Ты делаешь это, потому что это тебя пугает. Вот суть всего. Сердцевина. Только так ты можешь узнать. В этом сущность дела. Сущность.

– Значит, я должен прыгнуть с моста, потому что это меня пугает?

– А ты хочешь прыгнуть с моста, Абдул?

– Нет, но вы сказали…

– Давай же, Абдул. Ну, подумай, а? Давай. Подкинь мне какую-нибудь идею, приятель. Сделай усилие. Напрягись, Абдул. Напрягись. Давайте вернемся к Гамлету. Какое отношение все это имеет к Гамлету?

И затем зазвенел звонок. Как это часто бывало, он заканчивал вопросом. И мы уходили с урока, размышляя. Мы обменивались друг с другом понимающими взглядами. Не будучи друзьями, мы тем не менее были как-то связаны между собой. И те из нас, кто на него запал, всегда возвращались подготовленными и нервничающими, ужасно желая, чтобы он нас заметил. И боясь, что он этого не сделает.

Близился конец октября, дни становились все короче. Во время перерыва на ленч я иногда перекусывал вместе с Лили, когда она оказывалась рядом. В остальных случаях я ел один и читал что-нибудь по его программе. Я занимался бегом по пересеченной местности и обычно оставался после занятий на тренировку. Обзавелся друзьями. Да все равно находились какие-то люди, с которыми можно было поговорить.

Однако по большей части я был один. Отца видел редко. По вечерам мы ужинали с мамой за маленьким столом на кухне.

Мне хотелось только одного – жить той жизнью, какой хотел бы от нас Силвер.

К этому времени мы прочли Сартра, «Книгу Иова» и «Гамлета». Дни стояли холодные и красивые, и я старался обращать на них внимание. Я старался обращать внимание на все. Помимо всего прочего, кажется, именно этого он от нас хотел.

Ожидая в те дни поезда метро, я всегда надеялся, что он меня увидит. Я одевался для него и стоял с открытой книгой, ждал. Услышав, что кто-то спускается по лестнице на платформу, я хмурился, будто поглощенный чтением.

Время от времени я его видел. Он садился в другой вагон или сидел спиной ко мне. В те дни я так и не набрался смелости заговорить с ним. Иногда мы шли вместе от метро до школы. Я ждал от него каких-нибудь вопросов, но спрашивал он очень мало. Держался приветливо. Улыбался. Всегда желал доброго утра.

– Хорошо прошли выходные? – интересовался он. – Хорошо себя чувствуешь?

Он имел в виду после того, чему мы оба стали свидетелями. Но, вспоминая о погибшем у нас на глазах человеке, думал я в основном о том, что это привело нас в «О пти Суис». Посадило меня за один столик с Силвером. Заставило его заботиться обо мне. Событие не мучило меня, как должно было бы, по мнению школьного психолога. Меня обязали встречаться с ней раз в неделю.

Во время переходов с ним от метро, он иногда спрашивал меня об изучаемом произведении. Понравилось ли оно мне? Было ли интересно? Я давал общие ответы, подыскивая что-нибудь умное и оригинальное – остроумные, непринужденные замечания, которые явили бы мою зрелость, мудрость не по годам. Но у меня ни разу не получилось.

А затем, когда мы входили в ворота школы, я терял его в утренней толчее.

Восьмого ноября он раздал нам по экземпляру «Постороннего».

Из моей тетради:

8 ноября 2002 года

«Посторонний» – чтение на выходные.

Суббота – площадь Республики – manif.

А затем – вырезанный и приклеенный на страницу один из розданных им материалов: «Из «Нью-Йорк таймс» – 1968 год – Джон Уэйтмен».

Будучи белым жителем Африки, он создал нечто вроде языческого культа солнца, полного меланхолии. «Бракосочетание» прославляет союз молодого человека с естественной красотой солнца, пейзажа и моря. «Изнанка и лицо» объявляет, что в жизни, даже когда живешь в полном довольстве в идеальных условиях Средиземноморья, чувствуется подспудная печаль. «Нет любви к жизни без отчаяния в ней» – афоризм, созданный Камю, чтобы выразить это мнение. Он имеет в виду, что даже в минуты глубокого лирического восприятия – например, во время купания в летнем море со своей девушкой, как это было у Мерсо, главного действующего лица «Постороннего», – он сознает некую неотъемлемую трагедию вселенной.