Текст книги "Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Как же можно рассчитывать на понимание русской истории и самих себя – ее законных наследников, – столь небрежно и высокомерно отмахиваясь от ключевого её события? Даже если считать, как Плеханов, что не свершившееся, не давшее результата, не имеет значения. Но ведь и этот ответ в данном случае не проходит. Уж один-то след борьба нестяжательства против иосифлянской иерархии во всяком случае оставила – и кому, как не Плеханову, русскому интеллигенту и оппозиционеру, следовало об этом помнить?

Она оставила традицию русской либеральной мысли. Оставила традицию сочувствия угнетенному маленькому человеку (всё так называемое «крестьянолюбие» русской литературы идет от нестяжателей, первым крестьянолюбом был Вассиан). Традицию терпимости к инаковерующему меньшинству (никто в тогдашней Москве, кроме нестяжателей, не боролся против смертных приговоров еретикам). Традицию инакомыслия (и отвагу выступить против устрашающего большинства). Традицию европейского рационального подхода к миру (и веру в разум как высшую силу, данную человеку, противопоставленную внешней дисциплине и слепому повиновению).

Нестяжательство было началом русского европеизма, течения мысли, много столетий спустя названного западничеством, хотя и возникшего без всякого участия Запада. Это ведь только в писаниях моих коллег, считающих допетровскую Россию страной фатального деспотизма, могла русская интеллигенция внезапно свалиться

с европейских небес в 1830-е. И кстати, идеи заклятых противников западничества, переживающие новое рождение в сегодняшней России – «Святая Русь» или «Москва – Третий Рим», – ведь и они, как мы видели, выдвинуты были иосифлянами в ту же эпоху, на волне той же борьбы. Значит, и впрямь была уже в XVI веке в России идеологически изощренная интеллигенция – и про– и антиевропейская.

Слов нет, предшественники русского радикализма – еретики, «жидовствующие» – были древнее. Но и четыреста лет, согласитесь, достаточный срок для традиции. Едва ли может быть сомнение, что Иоанном Предтечей либеральной интеллигенции был в России Вас– сиан Патрикеев. И окончил он свои дни, как и подобает интеллигентному человеку. Осужденный, оплеванный, сосланный в иосифлян– ский монастырь, он не покорился и самому даже инквизиторскому суду дерзал бросать в лицо горькие слова правды. Традиция унаследовала от него не только мужество, но и интеллектуальную мощь.

Короче, неправ был А.В. Карташев, когда уверенно говорил о «тихом пассивном отступлении нестяжательства» после поражения на Соборе 1503 года.⁶⁵ Напротив, каждое новое нестяжательское поколение было активнее и интеллектуально сильнее предыдущего. Вот пример. Нестяжательская литература XVI века (т.е. после 1503 года) полна апелляций к «вселенскому совету» и «всенародным человек», т.е. к созыву национального представительства, идеи, неслыханной во времена Ивана III. Едва ли может быть сомнение, что Андрей КурУбский, который был учеником Максима Грека, заимствовал эти идеи именно у нестяжателей. Более того, именно с нестяжательскими его симпатиями, которые при Грозном были приравнены к ереси, и связан, скорее всего, самый его побег в Литву⁶⁶ Но об этом в Иваниане.

Сейчас скажем лишь, что первый отряд русской интеллигенции, потерпев вместе с Иваном III поражение в схватке с иерархией, все– таки сконструировал, пусть теоретически, орудие, с помощью которого только и можно было сокрушить иосифлянство. Сокрушить,

А.В. Карташев. Цит. соч., с. 413.

См. Борис Флоря. Иван Грозный, M., 1999, с. 156.

причем, цивилизованно, без насилия и разбоя: созвав Земский собор и превратив таким образом спор между государством и церковью (в котором государство оказалось явно слабее), в спор церкви с нацией.

Конечно, если иметь в виду, что именно в борьбе с церковью как раз и созвал французский король Филипп IV в 1302 г. Генеральные Штаты, нестяжатели тут не были оригинальны (хотя, честно говоря, откуда им было это знать?). Но для России, которая и в 1302-м, да и полтора столетия после этого все еще была глухой провинцией Золотой Орды, идея, согласитесь, потрясающая.По всем этим причинам с чистой совестью можно сказать о первом роковом опоздании русской интеллигенции только одно: упущен был великолепный исторический шанс. Упущен, как мы теперь знаем, надолго. Нет, я не о шансе прорубить «окно в Европу», как сделал полтора столетия спустя Петр, я о возможности стать Европой. О том, иначе говоря, чтобы полностью ликвидировать наследие ига и, наверстав упущенные столетия, окончательно уравнять Россию с ее североевропейскими соседями.Да, после смерти князя Ивана лишенные лидера нестяжатели были разбиты. На беду страны и свою собственную, иосифляне потерпели сокрушительную победу. Но это ведь тривиально. Действительный интерес, причем, решающий для русского прошлого – и для русского будущего, – представляет вопрос о том, была ли их победа неизбежна, фатальна. И никуда нам от него не уйти. Конечно, я не могу знать действительных планов Ивана III. Но разве могут их знать мои оппоненты? На каком, например, основании так категорически утверждал Плеханов, что «Иван III покинул мысль о секуляризации монастырских земель»? Утверждал, ничего практически не зная ни о политических стратегиях «великого князя компромисса», ни о методах, какими разрешал он стоявшие перед страной проблемы, ни вообще о его эпохе?

Предлагаемая здесь гипотеза может казаться сколь угодно спорной. Но она, по крайней мере, оставляет открытым вопрос: почему Россия, пошедшая по пути церковной Реформации раньше всех в Европе, оказалась неспособна ее осуществить?

—» Глава третья

ГтЗГН 3 11ИЯ Иосифляне и нестяжатели

Преемнику нашего героя, Василию, впору было родиться задолго до своего отца. Он был прилежным «собирателем», скучным и банальным Рюриковичем, покорным сыном церкви. Впрочем, был он не чужд самодержавных вожделений и в этом смысле напоминал, скорее, Андрея Боголюбского, нежели отца. Только в отличие от честолюбивого владимирского князя XII века, расплатившегося за свои тиранические замыслы смертью от рук собственных бояр, политического воображения лишен был Василий начисто. И потому оказался неспособен ни на государственный переворот, который удался полвека спустя его сыну, ни тем более на продолжение реформационной политики отца.

Замыслы и свершения Ивана III ничем не отличались для него от свершений длинного и однообразного ряда его московских предков. Самое большее, на что его хватало, это копировать отца в деталях. С Псковом, например, сделал он то же самое, что отец с Новгородом. Отселив, однако, из Пскова семьи потенциальных смутьянов, он – в противоположность новгородской экспедиции Ивана III – и пальцем не тронул монастырские села. Отняв в 1514-м у литовцев Смоленск, первым делом обязался он охранять неприкосновенность владений местной иерархии.

Отец в качестве пугала для иосифлян держал при себе еретиков, Василий некоторое время, по инерции, держал нестяжателей, приблизив к себе Вассиана и покровительствуя Максиму Греку. Но он не наступал на церковь, он защищался от нее. С.М. Каштанов пишет, что в 1511-м, когда митрополитом стал сочувствовавший нестяжателям Варлаам, «правительству Василия удалось каким-то образом приостановить рост монастырского землевладения».⁶⁷ Оно произвело частичный пересмотр иммунитетных грамот и некоторые из них отменило. Но все это было лишь бледным подобием стратегии отца.

⁶⁷ С.М. Каштанов. Социально-политическая история России конца XV – первой половины XVI в. М., 1967, с. 257.

А ситуация, междутем, стремительно менялась – и на европейской сцене, и в жизни страны.

То, что существовало прежде где-то на втором плане, вышло на авансцену. Могущественная Турция, чье наступление на Европу временно застопорилось, обратила взоры на север. Направляемый ею Крым сумел посадить на казанский престол Саиб-Гирея, брата тогдашнего перекопского царя. Москву это давно назревавшее объединение двух ее заклятых врагов застало врасплох. Очнулась она, лишь когда оба брата явились вдруг в 1521 году прямо под ее стены, заставив Василия искать спасения в бегстве. И хотя объединенное крымско-казанское воинство взять Москву не сумело, перепугались в ней страшно. Даже выдали татарам – словно Угры не было и в помине – унизительное обязательство платить им «выход», т.е. попросту дань. Да и пленных увели с собою татары, по тогдашним слухам, много тысяч.

Становилось ясно, что за южными рубежами Москвы заклубились грозные силы и ее государственное существование опять поставлено на карту. Нельзя было больше жить капиталом, оставленным Иваном III. Он обеспечил русской земле покой от татар на много десятилетий. Но не навсегда же...

Подлежала его стратегия ревизии и по другой причине: расколоть Литву, опираясь на ее православно-католические антагонизмы, стало теперь немыслимо. Бушевавшая в Европе Реформация все изменила. Теперь православные магнаты Литвы думали о союзе не столько с Москвой, сколько с католическими панами, для борьбы с общим врагом – протестантизмом, стремительно, как поветрие, охватывавшим городские круги и образованную молодежь в Литве и Польше. Дело шло к унии между этими двумя странами. Уже не личной, как раньше, а государственной, к образованию Речи Посполитой.

Короче говоря, момент для возобновления штурма Литвы был так же безвозвратно упущен Василием, как и момент для второго се– куляризационного штурма внутри страны. Колоссальные усилия, затраченные Иваном III на разработку антилитовской стратегии, пошли прахом.

Сколько-нибудь дальновидному политику было ясно, что спустя поколение Москва и впрямь может оказаться зажатой в клещи между Речью Посполитой и объединенными татарскими ханствами, за спиной которых маячила Турция. Час выбора пробил. Немедленно надо было решать: с кем и против кого Москва. Кто ее союзники и кто враги?

Европейские дипломаты настойчиво склоняли ее к антитурецкому альянсу. И теперь, когда недобитые татарские гнезда трансформировались в гигантский гангстерский союз, способный в одночасье посадить в седло сотни тысяч всадников, такой альянс превращался из платонического пожелания в политический императив. В любом случае, однако, острие московской стратегии следовало повернуть с Запада на Юг. Ситуация требовала повторения Угры.

Зародилась эта мысль, конечно же, в среде нестяжателей. Даже самый миролюбивый из них, Максим Грек, постоянно поучавший царя: «почитай не того, который вопреки правды поощряет тебя к бра– ням и войнам, а того, кто советует тебе любить мир и тишину с соседними народами» – и тот советовал наступать. И именно на Юг. «Против обоих мучителей [т.е. Крыма и Литвы-Польши] стоять неудобно, пагубно, чтоб не сказать невозможно, тем более, что и третий волк ополчается на нас. Это змея, гнездящаяся в Казани». Москва, считал Максим Грек, должна немедленно атаковать Казань и сразу же повернуть армию на Крым.⁶⁸

Для новой Угры, однако, требовался новый Иван III. А его на горизонте не бйло. Даже татарский штурм 1521 г. ничему Москву не научил. Её внешняя политика оставалась вялой и неповоротливой. Острие её стратегии по-прежнему было повернуто на Запад.

Стагнация парализовала и внутреннюю политику. Церковь продолжала расширять свои владения. О союзе государства с либеральной интеллигенцией, так счастливо складывавшемся в начале столетия, и речи уже не было. Предоставленные самим себе нестяжатели изнемогали в борьбе с иосифлянами, которые, как мы уже знаем,

⁶⁸ Сочинения преподобного Максима Грека..., ч. 1, с. 102; В. Ржига. Максим Грек как публицист. Труды отдела древнерусской литературы, т. 1, М. – Л., 1934, с. 113,114.

нашли новую золотую жилу и усердно ее разрабатывали. Тот самый идеологический трюк, что не сработал, как мы помним, в своё время с Иваном III, употребили они теперь с удвоенной силой для просвещения Василия. Псковский монах-иосифлянин Филофей прямо обратился к великому князю с посланием о Москве – «Третьем Риме». Предназначалась ему мессианская роль защитника христианства на земле до второго пришествия Христа: «Един бо ты во всей поднебесной христианам царь».

Иосиф, потерпевший поражение в открытой идейной схватке с нестяжателями, естественно, присоединился к призыву Филофея. Он больше не предавался медитациям о царях и тиранах. Вместо этого объявил он Василия «главою всего», наместником Бога на земле.⁶⁹ А поскольку «церковное стяжание суть Божье стяжание»,⁷⁰ надлежало наместнику Бога, разумеется, столь благочестивому делу всячески содействовать (а не покушаться на него, как некоторые). Недурной, согласитесь, обмен: вы нам монастырские богатства, а мы вам иллюзию. Мудрено ли, что с Иваном III сделка не состоялась?

Тем не менее у предложенной иосифлянами иллюзии былотвер– дое и вполне практическое ядро. И касалось оно вовсе не объявления Василия верховным вождем всего христианского человечества (оценить эту высокопарную риторику сможет лишь его сын, Иван IV, у самого Василия не доставало для этого воображения), но благословения церкви самодержавного переворота внутри страны. Тем более было это соблазнительно, что плата за такую услугу требовалась сравнительно скромная. Не столько даже новые земли (земель было больше, чем достаточно), сколько головы вождей нестяжательства. Требовалось, иначе говоря, от Василия всего лишь пожертвовать юной русской интеллигенцией, а значит, и самим духом московских Афин – драгоценнейшей частью наследия, оставленного России его отцом.

Он пожертвовал. Достаточно просмотреть заметки германского посла Зигмунда фон Герберштейна, дважды посетившего Москву в царствование Василия, чтобы в этом не осталось ни малейшего со-

А. А. Зимин. О политической доктрине Иосифа Волоцкого, с. 175.

В. Малинин. Цит. соч., с. 128.

мнения. То была совсем другая Москва – безмолвная, мрачная, холопская. Но иосифлянам мало оказалось и этого. Им нужно было навсегда устранить саму возможность возрождения нестяжательства. И другого способа этого добиться, кроме того, чтобы приравнять его к ереси, не существовало. Василий этого не сделал. И потому тиранические его вожделения умерли вместе с ним. Самодержца из него не получилось.

Но иосифлянство, это правда, набрало при нем большую силу. Существенно укрепил его позиции Даниил, ученик Иосифа и его преемник на посту Волоцкого игумена, которого Василий в 1522 г. поставил митрополитом. Кроме всего прочего, Даниил был изобретателем эффективной политической тактики, с большим успехом использованной много поколений спустя другим лидером (тоже духовного воспитания).

Глава третья

пиррова пооеда поляне и нестяжатели иосифлян

То были грозные симптомы. Но так жива еще была

память о царствовании Ивана III и так ничтожен был здравствующий «наместник Бога», что всевластие его сводилось больше к разговорам, чем к делу. Василий плыл по течению, дрейфовал. Но при всем том он выдал иосифлянам на расправу их главных врагов, две са-

Покуда нестяжатели писали книги, произносили вдохновенные речи и редактировали соборные тексты, Даниил методично расставлял на ключевые посты в иерархии своих людей. Уже через месяц после того, как он стал митрополитом, Даниил поставил епископом Твери брата Иосифа Волоцкого Акакия, а племянник Иосифа Васси– ан Топорков поставлен был епископом в Коломну, Макарий (будущий митрополит и сподвижник Ивана Грозного) – архиепископом Новгородским. Из этих людей составлялось соборное большинство и, когда дело доходило до голосования, блестящие нестяжательские вожди оказывались генералами без армии. Так же, как впоследствии другойГИосиф, аппаратный гений Даниил давил оппозицию в зародыше.

мые блестящие фигуры тогдашнего московского интеллектуального мира. На Соборе 1525 г. был осужден Максим Грек, на Соборе 1531– го – Вассиан Патрикеев. Оба были сосланы на гибель в иосифлян– ские монастыри. С нестяжательством как с течением мысли, однако, покончено не было. Его обезглавили, но, по крайней мере, не уничтожили. Не все еще было потеряно.

Еще крепко сидело в седле боярство. И Юрьев день оставался законом. И продолжала развиваться крестьянская предбуржуазия, росли города, судьбоносная дуэль двух экономических тенденций – денег и барщины – продолжалась, и долго еще оставался неясен ее исход. Ничтожество и тиранические замашки Василия вызвали серьезный кризис, но с его уходом страна могла продолжить свой европейский курс.

Тем более, что пришло еще, не забудем, четвертое поколение нестяжателей. Волею Сильвестра, наставника молодого Ивана IV, будет возведен, подобно его духовному прародителю Паисию, в сан Троицкого игумена старец Артемий, с которым предстояло почтительно советоваться царю. И несмотря на интриги Даниила, еще выйдут из школы Нила Сорского и Максима Грека епископы и игумены, еще впереди Стоглавый Собор со знаменитыми царскими вопросами.

Но это и станет финалом.

Собор по видимости внял доводам нестяжателей. Земли, отнятые церковниками за долги, а также поместья и волости, розданные в малолетство Ивана IV, решено было вернуть владельцам. Однако в свете последующих событий выглядело это лишь тактической уловкой иосифлян. Всего два года спустя после Стоглава митрополит Ма– карий, использовав в качестве предлога ересь Матвея Башкина, оговорил близкого Курбскому игумена Артемия как «советного» с еретиками, а другого нестяжателя игумена Феодорита как «советного» с Артемием. Их единомышленник, епископ Рязанский Касси– ан, лишен был кафедры. Все они были осуждены и сосланы, а само нестяжательство объявлено ересью.

И это, как мы уже говорили, было, по сути, всё, что требовалось для успеха государственного переворота, самодержавной револю-

Часть первая

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

ции, резко изменившей не только политический курс страны, но и саму природу её государственности. Иван Грозный располагал теперьтем, чего лишены были его неудавшиеся предшественники – и Андрей Боголюбский, и Василий III, – полным и безусловным благословением главного идеологического института XVI века, раз и навсегда избавленного от страха перед Реформацией.

Не отдавая себе в этом отчета, иосифлянская церковь, полностью очистившаяся от нестяжательской «ереси», создала монстра. Если Иван III выдал иосифлянам еретиков, чтобы сохранить нестяжателей, то Иван Грозный выдал им нестяжателей, чтобы уничтожить всех – и победителей и побежденных.

Карташев, как и все апологеты иосифлян, думал, конечно, иначе. Не страх перед церковной Реформацией, не жадная страсть к земным сокровищам, заставлявшая их «мучить бичом тела человеческие», полагал он, вдохновляла иосифлянство, а мечта. Правда, на его высокопарном языке звучит мечта эта для современного уха, скорее, трагически. Впрочем, разве не вдохновляет и сегодня русских националистов «величественный опыт московско-имперского идеала как оболочки высочайшей христианской (а потому и всемирной) истории путеводной звезды – третьего и последнего Рима»?

Тем более, что если перевести эту полубезумную мечту на язык презренной прозы, означать она можетлишь одно: принести свой народ в жертву на алтарь всемирной империи. Или на языке Грозного царя, «першего государствования».

Впрочем, не объясняет и эта страшная мечта простой политический факт. По какой-то причине государственный переворот, не удавшийся ни великому князю владимирскому Андрею, ни великому князю московскому Василию, тоже ведь объявленному Филофеем «единым во всей поднебесной христианам царем», удался лишь после того, как уничтожено было нестяжательство. И угроза церковным владениям была таким образом окончательно (так по крайней мере, казалось тогда иосифлянам) устранена. Пусть читатель теперь сам судит, была ли на самом деле иосифлянская церковь соавтором самодержавной революции царя Ивана, перевернувшей судьбу России с ног на голову.

А кто без греха?

Как бы то ни было, политическое инакомыслие оказалось тогда впервые в русской истории осуждено как религиозная (идеологическая) ересь. Можно сказать, что это был первый политический процесс в Москве. И самым зловещим предзнаменованием было то, что состоялся он, когда реформистское Правительство компромисса, о котором предстоит нам еще говорить подробно и куда на равных входили и иосифлянин Макарий, и покровительствовавший нестяжателям Сильвестр, оставалось еще в полной силе.

Только что оно завоевало Казань, навсегда расстроив планы объединения двух татарских ханств и возрождения Золотой Орды. Только что созвало Земский собор, на котором попыталось примирить противоборствующие политические силы. Ему удалось создать широкую правящую коалицию. Оно задумало большую программу модернизации страны – и энергично ее осуществляло. И всем этим, надо полагать, было оно так окрылено, что небольшая уступка иосифлянам, принесение в жертву либеральной интеллигенции, казалось ему не слишком большой трагедией. То была роковая ошибка. Много еще успехов ожидало это реформистское правительство, но будущего у него, увы, уже не было.

Хуже всех, однако, пришлось самим иосифлянам. Напрасно торопились они торжествовать победу. Напрасно думали, что истребление оппонентов сделает их неуязвимыми. Раздавит их Грозный царь, которого создали они, можно сказать, собственными руками, и оберет до нитки – без всяких соборов, не спрашивая ничьего согласия. Собственной волей станет он поставлять и низлагать митрополитов. И убивать их, когда пожелает.

Глава третья Иосифляне и нестяжатели

Смиренный митрополит Филипп, доведенный до крайнего предела, дальше которого отступать, не потеряв лица, нельзя было, осмелился было высказать Грозному «печалование» о русской земле. Царю, подошедшему к нему в Успенском соборе в шутовском опричном платье, Филипп бросил в лицо горькие слова: «Не узнаю царя в такой одежде. Не узнаю его и в делах царства. Убойся суда Божия. Мы здесьприносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь неповинная».⁷¹ Он был низложен, а потом задушен. Еще раньше пали протопоп Сильвестр, и глава Правительства компромисса Адашев, и глава Земщины Челяднин-Федоров, и руководитель внешней политики Москвы Висковатый, и делавший стремительную карьеру дьяк Василий Щел– калов – все без различия чина и звания, кто отваживался перечить воле кровавого владыки, которая отныне сделалась единственным законом на Москве, и единственной церковью, и единственной верой.

Трижды, по крайней мере, заставил Грозный иосифлян заплатить за безрассудную расправу с оппонентами беспримерным страхом и унижением. В первый раз принудил он их всем Собором участвовать в омерзительной комедии процесса над их собственным главою, митрополитом Филиппом. Вторично, когда без всяких ссылок на Библию и левитские книги, ограбил псковские и новгородские монастыри. И в третий раз, наконец, когда поставленный им вместо себя шутовской «царь» татарин Симеон отобрал вдруг в один прекрасный день у монастырей все льготные грамоты, выданные им за столетия, и потребовал разорительную мзду за их возвращение. Такова была страшная царская шутка.

Так расплатились иосифляне за свои католические иллюзии, зато, что не поняли: перед ними не Иван III, которому можно было противоречить, при котором не приходилось расплачиваться головой за политические разногласия. Они думали, что, возвеличивая царя до небеса соблазняя его сакральной властью, смогут держать его в руках. Оказалось, что они выпустили на волю чудовище.

В этом смысле можно сказать, что даже не знаменитый государственный переворот 1560 года стал началом трагедии России, её первого – рокового – выпадения из Европы. В действительности началась эта трагедия с поражения Первостроителя в 1503 году и с практически незамеченного экспертами истребления иосифлянами своих либеральных оппонентов полвека спустя.

Почему просмотрели это эксперты? Никто, наверное, не сказал об этом лучше – и горше, – чем Василий Осипович Ключевский:

С.М. Соловьев. Цит. соч., с. 556.

«Нашу русскую историческую литературу нельзя обвинить в недостатке трудолюбия, она много работала, но я не возведу на нее напраслину, если скажу, что она сама не знает, что делать с обработан– « ным ею материалом».⁷²

⁷² Цит no М.В. Нечкина. Василий Осипович Ключевский, М., 1974, с. 260.

часть первая

конец европейского столетия россии

Завязка трагедии Первостроитель Иосифляне и нестяжатели

ЗОИ

Крепостная историография Деспотисты

Язык, на котором мы спорим

Введение к Иваниане Первоэпоха Государственный миф Повторение трагедии

Последняя коронация?

глава первая глава вторая глава третья

ЧЕТВЕРТАЯ

глава

часть вторая

отступление в теорию

глава пятая глава шестая глава седьмая

часть третья

иваниана

глава восьмая глава девятая глава десятая глава

одиннадцатая заключение

Век XXI. Настал ли момент Ключевского?

глава четвертая 217

Перед грозой

Ивану IV было три года, когда в 1533-м умер его отец, великий князь Василий. В восемь он потерял мать. Почуяв слабину наверху, российская знать словно с цепи сорвалась. Многочисленные клики царских родственников и мощные боярские кланы передрались между собою насмерть. На протяжении десятилетия одна жадная олигархия сменяла другую. О стране не думал никто. Слава Богу, до гражданской войны, в отличие от аналогичной схватки Алой и Белой Роз в Англии, дело в Москве тогда не дошло. Но хаос и сумятица посеяны были страшные.

Россия, дрейфовавшая без руля и без ветрил, сперва отчаянно затосковала повасильевой стагнации (практикуйся в те поры опросы общественного мнения, непременно оказался бы покойный Василий самым популярным политиком в тогдашней Москве). Но затем страна, никогда надолго не примирявшаяся с олигархией (т.е. с политической властью денег) взорвалась. Дело дошло до массовых волнений в городах и открытого мятежа в столице, смертельно напугавшего молодого царя. Москва чуть не сгорела в сильном пожаре.

Результатом всего этого хаоса был «Собор примирения» 1549 ^го" да. Он привел к власти Правительство компромисса – с мандатом навести порядок, удовлетворить по возможности всех обиженных ^и примирить ожесточившиеся друг против друга социальные силы.

Загадка

Глава четвертая Перед грозой

«Избранной Рады»

Разумеется, Правительство компромисса – название позднейшее, появившееся потому, что надо же было историкам как-то его обозначить. До недавнего времени оно отождествлялось с Избранной Радой, упоминаемой Андреем Курбским в его «Истории Ивана IV»: «И нарицались тогда оные со– ветници у него избранная рада. Воистину по делом и наречение имели, понеж все избранное и нарочитое советы своими производили, сиречь: суд праведный, нелицеприятен яко богатому, так и убогому еже бывает во царстве наилепшее».¹ Термин надолго прижился в классической историографии.

Некоторые историки приводили даже списки членов Избранной Рады, хотя Курбский никаких имен, кроме протопопа Сильвестра, окольничего Алексея Адашева и митрополита Макария, не сообщает. Например, известный знаток истории русского права В.И. Сергеевич составил список, в который, кроме упомянутых имен, вошли князь Дмитрий Курлятьев (боярин с 1549 г.), князь Семен Ростовский, трое Морозовых – Михаил (боярин с 1549 г.), Владимир (окольничий с 1550 г.) и Лев (окольничий с 1553 г.) и, наконец, естественно, сам князь Андрей Курбский (боярин с 1556 г.). М.В. Довнар– Запольский включил в Избранную Раду еще и Максима Грека, доживавшего последние годы в монастыре, епископа Кассиана и игумена Артемия, т.е. всех лидеров тогдашнего нестяжательства, общим числом шестнадцать.[15]

С.В. Бахрушин, в свою очередь, ревизовал в 1954-м и этот список, отождествив Избранную Раду с царской «Ближней Думой».³ В 1958-м И.И. Смирнов вообще усомнился в ее существовании.

Prince AM. Kurbsky's History of Ivan IV. Edited and translated byj.L.I. Fennel, Cambridge University Press, 1965, p. 21.

По его мнению, речь шла всего лишь о кружке «политических друзей» Курбского, которых автор почему-то счел «боярской партией».⁴ Уже в 2005 году мнение Смирнова категорически одобрила Изабел де /Иадариага, объявив Избранную Раду фикцией, но тем не менее продолжая употреблять этот «фиктивный» термин на протяжении всей своей новой книги «Иван Грозный».⁵ Согласитесь, что столь странное поведение опытного исследователя заслуживает подробного обсуждения в Иваниане. Так или иначе проблема остается дискуссионной и по сию пору. Есть, однако, факты бесспорные.

На протяжении 1550-х в России существовало правительство, во главе которого стояли молодой окольничий Алексей Адашев, пользовавшийся до 1560 года исключительным доверием царя, и нестяжатель протопоп Сильвестр.

Курбский, если и не входил в него формально, разделял его позиции и планы реформ. Помимо отзывов князя Андрея, однако, о деятельности нового правительства можно судить по его реформам.

Из этих бесспорных фактов мы и будем здесь исходить, а термин Правительство компромисса поможет нам избежать двусмысленности, связанной с проблематичностью Избранной Рады.

Глава четвертая Перед грозой

Великая реформа

Чтобы войти в курс дела, вспомним, как управлялась русская земля до реформы 1550-х. Она делилась на области, носившие название уездов. Внутри уездов были две категории владений, каждая со своим особым управлением. Имениями крупных лендлордов – церкви и боярства – управляли, как и повсюду в Европе, они сами – на основании иммунитетов (в Москве их называли по-татарски «тарханами»). Центральная власть была

С. В. Бахрушин. Избранная Рада Ивана Грозного, Научные труды, т. 2, М., 1954.

И.И. Смирнов. Очерки политической истории русского государства 30-50-х гг. XVI века, М. – Л., 1958.

^s Isabel de Madariaga. Ivan the Terrible, Yale Univ. Press, 2005.

бессильна их контролировать. Ее агенты по традиции «не въезжали ни во что», т.е. не имели права вмешиваться. И потому правили здесь не столько законы, сколько знакомая нам «старина».

Другую половину уезда составляли земли крестьянские и помещичьи. Здесь всем распоряжалась центральная власть в лице своих наместников, в просторечии «кормленщиков». Эти присылались из Москвы, обычно на год или на два. Они обеспечивали порядок, судили и собирали налоги при помощи своей частной администрации, холопов, которых возили с собою из уезда в уезд. Свой «корм», т.е. содержание, они тоже собирали сами, правительство им ничего не платило.

Знатнейшие семьи жестоко конкурировали между собою за «кормления»,что неудивительно: если наместник попадал в богатый уезд, то за какой-нибудь год мог сделать состояние. Не столько за счет лимитированных сверху «кормов», сколько путем злоупотреблений. Гражданские дела в уезде выигрывал обычно тот, кто давал ему большую взятку. Самые бессовестные из наместников вели себя еще непристойнее. Подбрасывали, например, труп во двор крестьянина побогаче, а потом разоряли его судебными издержками. Несколько сфабрикованных дел давали больше дохода, чем весь «корм». А надзор за торговлей! А таможенный контроль!