Текст книги "Где место России в истории?"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Итак, на наших глазах осталась русская история БЕЗ ЕДИНОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ, пригодного для «старого режима». Просто некуда его больше приткнуть. И с ним распадается, уходит в небытие теория «патримониальной России», претендовавшая на то, чтобы заменить своих некогда грозных соперниц – монгольскую и византийскую – теории «русского деспотизма». Но дело было сделано. Студенты учили русскую историю «по Пайпсу».

СОПОСТАВИМ СТРАНИЦЫ

Из фундаментальных «ножниц» между теорией и историей вытекает у Пайпса такая массированная серия фактических противоречий, что бедные мои студенты стонали, спрашивая в отчаянии: да перечитывал ли свой текст автор прежде, чем отдать его в печать? (И тем более, добавлю от себя, в перевод на русский?) Вот лишь несколько примеров. (Я, впрочем, цитирую оригинал – первое американское издание 1974 года).

На странице 86 читаем: «Распространение царского домена на всю страну вполне сопоставимо с революцией сверху. И сопротивлениебылоСООТВЕТСТВУЮЩИМ». Мы уже знаем, кто сопротивлялся: «ведущие семьи страны», гордая аристократия. «сознательно отделявшая себя от парвеню из служилого класса». Как было сломать это сопротивление без кровавой революции? А на странице 172: «Русское государство формировалось, НЕ ВСТРЕЧАЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ со стороны укорененных земельных интересов – абсолютно фундаментальный факт его исторической эволюции».

На странице 85 узнаем, что «государство и общество были вовлечены в непрерывный конфликт», связанный с ликвидацией частной собственности на землю, а еще через 87 страниц, что «на протяжении трех столетий, отделяющих царствование Ивана III от царствования Екатерины II, русский эквивалент аристократической элиты владел землей лишь по милости государства».

Но как же, помилуйте, примирить отсутствие «укорененных земельных интересов» с «непрерывной борьбой» за их искоренение? Как согласовать сильное вотчинное боярство, о котором сам автор говорит, что  Дума «в XIV, XV и в первой половине XVI века была... отчетливо аристократической» (49), с «землевладением по милости государства»? Как в стране, где даже идеи государства не существовало, могло оно быть вовлечено в то же самое время в многовековую смертельную борьбу с элитой страны?  Почему «патримониальное» государство, столько лет конспирировавшее против частной собственности, принялось вдруг разрушать результаты своей многовековой конспирации? Вполне законные, согласитесь, вопросы. Ни на один из них не смог я своим студентам ответить.

Как, вероятно, заметил читатель, моя роль в критике «России при старом режиме» минимальна. Автор сам без посторонней помощи разрушил свою «патримониальную» теорию, проглатывая ее, – пользуясь его собственным выражением, – кусок за куском.

ЛОГИКА ПАЙПСА

Спора нет, не было ему нужды следовать логике Тойнби или Виттфогеля, или А.Н. Сахарова. Но собственной-то логике следовать был он обязан. И, как это ни странно – после стольких несообразностей и противоречий самому себе – некая логика в его работе и впрямь присутствует. К сожалению, однако, это логика все той же биполярной модели, которую Пайпс столь решительно отмел в своем теоретическом введении.

Одобрительно цитируя знаменитого французского мыслителя XVI века Жана Бодена, о котором речь у нас еще впереди, Пайпс по сути признал, что заимствовал свою модель России как «патримониальной монархии» у него. Боден, правда, называл ее иначе. Вот что писал он за четыре столетия до Пайпса: отличительная характеристика СЕНЬОРИАЛЬНОЙ монархии в том, что «принц становится господином над вещами и личностью своих подданных, управляя ими как глава семьи своими рабами... В Европе есть лишь два таких режима, один в Турции, другой в Московии, хотя они очень распространены в Азии и в Африке. В Западной Европе народы не потерпели бы такого правительства». (50)

Так вот же она перед нами, та самая черно-белая версия политической вселенной, которую мы уже слышали от А.Л.Шапиро в советской дискуссии.. Логика ее элементарна: если русская государственность отличалась от европейского абсолютизма, то была она... чем? Конечно, восточным деспотизмом. Виттфогель сказал бы «гидравлического полумаргинального подтипа». Пайпс говорит «патримониального типа». Названия разнятся, но суть остается. Список деспотических черт тот же. Суверенная власть государства над всем национальным богатством страны. Отсутствие реальных политических альтернатив  («не видно путей, какими население Московии могло бы изменить систему, даже если б оно этого пожелало»). Или в одной фразе: политическая система, не способная к трансформации, не говоря уже о саморазвитии.

И если, несмотря на это, российская политическая система, в отличие от своих предполагаемых эллинистических или восточно-деспотических прародителей, все-таки развивалась (не может Пайпс как профессиональный историк России отрицать очевидное), то объясняется это тем... чем бы вы думали, читатель? «Из всех режимов эллинистического и восточно-деспотического типа Россия была ближе всех к Западной Европе». (51) Нет, это уже не Виттфогель. И не Тойнби. Это Пайпс. Неприкосновенный, так сказать, запас – на случай, когда не работают теоретические аргументы – у них в загашнике один и тот же. В последнем счете теория у «дспотистов» неизменно капитулирует перед географией. Перефразируя известное выражение маркиза де Кюстина, можно сказать, что «вотчинное государство Ричарда Пайпса есть деспотизм, умеряемый географией».

Так с чем же остались мы после второй (после советских историков) попытки получить хоть какое-то непротиворечивое представление о природе и происхождении русской государственности – опираясь на этот раз на идеи корифеев западной историографии? Честно говоря, всё с тем же ощущением, с каким остались в конце предыдущей главы. С ощущением, то есть, что всё по-прежнему зыбко, неясно и неустойчиво в области философии русской истории. Вся и разница в том, что обзор советской попытки создать универсальную теорию русской государственности оставил нас с абсурдным мифом о «русском абсолютизме», а обзор западной...

Как все дороги вели когда-то в Рим, все западные теоретические интерпретации русской истории, которые мы рассмотрели, неотвратимо вели к столь же абсурдному  «азиатскому деспотизму». И стало быть, к той самой биполярной модели, которая, как мог уже, я думаю, убедиться читатель, делали объяснение русского исторического процесса невозможным.

 В итоге что ж, ни советские историки, ни корифеи западной руссистики не помогли нам ответить на загадку Тредголда. Еще хуже, что и те и другие оставили после себя эпигонов, которые окончательно запутали дело. О них и поговорим.

ЭПИГОНЫ

В том-то и дело, что бесплодность западных дискуссий очень серьезно отличалась по своим последствиям от никчемности дискуссии советской. Едва ли кого-нибудь заботит сегодня «соотношение феодального и буржуазного в политике русского абсолютизма», которое так отчаянно волновало советских историков. И «высказывания» на этот счет Ленина выглядят в наши дни скорее курьёзом – даже для авторов ТОМА VIII. А вот проблемы азиатского происхождения русской государственности, поставленные Виттфогелем и Пайпсом, по-прежнему в центре историографических дискуссий их сегодняшних эпигонов. Более того, они в значительной – я бы сказал опасной – степени влияют на взгляды политиков, пытающихся выработать стратегии Запада в отношении постсоветской России.

Тон теперешних дискуссий задал тот же Пайпс. По его мнению, «немедленная задача России состоит в строительстве нации-государства». И потому «национализм, который Запад оставил далеко позади, трактуя его как доктрину реакционную, тем не менее прогрессивен на той исторической ступени, на которой находится сегодня Россия». (52) Увы, не предвидел Пайпс сегодняшнюю националистическую реакцию в Америке и в Европе, (феномен Трампа, Орбана и Сальвини).

Расшифровывает для нас эту странную сентенцию современный эксперт младшего поколения, известный британский историк Джеффри Хоскинг. Он замечает: «Царская Россия была по сути азиатской империей, которая управлялась космополитической аристократией, собиравшей дань с подвластных ей народов». (53)

Отсюда вытекает, что «гигантские усилия, потраченные на строительство империи воспрепятствовали попытке создать русскую нацию. Для традиционных азиатских империй это было бы несущественно, проблема, однако, была в том, что (именно эта азиатская империя), Россия, пыталась стать еще и европейской державой». (54) Как видим, азиатский характер русской государственности даже не обсуждается, он попросту постулируется – как неоспоримое наследство западных дискуссий 1960-1970х.

Другое дело, что эти странные европейские претензии азиатской державы оставили, по мнению Хоскинга, после распада империи «русских сиротами». (55) Ибо сменившая империю «Российская Федерация есть не нация-государство, но лишь кровоточащий обрубок империи». (56) И, естественно, «русские – не нация». (57)

Почему? Попытке ответить на этот вопрос Хоскинг посвятил увесистый том под заглавием «Россия: народ и империя». И начинает он эту драматическую историю с Петра.  Оказывается, это он, злодей, в своём безумном «стремлении секуляризовать и европеизировать» азиатскую Русь «растоптал её национальный миф», согласно которому «русские были избранным народом, строившим единственную христианскую империю в мире». (58)

В результате вместо «смиренной, скромной, святой и решительно женственной Руси» получили мы «грандиозную, космополитическую, секулярную и, наплевать на грамматику, мужественную Российскую империю». (59) Конечно, любой, знающий свой предмет историк мог бы напомнить Хоскингу, что, начиная с середины XVI века, когда кончается повесть о России неимперской, и до конца XVII, т.е. ДО ПЕТРА эта «смиренная» и «женственная» Русь вполне мужественно присваивала (циник, пожалуй, сказал бы захватывала) ежегодно по 35 тысяч квадратных километров чужой территории – другими словами, по целой стране размером с Голландию. Но ведь и сам Хоскинг нечаянно проговаривается, что «национальный миф» Московии, именно в строительстве ИМПЕРИИ и состоял, пусть «единственной христианской империи в мире».

.Честно говоря, не возьми Хоскинг в эпиграфы к своей книге выражение ностальгирующего славянофила Георгия Гачева «Русь была жертвой России», мы бы поначалу и не поняли, по какой причине принимает он так близко к сердцу судьбу разрушенной Петром  культурно бесплодной, как мы видели, и тупиковой Московии. Только впоследствии выясняется, что именно из элегических изысканий Гачева и сделал Хоскинг свой первый абсурдный вывод, что зпитет «российский» обозначает сегодня в России империю, тогда как эпитет  «русский» – нацию. А второй какой же? Нечего было лезть в Европу, коли рожа азиатская?

Короче говоря, противостояние между петровской Россией и допетровской Русью равносильно для Хоскинга конфронтации между имперством и национализмом. Потому-то и полагает он, что, покуда Российская Федерация не станет РУССКИМ государством (иначе говоря, «Россией для русских»), так и будет она оставаться «обрубком империи». Короче, доверившись славянофильской тоске Гачева, написал Хоскинг, по сути, теоретическое пособие для русских этнонацоналистов с их «русским миром».Тех самых, кого, было время, сам даже Путин назвал однажды «придурками».

Увы, ничего этого не заметили рецензенты на Западе, осыпввшие комплиментами эпигонскую работу Хоскинга. Не заметили даже такого очевидного ляпа, как дифирамб, кому бы вы думали, всероссийскому клоуну и демагогу с русской матерью и отцом... юристом: «Как в своих лозунгах, так и в своей фразеологии Либерально-Демократическая партия под руководством Владимира Жириновского отвечает духовным нуждам израненного русского самосознания и гордости» (60). Разве это не дисквалифиция для серьезного исследователя?

ЕЩЕ РАЗ О КОНСЕНСУСЕ

Напомню, что не в первый раз, как мы уже заметили, наблюдаем мы это противоестественное взаимодействие между самыми темными силами традиционалистской реакции в России и западными  ее «попутчиками». Впервые наблюдали мы его еще в XV веке, когда, как мы еще увидим, неистовый иосифлянин Геннадий, архиепископ Новгородский, взял себе в наставники в деле истребления инаковерующих «шпанского» короля Фердинанда Католика. Потом снова встретились мы с этим взаимодействием в 1920-е, когда в ответ на провозглашение России в Рейхстаге «монгольской ордой» гордо объявили евразийцы: да, мы наследники Чингизхана! И вот сейчас прославление русского национализма как единственно возможного спасителя бывшей «азиатской империи», вплоть до дифирамба Жириновскому, услышали мы от британского либерального историка.

И Ричард Пайпс со своим «вотчинным государством» выглядит в этом контексте не более. чем соединительным звеном между  «восточным деспотизмом» Карла Виттфогеля и сегодняшней апологией русского национализма, ставшей основой для эпигогонов консенсуса западной историографии. Ибо безоговорочно, сколько я знаю, согласно с Пайпсом и Хоскингом большинство современных западных руссистов. И Астрид Туминез в книге «Русский национализм с 1856 года» спрашивает: «Было ли когда-нибудь в России создано национальное государство?» И сама себе отвечает: «Научный консенсус утверждает, что нет». (61).

А поскольку, по её мнению, именно «национализм есть клей, скрепляющий современные государства», то его Западу и следует в России поддерживать. (62) Той же точки зрения придерживаются и Джон Дэнлоп в книге «Новые русские националисты», и Саймон Диксон в работе «Русский национализм: прошлое и настоящее» и практически все, пишущие об этом предмете эксперты, которых мне приходилось читать. Консенсус он консенсус и есть.

Невозможно отделаться от ощущения, что для всех этих авторов в постсоветской политической драме есть лишь два действующих лица: национализм и имперство. Ясно, что для них империя хуже национализма. И потому приходится выбирать наименьшее зло. Куда денешься, пришлось напомнить коллегам (в статье, опубликованной в вашингтонском журнале «Demokratizatsia») заключение блестящего соотечественника Хоскинга Майкла Хэйуорда,  что «принцип национализма с самого начала был неразрывно связан как в теории, так и на практике с идеей войны» и поэтому «в строительстве нации-государства, как и в революции, повивальной бабкой истории всегда было насилие». (63).

Особенно, добавлю, если вовлечена в это перекройка границ (а в строительство нации-государства в Европе она, как правило, вовлечена). Так во всяком случае свидетельствует опыт распада Оттоманской, Австро-Венгерской, Югославской и советской империй . Как пишет И.А. Зевелев, «строительство наций на обломках империй всегда дело этнонационалистов. Кемалистская Турция начала свой эксперимент со строительством национального государства с того, что подвергла геноциду и изгнанию свои армянские, греческие и курдские меньшинства... Сербия и Хорватия оказались в аналогичном случае агрессивно-националистическими и начали немедленно перекраивать силой карту бывшей Югославии». (64)

Можно ли сомневаться, что, избери в 1996 году Россия в президенты  «истинного строителя нации» Геннадия Зюганова, мы почти наверняка имели бы сегодня на руках войну с Казахстаном –за «Южную Сибирь и Зауралье», как назвал эти области соседней республики А.И. Солженицын, и с Украиной за Новороссию» (с Украиной, впрочем, мы ее и при Путине имеем)

Пришлось также напомнить коллегам, что русский национализм, никогда не противостоял империи, всегда был имперским. Противостоял он – от имени империи – «германо-романской цивилизации». Короче, никакой конфронтации между национализмом и империей, на которой настаивает современный западный консенсус, попросту не существует. На самом деле противостоит в России империи третье пока недействующее лицо. Я говорю, конечно, о Федерации.  Знал о нем, между прочим, еще столетие назад, в 1820-е, декабрист Сергей Трубецкой когда писал в своем проекте Конституции, что «только федеральное управление соглашает величие народа и свободу граждан»

                                                                     *************

Вот как далеко завело нас обсуждение абсурдных теорий западных «деспотистов». Нет, они вовсе не безобидны, эти идеи. Иные из них (Антонио Грамши назвал их «идеями-гегемонами») чреваты национальными катастрофами. Печально, но факт: сегодняшний западный теоретический консенсус эпигонов дискуссии 1960-х совершенно очевидно подталкивает Россию именно на такой путь. Однако критика этих дискуссий – и их последствий – не выход из положения. Выход в том, чтобы противопоставить идеям западного консенсуса другие, более близкие к реальности русской истории идеи о природе и происхождении русской государственности. Это невероятно трудное предприятие. Но что делать, если другого выхода нет?

Глава пятая. Язык, на котором мы спорим

Сошлюсь для начала на удивительное наблюдение известного американского историка Сирила Блейка: «Ни одно общество в современном мире не было объектом столь конфликтующих между собою постулатов и интерпретаций, как Россия»? Спросим себя: почему? Почему, я имею в виду, столько уже десятилетий не могут историки как российские, так и западные договориться друг с другом, о том, что такое русская государственность.

Я не первый, кто заметил причину этого затянувшегося разногласия. Вот что писал об этом еще в 1930-е Георгий Петрович Федотов: «Наша история снова лежит перед нами как целина, ждущая плуга... Национальный канон, установленный в XIX веке, явно себя исчерпал. Его эвристическая и конструктивная ценность ничтожны. Он давно уже звучит фальшью, а другой схемы не создано. Нет архитектора, нет плана, нет идеи». Это он про пушкинский канон о России как о «запоздалой Европе». Но Федотова не услышали. И поскольку западная историография России создана была в 1920-30 годы русскими историками-эмигрантами, трогательно преданными именно этому «старому канону», спор о природе русской государственности и зашел в тупик, о котором говорил Сирил Блейк.

Федотов, однако, был оптимистом. «Вполне мыслима, – продолжал он, – новая национальная схема (новая, то есть, парадигма национальной истории, как сказали бы сегодня)». Только нужно для этого «заново изучать историю России, любовно вглядываться в ее черты, вырывать в ее земле закопанные клады». И, словно услышав его сквозь десятилетия, буквально это и сделали советские историки– шестидесятники школы А.А. Зимина, раскопав в заброшенных провинциальных архивах практически неизвестную в XIX веке Россию. Самым удивительным их открытием было не только громадное распространение независимой крестьянской собственности, предбуржуазии, как они ее назвали, в конце XV– первой половине ХV века (в моих терминах, в эпоху ЕС), но и совершенно европейский характер реформ 1550-х и вообще государственности, той самой, которую С.О. Шмидт обозначил, как «абсолютизм европейского типа».

Пусть приходилось шестидесятники говорить на эзоповском языке, пусть были они еще непоследовательны и не сумели выйти на уровень философского обобщения своих собственных ошеломляющих открытий, не сокрушили старую парадигму. Но брешь в ней пробили они, как мы говорили, зияющую, достаточную, казалось бы, чтобы подойти к новому представлению русской истории с открытыми глазами.

Увы, не услышали их ни на Западе, ни в постсоветской России. На Западе уже воцарился консенсус, а российская историография оказалась пронизана непроницаемым скептицизмом. Так и не пробилась сквозь эти преграды новая парадигма русской истории

В ней между тем и заключался ответ на вопрос, заданный в начале этой главы. Ответ был такой. Потому и не затихает спор о природе русской государственности, что, в отличие от всех других политических систем, она СЛОЖНОСОЧИНЕННАЯ. Если верить опыту шестидесятников, как сформулировал его Шмидт, возникла она в обыкновенной североевропейской стране, но в результате гигантского, поистине тектонического сдвига 1560-х неправдоподобно превратилась в политического монстра − европейского и азиатского одновременно. В «испорченную Европу», как назвал я ее во вступительном Письме читателям.

Так видели ее шестидесятники и так вслед за ними вижу это я. Именно эта ее сложносочинненость ускользает от «экспертизы без мудрости», по выражению американского историка Эрвина Чаргоффа. Ее и предстоит мне доказывать.

Поскольку, однако, ничего подобного столь невероятной метаморфозе в истории Европы вплоть до ХХ века не было (лишь грандиозные и тоже казавшиеся неправдоподобными революции – 1917 в России и 1933 в Германии – обнаружили, что такое в принципе возможно), доказать аналогичную метаморфозу в России 1560-х, как я уже не раз мог убедиться, мало сказать сложно. По сути, так же сложно, как было в свое время доказать, что земля вращается вокруг солнца. Потому и решил на этот раз разделить работу на две части. Сначала, в этой и двух последующих главах, попытаюсь я теоретически показать, УНИКАЛЬНУЮ европейско-ордынскую двойственность самодержавного монстра (ответив таким образом на загадку Дональда Тредголда). Очередь доказательства европейского происхождения русской государственности дойдет лишь в финальных главах книги. А сейчас о невозможности диалога историков, не дающей им возможности добраться до СЛОЖНОСОЧИНЕННОСТИ самодержавия.

Мы видели, например, что советская историография категорически настаивала, что не существует «никакого фундаментального различия между русским самодержавием и классическим (европейским) абсолютизмом»? Мы знаем, почему она на этом настаивала, но в этом ли дело? Действительное объяснение в том, что, как мы скоро увидим, так никогда толком и не выяснили для себя советские историки смысл терминов, которыми она оперировала – ни смысл самодержавия, ни тем более смысл абсолютизма. А когда отдельные смельчаки, как А.Я. Аврех, намекали, что «абсолютизм тема не только важная, но и коварная, чем больше успехи в её конкретно-исторической разработке, тем запутанней и туманней становится её сущность», его затоптали и заставили замолчать. Но в СССР была цензура.

На Западе ее нет. Тем не менее и корифеи западной историографии ХХ века оказались столь же твердокаменными в своем априорном убеждении, что Россия принадлежит к какому-то из азиатских, деспотических семейств. И точно так же, как их советские коллеги, никогда не смогли договориться между собою ни о том, к какому именно из этих семейств она относится, ни о том что вообще имели они в виду, говоря о России, под «азиатской империей». В результате их сегодняшние эпигоны, как Джеффри Хоскинг или Астрид Туминез, употребляют эти термины походя, даже не задумываясь, о чем речь. Разве не это имел в виду проф.Чаргофф под «экспертизой без мудрости»? .

Короче, сколько-нибудь конструктивный диалог между западными и советскими историками (или даже спор их между собой) оказался невозможным. Да и не могло это быть иначе, коль скоро даже для самих себя не выяснили спорщики, что именно они отстаивают. У них просто не было ОБЩЕГО ЯЗЫКА. Вместо него было то, что я называю семантическим хаосом. Ну представьте себе диалог о происхождении человека, при котором одни имели бы в виду эволюцию, а другие – Адама и Еву? Что получилось бы из такого диалога?

А мы, читатели, зажатые между этими непримиримыми полюсами, оказались перед той же старой и не имеющей решения дилеммой. Или – или, требуют от нас, выбирайте между белым и черным, между абсолютизмом, как думали советские историки, и деспотизмом, как думают западные. О реальном самодержавии и речи не было. Как же в таком случае ответить на вопрос, «где место России в истории»?

«МИРОСИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ»

Это всё, конечно, об историках традиционных. Поможет ли нам, однако, ответить на загадку Тредголда ультрасовременная миросистемная (или мегаисторическая) школа, для того, казалось бы, и придуманная, чтобы "снять", говоря гегелевским языком, это непримиримое противоречие? Посмотрим. Вот концепция её признанного лидера Иммануила Валлерстайна. Термины, которыми он оперирует, нисколько не похожи на те, что мы слышали от традиционных историков (и, отдадим ему должное, употреблять их удобнее). Во всяком случае ни деспотизма вам тут, ни абсолютизма, не говоря уже о такой экзотике, как "вотчинное государство" или "евразийство".

Вкратце суть дела у него сводится к следующему. На протяжении всего начального периода человечества – времени "мир-империй" на языке Валлерстайна – от 8000 года до н.э. до 1500 года нашей эры – никакой, собственно, истории не было. Во всяком случае, в смысле политической динамики и социальных трансформаций, в каком мы сегодня это понимаем. Вместо истории был лишь грандиозный провал во времени, лишь на девять с половиной тысяч лет затянувшаяся стагнация, черная дыра, бессмысленное топтание на месте, состоявшее из "ПРОЦЕССА РАСШИРЕНИЯ И СОКРАЩЕНИЯ, которые, похоже, являются их [мир-империй] судьбой".

Это не все, конечно. И в то пустое время появлялись на земле островки динамического развития, которые Валлерстайн называет "мир-экономики". Описывает он их, правда, по обыкновению расплывчато: "обширные неравные цепи из объединенных структур производства, рассеченные многочисленными политическими структурами". Как бы то ни было, все девять с половиной тысяч лет оказывались эти «обширные цепи» по разным причинам "слабой формой" и "никогда долго не жили... они либо распадались, либо поглощались мир-империями, либо трансформировались в них (через внутреннюю экспансию какой-либо одной политической единицы)".

Так вот и продолжалось всё, примерно, до 1500 года, когда вдруг "одна такая мир-экономика сумела избежать этой судьбы. По причинам, которые требуют объяснения, современная миросистема родилась из консолидации мировой экономики. Вследствие этого у нее было время достичь своего полного развития в качестве капиталистической системы". (11) Говоря общепонятным языком, началась история. Течение времени обрело вдруг смысл, который еще полтора столетия назад сформулировал Гегель (разумеется, "миросистемный анализ" никаких таких выводов из изложенной выше теории не делает. По причине континентальной политической корректности гегелевские термины как "прогресс в осознании свободы" для него табу, хотя именно они здесь вроде бы логически следуют).

Как видим, масштабы исследования и дефиниции, неясность которых преследовала традиционных историков, изменились здесь до неузнаваемости. Но помогает ли это нам выскользнуть из старой биполярной ловушки? Посмотрим, что имеет в виду Валлерстайн под "мир-империями". Оказывается, что в них "основной логикой системы является взимание дани с непосредственных производителей (главным образом сельских...), которая передается вверх к центру и перераспределяется через тонкую, но важнейшую сеть чиновников". Вам это ничего не напоминает, читатель? Для меня тут почти буквальное описание виттфогелевского "агродеспотизма". Здесь и дань, которая взимается с непосредственных производителей, и монополия государства на национальный доход страны, и "агроменеджериальная элита", поработившая общество.

Добавим к этому, что Валлерстайн употребляет слово "история" в применении ко времени мир-империй в кавычках, и увидим, что автор практически во всем соглашается с Виттфогелем (и, заметим в скобках, с Марксом). Только Маркс называл это "азиатским способом производства", а Виттфогель заключил, что большая часть прошлого человечества приходится на эру хронически застойной анти-цивилизации. Так или иначе перед нами неожиданно возникает, пусть в маске "мир-империи", один из полюсов всё той же биполярной модели, тот самый, к которому классики западной историографии на наших глазах настойчиво пытались привязать Россию.

Мало того, разве не Европу имеет в виду Валлерстайн, когда говорит о динамичной "мир-экономике", стремительно вдруг прорвавшей около 1500 года многотысячелетний деспотический застой? Конечно, Европу. И хотя упоминает он, что прорыв этот случился "по причинам, которые требуют объяснения" (и которые, добавим в скобках, так никогда и не были, сколько я знаю, толком объяснены) мы очень скоро увидим, что произошел он именно по причине беспрецедентного во всемирной истории европейского феномена. Я имею в виду, как увидит читатель, утверждение абсолютизма.

Дважды (при Карле Великом в 800 году и при Карле V Габсбурге в 1525-м) пыталась Европа возродить идею «Единой христианской империи», провозгласив своих кандидатов Dominus Mundi, и дважды рассыпалась эта империя в прах под ударами коалиций независимых государств. Результатом было первое торжество «мир-экономики». Так на самом деле кончилась историческая пустота «мир-империй». И началась, как мы уже говорили, история.

Но если так, то с чем же, собственно, оставляет нас ультрасовременный "миросистемный анализ"? Да, термины иные, тем более, что европейский абсолютизм здесь тоже выступает в маске "мир-экономики". Но ведь сути-то дела весь этот терминологический маскарад не меняет нисколько. Все та же перед нами старая-престарая традиционная биполярная модель. И место самодержавия между её непримиримыми полюсами так же темно, как и раньше.

ДВА СЛОВА О МЕТОДОЛОГИИ

Несообразность ситуации усугубляется еще и тем, что ни одна из методологий, с которыми мы до сих пор сталкивались, не сумела вывести нас из этого порочного круга. Ни работы экспертов, прилежно копающих грядки одного какого-нибудь десятилетия (или столетия). Ни полеты мысли глобалистов, с которыми познакомились мы в предыдущей главе и в работе «мегаисторической» школы. И те и другие, независимо от масштабов исследования, остались, как мы видели, пленниками одной и той же модели политической вселенной, неизвестно кем внушенную экспертам.

Такие вещи бывают. Джон Мейнард Кейнс поделился однажды аналогичным наблюдением (конечно, из своей области). «Идеи экономистов и политических философов, − писал он, − правильны они или нет, более могущественны, чем принято думать. Они, по сути, и правят миром. [Даже] вполне практичные люди, уверенные, что свободны от каких-либо интеллектуальных влияний, могут иногда оказаться рабами какого-нибудь забытого экономиста ». Так или иначе, похоже, язык, на котором мы спорим, привел нас к чему-то очень напоминающему диалог глухих.

Я не знаю, существует ли общепринятая методологическая середина между двумя этими крайностями. Ну допустим, жанр философии национальной истории, который позволил бы избежать как близорукого копания на изолированных "грядках", так и абстрактного космического размаха мыслителей-глобалистов. То есть в принципе жанр такой без сомнения существует, по крайней мере, в немецкой и в русской историографии. Но и в Германии и в России он традиционно был исключительным доменом националистов. Изобрели его немецкие романтики эпохи наполеоновских войн, так называемые тевтонофилы. Они назвали его Sonderweg, "особый путь", предназначенный отделить Германию с ее высокой Kultur от бездуховной европейской Zivilization. В 1830-е подхватили эстафету славянофилы, естественно, приписавшие Kultur России, оставив мещанскую Zivilization Европе, объединив её под именем "романо-германской цивилизации».