Текст книги "Железо и розы"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Г л а в а  18.

Утро застало их далеко от места событий. Понимая, что на дорогах появляться нельзя, а окрестности карьера очень скоро начнут прочесывать, Алеша стремился уйти как можно дальше, всю ночь двигаясь запутанными проселками, то лесом, то степью, то руслом высохшей речки, – на север, к русской границе. Он больше не рационализировал свою судьбу, он просто действовал, как на воин. Бег начался. Лесостепь перешла в сплошной, матерый сосняк, который выглядел дремучим, но проехать по нему было можно. В этих лесах было полно танковых и артиллерийских полигонов, объектов ПВО, ракетных точек и ЗКП, – замаскированных командных пунктов. Когда-то, все это без экономии средств, надолго сделанное имущество, принадлежало великой и непобедимой Советской Армии, а сам укрепрайон прикрывал Москву с юго-запада, – теперь все было брошено и разграблено. Когда-то, эти леса были нашпигованы железом военного качества и не так давно Алеша сам рыскал здесь, грызясь с другими волками и хватая все, что можно было ухватить, – от танков до арматуры ракетных шахт, – он хорошо знал эти места. Теперь укрепрайон уже не прикрывал импотентности нового государства, продавшего броню на фольгу для «сникерсов» и снявшего штаны перед своими новыми голубыми друзьями, железа не осталось или осталось так глубоко в этой, умевшей его хранить земле, что достать его было себе дороже для халявщиков, – но дороги остались. По одной из таких дорог, – зажатой меж высоких сосен, которые специально не рубили и узкой для незаметности сверху, – Алеша провел машину к известному ему месту. Черт его знает, что там было раньше – но там была вода, а среди покрытых лесом завалов бетона и колючей проволоки, легко было спрятаться и защищаться. От кого? Зачем? Таких вопросов больше не возникало в Алешиной голове, он больше не думал о том, что он, – киллер, не обвиняемый ни в одном из известных убийств. Он больше не хотел быть волком, издыхающим от тоски в своей берлоге, он больше не хотел посыпать свои колени собственным прахом и выть на луну, бросающую зебровые полосы на его холодную постель. Он будет защищаться и защищать своих девок от всего мира, он пойдет с ними до конца. Все. Война началась.

Они загнали машину в какую-то бетонную коробку без крыши, а сами расположились на дневную ночевку в кустах ежевики, тесно прижавшись друг к другу и держа под рукой оружие.

Как только во тьме за закрытыми веками Алеши перестали мельтешить стволы сосен, выхватываемые лучами фар, – из нее всплыло лицо чабана. – Да. Недолго она продержалась, – сказал он, покачивая каменной головой, – Улыбка клоуна.

Теперь ты выглядишь совсем как череп, сынок. – Я скоро умру? – спросил Алеша, не разжимая губ. – И не надейся, – хмыкнул чабан, – Смерть, – это радость и поцелуи звезд. А ты в аду. И будешь страдать долго, ожидая смерть, как невесту. – Почему? – спросил Алеша, – За что? – За желание, – чабан пожал серыми плечами, – Быть животным и не желать, – это рай. Пожелать стать человеком, – это ад. Ты, – демон с телом обезьяны и черепом ангела, – без лица, мост между животным и Богом. Все, кого ты принесешь в жертву, пройдутся копытами и когтями по твоей спине, – на ту сторону. – Я устал уже сейчас, – тихо сказало что-то, в ничуть не уставшем Алеше, – Я хочу спрятаться, забиться куда-нибудь с Эвелиной, Ингой и Гелой. Я просто хочу любви, – неужели это так много? – Каменный истукан расхохотался, – Он хочет любви  – его смех раскатывался во тьме, как камни, – Любви!!!-

Алеша проснулся с колотящимся сердцем и посмотрел сквозь узор ежевичных ветвей в черный глаз солнца. Он вдохнул теплый девичий запах, испытал похоть, злобу и бессильную ярость. Потом он снова заснул и плакал во сне.

Вечером они с наслаждением поплавали в растрескавшемся бассейне, служившем емкостью для сбора питьевой воды из источника, затем выпотрошили машину достали из привезенных девками сумок царскую снедь и на развалинах военного объекта бывшей страны, в настоящем военном лагере, – устроили шабаш под настоящей, нереально-оранжевой луной.

– Пейте, ешьте, гости дорогие, пока не сдохли! – крикнула голая Гела, стоя на кубической глыбе бетона с бокалом в руке. – Мы сдохнем завтра, – сказала Эвелина, – А сегодня пусть сдыхают они! – она махнула белой рукой в сторону горизонта. – Или вчера! – расхохоталась Зебра, – Или послезавтра! -

Несмотря на весьма возбуждающую обстановку и возбужденные взгляды трех хозяек, – Алеша возбуждения не чувствовал. В самый неподходящий момент, в его голову полезло просчитывание вариантов, – его бич, его планида, его хомут. В его мозгу, рядом с пылающим костром, всегда холодно работал несгораемый компьютер, – высчитывая, просматривая, планируя, – он мог перейти в режим ожидания, но никогда не выключался. Эта электронная дрянь портила лучшие моменты жизни, – но она же удерживала его на плаву. Она могла заговорить с ним металлическим голосом во сне или наяву показать картинку из будущего, – всегда омерзительную. И поддерживала, поддерживала его жизнь, – не давая ей соскользнуть в пропасть – и как холодный змей, сжимая ее своими кольцами. Иногда, она выдавливала из пылающей части его ума, такие яды, – которые прожигали броню реальности, – но из дыр веяло таким космическим холодом, что он искал тепла крови или оргазма, только бы не сойти с ума на ледяном ветру.

– В чем дело? – крикнула Зебра, – Почему ты такой тяжелый и угрюмый? Хочешь, я капну тебе боярышника на... – Нет!!! – завизжала Гела, – Отойди oт него, дрянь, не твоя очередь! – Что мы будем делать дальше? – спросил Алеша. – Трахаться, – спокойно сказала Эвелина. – У нас куча бабок, что, не найдем что делать? – удивилась Зебра, – И папочка такой умный. – Да! Да! Да! – заорала Гела, – Зебра, сука, даю десять штук из доли, чтобы ты не пошла на хуй! – Алеша расхохотался. Луна расплылась, сочась оранжевой улыбкой меж пары синих облаков, как через штаны наржавшегося на небесах клоуна.

Г л а в а 19.

На следующее утро Алеша позвонил в школу и спокойно сообщил, что проболеет еще денька три, возможно придется взять больничный, – в вежливых интонациях секретарского ответа не прозвучало ничего, кроме умеренной озабоченности состоянием его здоровья. Контрольный звонок, отнюдь не предназначенный продлевать Алешин роман с народным образованием, не выявил подозрительного шевеления и теперь он знал, что мобильником можно продолжать пользоваться. Поезда жизни продолжали катиться, каждый по своему туннелю, не замечая трупов под колесами, ничего не ведая о конечной станции.

Девки продрали слегка заплывшие после пьянки глаза и прыгали в бассейне, – три нимфы, белая, черная и русая, без малейшего изъяна в мраморных телах без печали, без горести, беж сожалений. Вчера красавица Гела закончила праздновать свой четырнадцатый день рождения, отметив его убийством и оргией под пьяной луной. Ее критические дни начались в брызгах фейерверка и ментовской крови, – а закончились брызгами месячной, пометившей групповой секс во множестве извращенных форм. Зебра была стара, но еще в форме для верховой езды, – критический год ее стукнул два месяца назад, в этом возрасте Джульетта уже умерла, не выдержав гонки. Мимо Эвелины и всех ее мелких грешков, возраст уголовной ответственности ступал лишь через месяц, оставляя Закон с носом, а ее с шансом не сдохнуть на зонах после «малолетки». Ее единственную из резвой тройки, – просто отправили бы с бубенцами назад в школу, доучивать английский. Но сначала ее надо было догнать.

Местность, где они находились, была практически незаселенной. По понятным причинам, поселки не располагались вблизи артиллерийских полигонов, а лесхозы и охотхозяйства были фикцией на территориях, занятых армией. Разумеется и этот зеленый пирог уже начали обкусывать по краям, но дичи здесь, как и вообще в сосняке, подавляющем другую растительность, было негусто и немного находилось охотников ехать черт знает куда по грибы, чтобы на каждом шагу натыкаться на рвы и колючую проволоку. Здесь можно было скрываться надежно и с относительным комфортом, – в летнее время, – особенно, располагая машиной, набитой припасами и полями мухоморов, – ядом для дилетантов и великолепной пищей для опытного волка. Поезда судьбы, однако же, – набирали скорость – и не останавливались, чтобы высадить грибников.

Двое бывших хозяев этих мест, бывший прапорщик и бывший майор, шли по лесу, который продолжали считать своей собственностью и по-хозяйски поглядывали вокруг. А как же? Считай, вся жизнь прошла на  «объекте», – как одна большая охота, где полковник-распорядитель расставлял по «номерам». Теперь-то охотники были уже на привале, но им еще хотелось парного мясца, хотелось еще похлебать хмельного винца жизни, хотелось показать девахам, хе-хе, каких,– во-о-от таких рыбин, ловили они голыми руками, в лунных озерах. И вдруг они увидели этих самых девах, как-будто рожденных из пены снов развратного старого козла, – в самый неподходящий момент, – выходящими из старой емкости для воды посреди родного объекта и идущими во всем ослепительном блеске своей наготы к тряпке под кустом ежевики, на которой растянулся какой-то голый лось. Вопиющая несообразность момента заключалась в том, что именно под этой тряпкой были зарыты два ящика. В одном находилась пара хороших танковых пулеметов, на которые именно сейчас нашелся покупатель, во втором, – ленты и цинк патронов к ним. Никак нельзя было насладиться грозной, а потом, загнав лося в кусты, – мирной беседой с обомлевшими сначала от страха, а потом млеющими от восторга девахами. Нельзя было ждать, – клиент ждал на лесной дороге в полутора километрах отсюда и мог удрать, заподозрив неладное. Майор глянул на прапорщика и пошел брюхом вперед, – на тряпку.

Они одновременно увидели, идущих к ним двух быков в камуфляже и насторожились одновременно, – но не слишком, – спецназ не носит охотничьих ружей и таких животов. Алеша небрежно бросил на пах, что попалось под руку, – Гелыну майку и подвинул локоть к ее шортам, под которыми лежал пистолет. Девки живописно сели вокруг, в позах прощающихся с девственностью славянок, – скромненько, но со вкусом. Все могло бы и закончиться вполне по-славянски, – матом, мордобоем и совместным распитием, – никто не хотел ни умирать, ни убивать. Все дело испортила Зебра. Она хотела лишь слегка подразнить дядю, как бы случайно раздвинув коленки – и случайно пукнула. Дебил-майор, которого в порядочной армии не допустили бы до чистки клозетов, воспринял это как жесточайшее оскорбление и заорал, наливаясь бурячной кровью, – Встать! Блядина голозадая! – Поэтому, все закончилось вполне по-славянски, – кровавой резней. Зебра схватила охотничий нож, которым Алеша только что резал яблоко и как Рэмбо, метнула его в майора, – разумеется, нож отскочил от майорского брюха, попав в него ручкой. Майор рванул с плеча ремень тяжелого «моссберга». Но даже если бы он не сделал этого, если бы даже у него хватило ума рассмеяться, – у него все равно не было шансов, – потому что рядом была Эвелина. Хлопнул пистолетный выстрел и майор уставился на свой баллон, в то место, куда угодила ручка ножа, – оттуда точками била кровь. Распахнув рот и не веря, прапорщик застыл, с расставленными в стороны руками, – в лоб его смотрел зрачок пистолета. Бывают вещи, в которые трудно поверить и не стоит пытаться – лучше не будет. Зрачок мигнул огнем – и 50 лет жизни, жена Маня, двое деток, внук и запотевшая бутылка водки, ждущая его дома в холодильнике, – все вывалилось через черную дыру в задней стенке его черепа. Майор хрюкнул и сел рядом с ним, раскидав толстые ноги. Потом, хрюкнул еще раз. Он держался очень прямо. Гела подняла с земли нож, зашла ему за спину и перерезала горло.

– Где-то должна быть машина,– сказал Алеша. – Где же ей еще быть, как не на дороге, – ответила Эвелина.

Клиент сидел в машине и не слишком волновался, – пока все шло по плану. Но на всякий случай, он съехал задом по сиденью и телохранителю приказал сделать то же самое, – машина была «УАЗ», не с тонированными стеклами. Конечно он насторожился, когда впереди на дороге появилось трое девчонок. Они были здесь совершенно не к месту, но опасности явно не представляли. Зато их сиськи, выставленные навстречу пробивающему кроны сосен солнцу, – представляли явный интерес.

Эти двое имели хорошую карму, – они не испытали ни старости, ни болезни, ни боли, ни страха и не увидели своей смерти, когда Алеша подойдя сзади прострелил им головы.

Г л а в а  20.

Ветераны, сумевшие-таки пасть не от водки и с оружием похороненные в месте, которое могло считаться их Родиной, – о, как смеялся на небесах Тот, кто затеял этот мир! – в двух шагах от драгоценных ящиков, но без них, были почти вне подозрений. Они успели умереть честными и даже те, кто предоставил им такую возможность, – не обнаружили ничего, что могло бы замарать их мундир. Но клиент, – лицо ярко выраженной кавказской внешности, хотя и коренной вологодец и его телохранитель, – ярко и много раз выраженный украинский бандит, были уже известны местным правоохранителям, которые на этот раз не дремали на опушке леса и очень удивились увидев знакомый «УАЗ», набитый какими-то ребятами, вместо хорошо знакомых рыл. Сыщики непонимающе переглянулись, – но номера были те же. И они поехали вдогонку.

Не без оснований рассудив, что было бы неразумно оставаться в месте, где только что убиты четыре человека и неизвестно сколько еще явятся посмотреть в чем дело и неразумно не воспользоваться шансом сменить находившуюся в розыске машину на свежую, – Алеша с подельницами быстро перегрузил припасы в «УАЗ» и сел за руль. Но на этом его разумение и закончилось, – он поехал черт знает куда, понятия не имея где и каким образом придется преклонить голову сегодня.

Изначально, сыщики не имели намерения задерживать машину на дороге, – они должны были провести ее до конечного пункта и посмотреть, будут ли что-нибудь выгружать. Но «УАЗ», проехав несколько километров, вдруг снова свернул в лес и начал быстро удаляться по узкой дороге. Если ребята, которые могли оказаться прикрытием, незаметно перепрячут груз в лесу, – то уже ничего не доказать. И уже не скрываясь, сыщики нажали на газ.

Когда Алеша увидел быстро настигающий его автомобиль, – у него не возникло никаких сомнений, что гонятся за ним. И вообще никаких сомнений не возникло. Он резко затормозил, распахнув дверцу выскочил на дорогу и сходу выстрелил в лобовое стекло «Нивы».

В сыщики Сережа и Вадим подались недавно, – из патрулей. Они хорошо знали как действовать в подобных ситуациях и хорошо подготовились. Алеша промазал, а Сережа, – легко, на вскидку, прострелил ему из короткоствольного автомата ногу. Алеша кувыркнулся за ствол сосны, но ни двигаться, ни соображать он уже не мог, – от бедра до сердца его пронзила жуткая, парализующая боль Вадим выхлестнул короткую очередь по крыше «УАЗа» – и девки вышли из машины. Ни сиськи, ни беспомощно поднятые руки, Сережу и Вадима не расслабили, – они достаточно повидали того и другого на улицах. Эвелина чуть дернула плечом, – Вадим выстрелил близко поверх голов – и девки, как по команде, встали раком. Сережа по дуге, прячась за деревьями, начал заходить за спину подраненному бычку. Вдруг девки одновременно, из низкого старта, – ринулись на Вадима. Вадим был хорошим парнем и грамотным ментом, – но он не был прирожденным убийцей и не посмел уложить их одной очередью.

Они рвали его молча, без выстрелов, – зубами, ногтями и охотничьим ножом, – потом, как змеи, скользнули через дорогу в лес.

Сережа услышал какие-то звуки и глянул через плечо, но он уже достаточно далеко ушел от дороги и за деревьями ничего не увидел. Тогда он снова сосредоточился на месте, где прятался бычок и тихо двинулся вперед.

Алеша лежал на спине в небольшом углублении у корней дерева. В глазах у него двоилось, а слух почему-то исчез полностью. Он увидел две Сережины головы на фоне голубого неба, за головами беззвучно раскачивались две игольчатые кроны. Потом головы исчезли, – остались только кроны. Потом исчезло все. В темноте голос Гелы, как-будто прорвав плотину тишины, сказал очень громко в самое ухо, – Зебра, сука, бери его за ноги!

Г л а в а  21.

Телефон нежно промурлыкал «Отель Калифорния», когда затолкав «Ниву» с двумя трупами за придорожные деревья, они продолжили свою поездку в никуда, если это можно было назвать ездой, – за рулем сидела Гела. Машина дергалась и прыгала на ухабах, – Алеша, собственно и пришел в себя от толчков. Зебра сунула ему в руку мобильник, – Будешь отвечать? – Он, мало еще что соображая, сдвинул крышку.

– Привет,– сказала Марина, – Как дела? – Очень хорошо, – пробормотал он, пытаясь оценить, не слышит ли он этот голос в бреду. – Ты что трубу не берешь, занят сильно? – спросила она. – Откуда у тебя мой номер? – спросил Алеша. – От верблюда. Ты что, Штирлиц в тылу врага? – Марина рассмеялась, – На работе твоей дали, с большим трудом. – А откуда ты знаешь про работу? – спросил он. – 0, господи, – Марина вздохнула,– Мамочке твоей позвонила. Твой номер она не знает, зато узнала про работу, когда ты явился за дипломом. Ты ее менять не собираешься? – Мамочку? – вяло удивился Алеша. – Работу, дундель! Что это за работа такая, у тебя что, крыша съехала? – Нет, – ответил Алеша, – А ты откуда звонишь? – С исторической родины, – хихикнула Марина, – Своей, не Мишкиной. – А Мишка где? – спросил Алеша. В трубке возникло молчание. – Мишка умер, – после паузы сказала Марина. – Как умер? – спросил Алеша, не ощущая ни малейших эмоций. – Так умер. Полез куда не следует, – ответила Марина, – Тебя же рядом не было. А я вышла замуж.-

– «Быстро крутится колесо судьбы», – как жернов, провернулась мысль в голове у Алеши. – Ты чего молчишь? – Марина повысила голос. – Мысль собираю,– ответил Алеша, – А что твой муж, иностранец? – А где я тебе возьму не иностранца? – фыркнула Марина, – В Синайской пустыне. Абсолютный израильтянин черный, как негр. Ашкенази называется или что-то такое. Я его сюда привезла мы тут собираемся добывать минеральную воду. – Откуда здесь минеральная вода? – туго соображая и морщась от боли в туго перетянутой ноге, спросил Алеша. – У тебя что, маразм? – спросила Марина, – Да тут полно минеральной воды, какой нигде нет, – она хихикнула, – Тем более, в Синайской пустыне. У мужа полно денег, но он ни фига не смыслит в местных делах. Нам, мне нужен доверенный человек, понимаешь? Который умеет решать вопросы, как ты Мишке решал. – Что ты об этом знаешь? – тяжело спросил Алеша. – Все знаю, – легко ответила Марина, – Приезжай, я осыплю тебя своими поцелуями. У меня денег до черта, сходу машину подарю. – Со мной три девушки, – сказал Алеша, – Родственницы. – Ого! – рассмеялась Марина, – А сам ты где? – В пизде, – ответил Алеша и ответил истинную правду. – Справляешься? – хмыкнула Марина. – Справляюсь, – ответил Алеша, – Ногу вот только поранил. Гвоздем. – Далеко, значица, влез, – задумчиво сказала Марина, – Короче, починим твою ногу. Или новую приделаем. И девок твоих пристрою, если только они умеют руки мыть. Загоняй номер и адрес, – я в Бахмусе. -

Бахмус был старинным курортным городком, – не более чем в тридцати километрах, от того места, где они находились.

Ч А С Т Ь  2. Д в е р ь   о б р у ш и л а с ь.

Г л а в а   22.

Марина происходила из среднестатистической, социалистически выдержанной, полуинтеллигентной семьи. Ее полуеврейская мама была экзальтированной русской, пила водку, служила инженером в проектном институте и навсегда сохранила гордые воспоминания об отце, – лауреате всех возможных советских премий и замминистра угольной промышленности республики, – кроме воспоминаний от спившегося корифея советской индустрии ничего не осталось. Папа Марины был во втором поколении русифицированным украинцем, коммунистом по семейной традиции, умеренным антисемитом и директором маленького керамического заводика, – с зарплатой меньше, чем у рабочих, занятых в горячем цеху. Но с пришествием Новой Эры все изменилось. Папа Марины, вдруг обнаруживший себя реальным распорядителем никому не принадлежащего предприятия, спрятал партбилет, – на всякий случай – и принялся за строительство персонального капитализма, – с таким же бычьим упрямством, с которым он пробивал себе дорогу в кресло совдиректора. У него не закружилась голова от успехов, он не впал в детскую болезнь левизны, ничего не украл и не занялся разливом водки в заводских цехах, – он в несколько приемов приватизировал завод, заняв денег для участия в госмошенничестве с сертификатами и воспользовавшись налаженными связями в более удачливых постсоветских странах, – создал процветающее капиталистическое предприятие. Очень быстро став миллионером, – совершенно не понимающим, что ему делать со своими миллионами и оставаясь главой семьи, – очень хорошо понимающей. Он хотел дом – и построил дом, как в журнале. Машину он водить вообще не умел,– у него всю жизнь был персональный водитель. Он купил «Мерседес» с водителем. И американский джип, – на всякий случай. На этом его представления о роскошной жизни заканчивались. У него не было ни одной дурной привычки, которые могли бы скрасить его ломовое существование. Отдыхать он не умел и не хотел, – не без оснований полагая, что сдохнет без работы. Поэтому, он вкладывал и вкладывал деньги в предприятие, – а предприятие расширялось и процветало, расширяясь, под недоуменными взглядами семьи, которая не могла взять в толк, – на хрена кормить столько ртов, когда пора бы уже и самим занятья тратой своей кучи денег? Хозяин семьи не был плэйбоем, – он был ломовым извозчиком с партбилетом под задницей и поимев вторую пару штанов, – первую отдавал нуждающемуся. С барского плеча. Он имел совесть особого рода, круто замешанную на самолюбовании – и повышал зарплаты, ставил кондиционеры в цехах, разбивал цветники, – делал все то, что не позволяли ему делать или позволяли с барского плеча прежние хозяева жизни, делал им в пику, делал с удовольствием, искренне наслаждаясь своим положением благодетеля. И оставаясь для семьи, – занудным и прижимистым совдиректором, экономящим деньги для покупки цветного телевизора. Возможно, отношения сложились бы и по другому, если бы он любил свою жену. Но он ее не любил. Он женился на ней из престижных соображений, о карьере тогда еще речи не было, но она не оправдала даже и этих его ожиданий – и ввиду спившегося папочки и ввиду собственной никчемности. Он ненавидел ее ничем не оправданное мотовство, ее заигрывание с жидовскими родственниками, ее показное русопятство и затаенное презрение к его, им же презираемому хохловству. В молодости она отличалась незаурядной красотой и передала ее своей первой дочери, – Марине, – которая и понесла на себе часть, матери предназначенного груза отцовского недоброжелательства. Папочка никогда не мог понять, отчего красавица Клара выбрала его и относил это всецело на счет ее вздорности и похотливости, превышающих и его понимание и его возможности, – ему легко было убедить себя, что Марина, не имевшая счастья уродиться с его клубничным носом и редькообразной макушкой, – плод Клариной неверности, привезенный из какой-то институтской командировки. Зато рождение второй дочери, – Елены, он уже контролировал полностью, со всем своим трудолюбием и мелочной склонностью к деталям, – он высидел ее своей задницей. Несмотря на этот прискорбный для Елены факт, – она вышла очень даже ничего, – материнская кровь, слегка сгладив огород отцовского наследства, не позволила запороть дело на корню и подарила часть собственного огня этому плоду исключительно тоскливого и правильного совокупления. В отличие от Марины, выросшей на руках у Клариной матери, которую папик люто ненавидел за барскую снисходительность по отношению к нему, – Елена выросла не то чтобы на руках, которые папик пеленками никогда не пачкал, – но под крылом его покровительства, не оставлявшего ее никогда. Никогда папочка не замечал ни единого пятнышка, ни на детском платьице Елены, ни на французском белье, которое стало для нее одноразовым уже с четырнадцати лет, а ее подвенечный наряд он осыпал искрами бриллиантов, – в отличие от Марины, с детства запятнанной грязью, чернилами, пороками и вышедшей замуж за беглого еврея. Ну и черт с ней.

Черт был с ней. Черт держал ее за руку, когда она пришла к порогу родного дома, – если не под его крышу, – чтобы дать кое-кому урок и взять то, что принадлежало ей по праву первородства.

Бахмус был стариннейшим центром керамического производства, виноделия и курортом на водах, а также местом, где добывали лучшую в Европе каменную соль. Здешние целебные грязи и рапы были известны уже когда хан Кончак гонялся по этим местам за князем Игорем, чтобы сделать из его черепа чашку для минеральной воды, каолиновые же глины, равно целебные и приятные в виде драгоценного фарфора, стали разрабатываться в бытность Екатерины Великой. А в одной из соляных шахт, повелением самого Иосифа Виссарионовича Сталина было организовано производство шампанского, – лучшего, чем в Шампани, – но называемого теперь «Искристым», чтобы не обидеть вспыльчивых шампаньцев. Первый винокуренный завод здесь затеяли еще 150 лет назад, – ввиду свекловодческого региона поблизости и с тех пор гнали великолепный ром из свекловичного сахара, лукаво продолжая называть его «водкой», да еще и «пшеничной», притом в голову никому не приходило, что производство спирта из пшеницы в таком количестве, – сожрало бы урожай зерновых всей страны, а ангары, потребные для проращивания в тепле этого зерна, – не оставили бы места и для самих посевов. Так или иначе, но свекловичный ром был не хуже тростникового, «Искристое» продавалось дешевле, но лучше «шампанского» по всему миру, а Богом данные каолины и каменная соль обеспечивали хлебом насущным десятки тысяч жителей. Этот город никогда не бедствовал, даже когда носил в качестве имени, подпольную кличку какого-то советского борца с чем-то, – но с пришествием Новой Эры он начал процветать. Отцы, быстро ставшие хозяевами города, быстро оценили, – положив в карман, – его наличность и его потенциал разумно рассудив, что тяжкая индустрия, переводящая драгоценный каолин на производство канализационных труб из керамики, а драгоценную каменную соль за которую дерутся химики и кулинары от Шанхая до Парижа, – на посыпание дорог в зимнее время, – во все времена года тяжким бременем лежит на нежных ростках их приватного бизнеса и что производство курительных трубок из фарфора и керамических бутылок для «рома», – выгоднее, чем производство гектаров покоробленной облицовочной плитки и боя керамических труб. А по приправленной солью искристо-ромовой реке в приватно-узких фарфоровых берегах, – можно выплыть в светлое европейское будущее, минуя бурные воды и рифы постсоветской экономики. Они увидели перспективу города в курортном бизнесе и легкой, необременительной промышленности, обслуживающей этот бизнес – и ничуть не ошиблись. Близость к российской границе делала город центром контрабандной торговли, – на что местные власти закрывали глаза, ввиду ее исключительной выгодности, – а сам курорт был достаточно широко известен в России и требовал только евроремонта для привлечения отдыхающих среднего класса. Собственно, Россия никуда не уходила отсюда, здесь все говорили по-русски и приезжие из бывшей метрополии могли чувствовать себя и в своей тарелке и по-карману, в отличие, скажем, – от Карпат.

В этих условиях, предприятие Марининого папочки, производящее кислотоупорные керамические трубопроводы для электростанций и металлургических заводов, не то чтобы не вписывалось, – оно-то вписывалось, – но не пользовалось особым приоритетом в перспективе, обозначенной городскими властями. Тем более, что папочка когда-то был причастен, а отчасти являлся и сегодня этой властью, состоящей преимущественно из таких же, как он, – а потому, имел множестве конкурентов и врагов в муниципалитете.

Марина, Алеша и его девочки были существами другого сорта, – нестабильными, неимевшими, легко берущими и легко теряющими, – шершнями, залетевшими в гнездо трудолюбивых пчел и жирных трутней.