Текст книги "Железо и розы"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Г л а в а  9.

Может быть инцидент и не получил бы своего развития, – если бы он не был лишь первым актом, заранее заготовленного сценария. На следующий день, Зебра уже не смогла сбить его с ног взглядом в упор, – как она это сделала да веча задом, – он даже разозлился, хотя и должен был признать, что девка сногсшибательно красива, не так уж по-кобыльи тупа и по яйцам ему попала крепко. В тот же день, они снова явились к нему, – на урок.

«Оральная практика», – вот что крутилось в его воспалившемся мозгу, когда они читали текст, тщательно артикулируя звуки, – у Гелы губы были еще лучше чем у Инги, а у Эвелины, – столь исчезающе нежны, что их прикосновение ощущалось на расстоянии, он чувствовал, как у него приподнимается крыша от ее дыхания. Все трое пришли в облегающих эластиковых шортах и майках, – после физкультуры. Его изнывающий нос чувствовал, что им требуется душ, они все, черт возьми, вчетвером нуждались в нем, – но душ в «спецухе» был недоступной роскошью в непомывочный день. Если бы предыдущей ночью, после принятой полубутылки водки, Алеша не принял меры, – он бы изныл от нужды, не высидев до конца урока. Но его либидозный организм требовал не одной ночи и не одной пары рук для профилактики, он восстанавливался столь быстро, что к концу Алеша приблизился уже с дрожащими руками и выжатым, как лимон, он так рявкнул на учениц, – что они, переглянувшись, пулеметной очередью вылетели из классной комнаты. Но он продолжал видеть их то здесь, то там втечение всего рабочего дня, они путались в мыслях и были за каждым углом запутанных коридоров, – если только действительно были, – их глаза, их губы, их задницы, их груди с сосками пропечатывающими копеечный эластик сплетались в оргии тел, – шестирукой, как индусская богиня и пронзали его, как голема, шестиконечной печатью, они были, – 666,– вырезанным на его сжимающемся в кулак сердце, ударом, тройным прыжком в пропасть, шестилучовой звездой, испепеляющей его мозг. Если бы директриса заведения, – ведьма с жестяной волосней и железными зубами, – могла увидеть мысли и яды бродящие в сердце учителя английской словесности, она погналась бы за ним с ржавой пилой, чтобы кастри-ровать, загнав в глухой угол, под хохот и улюлюканье столпившихся за ее костлявой спиной суккубов.

Все складывалось один к одному, баш на баш, как зерна на четках Сатаны, – уже отработав срок и собираясь домой, он вдруг был призван в кабинет настоятельницы.

Она встретила его стоя, с тощей папкой под мышкой и сказала, – Мне очень жаль, но придется поработать, – голосом гвоздя по стеклу, отметающим все возражения. -Учитель труда не вышел и не сообщил, возможно заболел, – она постучала крестцом по дребезжащей дверце канцелярского шкафа, – А может, напился или слава те Господи, попал под машину. Короче, дам ключ от телевизора и отгул к выходному. Надо подежурить сверхурочно, – нет выхода. – Вряд ля Господь был виновен в том, что трудовик напился, попал под машину и заболел, – щелкнули четки и черный шар закатился в лузу, – выхода не было.

Г л а в а  10.

Около полуночи, Алеша сидел за столом в пустом коридоре и смотрел на лист бумаги, в конусе света от настольной лампы и свои руки. Руки рисовали, как заведенные,– женщину сзади. Рисовальщиком Алеша был плохим и чудовищные задницы, которые он пытался втиснуть в одну проекцию с чудовищными грудями, напоминали помесь «Герники» с кошмарами Босха. Но эрекцию вызывали чудовищную – или эрекция разума вызывала чудовищ?

Еще пару недель назад он стал молодым учителем, завязавшим с тяжелым прошлым и вышедшим на светлую дорогу в темных джунглях спецшколы, – впереди вставало солнце. Что случилось? Разве кто-то вычистил его сознание и начал с нового листа, – рисовать задницы? Он остался тем же, – те же руки, те же ноги, одна голова. Что же делает его способным на любые безумства, что превращает его в пятилучевую звезду, готовую сжечь себя и все вокруг? Кто перечеркивает весь жизненный опыт и чертит курс его жизни, – каплями половых гормонов в его крови? Кто этот Тот, рисующий знаки?

Они появились бесшумно, из темноты своей спальни, не произведя ни звука и не примяв ни единого ядовитого цветка в его мыслях, – но он почувствовал. И поднял голову от портрета Инги сзади, – она стояла перед ним в фас. Он судорожно сжал руки на своем листе бумаги, – Инга облизнула губы.

В «спецухе» особым шиком считалось обрезать ночные рубашки намного выше колен, – убирая заодно и ненавистный штамп. За это наказывали, но девочки в один голос оправдывались тем, что материя им нужна для гигиенических надобностей. Это была правда, – тампонами здесь не пахло.

В воздухе витал аромат особой смеси, применяемой в «спецухе», – аптечный запах кока-колы и спиртовой настойки боярышника, – бутылкой, Гела покачивала в руке, Эвелина появилась последней.

– Пожалуйста, – сказала Инга, наклоняясь к столу, – Ну, пожалуйста, – развязанные у ворота тесемки ее рубашки, почти коснулись Алешиных рук, стиснутых на ее портрете. – Что? – хрипло каркнул он. – Ну, пожалуйста, пустите нас в душевую, – сказала Инга. – У нее сегодня день рождения, прямо сейчас, – сказала Гела, – Что же нам, клей нюхать под одеялом, как свиньи? – Мы ничего страшного не сделаем, – тихо сказала Эвелина, – Можете пойти с нами и посмотреть. -

И он пошел с ними посмотреть, – Мальчик-Кровавый-Пальчик, ведомый тремя девочками-людоедками.

В запретной комнате Эвелина извлекла откуда-то секретную лампочку и вручила ее длинной Инге. Длинная Инга заменила ею  обычную и вспыхнув алым, инфернальное пространство предбанника быстро налилось багрово-синим светом, – лампочка оказалась окрашенной красной гуашью, половина которой моментально обгорела и все вокруг приобрело оттенок венозной крови. Напряженно гудело в трубах или в ушах, бились сердца, не слыша друг друга, каждое, – за фиолетовыми кулисами собственной похоти, крылатые тени замерли под потолком, – на багровой сцене, в атмосфере дешевого мыла и пота, разыгрывалась четырехгрошовая драма, – орел или решка?

– Блядь, – сказала Гела, – Я извиняюсь, – она подняла хлопнувшую об пол бутылку. Раздались редкие аплодисменты, – Хорошо, что пластиковая, – иронически сказала Эвелина.

Когда они спускались вниз, у них ничего не было, кроме сиротских рубашек на голом теле и бутылки в руке Гелы и вдруг, – откуда-то из темных углов, появился пестрый плед, медная ваза с фруктами и тонкие пиалы, расписанные розовыми цветочками, – Алеша понял, что его разрешение на вход, было просто входным билетом на заранее подготовленный спектакль. – Скорее, скорее, – подгоняла Эвелина, – Скоро полночь, скоро Зебра родится. – Действительно ли родилась Инга в полночь, проверить было невозможно, – но что значила действительность в инфернальном пространстве действа и чем этот час был хуже любого другого, для начала праздника жизни?

Наступление полночи определили в основном по пальцу, поднятому к багровому глазу лампочки и по сломанному электронному будильнику, из которого нужную цифру выбили еще вчера, если она сама не вмерзла туда год назад. В специальном коктейле 65-градусной настойки боярышника оказалось больше, чем кока-колы, – он обжег горло, – Зебра выскочила в мир, топча его золотыми копытцами.

Улыбаясь улыбкой клоуна он сидел среди трех веселящихся Катти Сарк, не имеющих возраста, как фигура на форштевне корабля, разрезающего багровые волны времени и смотрел на розовую попу новорожденной, положившей подбородок на поднятые колени, – с каким еще выражением лица он мог это делать? Условная полоска ее бикини мешала видению подробностей, как черная повязка на глазу пирата, он дурацки мигал, удерживая клоунскую улыбку, чтобы не сползла, обнажая оскал черепа, который он уже чуял своим дурацким носом, он и был клоуном, посреди праздника ночи, – центром праздника – и ему это нравилось.

Он не уловил момента, когда повязка слетела с его глаз и в ночи вспыхнул фейерверк, лоскутья сиротских рубашек взлетели, как серые крылья чаек и исчезли в потоке ветра за кормой, он уже ничего не видел, кроме распахнутых глаз и губ новорожденной, – она кричала, требуя жизни, она билась в нее, устремляя розовые пятки к зениту ночного солнца – и визжал ветер, полосуя его спину когтями ужасов ночи.

Г л а в а  11.

На следующий день он сидел дома в первом отгуле и в раздумье, когда раздался сигнал мобильника. – Алло, – сказала Эвелина, – Можно мы к вам приедем?

– Откуда вы узнали мой номер? – спросил он. – Какая разница? – спросила она, – Вы заплатите за такси? – Да, – он указал маршрут и они приехали, – найдя его в лесу на даче, не имеющей адреса.

За стенами «спецухи» «спецуха» заканчивалась, он примерно представлял себе, как можно оттуда выбраться, но не сразу понял, кто это выбрался из машины в лучах заходящего солнца. Гела казалась выше в синих джинсах, обтягивающих ноги и синей майке, ее кудри охватывала черная бадана с черепами, на Зебре были мешковатые камуфляжные штаны, черная безрукавка с надписью «Меrde» и черная бейсболка, Эвелина выглядела как ангел смерти, – с белыми волосами, падающими на воротник черной рубашки и в черных джинсах. Все трое были в высоких кроссовках, Зебра держала в руках объемистый рюкзак, – они были похожи на отряд спецназа, собравшийся на «сафари».

Войдя в дом, девушки быстро осмотрелись, – ни у кого не повернулся бы язык назвать их девочками, – Зебра выставила на стол бутылку виски «Джон Уокер». – Ничего себе, – сказал Алеша. – Мы со «спецухой» покончили, – сказала Эвелина, – Теперь мы не будем считать деньги, – деньги у нас будут. – Алеша быстро прикинул последствия такого решения для него персонально.

– Они не знают, – сказала Эвелина, как бы читая его мысли, – Они будут искать нас по месту жительства. И если ты завтра спокойно выйдешь на работу, они ничего не прохавают. – Алеша отметил переход на «ты», который не состоялся даже в процессе вчерашнего фейерверка, но насторожило его не это, а металлические нотки в голосе Эвелины, заныли царапины на спине. – Все будут делать то, что я скажу, – резко ответил он, – На этих условиях вы останетесь здесь. Кому не нравится, – вон отсюда, – он смотрел только на Эвелину, – Все, кроме Зебры. – Зебра плюхнулась ему на колени так, что чуть не отбила крупом яйца. Потом повернулась к Эвелине, – Ты поняла? Папочка хочет меня!

– В ее голосе звучало как бы наивное торжество, но Алеша понимал, что эта троица спаяна намного сильнее, чем хочет показать. А он хотел всех троих намного сильнее, чем казалось ему. Эвелина усмехнулась и отвела взгляд.

Большую часть своей недлинной, но не такой уж и короткой жизни Алеша провел на асфальте большого города. Но случалось ему рыскать и по горам и по пустыне, он видел тайгу, бывал и в тундре и на теплых, ласковых морях. Однако же больше всего ему нравилась лесостепь, – где рощи перемежаются лугами, где сменяются времена года, где много хорошей воды и глаз не упирается в дремучие буреломы, а зимой негде разгуляться ледяному ветру. В общем, – он любил свою родину там, где она еще не была покрыта асфальтами большого города и поселился в ней, – не слишком удаляясь от асфальтов, которые были его домом. Днем он мог видеть лес с одной стороны и городские многоэтажки за лесом и реку, – с другой и участок холмистой степи за ней, плавно пе-реходящий в лес. Ночью, когда восходила луна, – река вспыхивала серебром, за вершинами деревьев разливалось зарево города, а редкие огни ближнего поселка не мешали видеть звезды.

Ему нравилось жить в светотени, он любил границу между блеском мегаполиса и тьмой дикого поля, он выбрал хорошее место, как волк, – вблизи человеческого жилья, но и на свободе и мог делать все, что ему будет угодно, – пользуясь всеми благами цивилизации. Сейчас ему было угодно воспользоваться тремя подванивающими кусочками сыра, которые послал ему Бог со своего мусорника, – зная, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Но он надеялся обхитрить судьбу, как надеялись и его подружки, считавшие себя – и бывшие хитрюгами, затеявшими обмануть свою и его судьбу, как надеются все люди на Земле, затевающие какую-нибудь глупость. Однако, он имел преимущество перед другими людьми, включая своих малолетних подельниц, – улыбку клоуна, он знал, что вся жизнь, – это глупость и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за то, что ее не сделал, – вот он и делал, искусанный комарами и завязанный под луной тройным узлом, который запутался бы распутывать автор «Камасутры», – зная, что любая, даже самая умная жизнь заканчивается глупо, – в могиле, дурацким носом кверху и в позиции, которая называется «тупая колода».

Г л а в а  12.

Утром он не смог проснуться. То есть, глаза-то он открыл, но тело чувствовало себя так, как будто оно еще спит. С трудом, он выволок себя на кухню и начал готовить чифир и закуску к нему. Он уже понял, что случилось, – они дали ему клофелин в последней рюмке, немного, но достаточно, чтобы надежно вырубить. После нескольких глотков горчайшего и черного, как грех чаю, в голове начало проясняться, он понимал, что в доме их нет и сдерживал себя, собираясь с мыслями и готовясь к действию. Затем, двигаясь быстро, но размеренно, обыскал дом. Пропал один пистолет. Со вторым они видимо не разобрались, это была модель с скрытым предохранителем и запором магазина, а может, оставили ему, чтобы было из чего застрелиться. Так же поступили они и с деньгами, – взяли ровно половину, – чтобы было на что напиться, с горя. Он усмехнулся, – хорошие девочки, честные – и закрепил улыбку.

Затем, все еще заторможено двигая ногами, пошел к мотоциклу, – на работу следовало выползать любой ценой, – чтобы отсечь любые подозрения.

День дался ему тяжело, – чувствовался клофелин и американский самогон и индийская «Камасутра», – помогала улыбка клоуна, каждый из многих раз, когда ему хотелось закипеть от злости, втечение дня. Он понимал, что девок искать нельзя, – их уже ищут те, с которыми нельзя пересекаться, в «спецухе» был переполох и он трагически качал головой в такт другим преподавателям, – какой ужас, они еще взломали кабинет завуча? Он знал, что ему следует замереть, прикинуться несуществующим, как жук со злобно скрюченными кверху лапками – и насторожить нос по ветру, чтобы не пропустить пороховой дымок от грохнувшего выстрела из его пистолета. Разумеется, если девок поймают, в чем он почти не сомневался и у них не удержится вода в жопе, – что он неохотно допускал, – он будет все отрицать. Но при его прошлом сам факт расследования был чреват – и следовало быть готовым к бегу, – но не побежать слишком рано, пустив за собой всех псов вдогонку.

Он провел день в напряжении, у него заболело лицо от улыбки и вернувшись домой, – без раздумья влепил по уху улыбающейся Зебре, когда она выскочила ему навстречу.

– Да и в мыслях не было, ты что! – Зебра размазывала сценические сопли по красивой морде, Гела лежала кверху задницей на кровати, за руки примотанная к спинке ремнем, выдернутым из ее джинсов, Эвелина таким же манером пристегнутая к ножке, кусала губы, сидя на полу. Хотя у последней пришлось выкручивать пистолет из руки, – меры имели характер устрашения, он сразу понял, что если они вернулись и без печати беды на лицах, – все в порядке. А что в порядке, – это он сейчас и выяснял.

– Мы просто погуляли, – отрывисто сказала Эвелина, – И потратили чуть-чуть твоих денег, вот и все. – Да! Да! Да! – заорала Гела в подушку, – Чего ты такой жадный?! -

Он был склонен верить. Он сам был преступником и знал, что действия реальных людей, в отличие от персонажей Агаты Кристи, – сплошь и рядом нелогичны, а людей криминального типа, – безумны, как само преступление и даже самое умное. Девочки обшмонали дом, – по привычке, а потом повеселились, как могли и на халяву, – тоже по привычке.

– Зачем вы взяли ствол? – спросил он. – Прятать надо лучше, – огрызнулась Эвелина. Он проглотил молча, – она была права. Он допустил оплошность, оставив пистолеты под рукой, – не учел чужих людей в доме. – Ну, взяли ну постреляли в лесу, – заныла Зебра, – Не в городе же. – Зачем клофелин? – спросил он. – Какой клофелин? – изумилась Эвелина, – Не было никакого клофелина. – Он стиснул зубы, понимая, что дать ей пощечину нельзя, – не простит и отомстит. – Ну, ладно, ладно, – не вставая, Зебра пнула Эвелину пяткой в щиколотку, – Ну, был клофелин, я капнула. – Хитрая стерва понимала, что если кому-то признаваться, то – ей. – Чтобы ты расслабился, – Зебра приоткрыла в ухмылке великолепный рот, запачканный кровью, – А то замучился совсем, с нами. А тебе на работу. – Он не выдержал и расхохотался. Эвелина улыбнулась бледными губами, Гела забилась на кровати в конвульсиях смеха. Он подошел и хлопнул ее по обтянутому джинсами заду. Она затихла и раздвинула ноги. Зебра тяжело задышала за его спиной.

Ночью они сидели под луной на заднем дворе и пили атомный коктейль с на-стойкой боярышника, – девочки обошли не менее десяти аптек запасаясь ею, мудро рассудив, что привычная смесь лучше любого другого пойла, включая американское. – Мы погуляли по городу, очень осторожно, – рассказывала Эвелина, – Купили темные очки, посидели в кафе. – Ко мне цеплялись двое, за бабки, – ухмыльнулась Зебра, – Возле туалета. Я им не дала. – Была мысль выставить кого-нибудь, – заметила Гела, – Но ничего такого не попалось. – Они его обманули дважды, – им очень даже попалось.

Г л а в а  13.

Менты сделали ту же ошибку, что и Алеша, – они их недооценили. Гильза и пуля, пробившая плечо потерпевшему, найдены не были, они не знали, что выстрел был произведен не из самопала, а из боевого пистолета марки «астра», калибра 5,62мм. И прибыли силами всего лишь четырех человек, рассчитывая, что четверо вооруженных мужчин легко справятся с тремя девчонками, – настолько глупыми, чтобы сесть в такси с фирменным номером телефона на борту. Одной извилины на троих, у них хватило, чтобы не выходить поблизости от дома, – но поблизости и не было никаких домов, кроме Алешиного и недолго побродив по окрестностям, менты вышли точно к нему, – хотя и не были уверены на все сто, – что это тот дом.

Особо не скрываясь, они подошли, двое, – к передней двери, один присел под торцовым окном, четвертый, – зашел сзади. Чтобы держать под наблюдением оставшийся неприкрытым торец и заднюю часть дома, он отступил достаточно далеко от нее и оказался спиной к распахнутой двери дровяного сарая, – где присела Эвелина, не желавшая оскорблять свой нос запахами выгребного туалета. Увидев мужчину с пистолетом в руке, она взяла из-за поленницы топор, тихо встала за его спиной и ударила лезвием по голове. Голова лопнула с треском. Опер под окном обернулся. И увидев одиннадцатилетнюю ссыкуху со спущенными трусами и окровавленным топором, – застыл с открытым ртом. Эвелина потянулась к упавшему пистолету. Опер нажал на курок, – но воевать с девчонками оказалось сложнее, чем сидеть в кабаке с бандитской цепью на шее и выпирающей из-под пиджака ручкой пистолета, – он не снял предохранитель. Эвелина выстрелила – и промахнулась, между ними было около двадцати метров. Опер сбросил предохранитель. Эвелина выстрелила еще раз – и пуля, звучно шлепнув мента в середину груди, посадила его на задницу. Он посмотрел на пятно, расплывавшееся на белой рубашке, завалился на бок и умер.

Двое ментов у двери переглянулись, услышав первый выстрел, – они не ожидали ничего подобного и заколебались, не зная что делать. После второго выстрела, один из них бросился на звук, а второй вытянул пистолет в сторону двери и попятился к углу, чтобы видеть, что там происходит.

Увидев человека, выскочившего из-за угла, Энелина сразу выстрелила, зацепив его под ухом. Царапина была пустяковой, – но в шею – и веером брызнула кровь. Опер уронил пистолет и обеими руками зажимая артерию, сел на землю. Эвелина приблизилась к нему быстрым шагом и в упор прострелила ему голову.

В это время, голый Алеша, спотыкаясь о метавшуюся Гелу, метался по дому в поисках пистолетов, – он надежно спрятал их вчера, так надежно, что спросонья и с похмелья, не мог вспомнить, – куда. После третьего выстрела за стеной, он вспомнил и пока он, стоя раком, отдирал половицу, Зебра, сидевшая на кровати выпучив глаза и вывалив сиськи, вдруг вскочила на ноги и схватив со стола кухонный нож, – с воплем вылетела за дверь.

Подняв голову от только что застреленного ею человека, – Эвелина увидела голову второго, выглядывающую из-за угла и выстрелила. Опер шарахнулся от угла в сторону двери, не успев повернуть к ней лицо – и осел на кухонном ноже, длиной в 20 сантиметров, который Зебра держала в руках. Когда Алеша выскочил на крыльцо, – с тремя голыми пистолетами, – она, визжа, втыкала нож в брызжущее кровью тело, уже в третий или четвертый раз. Из-за его спины вылетела Гела и поскользнувшись в кишках, начала пинать мертвеца пяткой в лицо.

– Хватит, – сказала Эвелина, выходя из-за угла, – Уходим. – Нет, – сказал Алеша, – Уходить нельзя.-