Текст книги "Дом горит, часы идут"

Автор книги: Александр Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Уже никто не верил, что это спектакль. Казалось, погромщики пришли за каждым из них.

Как давно они расстались с родиной, но в эти минуты она была рядом. Причем не ее леса и реки, а ее кастеты и топоры.

Тут есть единственный выход – упасть в обморок. Спрятаться в этом обмороке от наступающих громил.

Те, у кого не было укрытия, чувствовали себя как в открытом пространстве. Ждали, что их окликнут по имени.

– Эй, как вы там? Абрамыч или Соломоныч? Настало время отвечать за вашу жизнь в Бердичеве или Рогачеве.

Зрители опустят глаза и гуськом потянутся к выходу. Теперь они будут не публика, а просто евреи.

Разумеется, актеры тоже так чувствовали. Вне зависимости от того, были они евреями в жизни или только на сцене.

Поэтому боялись за персонажей и за людей в зале. Время от времени поглядывали за ними: не слишком ли трудно смотреть?

Только добрались до реплики Лизы: “Он – христианин”, и занавес, немного поколебавшись, закрылся.

Значит, у режиссера тоже сдали нервы. Плакать он себе запретил, чтобы не мешать исполнителям, но оставаться безучастным у него не было сил.

13.

Свою смерть Коля встречал за кулисами. Посмотрел на часы и понял, что это та самая минута.

Сейчас он должен неподвижно лежать на сцене. Слушать, как жизнь продолжается без него.

Странная профессия у актера. Можешь заходить за черту, за которую нормального смертного не пускают.

И, главное, потом имеешь право вернуться. Только что, к примеру, тебя убили, а вот уже выходишь на аплодисменты.

Сейчас зал не аплодировал, а стонал. Бился в истерике, взывал о помощи, проклинал автора и режиссера.

Полувоздушная архитектура на головах дам превратилась в руины. Даже проборы их кавалеров стали неактуальны.

Коля в это время умирал. Уже не от рук погромщиков, но потому, что не мог этого видеть.

Рядом умирали другие люди. Реквизитор, рабочий сцены, исполнительница роли Леи…

Он подумал: хорошо, что зрители не знают о гибели его героя. Это добило бы их окончательно.

Блинов повернул голову и увидел погромщика. В руках он держал железную палку.

Погромщик тоже плакал. Положил палку на стул и вытащил из кармана платок.

Вот столько слез выпало на долю студенческого театра. Прямо как утренней росы.

Видно, режиссер и актеры что-то не рассчитали. Возможно, слишком далеко удалились за ту самую черту…

Спектакль решили больше не играть. На многие годы им вполне хватило этого вечера.

Дальше они жили с ощущением этого события. Оставалось только неясным: был тут один смысл или сразу несколько?

Глава восьмая. Погром

1.

Непросто еврею в Житомире. Ему полагается не одно унижение, а, по крайней мере, несколько.

Мало того, что живешь в черте оседлости, но у себя дома не чувствуешь себя уверенно.

В Полтаве, конечно, еще хуже. Там евреям запретили ходить по проспекту, дабы не смущать господ офицеров.

Здесь гуляй сколько хочешь. Громко разговаривать необязательно, а просто прогуливаться никто не запретит.

Правда, какие-то улицы пробегаешь быстрей. Чтобы лишний раз не мозолить глаза полицейскому.

Вроде проскочил, а тут чувствуешь руку на локте. Еще не оборачиваешься, а уже знаешь, что это он.

Как представителю порядка пропустить еврея? Не сказать ему два-три напутственных слова?

Мол, всегда вы куда-то торопитесь. Совсем нет привычки к степенности и размеренности.

После этого обращения плечи опускаются. Вспоминаешь, что в этих краях ты не хозяин, а гость.

Коле или Ивану с Петром опасаться нечего. Отчество у них самое что ни на есть подходящее.

Ну чего бояться Ивановичам? Да еще обладателям дома вблизи губернаторского особняка?

Лучше всех, конечно, Коле. Уж как ему нравится Житомир, но и Женева для него не чужая.

Удобно жить на две страны. В Швейцарии тоскуешь по Украине, а едва вернешься домой, уже рвешься назад.

Все же не зря он стал эсером. Хоть и не привелось ему участвовать в терактах, но перевоплощению научился.

Опыт любительства тоже оказался нелишним. Скорее всего, граница между странами была для него чем-то вроде линии рампы.

Коля в Женеве и Житомире не один и тот же. Можно представить, что в дороге он какой-то еще.

Наверное, это и значит вписаться в пейзаж. Сперва в его облике преобладала строгость, а потом уютность и теплота.

Да как иначе? Один город отличает едва ли не чопорность, а другой – домашняя неприбранность.

В Швейцарии все говорило: контролируй себя! здесь нельзя собираться компаниями и разговаривать в полный голос!

Зато на Украине даешь себе волю. Только сошел с поезда, а руки уже болтаются и стараются заменить слова.

Женевцы все говорят до конца, а житомирцы помогают себе руками. Потому беседа приятелей напоминает встречу ветряных мельниц.

Дело не только в партийности и актерских способностях. Столь же важна прирожденная уступчивость.

Такой у Блинова характер. Даже себя он воспринимал не отдельно, а в связи с другими людьми.

Это качество сродни музыкальности. Поистине драгоценной способности всякий раз попадать в тон.

Именно этому их учил Роше. Не давал указаний, а действовал силой примера.

Много сторонников у него не появилось, но разве в этом дело? Если двое или трое живут так, то это уже кое-что.

2.

Двадцать третьего апреля на лодках катались в основном евреи. Могло показаться, что процентная норма действует только на суше.

Да и полагающуюся этой нации скромность тоже кажется отменили. До того дошло, что стали петь еврейские песни.

Уж это совсем ни к чему. Стоило бы поберечь слух тех, кто гуляет по берегу.

Представляете, идет какой-нибудь полицейский, а тут такое. Прямо не знаешь, как реагировать.

Было бы лучше, если бы пели что-то революционное. Тут, по крайней мере, ясно каждое слово.

Больше всего раздражает, когда что-то непонятно. Начинаешь подозревать подвох.

Сразу возникает вопрос: это кто такой смелый? почему настроен так легкомысленно?

Корреспондент газеты “Восход” не находился рядом, но назвал всех. Начиная от экстернов и молодых рабочих до ремесленников и приказчиков.

Это самый беспокойный народ. Почему-то уверенный в том, что прочитанные книги дают им какие-то права.

Ну что с того, что ты читал Богданова? Неужто на этом основании можно вести себя заносчиво?

Самые лихие из этой среды учатся за границей. Почему-то после Лондона и Парижа им уже ничего не страшно.

Прямо с удовольствием лезут на рожон. Даже с близкими родственниками не всегда соглашаются.

Для людей на лодках суббота не единственный день во всю неделю, а просто выходной.

3.

Отдыхающие как-то слишком сами по себе. Непонятно, как к ним подступиться.

Все же те, кто испытывают неприязнь друг к другу, находятся в одной плоскости. Можно сказать, одни не существуют без других.

Ну а если кто-то испытывает, а другим не до того. Уж очень захватили их веселье и радость.

Просто невозможно поверить во зло. В голове не укладывается, что в такую погоду прольется кровь.

Поначалу они вели себя так, словно это снежки. Кто-то хлопал в ладоши, когда камни падали рядом.

Вскоре перестали улыбаться. Откуда-то из глубины поднялась застарелая обида.

Уже в который раз эти противостояния. На протяжении всей истории евреи только и делали, что защищались.

В считанные минуты превратились в древних мстителей. Чуть не в тех самых воинов, которые когда-то не подчинились римлянам.

У нескольких человек оказались пистолеты, и они стали беспорядочно палить по облакам.

“Пах-пах”, – и лодка вздрагивает в ответ. Как бы подтверждает шаткость их положения.

Значит, понимали, что не так безобидно распевать песни, и на всякий случай прихватили оружие.

На берегу шумно радуются стрельбе. Ведь выходит что-то вроде сражения.

Кое-кто изобразил, что убегает в спешке. Во все горло кричит: “Жиды хотят нас убить”.

Вот так они себя взвинчивали. Разогревались в предвкушении бурного дня.

Еще немного взбодрились звуками летящих осколков. Увидят еврейскую лавку – и непременно бросят камень.

Теперь можно приниматься за топоры. Не просто орать и размахивать руками, а наводить порядок.

Порядок – это когда нет евреев. Или, по меньшей мере, когда евреев нигде не видно.

Потом одним припомнят камни, а другим стрельбу, но ведь не в этом дело. Уж если погром начался, то его не остановит ничто.

4.

Прежде чем беспорядки развернутся во всю силу, они тщательно обговаривались.

Повсюду возникали очажки разговоров. Говорили больше не прямо, а обиняками.

Впрочем, и так было понятно, куда все движется. Вот к этому самому, что так не хочется называть по имени.

Только что не существовало слова “погром”, а вдруг оно вырисовалось. Стало больше и важнее остальных слов.

Особенно много внимания уделили тому, что евреи за городом расстреляли царский портрет.

Исходили из того, что их сородичи распяли Христа. Поэтому перед фотографией они вряд ли остановятся.

Вообще расстрелять все равно что распять. С той лишь разницей, что одни дырявят плоть, а другие – бумажный лист.

Тут нужно призвать на помощь фантазию. Вообразить, как император превращается в узор.

Потом немного уточнить. Соединить точки от пуль и получить букву еврейского алфавита.

Особенно на этом не настаивали. Благо других вариантов было с избытком.

Так гуляли по городу слухи… Казалось, словно за одним сквознячком пробегает другой.

5.

Еще говорили, что евреи хотят взорвать собор. От распятого ими Богочеловека перейти к Божьему храму.

В Житомире восхищаются Большим собором. Правда, не меньше гордятся Большой синагогой.

Эти храмы все равно что центры окружностей. Пока они есть, город представляет внутреннее единство.

Представляете, если на воздух взлетел собор? А потом в отместку взорвали синагогу?

С непонятным упорством митингующие напирали на связи с радикальными партиями.

Удивительно, конечно. Трудно вообразить, что каждое утро Лизин дед молится сразу двум богам.

Ну а еврейские дети? Неужели, еще не достигнув бар-мицвы, они уже делают бомбы?

От таких разговоров голова кругом. Прямо теряешься и не знаешь, как себя вести.

Встретятся еврей и русский и отводят глаза. Про себя думают: а что ты станешь делать, если это случится?

Конечно, вопрос риторический. Ведь ясно, что одни возьмут железные прутья, а другие попрячутся по домам.

От этих слухов евреи совсем дерганые. Что-то услышат и сразу бросаются обсуждать.

Поэтому житомирский воздух проколот вопросами. Только и слышно: “зачем?” и “почему?”.

Чаще всего спрашивают: “Что вы говорите?” Это когда что-то совсем непостижимое.

Странная речь у евреев. В конце фразы интонация почему-то ползет вверх.

Понятно, к чему это в конце концов приведет. Те, для кого столько неясного, столкнутся с теми, у кого вопросов нет.

Тут и наступит конец всем сомнениям. На пространстве отечества утвердится ледниковый период.

Знаете, как это бывает? Наступает время, когда отношения между людьми определяют холод и безразличие.

Еще отношения определяют погромщики и неизменное во все времена: “С вами, студенты, один разговор, – нож”.

В упомянутом “что вы говорите?” будет меньше вопросительности. Вот так меньше подушка, из которой выходит пуховый дух.

6.

Сначала погромщики потренировались на базарных торговках.

Подойдут сзади – и хвать за ляжки. Для пущей убедительности помашут шашкой.

Затем разбросают корзины с помидорами. Чтобы они лопались под ногами и превращались в грязь.

Тут и случилось нечто неожиданное. На Рыбной улице приказчик Пак набросился на пьяного кавалериста.

Странно, что именно Срулик стал героем. Больно негероическая у него профессия.

Приказчик – это принеси-подай-вытри-налей. При этом оставайся как можно более незаметным.

Вообще соблюдай дистанцию. Помни, что любой человек – твой возможный клиент.

Срулик плевал на эти соображения. Ведь если он должен погибнуть, то приказчиком ему больше не быть.

Кавалерист прямо опешил от натиска. Сперва хотел ударить нагайкой, но почему-то взнуздал лошадь.

Как бы отстранился от этого угорелого. Подумал, что такие люди не пожалеют не только других, но и себя.

На сей раз Паку удалось спастись. До следующего испытания ему оставалось целых три дня.

7.

Мы уже вспоминали еврейских мудрецов. Тех самых, что любят поднять указательный палец, прежде чем что-то произнести.

На сей раз палец предварял утверждение: “Нет человека, у которого не было бы его часа”.

Заранее нельзя сказать, когда это случится. Желание справедливости накатит, как вдохновение.

Не успеешь толком подумать. Что-то поднимется, подобно волне, и ты окажешься тем, кто ты есть.

То есть не мальчиком на побегушках, а первым среди защитников своих соплеменников.

Когда погромщик поднял младенца за ноги, Срулик не выдержал. Худенькое его тело стрелой пролетело через двор.

Пеший изумился не меньше кавалериста. Непривычно, чтобы жертвы заявляли о своих правах.

Пак выхватил ребенка и передал через забор. Беззащитный остался стоять перед ним.

Поняли, что произошло дальше? Впрочем, Срулик считал, что лучше погибнуть, чем присутствовать при убийстве.

Бой длился минуту. Несколько секунд перевес был на стороне защищавшегося.

Естественно, победил тот, у кого было оружие. Погромщик прицелился и разрядил несколько пуль.

8.

Потом началось… Одни с дубинками и кастетами, другие – с вилами и топорами.

Пусть и не пьяные, а все равно что пьяные. Ощущение своих прав переполняет настолько, что кажется, можно все.

Если это была импровизация, то она не противоречила логике направляющей руки.

Уж не нашептывал ли кто-то погромщикам: вот здесь сосредоточьтесь, а тут закройте глаза.

Например, идти в синагогу необязательно. Если встретится на пути, лучше обойти стороной.

Когда товарищ обрадуется легкой добыче, вы его остановите. Уверенно так скажите: “Оставь, Божий храм”.

Казалось бы, отчего такое почтение к еврейскому Богу? Это при том, что с верующими в этого Бога можно делать все, что заблагорассудится.

Видно, синагога – это слишком заметно. Одно дело – кожа и кости, а другое – камень и железо.

Не все ли равно, кто стоит у прилавка? Покупателя это интересует только тогда, когда это связано с ценой на товары.

В чистый от евреев понедельник на следующей неделе за покупками придет кто-то из тех, кто сегодня размахивал топором.

Где, спросит, тот шустрый малый, что еще три дня назад стоял на вашем месте?

Не потому спросит, что не знает, а потому, что хочет это услышать от другого.

Хозяин опустит глаза и скажет: нет этого малого. Вот благодаря таким, как вы, его и нет.

9.

Погром – явление центробежное. За считанные часы он охватывает весь город.

Нельзя представить, чтобы кто-то отправился в магазин. И вообще, чтобы просто шел, а не бежал.

Если все же выглянул, то потому, что сомневается в своем укрытии. Подыскивает новый чердак или подвал.

При такой поглощенности главным событием не исключены параллельные сюжеты.

Обязательно кто-то захочет встрять под шумок. Не на стороне погромщиков или евреев, а по своему поводу.

Некто Сидорук год назад наблюдал за тем, как пристав Кяуров обращается с заключенными, и решил с ним рассчитаться.

Больно подходящий момент. Если вокруг стреляют, то почему бы ему не разрядить пистолет?

Вдруг получится уйти незамеченным. Ведь там, где тысяча выстрелов, там и тысяча три.

10.

Во время погрома пристав пьянствовал. То ли для храбрости, то ли потому, что не мог остановиться.

Гостиница, где он гуляет, называется “Рим”. Со всех сторон ее окружают лужи, подобно тому как Италию омывают моря.

Пристав Кяуров в “Риме” почти Брут. Чем больше он заливает, тем ярче горит его взгляд.

К вечеру пристав почти готов. Он не только не чувствует себя первым среди соратников, но вообще не чувствует ничего.

Как только он вывалился на крыльцо, из-за угла появился юноша с пистолетом.

Кяурову почудилось, что прямо перед его носом подняли полный до краев бокал…

В голове мелькнуло: вот так так… Это, пожалуй, совершенно не обязательно.

Хорошо умирать пьяным в стельку. Если о чем-то успеешь подумать, то лишь о том, что сегодня хватил лишнего.

Кстати, по поводу позы и жеста. Уж насколько Кяуров выглядит картинно, но еще эффектней полицмейстер Яновицкий.

Как сказано в газете, “стоя в легком фаэтоне, полицмейстер делал войскам знак стрелять”.

Это был его звездный час. Пусть выстрелы холостые, а фаэтон смахивает на повозку, он чувствовал себя Гаем Цезарем.

11.

Рим был ненастоящий, а гибель от пули настоящая. Пристав чокнулся с самой госпожой Смертью.

За эти дни полиция только раз действовала расторопно. Как-то им удалось схватить Сидорука.

Сперва он предстал перед собутыльниками Кяурова. Хотя они не протрезвели, но хорошо помнили, как бить наотмашь.

Неплохо его отметелили за патрона. Когда им этого показалось мало, выбили нагайкой глаз.

Официальные инстанции тоже не поскупились. Приговорили парня к нескольким ружейным выстрелам на тюремном дворе.

Сидорук оказался везучим. Кто-то на самом верху не поставил подписи, и ему разрешили жить.

Лучше нерчинские морозы, чем вечный холод. Все же камеры большие, а тем для разговоров с избытком.

Сидорук приободрился. Ведь вокруг люди интеллигентные, сидящие по политическим статьям.

Говорили в основном о будущем России. О том, как лагерь в полном составе придет к власти и какая это будет жизнь.

Сидорук подумал, что ему тоже что-то перепадет. Будет он, к примеру, начальником исправительных заведений.

Представляете: он в своем кабинете, а у него на подхвате десяток Кяуровых. Краснощеких, всегда навеселе, но преданных делу и лично ему.

12.

Как вы поняли, Кяурова убили как бы заодно. Главные события происходили совсем в другом месте.

Громилы беспорядочно гуляли по городу. Шли в одну сторону, но почему-то попадали в другую.

Последние события вконец перемешали улицы. К тому же кое-кто из погромщиков тут находился в гостях.

Качают права не хуже командировочных. Чуть не кулаком стучат: “А что нас зря выписали? У нас и паспорта есть: я – из Москвы, он – из Тулы”.

Полицейские кивают. Впрочем, им что ни скажут, они вроде как “персонажи без речей”.

Отвечать не хотят или не могут, но разводить руками и таращить глаза – это в полное свое удовольствие.

Еще пальцем проведут около носа. Что это вы, господа хорошие, не умеете себя вести?

Дело не только в том, что они мирно настроены. Не менее важно то, что по этому поводу не было распоряжений.

Потому они говорят: “Не велено”. Мол, лишь тогда их будет волновать происходящее, когда об этом выйдет приказ.

Так что терпите, пока нет бумажки. Старайтесь не замечать несущийся по двору пух.

Уж таков характер этих людей. Каждый образует целое со своим мундиром.

В общем-то, они строги и в обычной одежде, а в мундире особенно. Все же на боку шашка, а в кобуре пистолет.

В голосе появляется что-то железное. Пусть перед тобой не случайный прохожий, а родной брат.

Настойчивее всего Иван Блинов. “Если примешь участие в погроме, – говорит он Коле, – у меня не дрогнет рука”.

При этом сильно сжимает эфес. Словно подтверждая, что вот эта рука не дрогнет и эта шашка опустится на его голову.

13.

Как это мы забыли об Игорьке? Об этом замечательном мальчике, конкуренцию которому могла составить только его сестра Ирочка?

В июне прошлого, девятьсот четвертого, года в семействе Блиновых случилось прибавление.

Домашним Коля сообщил новость прямо перед событием. Причем так, что не сразу поймешь: это он шутит или серьезно.

“Давно собираюсь пожаловаться вам на Бога, который к нам слишком милостив: у Лизы будет второй детик. По вычислениям астрологов, это событие должно порадовать мир приблизительно в конце июня, и потому собирайте все оставшиеся с прошлого года тряпки и пришлите обратно. Сделайте это в этом месяце (в мае), чтобы в случае преждевременного нашествия врага мы не очутились в положении русских в Порт-Артуре и чтобы мне не пришлось выкраивать из своих штаников хитоны и тоги”.

В этом письме вести с фронта оказались рядом с самыми необходимыми новорожденному вещами.

Коля и вообще насмешлив, а к войне относится особенно подозрительно. Не считает ее местом настоящих подвигов.

Только что родившийся Игорек тоже участвует в современных спорах. При этом всегда держит линию отца.

“Игорек очень общительный джентльмен и не боится никого, ко всем идет на руки и треплет за бороды. Теперь, с тех пор как газетные сообщения приобрели особый интерес, его любимым занятием стало чтение газет – по прочтении бумага отправляется в рот, и трудно отнять от него…”

Все-то забавно Лизе и Коле. Даже когда они хвастаются малышом, не забывают лишний раз улыбнуться.

“Игорь растет не по дням, а по часам и все больше становится похожим на Колю. У него такие же огромные ресницы, такой же рот, когда улыбается, у него образуются ямочки – вообще будет Коля № 2…”

К сожалению, жизнь состоит не только из приятных минут. Чудесные дети тоже много болеют.

Обычно это происходит неожиданно. Только что ребенок играл, а вдруг начинаются слезы.

В тот день Игорек чувствовал себя неважно. Около его кроватки собрались родители, бабушки и Колина сестра.

Прямо-таки совет в Филях. Все переводят взгляды с младшего на старшего и ждут дальнейших распоряжений.

Коля насуплен и сосредоточен. Ведь сегодня он отвечает не только за сына, но за всех, кому плохо.

С мальчиком все ясно, а с остальными не очень. Вряд ли тут будет достаточно его указаний.

Время от времени он поглядывает на дверь. Все ждет: сейчас появится доктор Биншток, и они уйдут.

Действительно, доктор. Говорит, Малеванка двинулась и им надо срочно туда.

Надо так надо. Коля передает маленького с рук на руки и быстро выходит на улицу.

В этом он весь. Выбирая между счастьем близких и далеких, он всегда предпочитает вторых.

Кстати, Биншток занимает место не только среди защитников, но и среди жертв.

Вот ведь как. Доктор дослужился до надворного советника, а тоже стоит в той очереди, в которой ждет своей участи его народ.

14.

Малеванка пошла в сторону площади. Вроде поток неуправляемый, но курс держит верно.

Главные события произойдут здесь. Уж очень много собралось вместе погромщиков и евреев.

Словно две кипящие кастрюли стоят рядом. Бурлят и клокочут, но пока не выплескиваются наружу.

Ясно, что ждать недолго. Одно неосторожное движение, и что-то произойдет.

Полицейские, конечно, тоже тут. Посреди площади образовали живую цепь.

Уже говорилось, что стражи порядка больше всего любят присутствовать. Демонстрировать шашки, ордена и усы.

Так они стоят где-нибудь на бульваре. Наблюдают за идущей вокруг жизнью.

Больше всего им не нравятся резкие выражения. Если услышат что-то такое, сразу попросят сдержать пыл.

Мол, зачем же так? Нельзя ли без высказываний типа: “С вами, студенты, один разговор, – нож”.

Когда не упомянуто холодное оружие, то им не интересно. Пусть хоть жидами называют, даже бровью не поведут.

15.

Погромщик представляет погромщиков, а полицейский полицейских. Тут одного не отделишь от всех.

Коля и Биншток ни к кому не примыкают. Существуют совершенно независимо.

Если власть не способна договариваться, то они это сделают за нее. Сперва поговорят с одними, а затем обратятся к другим.

Евреи, конечно, согласятся. Поймут, что лучше разойтись, нежели поддерживать уровень озлобления.

Дальше придется идти к погромщикам. Уговаривать их опять стать прохожими.

Тогда и к евреям они отнесутся иначе. Будут заходить в их лавки не для разбоя, а по прямой надобности.

Ну там что-то приобрести. Пусть немного поторговаться, но так, чтобы никому не было обидно.

Все это произойдет потом… Сперва следует сделать пять самых опасных шагов.

16.

Надо было выбросить белый флаг, а Коля протягивал вперед руки. Как бы говорил: вот и все, с чем я иду к вам.

С такого движения начинается объятие… Впрочем, на его призыв громилы не обращают внимания.

Правда, силу чувствуют. Понимают, что без этого жеста он будет беззащитен.

Значит, надо сбить его с ног. Надавать таких тумаков, чтобы он забыл о благих помыслах.

Это тебе за то, что такой умный! Что желаешь счастья не только себе, но и другим!

Ну а это, так сказать, на третье. Если то были суп и второе, то это будет компот.

Ах, уже ничего не хочется? Наелся настолько, что не пошевелить ни рукой, ни ногой?

Прежде чем окончательно погрузиться в боль, Коля слышит: “Хоть ты и русский, и социлист, а хуже жидов”.

Тут трудно что-либо возразить. Если бы он мог, то сказал бы, что с этим согласен.

Ну что прибавляют национальность и партийность? Только слабые люди прячутся за эти формулы.

Он, Коля, не хочет так защищаться. Даже для ботинок с железными носами он совершенно открыт.

Что касается того, что хуже, то пусть будет хуже. Главное – не считать себя лучше других.

17.

Биншток тоже не остался без внимания. На него сразу набросились: “Вот жид – доктор, он вооружен!”

У доктора действительно было оружие. Правда, ничуть не более опасное, чем у Коли.

Тот же жест протянутых вперед рук – раз. Затем повязка с красным крестом.

Вкупе с просьбой о перемирии повязка подтверждала, что он представляет те силы, которые не укорачивают, а удлиняют жизнь.

Не имеет значения, под каким знаком экстерриториальность. Тут что красный крест, а что просто крест.

На поле боя независимость исключена. Это еще хуже, чем выступить за какую-то одну сторону.

Доктору сразу об этом напомнили. Причем было ясно, что это не вся сумма, а только аванс.

Даже тут проявилась склонность этих людей все делать неспешно и наверняка.

Это сегодня они погромщики, а вчера, к примеру, кто-то был столяром. С удовольствием выпиливал какую-то загогулину.

Сейчас он бьет, будто выпиливает. Старается не оставить ни одного свободного места.

Удивительно: на доктора сыплются удары, а он хочет разобраться. Спрашивает непонятно кого: почему так?

Вдруг в этом огненном потоке такое соображение: если всем известно, что он врач, то тут должны быть его больные.

Каждый когда-то маялся со своей хворью. Прямо в глаза заглядывал: не может ли доктор ему помочь?

Может, конечно. Уж какие сложные бывали случаи, а выход находился всегда.

Помимо капель и мазей, у него есть еще голос. Достаточно сказать, что все поправимо, и боль сразу отступает.

Теперь он сам пациент. Мысленно обращается к Самому Главному Доктору: “Сделайте что-то, мне плохо”.

18.

Тут какая-то рука изо всех сил толкнула Бинштока. В нескольких метрах от этого места он упал на мостовую.

Непонятно кого благодарить за дарованную ему жизнь. Ведь с одинаковым остервенением били все.

Что это за рука-предательница? Изменившая общей идее и решившая действовать в одиночку?

Наверное, дело в инстинкте самосохранения. Ведь у самых здоровых есть больные родственники.

Вот она и разжалась. Из твердой и острой превратилась в мягкую и податливую.

Коля, как мы помним, самое важное сказал ладонями. Так и погромщик говорил на этом языке.

Какой тут сделать вывод? Правильней довериться пальцу, тянущемуся к потолку.

Палец, конечно, не рука, но ее часть. Тут тоже имело место движение навстречу.

Как всегда, палец недвусмысленно показывал, откуда пришло это послание.

На этот раз мы обрели целых две мысли. Ведь мир по большей части состоит из врачей и больных.

Сначала вопрос для первых: “Проживет ли врач, если все будут здоровы?” Потом ответ для вторых: “Не селись в городе, где нет докторов”.

19.

Как говорится, два пишем, три в уме. Так вот судьба имела в виду совсем другой вариант.

Теряя сознание, Блинов нашарил на земле пистолет и нажал на курок. Пуля пролетела между ног погромщика и вошла в землю.

Теперь выхода не оставалось. Сперва в него полетели булыжники, а затем последовал штыковой удар в лицо.

На этом громилы не остановились. В который раз убивали бедного студента.

Наверное, еще какое-то время он что-то чувствовал. Возможно, даже мертвым пытался разобраться.

Как-нибудь так думал: “Отчего так? Почему злоба вооружена, а добро беззащитно?”

Вскоре он стал совсем спокоен. Будто говорил: “Ну бейте, бейте. Боли все равно нет”.

Помните, как в студенческом театре Коля играл Березина? Теперь оставалось эту роль доиграть.

Кое-кто считал его героя равнодушным, а это было достоинство. Другие растрачивают энергию, а он накапливал.

Понимал, что еще придется потратиться. Буквально отдать себя без остатка.

Свой конец Березин встретил лучше всех. Так что его жизнь осветилась новым светом.

Кстати, тот, кто стал жертвой римских легионеров, тоже был, как скала. В страшную минуту ни одна жилка не дрогнула.

Вопросы все же одолевали. Поэтому о том, о чем молчали слова, говорили руки.

Такое немного странное движение. Как бы пытающееся что-то ускользающее ухватить.

Этот жест можно было понимать: за что? Или: если меня не будет, то что вы станете делать?

20.

Потом многие спрашивали: зачем это Коле? почему бы ему в тот день не остаться дома?

Да хотя бы потому, что тогда это был бы другой человек. Ведь он ничего важного не пропускал.

Ну а что же, напирали сомневающиеся, двое детей? А еще Лиза? Мария Семеновна? сестра Муся?

Надо опять обратиться к еврейским мудрецам. Уж они-то точно все объяснят.

Один ответ мы уже знаем: “Куда человек сам желает идти, туда его и ведут”. Впрочем, существуют еще варианты.

В этом и есть их мудрость – в вариантах. На один вопрос они отвечают множество раз.

И так повернут, и этак. Потом опять подойдут с самой неожиданной стороны.

Вот, если угодно, такое соображение: “Куда бы я ни шел, я всегда иду в землю Израиля”.

Это не только о земле Израиля, но о том, что всем следует иметь какую-то цель.

Каждая минута нас к ней приближает. Когда мы просто идем по улице, эта цель светит впереди.

Сидеть и думать – это тоже шаг… Так, глядишь, и приблизимся к самой важной разгадке.

В Страстную пятницу второго года, когда верующие вспоминают о казни Христа, Коля понял, что избрал верный путь.

Он решил написать близким письмо. Правда, отправлять не стал, а спрятал в карман.

С этих пор письмо у него всегда с собой. Ведь это может произойти в любую минуту.

Нащупает конверт, и сразу кольнет: скоро, скоро. Достаточно за кого-то вступиться, и это будет все.

21.

Что было после того, как Бинштока выбросили на мостовую? Доктор недолго полежал и перебежками отправился к дому.

Несколько раз оборачивался и глазами находил Колю.

В какой-то момент Блинов исчез. Еще секунду назад он стоял рядом с погромщиками, а сейчас его не было.

Доктор догадался, что Коля лежит на земле. Судя по шуму и крикам, его били ногами.

Прийти на помощь он никак не мог. Оставалось просить Бога его защитить.

Случается, Богу вроде и надо бы послать сигнал, но он делает вид, что его нет.

Поэтому действуешь по обстоятельствам. Не так, как считаешь справедливым, а как получается.

Все же Биншток добрался до родных. Получил чай, примочки, теплую постель…

Вблизи продолжающегося погрома все это показалось совершенно невероятным.

Главное, сейчас сидеть дома. Лучше всего опустить шторы и погасить свет.