Текст книги "Гнилые болота"

Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

IV
Одинъ изъ уроковъ Носовича

Нетерпѣливо-ожидаемый день насталъ. Носовичъ пришелъ въ классъ, его какъ-то странно подергивало; Хотя мы и плохо читали на лицахъ людей, но все же замѣтили, что учитель очень недоволенъ.

– Вы, господа, можетъ-быть, въ претензіи на меня, – началъ онъ говорить:– что я задалъ вамъ трудныя темы для статей, а самъ, пожалуй, и двухъ строкъ написать не умѣю. Чтобы разувѣрить васъ, я тоже написалъ сочиненіе на одну изъ темъ, заданныхъ мною.

Носовичъ вынулъ тетрадь, сшитую розовымъ шелкомъ, съ листочкомъ голубой протечной бумаги, прикрѣпленной облаткою къ ленточкѣ, какъ это дѣлали школьники, хвастая красотою своихъ тетрадей. – На оберткѣ курсивными буквами была выведена надпись: «сочиненіе Носовича 1848 года».

– Слушайте-съ. Я выбралъ самую легонькую тему; трудная мнѣ не подъ силу.

Осень.

Утро было чудесное. Солнце, какъ золотой шарикъ, катилось по небесамъ и улыбалось мнѣ въ окно, маня меня выйти въ садъ. Я взялъ, да и вышелъ. Кругомъ меня разговаривали деревья съ золотыми листьями, полныя спѣлыхъ апельсиновъ, персиковъ и сливъ. На землѣ красовались саженные арбузы, и около нихъ покачивалъ листьями салатъ, облитый уксусомъ и прованскимъ масломъ; тутъ же бѣгали жареные рябчики и бекасы, умильно заглядывая въ мой ротъ. Все приглашало меня утолить голодъ и вкусно позавтракать. Я сѣлъ на берегу голубенькой рѣчки, протекавшей между тысячами благовонныхъ цвѣтовъ, благоухавшихъ лучше, чѣмъ магазинъ Герке. Поймавъ одного изъ жареныхъ рябчиковъ и сорвавъ кочень приготовленнаго салата, я утолилъ голодъ и закусилъ персикомъ, свалившимся къ моимъ ногамъ. Тогда начала томить меня жажда; я наклонился къ рѣчкѣ, чтобы зачерпнуть рукою водицы; но, къ моему удовольствію, оттуда забилъ фонтанъ прямо мнѣ въ ротъ и напоилъ меня чистѣйшимъ шампанскимъ…

– Вмѣсто шампанскаго, господа, каждый можетъ вообразить вино по своему вкусу; сочиненіе отъ этого не измѣнится, – проговорилъ Носовичъ, и молча сталъ выгружать изъ портфеля наши тетради и положилъ въ него свою.

Мы не знали, что намъ дѣлать: смѣяться ли надъ сочиненіемъ Носовича, или счесть его продѣлку пошлостью и состроить обиженныя физіономіи. Разсержены были мы всѣ. Носовичъ не далъ намъ времени долго думать; его брови сдвинулись, глаза сощурились, и по губамъ пробѣжала язвительная улыбка.

– Что-съ, господа? – заговорилъ онъ скороговоркою:– хорошо мое сочиненіе? пошлость! плоскость! Но вѣдь это только шутка, а какъ назвать, напримѣръ, вотъ это самдѣлешнее сочиненіе?

Носовичъ быстро развернулъ одну изъ ученическихъ тетрадей, всталъ со своего стула и, стоя, началъ читать. Въ его голосѣ слышалась нервическая раздражительность.

Осень.

Сентябрьское солнце, какъ огненный шаръ, катилось по безоблачному горизонту; въ воздухѣ, полномъ аромата березъ, цвѣтовъ и поспѣвающихъ плодовъ, слышалось звонкое пѣніе птицъ. Повсюду летали онѣ, заботливо собирая кормъ. Крестьяне съ громкими пѣснями шли на веселыя работы; шумною толпой провожали ихъ хорошенькія дѣти въ красныхъ рубашонкахъ; они собирались насладиться послѣдними лѣтними удовольствіями, рвать цвѣты на лугахъ и шести вѣнки. Радость и жизнь разливались во всемъ и все ликовало, прославляя Творца, пославшаго теплую осень съ ея золотыми плодами. Около двѣнадцатаго часа, когда яркое и жгучее солнце…

– Тьфу! гадость какая! – крикнулъ Носовичъ, и тетрадь полетѣла подъ столъ. – Это вы изъ французской книжечки вычитали, quatre saisons передали, что ли? И гдѣ вы видѣли всѣ эти прелести? Веселыя полевыя работы! Подите, поработайте-съ, да тогда и говорите: веселыя! Ребятишки, и еще въ красненькихъ рубашонкахъ, точно шуты, бѣгутъ вѣнки плести! Да знаете ли вы, что эти чудные крестьянскіе ребятишки не такія сахарныя нѣженки, какъ вы, что они коровъ пасутъ, за свиньями смотрятъ, домъ сторожатъ; грудныхъ братьевъ качаютъ въ рабочую пору? Зачѣмъ вы лжете, сочиняете? развѣ я за тѣмъ задаю вамъ темы для статей, чтобы пріучить васъ ко лжи или дѣлать сочинителями? Ихъ и безъ васъ непочатой уголъ. Пишите мнѣ о томъ, что вы видите; покажите, какъ развились ваши понятія, какъ вы понимаете окружающую васъ жизнь, а не выдумывайте сказокъ про деревню, которой вы въ глаза не видали. О жителяхъ луны и я могу сказать только чушь и ложь; а потому о нихъ и не разсказываю. Видите вы лужу передъ своимъ окномъ и пишите: вотъ, молъ, весна наступила, и передъ моимъ окномъ лужа непроходимая стоитъ, потому что хорошихъ водосточныхъ трубъ нѣтъ и мостовая плоха, да и дворникъ не мететъ улицы, занятый другимъ дѣломъ. Да если бы и лужи не было, то все-таки идти на улицу не хочется, ибо въ воздухѣ теперь слышнѣе вонь отъ помойныхъ ямъ, давно не чищенныхъ… Пишите, пожалуй, о жареныхъ бекасахъ и рябчикахъ, только тогда, когда вы ихъ видѣли или ѣли, а то бумагу только попусту изводите и у меня время и здоровье уносите. Вотъ и сегодня прочелъ я поутру это сочиненіе объ осени, вижу: сладость неописанная, благораствореніе воздусей, ну, и пошелъ безъ калошъ, а теперь и насморкъ, и кашель привязались – пожалуй, и совсѣмъ слягу. Не бережете вы своего учителя!

Послѣднія слова Носовичъ произнесъ такимъ уморительно-плачевнымъ голосомъ, что мы всѣ, смущенные началомъ его рѣчи, разсмѣялись; но въ этомъ смѣхѣ слышалась стыдливая сдержанность.

Мысль: какой я дуракъ! – промелькнула въ каждой головѣ.

Носовичъ сошелъ съ каѳедры, поднялъ брошенную имъ на полъ тетрадь и стряхнулъ съ нея пыль своимъ рукавомъ.

– И всѣ сочиненія, написанныя вами, почти таковы, нѣкоторыя еще хуже, – сказалъ онъ уже совершенно серьезнымъ и немного грустнымъ тономъ. – Между тѣмъ, нѣкоторымъ изъ васъ 16, 17, даже 18 лѣтъ, вы уже два года пишете статьи на учительскія темы. Чему же васъ учили! Какъ развивали?.. Вамъ въ слѣдующіе два года придется поработать надъ собою, иначе вы вступите въ жизнь на жертву пройдохъ, которые поймутъ вашу неразвитость. Авось, что-нибудь успѣемъ сдѣлать. Хотите, чтобы я прочелъ вслухъ и другія сочиненія? – спросилъ онъ, помолчавъ немного.

– Нѣтъ! нѣтъ, г. Носовичъ! – раздалось со всѣхъ сторонъ. – Мы лучше постараемся написать новыя сочиненія.

– Пишите, – сказалъ Носовичъ и сталъ раздавать тетради.

– Кто теперь президентъ во Франціи: Кавеньякъ, или Луи-Наполеонъ? – насмѣшливо спросилъ онъ у Воротницына, отдавая тому тетрадь.

– Я этого не знаю, – съ недоумѣніемъ отвѣчалъ Воротчицынъ.

– Скажите, пожалуйста! а я совсѣмъ думалъ, что вы политикой занимаетесь. Странно, очень странно! – балаганилъ Носовичъ, покачивая головой. – И не занимайтесь ею; познакомьтесь съ окружающею васъ жизнью, тогда вы увидите, что политика выѣденнаго яйца не стоитъ. Право, такъ!

– Я ею не занимаюсь, вѣдь я вамъ сказалъ, – обидчиво промолвилъ Воротницынъ.

– А мнѣ кажется, что вы скрытничаете. Знаете, почему?

– Нѣтъ-съ, не знаю-съ, – дерзко отвѣтилъ Воротницынъ.

– Нѣтъ-съ, не знаю-съ, – передразнилъ его Носовичъ. – Слушайте же. Ваше сочиненіе можетъ быть хоть сейчасъ напечатано въ любомъ русскомъ журналѣ; но оно положительно дурно. Изъ него видно, что вы много, слишкомъ много читали; но кто-то преусердно выбиралъ для васъ книги, похожія, какъ двѣ капли воды, одна на другую, и посадилъ въ вашу молодую голову дряхлаго старикашку съ разбитыми ногами. Онъ подсказываетъ вамъ то, что вы должны, по его мнѣнію, говорить, водитъ вашею рукою, когда вы пишете. Старикашка, должно-быть, былъ великій грѣшникъ, ибо онъ только и хлопочетъ, что о прощеніи, и, по всей вѣроятности, богатъ, ибо всѣхъ уговариваетъ примириться съ разными гадостями. Молодые люди не додумываются до такихъ мертворожденныхъ теоріекъ. Молодой умъ не то выноситъ изъ чтенія Гоголя, изъ знакомства съ Плюшкиными, Чичиковыми, Ноздревыми. Или, можетъ-быть, я ошибаюсь, считая васъ молодымъ, можетъ-быть, вы родились задолго до первой французской революціи?.. Но вы мыслить умѣете, изъ васъ можетъ выйти хорошій человѣкъ; я хотѣть бы поспорить съ вами. Приходите когда-нибудь послѣ класса ко мнѣ.

Воротницынъ стоялъ, засунувъ руку подъ жилетъ, и тамъ пощипывалъ свою рубашку; его лицо покраснѣло и приняло надменное выраженіе. Онъ, кажется, впервые слышалъ оцѣнку своей теоріи и былъ готовъ бороться за нее. Я переглянулся съ Розенкампфомъ. Носовичъ продолжалъ раздавать тетради и давать наставленія каждому ученику отдѣльно. Раздача тетрадей кончилась.

– Господинъ Носовичъ! вы не возвратили моей статьи, – сказать Калининъ.

– Знаю-съ, – отвѣчалъ Носовичъ. – Она лежитъ на каѳедрѣ, и я намѣренъ прочесть ее передъ классомъ.

– Какого чорта онъ въ ней вычиталъ? – проворчалъ Калининъ, садясь на свое мѣсто.

Носовичъ началъ читать его статью.

«Происшествіе, о которомъ я хочу разсказать, было прошлой весной. Однажды, окончивъ свои уроки, я глазѣлъ отъ нечего дѣлать въ окно. По грязной улицѣ, несмотря на сильный вѣтеръ и собиравшіяся тучи, тащилось множество народа; всѣ спѣшили на гулянье въ крѣпость, чтобы насладиться тамъ грызеньемъ орѣховъ и слушаніемъ дребезжащей музыки надтреснутыхъ шарманокъ. На это гулянье пошли и мои родные, я же остался дома, потому что мнѣ не хотѣлось гулять тамъ, гдѣ томятся сотни преступниковъ. Сначала я очень любилъ это развлеченіе: съ крѣпостныхъ стѣнъ такой славный видъ на Неву; но, за нѣсколько времени передъ этимъ днемъ, я былъ запертъ инспекторомъ въ школьный карцеръ, и болѣе всего тревожилъ меня въ заключеніи веселый шумъ ребятишекъ, игравшихъ на дворѣ. Въ описываемый день я вспомнилъ это, и мнѣ ясно представилось то горькое чувство, которое должны испытывать арестанты, слыша топотъ гуляющаго народа. Во мнѣ кипѣло не то чувство желчной злости, не то чувство плаксивой тоски. Хотѣлось и выругать кого-нибудь, и похныкать хотѣлось. Этому чувству суждено было усилиться еще болѣе. Мимо моего окна шло семейство мѣщанъ, судя по ихъ платью, должно-быть, мужъ и жена съ двумя сыновьями. Внезапнымъ порывомъ вѣтра съ головы одного изъ ребятишекъ сорвало фуражку, ребенокъ побѣжать за ней, но вѣтеръ уносилъ ее все дальше и дальше, и, наконецъ, прокатилъ по грязи въ лужу, гдѣ она и застряла. Ребенокъ вынулъ ее изъ воды и со слезами побѣжалъ къ родителямъ. Нѣжная матушка посмотрѣла на измокшую и запачканную фуражку и принялась ругать мальчугана. Отецъ послушалъ-послушалъ руготню жены и вышелъ изъ терпѣнія: вырвалъ изъ ея рукъ фуражку, мазнулъ ею по лицу сына, далъ ему затрещину и, нахлобучивъ на его головенку фуражку, крикнулъ: „ступай же свинья-свиньей на гулянье, пащенокъ!“ Возмутительная сцена. Должно-быть, хорошо проведетъ этотъ день мальчуганъ. Не весела ты, мѣщанская жизнь! Мнѣ стало грустно до слезъ, и припомнилось мнѣ мое собственное дѣтство… А, впрочемъ, не будь этой сцены, не было бы и этой статьи… Нѣтъ худа безъ добра, говоритъ пословица. Однако, лучше, если бы было добро, и не было бы худа».

– Эта статья, господа, мнѣ положительно нравится, – сказалъ Носовичъ. – Но, господинъ Калининъ, – продолжать онъ, отдавая тетрадь:– я говорю, что она хороша по своей правдѣ и искренности, а не по формѣ. Если бы вы ее подали нѣмцу-учителю, то онъ отмѣтилъ бы: liederlich geschrieben.

– Я нѣмцу не подалъ бы ее, – отвѣчалъ Калининъ. – Я написалъ бы ему: eine kleine Biene flog или wie ist die Erde so schön, so schön!

Послѣднія слова онъ произнесъ нараспѣвъ. Мы и Носовичъ улыбнулись.

– Откровенный вы человѣкъ, господинъ Калининъ!

Остальное время урока Носовичъ употребилъ на серьезное объясненіе намъ тѣхъ взглядовъ на жизнь и дѣятельность человѣка, которые онъ признавалъ вѣрными и честными.

– Практическій, трезвый взглядъ на все, – говорилъ онъ:– есть единственное основаніе, на которомъ можетъ человѣкъ построить свою жизнь хорошо для себя и безобидно для ближнихъ. Развивать его надо именно теперь, здѣсь въ школѣ. Многимъ изъ васъ придется выступить отсюда на поле самостоятельной жизни, сдѣлаться чиновниками и мастеровыми, или засѣсть на университетскія скамьи. Въ первомъ случаѣ вы прямо должны стать практиками, чтобы не надували васъ пройдохи, во второмъ безъ практическаго взгляда вы сдѣлаетесь игрушками профессоровъ и книгъ. Они нацѣпятъ на васъ свои любимыя мечтаньица и теорійки, и вы, какъ овцы, пойдете за вожаками, по тому же пути, по которому шли они, и станете, можетъ-быть, въ тѣхъ же стѣнахъ, съ тѣхъ же каѳедръ, только другимъ голосомъ пѣть ихъ пѣсню, не помышляя о томъ, насколько полезна эта пѣсня, и нужна ли она кому-нибудь. Плохая будущность! Но какъ развить практическій взглядъ? Очень легко: наблюдайте за собою, сближайтесь съ товарищами, но сближайтесь честно, разумно, не за раздѣленную пополамъ сахарную конфетку. Изучайте, что худо и что хорошо въ ихъ и въ вашемъ домашнемъ быту; не осуждайте старыхъ людей за худое; они воспитывались не такъ, какъ вы, – исправлять ихъ глупо и пошло; но старайтесь воспитать себя такъ, чтобы худое не повторялось въ васъ самихъ и въ вашей дѣятельности. Другихъ нечего передѣлывать, не передѣлавъ себя; работать же въ свою пользу надъ собою побуждаетъ насъ эгоизмъ. Вы знаете, что значитъ быть эгоистомъ? Быть эгоистомъ – значитъ любить себя. А кто же не любитъ себя? Всѣ любятъ, – это истина. Эгоизмъ есть главный двигатель всего, совершающагося на землѣ, инстинктъ, присущій всякой твари; безъ него человѣкъ дѣлается ниже животнаго, ибо теряетъ послѣднее оправданіе своихъ поступковъ. Вамъ надо объяснять эту мысль, иначе вы меня не поймете. Я обращаюсь къ тѣмъ наблюденіямъ, которыя вы могли сдѣлать непосредственно надъ собою. Когда вы чувствовали себя особенно нехорошо? Тогда, когда вы были больны, когда вамъ хотѣлось ѣсть, пить и торопились совершить работу не по силамъ, когда вы были наказаны, когда вы не имѣли ни одного друга, и васъ томило одиночество, когда вы прятались отъ человѣка, собиравшагося васъ побить, отъ маленькаго врага. Или, можетъ-быть, я ошибаюсь, и все это не тревожило васъ, все это было вамъ пріятно? Какъ вы думаете?

– Разумѣется, тревожило, – отвѣтило нѣсколько голосовъ.

– Но отчего же тревожило? Потому что отъ этого страдало ваше я, страдали его первыя потребности. Если бы всѣ эти тревожащія обстоятельства были отстранены по вашему желанію, то вы были бы счастливы, должны бы были быть счастливы. Не такъ ли? Конечно, такъ! Это вамъ скажетъ любой мудрецъ, и всѣ люди стремятся только къ той жизни, гдѣ нѣтъ исчисленныхъ мною тревожащихъ обстоятельствъ. Всѣ другія, лишнія блага составляютъ роскошь жизни, и безъ нихъ можно обойтись. Если сытый человѣкъ заплачетъ о томъ, что у него нѣтъ жареныхъ устрицъ и шампанскаго, то онъ возбудить смѣхъ, и вы скажете: вотъ счастливецъ; ему и плакать-то не о чемъ! Но никто, не будучи подлецомъ, не рѣшится смѣяться надъ голоднымъ, плачущимъ о неимѣніи куска хлѣба. Итакъ, мы съ вами добрались до истинныхъ потребностей человѣка, составляющихъ его счастье. Онѣ эгоистичны. Но развѣ онѣ ведутъ къ дурнымъ поступкамъ, къ преступленію? Напротивъ того, въ разумно практическомъ человѣкѣ именно онѣ-то и исключаютъ мысль о преступленіи. Если вамъ нечего ѣсть, то вы должны работать, а не красть, иначе васъ накажутъ люди или правительство, физически или нравственно, это все равно, – и вамъ будетъ не весело: вы согласились, что наказаніе не радуетъ. Если вашъ трудъ не можетъ быть сдѣланъ вдругъ вашими силами, вы его сдѣлаете исподволь, а не скомкаете кое-какъ и не бросите совсѣмъ, потому что за бездѣлье платы не полагается. Если вы наживаете своею дѣятельностью только враговъ и не имѣете друзей, то первые придавятъ васъ, видя вашу безпомощность. Это непріятно. Но безъ враговъ нельзя прожить, значитъ, надо нажить побольше друзей, готовыхъ стоять за васъ, если вы не будете подлецами. Съ подлецомъ сойдется только подлецъ; но такой господинъ не подставить своей груди за васъ и будетъ другомъ только на словахъ… Какъ вы думаете, къ добру или къ злу поведетъ эгоизмъ человѣка, обладающаго вѣрнымъ практическимъ взглядомъ? Подумайте хорошенько и отвѣтьте мнѣ въ слѣдующій урокъ. Звонокъ, кажется, былъ, и намъ пора кончить.

Насталъ слѣдующій урокъ. Многіе изъ насъ дѣйствительно подумали о словахъ Носовича и сознательно согласились съ нимъ. Такіе ученики были сильно возбуждены и уже начинали любить учителя; ошибался ли онъ или нѣтъ, но все-таки онъ заставлялъ насъ думать, говорилъ намъ: и вы люди, а не овцы, ведомыя на закланіе. Другіе же, изъ числа школьныхъ тупицъ, поддакивали, ничего не думая. Слова учителя касались и отскакивали отъ нихъ, какъ отъ стѣны горохъ.

– Теперь, господа, – продолжалъ Носовичъ въ слѣдующій урокъ:– вамъ должно быть ясно, что дурные поступки, совершенные во имя эгоизма, суть слѣдствія несообразительности, непрактичности и безсмысленности людей. Казнокрады-взяточники – вы слышали объ этилъ кровожадныхъ двурукихъ животныхъ? – брали взятки, думая нажиться; но они не разсчитывали на то, что рано или поздно они могли попасться и лишиться всего. Но даже, еслибы имъ и сходило постоянно съ рукъ, то и тогда ихъ гнусную дѣятельность нельзя бы было назвать разумно-практическимъ эгоизмомъ. Они прожили жизнь подъ страхомъ, вѣчно боялись, не пишутъ ли на нихъ доноса ихъ друзья-подлецы, добивающіеся ихъ мѣста. Вы признали такое состояніе непріятнымъ, несогласнымъ съ требованіями эгоизма, но, разумѣется, и старые взяточники не чувствовали большой пріятности отъ этого состоянія. Большею частью они были людьми жёлчными, угрюмыми, подозрительными въ сношеніяхъ съ окружающими личностями, боялись своей собственной семьи. Пухленькими и веселенькими взяточниками-балагурами были только мѣдные лбы, дошедшіе до послѣдняго животнаго состоянія.

Такимъ образомъ, перебралъ Носовичъ передъ нами всѣхъ порочныхъ и преступныхъ дѣятелей и доказалъ то, что было нужно доказать. Наша русская жизнь, нарисованная твердою, размашистою и мѣткою кистью, прошла передъ нами. Мы слышали обо всемъ, начиная отъ христославленья деревенскаго попа по избамъ мужиковъ и пребыванія поповскаго сына въ бурсѣ до высшаго проявленія азіатской изнѣженности и лѣни помѣщичьихъ кружковъ. Носовичъ творитъ судъ и расправу надъ отдѣльными личностями и пороками. Но въ его рѣчахъ не было ни жёлчности, ни раздражительности, ни предубѣжденія; онъ говорилъ намъ: «не думайте, что такъ дѣлается только у насъ; въ другихъ странахъ дѣлается то же, но на свой ладъ. Не бросать каменья, не злиться, не воевать нужно. Нужно смотрѣть за собою, собираться съ честными людьми въ тѣсный кружокъ, исполнять свои обязанности лучше подлецовъ, и тогда подлецы исчезнутъ, какъ пыль. Покуда честные люди будутъ хныкать, жаждать славы, какихъ-то подвиговъ и переворотовъ и оставаться безъ дѣла, оставлять его въ рукахъ подлецовъ, выказывать свою неспособность даже къ малымъ дѣламъ, – до тѣхъ поръ подлецы будутъ блаженствовать. До сихъ поръ большая часть изъ такъ-называемыхъ честныхъ людей ломалась, кривлялась и геройствовала, губя только собя, и ихъ даже стыдно назвать честными, не прибавивъ „мечтателями“. Только нѣкоторые изъ нихъ, владѣя перомъ, дѣлали истинно-честное дѣло, писали по мѣрѣ силъ и раскрывали передъ толпой послѣдніе выводы науки, озаряли мракъ. Этимъ спасибо, и потому-то я считаю важнымъ дѣломъ изученіе исторіи русской литературы».

Носовичъ сильно напиралъ на то, что сначала, въ былыя времена, преступная дѣятельность была какъ будто согласна съ требованіями эгоизма, но что съ размноженіемъ развитыхъ людей она дѣлается все болѣе и болѣе непрактичною и неэгоистичною. Страшно нападалъ онъ на тѣхъ честныхъ людей, которые или ребячески дуются на весь міръ, или надменно надуваются передъ нимъ и воображаютъ себя счастливыми и честными. «Ихъ счастье, – говорилъ онъ, – выѣденнаго яйца не стоитъ, ихъ можетъ каждую минуту раздавить первый подлецъ, и ни одна рука не протянется спасти ихъ. И по-дѣломъ имъ! Человѣкъ, какъ и всякая тварь, надѣленъ инстинктомъ самосохраненія. Это чувство заставляетъ его прибѣгать къ обществу, внѣ котораго онъ нуль, старая онуча. Онъ, только имѣя друзей, разумѣется, въ честномъ, то-есть прямомъ смыслѣ слова, можетъ быть спокойнымъ за свою будущность. Взгляните на табунъ лошадей, когда на нихъ набѣгаютъ волки. Лошади не разбѣгутся, но сплотятся въ одну массу и даюгь отпоръ врагу. Побѣда остается на ихъ сторонѣ, тогда какъ одинокую лошадь волки растерзаютъ непремѣнно. Безъ друзей, безъ любви къ ближнимъ, требуемой эгоизмомъ, – мы ничто. Ничто же не можетъ быть ни честнымъ, ни подлымъ. Итакъ, практически разумный, настоящій эгоизмъ есть двигатель въ жизни, эгоизмъ есть любовь къ ближнимъ, любовь къ честной дѣятельности, эгоизмъ есть справедливость».

Таковы были уроки Носовича, предшествовавшіе и тѣсно соединенные съ лекціями исторіи русской литературы. Я сократилъ ихъ, насколько было возможно, но все-таки читатель, вѣроятно, соскучился. Я могу извинить себя передъ нимъ тѣмъ, что сказать объ этихъ взглядахъ было необходимо для того, чтобы читатель понялъ, за что полюбили мы Носовича, за что мы назвали его крестнымъ отцомъ нашего умственнаго развитія.