Текст книги "Под гнетом окружающего"
Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Михаилъ Александровичъ бойко встряхнулъ головой.
– Да что мы похоронные разговоры ведемъ? – неожиданно произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ, смѣясь удушливымъ смѣхомъ. – Музыки, пѣсенъ, и будемъ веселиться, смѣяться!
Онъ быстро сѣлъ къ роялю и заигралъ одну изъ удалыхъ русскихъ пѣсенъ.
Лизавета Николаевна, опустивъ на колѣни руки и склонивъ на грудь голову, сидѣла въ какомъ-то чаду. Она сама не знала, почему ея сердце замерло, почему ей стало какъ-то жутко. Ей казалось, что ее вызываетъ на какую-то борьбу человѣкъ, обладающій вдвое большими силами, чѣмъ ея силы. Ей хотѣлось бѣжать отъ этого человѣка, бѣжать далеко и навсегда. Михаилъ Александровичъ еще пѣлъ, когда она встала и тихо прошла въ кабинетъ графини.
– Я уѣзжаю, – проговорила она въ смущеніи.
Графиня взглянула на мое ласковымъ взглядомъ и удивилась блѣдности ея лица.
– Вы больны, дитя? – спросила она.
– Нѣтъ, но мнѣ нужно побывать дома, – отвѣтила Баскакова. – Съ дѣтьми заняться нужно…
– Но вѣдь вы всегда даете имъ каникулы въ эту пору вмѣсто лѣта, когда они учатся съ Борисоглѣбскимъ? – возразила удивленная графиня.
Лизавета Николаевна смутилась.
– Нынче надо заняться… Да, сверхъ того, мнѣ хотѣлось бы взглянуть на своихъ.
– А, да, это естественно… Съѣздите. Но я беру съ васъ слово, что вы дня черезъ два вернетесь… Теперь у насъ такъ хорошо…
Графиня поцѣловала Лизавету Николаевну и позвонила.
– Лизавета Николаевна ѣдетъ долой, заложите экипажъ, – проговорила она лакею.
Тотъ молча поклонился и вышелъ почти въ одно время съ молодою дѣвушкою. Графиня снова принялась за письма…
Михаилъ Александровичъ просидѣлъ довольно долго въ гостиной, потомъ походилъ по комнатѣ и, наконецъ, не дождавшись возвращенія Лизы, пошелъ въ свой кабинетъ. Его лицо было какъ-то самодовольно, въ головѣ мелькала мысль, что Лиза удивительно мила, и что его слова произвели на нее впечатлѣніе. Проходя мимо одного изъ слугъ, онъ небрежно спросилъ:
– Лизавета Николаевна у графини?
– Никакъ нѣтъ-съ. Изволили домой уѣхать, – отвѣтилъ лакей.
Михаилъ Александровичъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на лакея, постоялъ передъ нимъ съ минуту, потомъ быстро прошелъ въ свой кабинетъ, вѣроятно, что-нибудь сообразивъ. Онъ былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа.
– Бѣгутъ – значитъ боятся; боятся – значить есть причины для страха, – разсуждалъ онъ мысленно. – А вѣдь, право, это первая дѣвушка, которая можетъ серьезно увлечь меня. Чортъ знаетъ, какая смѣлость, какая искренность въ каждомъ ея движеніи!
Черезъ полчаса, попробовавъ полежать и почитать, онъ взялъ фуражку и отправился на постоялый дворъ къ Марьѣ Мироновой.
Лиза, между тѣмъ, пріѣхала домой.
– Ну, мало мелюзги, такъ на! еще и большая нахлѣбница пріѣхала, – встрѣтила Лизавету Николаевну ея мать. – Мѣста, что ли, недостало для тебя у графини-то? Ты бы хоть одно то подумала, что мнѣ теперь одинъ отецъ твой всю жизнь отравитъ… У меня постройка, у меня дѣти, а тутъ еще этотъ пьяница глаза мозолилъ!..
– Отецъ дома, – обрадовалась Лиза.
– Дома! Чему радуешься! – раздражительно замѣтила мать. – Обтрепался, по гостямъ шляясь; домой откармливаться пріѣхалъ…
Лизавета Николаевна молча прошла въ дѣтскую, гдѣ обыкновенно помѣщался ея отецъ во время своего пребыванія дома. Онъ былъ, дѣйствительно, какъ-то помятъ, попрежнему плоско шутилъ, тянулъ по рюмочкѣ водку, носился съ дѣтьми, забавляя ихъ нелѣпыми играми, и жаловался на жену. Этотъ разоренный домъ, грязь, хламъ, оборванныя и грязныя дѣти, отецъ въ шутовской роли, мать, съ вѣчною бранью на языкѣ вдругъ обдали, какъ холодною водою, Лизавету Николаевну, послѣ блеска и мира въ привольскомъ дворцѣ. Кажется, она была готова въ омутъ броситься, такъ ей опостылѣть этотъ домашній адъ.
– Ну, а что Михаилъ Александровичъ подѣлываетъ? Здоровъ ли? – разспрашивала у нея мать за вечернимъ чаемъ.
– Что ему дѣлается! – серьезно проговорила дочь.
– Фыркаешь-то ты съ чего? А? – спросила мать.
Лизавета Николаевна промолчала.
– Вы ужъ не съ нимъ ли повздорили, барышня? – съ укоризною и насмѣшливостью замѣтила мать.
– Изъ-за чего мнѣ съ нимъ ссориться?
– Да кто васъ знаетъ! Всѣ вы у меня какіе-то шальные, да верченые, – проговорила Дарья Власьевна, указывая на ребятъ. – А ты помни, что тебѣ восемнадцать стукнуло, что ты у меня седьмая, а достатковъ у насъ нѣтъ. Просидишь въ дѣвкахъ, – подъ старость по-міру нашляешься, гдѣ-нибудь на дорогѣ съ голоду издохнешь. Братья тебѣ не кормильцы, сами угодятъ на каторгу.
Лизавета Николаевна нахмурилась.
– Полноте вы глупости-то говорить. – сказала она. – Ну, можетъ ли онъ на мнѣ жениться?.. Коли и полюбить, такъ поиграетъ, обманетъ и бросить.
– Ну, матушка, за обманы-то и къ суду притягиваютъ!
Лиза съ негодованіемъ отвернулась въ сторону и промолчала.
Черезъ три для графиня пристала за ней экипажъ. Не минуты не думая, молодая дѣвушка написала къ Серпуховской письмо, гдѣ отговаривалась отъ поѣздки въ Приволье неожиданнымъ пріѣздомъ своего отца.
– Да ты съ ума сошла, что ли? – кричала мать – Да ты какъ смѣла не поѣхать, когда тебя благодѣтельница наша зоветъ?
– Не поѣхала, значитъ, надо не ѣхать, – отрывисто отвѣтила Лиза.
– Ну, матушка, я терплю-терплю, да когда-нибудь и лопнетъ терпѣніе. Вы всѣ отъ рукъ отбились, такъ я васъ опять къ рукамъ приберу!
Раздраженная дочерью, Дарья Власьевна бушевала весь день и поколотила одну изъ служанокъ. Та убѣжала съ жалобой на барыню.
– Ну, опять дѣло затѣялось! Раскошелится наша Дарья Власьевна, – хохоталъ Николай Николаевичъ. – Ишь, руки-то старыя, помѣщичья остались и удержу имъ нѣтъ.
Лиза сердито насупила брови.
– Чего ты радуешься? – проговорила она. – Удержать ее не можешь.
– Мамочка, да я самъ радъ, что меня не бьютъ, – жалобно отвѣтилъ отецъ. – Мнѣ самому скоро мѣста не будетъ, Дома, что въ аду, а бѣжать некуда. Куда ни пріѣдешь, вездѣ косятся, всѣ дуются, со всѣми мать въ ссорѣ… Да ты-то что у меня нынче такая скучная?
– Тебѣ-то что до моего горя? – спросила строптивымъ топомъ дочь. – Поможешь ты мнѣ? Научишь ты меня чему-нибудь?.. Самого-то тебя только безрукій не бьетъ…
– Маточка, и ты-то меня обижаешь! – со вздохомъ произнесъ отецъ, успѣвшій пропустить лишнюю чарку водки.
Онъ нагнулся и поцѣловалъ руку дочери.
Дочь отвернулась въ сторону. Ей было жалъ отца и въ то же время ей было гадко, ее сердило его безсиліе… Дла нея прошла еще недѣля, тяжелая, полная домашнихъ дрязгъ и непріятностей. Послѣ каждой изъ грязныхъ сценъ семейнаго раздора Лиза хмурилась и невольно приходило ей въ голову:
– Да зачѣмъ я здѣсь живу, зачѣмъ терплю эту муку? Гостила бы у графини, такъ, по крайней мѣрѣ, хоть не видала бы, что за жизнь идетъ дома, сердце бы не болѣло. Такъ нѣтъ, Михаила Александровича испугалась! И чего было бояться его? Ну, любитъ онъ меня, такъ была бы и сама счастлива, и его осчастливила бы. Повеселѣлъ бы онъ со мною. Недаромъ у меня характеръ веселый, да живой. «Вашего смѣха на двоихъ станетъ», говаривала мнѣ Маша… Да, станетъ!.. А если онъ обманулъ бы? Ну, такъ что жъ? Хоть день пожила бы счастливо, хоть разъ пожила бы на волѣ; а бросилъ бы, такъ хуже не стало бы, чѣмъ теперь… Да если бы и хуже стало; ну, руки бы на себя наложила. Терпѣть бы не стала… Недаромъ же мать меня верченою, да шальною зоветъ!.. Вотъ вѣдь домовыхъ не боюсь, въ лѣсъ одна хожу, разъ побилась объ закладъ съ Машей, что по кладбищу ночью пройду, и прошла, а человѣка испугалась!
Не давали покою Лизѣ эти мысли, но она настойчиво гнала ихъ прочь, не сознавая, почему она ихъ гонитъ. Однажды ей было очень тяжело, когда неожиданно къ ихъ дому подъѣхалъ кабріолетъ Михаила Александровича.
Хозяйка, по обыкновенію, засуетилась передъ гостемъ и поспѣшила сказать:
– Извините, мнѣ по хозяйству надо! Вы ужъ съ Лизой переговорите!
Задонскій молча поклонился. Дарья Власьевна скрылась, думая про себя: «Они побранились, они помирятся. Оно лучше, послѣ ссоры-то милѣе другъ другу будутъ!»
– Извините меня, Лизавета Николаевна, – начатъ вѣжливымъ топомъ гость, державшій себя какъ-то сдержанно и холодно:– вы уѣхали отъ насъ вслѣдствіе неосторожныхъ фразъ съ моей стороны. Я поступилъ опрометчиво. Я самъ очень хорошо знаю, что мнѣ не слѣдуетъ искать вашего участія, вашего сочувствія. Я для этого слишкомъ изломанъ, слишкомъ испорченъ жизнью.
Лизавета Николаевна, дослушавъ эти жалостныя, чопорно произнесенныя фразы, подняла на Михаила Александровича свои большіе, откровенные глаза: они были полны слезъ и словно молили о пощадѣ. Михаилъ Александровичъ дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ этого скорбнаго выраженія лица своей собесѣдницы.
– Что же вамъ надо отъ меня? – спросила она такимъ спокойнымъ тономъ, который былъ какъ-то потрясающимъ своею безнадежностью.
– Я пріѣхалъ по порученію тетушки, она проситъ васъ, къ себѣ,– холодно и вѣжливо отвѣтилъ Задонскій.
– Я сейчасъ напишу ей нѣсколько словъ.
Лизавета Николаевна вошла къ себѣ въ комнату и сѣла писать письмо. Еи руки дрожали. На бумагу падали рѣдкія, крупныя слезы. Лизаветѣ Николаевнѣ казалось, что стоитъ сдѣлать еще одно усиліе, написать еще нѣсколько словъ – и побѣда надъ собою будетъ окончена. И въ то же время въ головѣ дѣвушки невольно возникали смутные вопросы: «Да для чего эта борьба? Кто выиграетъ отъ этой побѣды? Не будетъ ли жизнь еще тяжелѣе?». Письмо писалось медленно…
– Ну, что же ты копаешься? Долго ли тебя ждать-то будутъ? – крикнула мать, входя въ ея комнату и дергая ее за рукавъ.
– Сейчасъ, только письмо допишу, – отвѣчала дочь, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ.
Ея думы мгновенно разсѣялись, и ей сразу вспомнился весь отвратительный семейный быть въ родномъ домѣ.
– Къ кому это? – спросила мать про письмо.
– Къ графинѣ…
– Да ты не думаешь ли опять не ѣхать?
– Да, не ѣду…
– Что-о! Да какъ ты смѣешь? Да ты знаешь ли, что я тебя веревками стащу туда!
Въ комнатѣ поднялась буря.
Лиза, блѣдная, гнѣвная, поднялась во весь ростъ и остановилась передъ Дарьей Власьевной. Она злобно скомкала письмо и швырнула его въ лицо матери.
– Вотъ такъ, можетъ-быть, меня скомкаютъ!.. Я этого не хотѣла, вы настаивали… Я хоть минуту, да буду счастлива, а вы весь вѣкъ плакаться будете, – задыхаясь, проговорила она и, оттолкнувъ мать, съ бойкимъ и рѣшительнымъ видомъ вышла изъ комнаты…
Черезъ минуту, по дорогѣ къ Приволью, несся щегольской кабріолетъ; въ немъ сидѣли Михаилъ Александровичъ и Лизавета Николаевна. Навстрѣчу имъ попался управляющій графини на бѣговыхъ дрожкахъ и пристально посмотрѣлъ на весело разговаривавшихъ молодыхъ людей.
– Вотъ пойдетъ разсказывать своимъ ангельчикамъ, что я ѣзжу съ вами одна, – разсмѣялась Лиза.
– Это васъ смущаетъ? – спросилъ Михаилъ Александровичъ довольно холодно.
– Я теперь ничего не боюсь! – бойко отвѣтила она – Да и чего бояться? Вѣдь всѣ не лучше насъ! Они про насъ говорить станутъ, а мы про нихъ, – засмѣялась она.
Михаилъ Александровичъ зорко посмотрѣть на свою разгорѣвшуюся спутницу, и въ его головѣ промелькнула мысль, что эта дѣвушка принадлежитъ теперь ему всецѣло…
IV
Задонскій не ошибся въ своихъ расчетахъ: молодая дѣвушка отдалась ему всецѣло.
Да какъ можно было и ошибиться-то? На дворѣ стоитъ теплая, чудесная весна. Рѣка изломала послѣдніе остатки своихъ ледяныхъ оковъ и широко и свободно разлилась, какъ море, по окрестнымъ полямъ, сверкая своими волнами подъ яркими лучами солнца въ знойные дни и подъ кроткимъ свѣтомъ луны въ бѣлыя, прозрачныя ночи. Въ лѣсу и въ саду слышится оживленный и веселый шумъ; изрѣдка гдѣ-то соловей начинаетъ пощелкивать. Народъ въ движеніи, повыползъ изъ своихъ воръ и трущобъ; на берегу и въ поляхъ закипаетъ работа; вездѣ голоса слышатся тревожные, и звуки какъ-то рѣзко несутся въ чистомъ воздухѣ. Жизнь и дѣятельность разлиты повсюду; этотъ шумъ словно опьяняетъ человѣка, не нашедшаго себѣ ни опредѣленнаго труда, ни опредѣленной цѣли, не знающаго, гдѣ ему искать счастья. А молодая кровь кипитъ и принуждаетъ броситься на какой-нибудь путь тревожной жизни; если нѣтъ впереди никакихъ, болѣе широкихъ и смѣлыхъ, задачъ, если нѣтъ въ будущемъ иного идеала счастья, молодость проситъ хотя личной любви, наслажденія вдвоемъ, А тутъ, подъ ухомъ нѣжныя, вкрадчивыя рѣчи слышатся; вспоминается безъ любви, безъ покоя проведенное прошлое; настойчиво отгоняются всѣ опасенія за будущее; является безшабашная отвага, и человѣкъ ловить мгновенье страстнаго порыва. Лизавета Николаевна находилась именно въ этомъ положеніи. Ее давила и возмущала домашняя грязная жизнь, гдѣ сердце не находило ни ласки, ни покоя и вѣчно ныло и болѣло отъ брани и возмутительныхъ сценъ. Молодая дѣвушка чувствовала потребность вырваться изъ этого омута, но не знала, куда и зачѣмъ. У нея не было составлено никакого идеала лучшей жизни, хотя ее и давила та жизнь, которую вела она. Трудъ самъ по себѣ не манилъ ее, да она и не знала, за что бы могла она приняться. Первыя горячія слова страстной любви, сказанныя ей, первая возможность спасти отъ отчаянья, отъ гнетущихъ мыслей, отъ пороковъ одного изъ ближнихъ, возможность, пробудившая въ головѣ молодой дѣвушки радужныя грёзы, вдругъ открыли ей какой-то еще смутный, но привлекательный міръ счастья. Съ инстинктивной дѣвической боязнью она то вѣрила, то не вѣрила снова этимъ словамъ и грезамъ, и съ невольнымъ трепетомъ сознавала, что она заходитъ все дальше и дальше по этому пути. Иногда ей хотѣлось бѣжать, но куда и зачѣмъ? – домой, на прежнюю муку?.. Не та ли же это гибель? Искать счастья на другомъ пути? Но кто объяснить ей, что это за счастье, къ которому инстинктивно стремится человѣчество, и гдѣ путь къ этому таинственному счастью?..
– Не обманите меня! – говорила она Задонскому, когда онъ рисовалъ передъ ней картины ихъ будущей свѣтлой жизни и эти слова звучали мучительной боязнью.
Въ теченіе цѣлаго мѣсяца продолжалось полное счастье Лизы. Она съ непонятной удалью, съ полнымъ самозабвеніемъ пошла по новому пути, разъ повѣривъ Михаилу Александровичу. «Хоть день, да мой!» думалось ей, и мысли о будущемъ упорно отгонялись прочь. Она – то рѣзвилась, какъ пригрѣтый солнцемъ котенокъ; то вдругъ дѣлалась серьезной, говорила, что Михаилъ Александровичъ долженъ служить, долженъ работать, что она составитъ его счастіе въ часы его отдыха отъ трудовъ; то внезапно для нея наступали минуты раздумья, и она съ болѣзненной ироніей говорила Задонскому, что она знаетъ, какъ скоро онъ ее забудетъ и броситъ, но что ей все равно, что и безъ того пришлось бы погибнутъ дома, что она сумѣетъ и умереть. Иногда она при людяхъ прикидывалась холодной, даже подтрунивала надъ Михаиломъ Александровичемъ и относилась къ нему чуть не съ пренебреженіемъ, иногда ей приходила въ голову мысль гулять и кататься съ нимъ вдвоемъ по берегу рѣки, гдѣ сновалъ народъ, гдѣ всѣ обращали на нее вниманіе, и она хохотала и говорила: «Пусть смотрятъ!» Это было что-то лихорадочное, что-то ненормальное.
– Ты нездорова? – говорилъ ей Задонскій.
– Что-жъ, этого надо было ожидать! – отвѣчала она, и вдругъ ея веселость иропадала, она со страхомъ и трепетомъ заглядывала въ неотразимо приближавшееся будущее.
А потомъ опять встряхнетъ бойкой головкой и смѣло глядитъ на Задонскаго.
– Ну, что будетъ, то будетъ! – говоритъ она. – Только ты не бросай меня.
Михаилъ Александровичъ если не былъ дѣтски счастливъ, то былъ доволенъ новымъ развлеченіемъ. Въ первое время онъ даже забылъ начатую имъ интрижку на постояломъ дворѣ и очень серьезно смотрѣлъ на свои отношенія къ Лизаветѣ Николаевнѣ. Но чѣмъ болѣе проходило дней, чѣмъ чаще волновалась Лизавета Николаевна за неотразимое «будущее», тѣмъ тревожнѣе сталъ смотрѣть на своя отношенія къ ней, тѣмъ чаще сталъ уходить на постоялый дворъ Задонскій. «Забыться хочется!» думалось ему. «Не умѣю я разъяснить это дѣло теткѣ, а надо. Не губить же эту дѣвушку! Это будетъ подло! Да и для чего? Я ее люблю, я могу быть счастливымъ съ нею. Отъ нея свѣжестью вѣетъ, это не то, что наши пансіонерки, пріучившіяся въ платоническому разврату даже въ пансіонѣ. Одинъ ея поцѣлуй говоритъ, что она любитъ впервые, что она даже не играла въ любовь съ какой-нибудь сентиментальной подругой. Но что тетка скажетъ? Чортъ возьми, не могъ всего обдумать и подготовить прежде. Поиграть съ огнемъ вздумалъ. Это вѣдь не одна изъ петербургскихъ барышень, тамъ только глазки сдѣлать, а онѣ тебѣ сейчасъ: „Ахъ, спросите у маменьки, можетъ-быть, она отдастъ вамъ мою руку!“ Все законнымъ бракомъ хотятъ насладиться. Но съ теткой, съ теткой-то какъ объясниться?»
Дѣйствительно, вопросъ былъ важный: что скажетъ тетка? Графиня, какъ мы сказали, не любила сплетенъ, не любила указаній и наставленій; она знала свою проницательность, свое умѣнье понять все, что дѣлается кругомъ нея, потому никто не смѣлъ указать ей на отношенія Лизаветы Николаевны и Задонскаго. Довольно долго она не замѣчала ничего, попрежнему удерживала Лизу въ своемъ дворцѣ, иногда поручая ей вечеромъ почитать вслухъ какую-нибудь нравственную книгу, иногда приглашая ее съ собою покататься, и забавлялась ея болтовнею. Но нѣсколько фразъ въ родѣ того, что «Михаилъ Александровичъ вспомнилъ старину и все съ Лизаветой Николаевной гуляетъ», что «Лизавета Николаевна удивительно развилась и бойка сдѣлалась въ послѣднее время», фразъ, сказанныхъ мелькомъ, невзначай, съ выраженіемъ отеческой любви къ молодымъ людямъ, заставили дальновидную графиню посерьознѣе взглянуть на дѣло и предупредить заранѣе племянника, чтобы онъ не увлекся.
– Мишель, тебѣ, дѣйствительно, недурно бы съѣздить за границу, ты засидишься здѣсь въ глуши, – говорила однажды тетка Задонскому, зашедшему къ ней въ кабинетъ.
– Мнѣ здѣсь не скучно, – возразилъ Михаилъ Александровичъ.
– Ну, скучно-то – скучно. Я сама соскучилась бы здѣсь безъ дѣла… Но твои обстоятельства, кажется, немного разстроены? Можетъ-быть, это причина…
– Да, мои денежныя средства находятся не въ блестящемъ положеніи.
Графини вздохнула.
– Ты весь въ мать и дядю Алексѣя… Я ихъ не обвиняю… Теперь поздно обвинять ихъ; мы можемъ только молиться за прощеніе ихъ ошибокъ… Но я не могу не замѣтить, что они также запутали безъ всякаго смысла свои дѣла… И до чего ихъ довели стѣсненныя обстоятельства?.. Не сыну стану я напоминать, какъ кончила свою жизнь его матъ, – но возьмемъ дядю Алексѣя. Онъ домоталъ въ Парижѣ послѣднія деньги, чуть не попалъ за долги въ тюрьму; долженъ былъ прибѣгнуть къ милостынѣ – да, иначе я не могу назвать сбора, сдѣланнаго въ его пользу русскими, проживавшими въ Парижѣ,– потомъ онъ скитался по свѣту съ какой-то женщиной. Что это было – я не знаю; но, во всякомъ случаѣ, это было даже и не увлеченіе, а что-то позорное: онъ былъ безъ денегъ, она была стара. Я знаю, какъ страшно было его положеніе, какъ его грызла тоска, какъ ему хотѣлось выпутаться изъ опутавшихъ его сѣтей… И гдѣ онъ нашелъ спасеніе? Іезуиты, видя его умъ, его знанія, его ловкость, вырвали его душу изъ одной пропасти, чтобы погрузить его въ еще болѣе страшную бездну. Они обѣщали ему много и здѣсь, и въ будущемъ; онъ давно мучительно рвался къ чему-нибудь новому, хотѣлъ сразу покончить со всѣмъ прошлымъ, и вотъ онъ сталъ католикомъ, іезуитомъ, врагомъ нашей церкви, нашей родины…
Графиня замолчала въ скорбномъ раздумьи о судьбѣ брата Алексѣя, наклонивъ голову на руки. Черезъ минуту она заговорила снова:
– Да, человѣку нуженъ трудъ, нужна серьезная дѣятельность на пользу ближнихъ… Деньги должны быть только средствомъ къ этой дѣятельности… Иначе онѣ одно изъ самыхъ страшныхъ золъ… Нельзя вѣрнѣе погубить человѣка, какъ сдѣлавъ его богатымъ и не пріучить къ труду… Въ этомъ наказаніе богачей. За временныя блага они продали свою душу… Боже мой, какъ всѣ эти истины вѣрно и давно высказаны въ святомъ писаніи и какъ мало обращаютъ на нихъ вниманія эти умные безумцы – люди! – графиня снова задумалась о священномъ писаніи и о людяхъ. – Надо намъ будетъ выбрать свободное время и обсудить вопросъ о твоемъ будущемъ, – продолжала она черезъ минуту. – Кстати, ты слышалъ, мнѣ совѣтуютъ ѣхать на зиму въ Ниццу, или, во крайней мѣрѣ, въ Швейцарію?
– Да, – отвѣтилъ Задонскій, почтительно слушая тетку.
– Я не поѣхала бы. Ты знаешь, какъ я любилю нашу святую Москву, наше мирное Приволье, нашъ бѣдный, добрый народъ. Но, Боже мой, наша зима такъ убійственно дѣйствуетъ на меня, и докторъ опасается, что я не легко перенесу ее и, можетъ-быть, окончательно убью себя, если не подкрѣплюсь нынче за границей.
Графиня нахмурила брови и помолчала.
– Если бы а знала навѣрное, что все обойдется безъ серьезныхъ послѣдствій, что опасность не большая, то, конечно, я не поѣхала бы. Но вѣдь можетъ случиться, что и дѣйствительно эта зима убьетъ меня. Что-жъ, это будетъ просто самоубійство, если я откажусь предупредить опасность во-время и умру… Грѣхъ не заботиться о ближнихъ, но грѣхъ забывать и свою жизнь, играть съ нею… Тѣмъ болѣе мнѣ нужно дорожить собою, что я надѣюсь еще принести посильную пользу ближнимъ…
Эти смиренные, христіанскіе взгляды на свою жизнь, посвященную служенію ближнимъ, уже три раза принуждали несчастную женщину рѣшаться на дорогостоящія поѣздки за границу. При ея любви къ родинѣ, это было, дѣйствительно, тяжело для нея, и не вознаграждало ее даже то положеніе, въ которомъ она стояла за границей въ средѣ русскихъ «ниццардовъ». Тамъ она пользовалась почетомъ, какъ самая богатая, умнѣйшая и нравственнѣйшая русская женщина; около нея собирался кружокъ отставныхъ знаменитостей, хлопотавшихъ о постройкѣ за границею русскихъ церквей; руссофиловъ, толковавшихъ о народности, замышлявшихъ подавить въ Россіи западничество, составлявшихъ планы различныхъ миссіонерскихъ обществъ для борьбы съ католическими миссіонерами. Графиня становилась во главѣ ихъ, дѣлала сборы въ пользу промотавшихся заграницей личностей, давала этимъ личностямъ высоконравственныя наставленія, даже устраивала русскія литературныя чтенія, на которыхъ, собравъ съ посѣтителей десяти– и двадцати-франковыя монеты, могла хозяйничать, какъ ей угодно, и говорить при всемъ обществѣ которому-нибудь изъ чтецовъ: «Ну, довольно, довольно, вы устали. Мы будемъ вамъ благодарны, если вы намъ прочтете теперь одно изъ ненапечатанныхъ стихотвореній графа Тугоуховскаго». Чтецъ прекращалъ начатое чтеніе и принимался за декламированіе ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго – этого колкаго остряка былыхъ временъ, сердитаго за свою старость, порицателя всего молодого, грубаго обличителя современной Россіи, выражавшаго въ топорныхъ стихахъ, поддѣлываясь подъ мужицкую рѣчь, идеи крайняго обскурантизма. Послѣ чтенія ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго, графиня вставала, любезно благодарила чтеца и удалялась, а люди, заплатившіе за свои мѣста, съ почтеніемъ уступали ей дорогу, и потомъ, такъ какъ чтеніе болѣе не продолжалось, также расходились, можетъ-быть, жалѣя, что заплатили даромъ деньги… Впрочемъ, за эти деньги они имѣли счастіе посидѣть въ одной комнатѣ съ графиней… Но даже этотъ почетъ и уваженіе, конечно, не могли вознаградить графиню за разлуку съ милой для нея родиною.
– Я додумаю, можетъ-быть, мы поѣдемъ вмѣстѣ,– заговорила снова графиня, обращаясь жъ племяннику. – Тебѣ тоже будетъ полезна эта поѣздка. Ты посмотришь на истинно-русскихъ людей, которымъ, при современномъ настроеніи нашего общества, не даютъ у насъ мѣста; ты серьезнѣе взглянешь на свои обязанности и, кромѣ того, разсѣешься… Да! кстати, я хотѣла тебѣ сказать насчетъ Лизы…
Задонскій весь превратился въ слухъ.
– Держи, пожалуйста, себя подальше отъ нея. Я знаю: васъ связываютъ воспоминанія дѣтства, вы все еще смотрите другъ на друга какъ дѣти, но она теперь въ такихъ лѣтахъ, что можетъ увлечься…
Михаилъ Александровичъ закусилъ губу и, сдѣлавъ усиліе надъ собой, шутливо замѣтилъ:
– Что же тутъ страшнаго, если увлечется? Она и сама можетъ вызвать увлеченіе.
Графиня строго посмотрѣла на племянника.
– Такими вещами не шутятъ! Увлеченіе, любовь должны имѣть послѣдствіями женитьбу. А я надѣюсь, что ты понимаешь невозможность своего брака съ ней.
– Отчего же?
– Пожалуйста, оставимъ этотъ разговоръ, – серьезно произнесла тетка. – Ты знаешь, что есть предметы, о которыхъ я или не говорю совсѣмъ, или говорю съ благоговѣніемъ. Играть святыней я не привыкла и не умѣю.
Графиня стала раскладывать на столѣ письменныя принадлежности и дружески кивнула головой племяннику.
– Извини, дружокъ, мнѣ надо написать нѣсколько писемъ, – ласково сказала она и занялась своей безконечной перепиской.
Михаилъ Александровичъ понялъ, что оставаться въ кабинетѣ тетки было невозможно и не зачѣмъ. Онъ вышелъ отъ нея въ смущеніи и тревогѣ. Передъ нимъ была двѣ дорога: пойдешь по одной – разсердишь тетку, останешься чуть не нищимъ, будешь принужденъ жениться на нищей и попадешь за долги въ долговое отдѣленіе; пойдешь по другой – угодишь теткѣ, заплатишь долги и вольный, какъ птица, обманувъ бѣдную дѣвушку, съ комфортомъ проживешь нѣсколько мѣсяцевъ среди блестящаго общества за границей. Задонскій не могъ рѣшиться ни на то, ни на другое, а между тѣмъ выбрать третью дорогу было не только трудно, но почти невозможно. Впервые онъ началъ мысленно проклинать и свое знакомство съ Лизой, и свое увлеченіе ею. «А что тутъ станешь дѣлать съ своею натурою, если не можешь пройти мимо подобнаго цвѣтка?» съ досадой топнулъ онъ ногою.
Раздраженный, проѣхавшись верхомъ, онъ пришелъ въ комнату, гдѣ сидѣла Лиза за роялемъ, и въ разсѣянности не отвѣтилъ на ея вопросъ: гдѣ онъ былъ? Лиза удивилась этому молчанію и взглянула на Задонскаго; онъ угрюмо ходилъ по комнатѣ, съ досадой похлопывая себя хлыстомъ ко ногѣ.
– Что съ тобой? – спросила она.
– Ничего! – раздражительно отвѣтилъ Задонскій. – Тетка сдѣлала намекъ, что ей было бы непріятно, если бы мы сблизились другъ съ другомъ.
– Ну, и Богъ съ ней! вѣдь мы ее въ долю не примемъ, – засмѣялась Лизавета Николаевна.
– Ее не примемъ, но намъ нужно принять въ долю ея деньги, – сердито проговорилъ Михаилъ Александровичъ.
– Э, Боже мой, мы и безъ нихъ проживемъ! Еще лучше будетъ…
– Да, дѣйствительно, лучше будетъ: ты здѣсь будешь у матери въ каторгѣ жить, а я буду въ столицѣ, въ долговомъ отдѣленіи сидѣть!
Лизавета Николаевна съ удивленіемъ обратилась лицомъ съ Задонскому, повернувъ свой стулъ спинкой къ роялю.
– Какъ такъ?.. Я тебя не понимаю…
– Да, вѣдь я долженъ, и много долженъ. Меня и изъ города выпустили только потому, что знали, какъ богата тетка…
– Я этого не знала…
– Мало ли ты чего не знала!
По лицу Лизы проскользнуло какое-то болѣзненное, тоскливое выраженіе.
– За что же ты на меня-то сердишься?.. Отъ этого легче не будетъ… Но какъ же ты бралъ въ долгъ, не имѣя средствъ отдать?
Михаилъ Александровичъ началъ снова нервно и злобно стегать себя хлыстомъ по ногѣ.
– Какъ это я сошелся съ тобой, не зная навѣрное, можно ли будетъ жениться? Какъ это ты отдалась мнѣ, зная, что мужчинѣ не слѣдуетъ отдаваться до свадьбы? – раздражительно говорилъ онъ съ насмѣшкой и упрекомъ въ голосѣ.
– Что же это, упреки? – поднялась съ мѣста Лиза, вся блѣдная и строгая. – Я тебя не стѣсняю…
Она, едва переступая, пошла прочь. Ее до глубины души оскорбили эти необдуманныя и нахальныя слова. Она еще не знала, какъ обращаются люди съ своими любовницами и женами. Она показалась Задонскому въ эту минуту вдвое прекраснѣе, чѣмъ когда-нибудь. Онъ удержалъ ее.
– Полно, Лиза, что съ тобой! Я раздражился, а ты сейчасъ и бросаешь меня.
Михаилъ Александровичъ обнялъ за талію, плачущую дѣвушку.
– Полно! Вотъ ты, малютка, какая! Я говорилъ, что спасать и прощать труднѣе на дѣлѣ, чѣмъ въ мечтахъ… Ну, разбрани меня, отведи душу, и конецъ весь!
– Что толку-то? – тихо и грустно прошептала Лиза.
Задонскій продолжалъ утѣшать ее. Мало-по-малу она немного поуспокоилась, и на ея лицѣ опять появился румянецъ и заиграла полугрустная улыбка. Лиза, попрежнему, начала строить различные планы насчетъ будущаго.
– Ты говоришь, что намъ безъ помощи тетки нельзя, жить, – разсуждала она. – Но развѣ мы оба не молоды, не имѣемъ силъ? Ты еще служить можешь, я буду работать. Правда, мы будемъ бѣдны, мы будемъ тяжело пробивать свой путь, но зато, какъ сладко будетъ намъ сознавать, что мы пробили его сами, не кланяясь никому, не нуждаясь ни въ комъ.
– Дитя, дитя, мечты-то какія у тебя свѣтлыя! – ласкалъ ее Задонскій, какъ ребенка. – Только какъ это мы долги-то заплатимъ изъ своихъ трудовыхъ денегъ? Тутъ вѣдь тысячи отдать надо. И какую это работу возьметъ моя крошка? И что я могу дѣлать?
Лиза снова нахмурилась.
– Такъ ты думаешь, что и ты, и я, мы оба можемъ жить только на содержаніи у другихъ людей?
– Не на содержаніи, но, все-таки, на первое время намъ нужна посторонняя помощь.
– Ты также увѣренъ, что я не могу работать? – еще серьезнѣе допрашивала Лиза.
– Ну, конечно!.. Я знаю, что ты не привыкла къ труду, и не хочу дѣлать изъ тебя чернорабочей…
– Значитъ, все, что я постоянно говорила о будущей нашей жизни, о твоемъ честномъ трудѣ, о своей усиленной работѣ – ребячество?
– Мечты!
– Зачѣмъ же ты не сказалъ мнѣ этого раньше? Зачѣмъ соглашался со мной прежде?
– Дитя, я такъ люблю, когда ты мечтаешь…
– Мы вѣдь, кажется, не въ куклы играемъ!
Лиза встала.
– Ты былъ правъ, говоря, что спасать людей трудно, – проговорила она. – Но, кажется, это не потому трудно, что у спасителей нѣтъ желанія помочь падшимъ, а потому, что падшіе не хотятъ сдѣлать ни одной попытки къ своему спасенію… Если ты будешь сидѣть на мѣстѣ, и все, что я предлагаю попробовать, будешь называть ребяческими мечтами, то, конечно, тутъ и толковать не о чемъ.
– Ты опять разсердилась! – сказалъ Задонскій.
– За что мнѣ сердиться? Мнѣ, просто, грустно, – проговорила Лиза. – Ты называешь ребяческими мои планы, но ты самъ не пробуешь составить болѣе зрѣлыхъ…
– Ошибаешься! Я надѣюсь, что тетка поможетъ мнѣ выпутаться изъ долговъ и дастъ мнѣ средства прожить первое время… Ну, а потомъ подумаю я о службѣ и о трудѣ, конечно, не о твоемъ; ты-то не можешь и не должна трудиться…
– Я за себя, вѣдь, и не прошу думать, – вскользь замѣтила Лиза. – Буду въ Петербургѣ, найду работу.
– Ну, не такъ-то скоро это дѣлается!
– Ахъ, оставь, пожалуйста, эти злыя пророчества! – строптиво произнесла Лиза. – Спасай только себя, а я или спасусь, или погибну, но, все-таки, о помощи не попрошу…
Она выглядѣла совсѣмъ серьезно. Ея лицо было очень энергично, и только въ стиснутыхъ губахъ было еще замѣтно что-то болѣзненное. Задонскій снова хотѣлъ обнять ея талію, она тихо высвободилась изъ его рукъ и пошла изъ комнаты.
– Ты сердишься! – упрекнулъ онъ ее.
– Неужели ты не понимаешь, что есть минуты, когда человѣкъ можетъ не сердиться, и, все-таки, ему совсѣмъ не до обниманій? – отвѣтила она на ходу и быстро вышла вонъ.
