Текст книги "Бригада. От сумы до тюрьмы"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

XIV

Павел Викторович Пчелкин после гибели сына немного подвинулся рассудком. Во всяком случае, Валентине Степановне пришлось привыкать к тому, что он начал разговаривать с самим собой. Сначала она пыталась воздействовать на него, уговаривать по-хорошему, все без толку.

Но потом терапевт в поликлинике, с которым она поделилась своими проблемами, посоветовал ей оставить все как есть. Разговор с самим собой – хорошая профилактика невроза для пенсионера, который потерял любимого сына. Тем более что ему крепко за семьдесят.

А вот Валентина Степановна все носила в себе и молчала, хотя это еще хуже, чем постоянное бормотание мужа.

Большую часть жизни ветеран войны Павел Викторович Пчелкин честно трудился механиком в автоколонне. Вовремя приходил на работу, делал все, что велят, и старался не ссориться с начальством. Он работал, как писали тогда газеты, по-коммунистически, выполняя и перевыполняя план, хотя особых денег это не приносило.

Он всегда голосовал за тех, кого назначила Советская власть, жил, как завещал великий Ленин и учила Коммунистическая партия. И никогда не жалел об этом, хотя им пришлось большую часть жизни ютиться в маленькой двухкомнатной хрущевке, пока сын Витя не купил им эту квартиру в новом доме на Гуриевича.

А вот машину – не успел. Так и остался Пчелкин старший при своем старом-престаром «Москвиче-408». И хотя средства были, сын оставил родителям приличный счет в банке, покупать новую машину Павел Викторович не стал. Этот дряхлый бордовый раритет был ему дорог как память о Вите! Ведь они целый год вместе, в четыре руки, восстанавливали его после того, как купили с рук в обездвиженном состоянии.

Они прожили жизнь, как все. Профсоюз автоколонны выдавал продуктовые наборы к праздникам и путевки в дома отдыха, и даже выделил Пчелкиным дачный участок недалеко от МКАД. А когда Павла Викторовича провожали на пенсию, от профсоюзной организации ему подарили на память красный вымпел с профилем Ленина и желтой бахромой по краям, вымпел, который столько раз получал Пчелкин как победитель социалистического соревнования.

Павел Викторович и Валентина Степановна жили на свои мизерные пенсии. Как-то так само собою вышло, что с Витиного счета они старались без крайней необходимости денег не снимать. Неприятно им было пользоваться этими деньгами, из-за которых единственный сын погиб так рано и такой жестокой смертью.

И еще одна беда донимала Валентину Степановну. Старый Пчелкин так оглох, что едва слышал включенный на всю громкость телевизор.

Телевизор, подарок сына, импортный, большой, с мощными динамиками – орал у него на полную мощность с утра до вечера. Из-за этого жильцы их дома, уставшие от телевизионного рева, прозвали старика Рупором.

Он говорил, что слуховой аппарат, который родное государство бесплатно ему предоставило, ему жмет, давит на ухо, и поэтому он не может им пользоваться. А так как он смотрел все новостные и политические программы подряд и по нескольку раз, если они повторялись, и соседям, и его жене приходилось несладко.

Сама Валентина Степановна, когда это происходило, удалялась в соседнюю комнату или на кухню, включала радиоприемник и слушала на средних волнах свой любимый Христианский церковно-общественный канал. К старости интересы супругов разошлись диаметрально. Старик Пчелкин остался на позициях убежденного коммуниста, а его супруга ушла в религию. Хоть эту радость дал ей Бог под конец жизни во утешение.

Но были люди, которым орущий телевизор Пчелкина не только пришелся по душе, но даже являлся и подспорьем в работе. Это были гости соседней квартиры – за той стеной, у которой и стоял злополучный телевизор.

Квартира обычно пустовала, постоянно в ней никто не проживал. Но иногда – не реже, чем раз или два в неделю, обычно сюда приходили гости. Первым появлялся и своими ключами открывал входную дверь всегда один и тот же человек, полковник ФСБ Игорь Леонидович Введенский. А вот другие посетители квартиры варьировались.

Сегодня на внеочередную встречу с Введенским пришел Тимур Нагоев. Псевдоним у него был Гном – именно потому, что на него высокий, стройный карачаловец Нагоев никак не походил. У Тимура была яркая внешность: сросшиеся на переносице черные брови, темно-карие глаза, нос с горбинкой, широкий и мужественный подбородок. Естественно, жилось ему в Москве с таким портретом непросто. И кто знает, пошел бы он под крышу ФСБ, если бы не регулярные проблемы с милицией у него и у его родни? Всех их так достали постоянные «проверки на дорогах», что Тимур был на все готов, лишь бы избавиться от ментовского патроната.

Сначала Введенский думал, что Нагоев попросил его о внеочередной встрече из-за притеснений со стороны прокуратуры, наехавшей на предприятие его племянника. Действительно, именно с этого он и начал:

– Совсем, Игорь Леонидович, оборзели менты, – говорил он с сильным акцентом, отчаянно при этом жестикулируя. – Представляете, штуку баксов в неделю требуют, хотя у него всего-то пара ларьков несчастных. И еще несколько складов, от которых никакой прибыли. Да он столько в месяц не зарабатывает. А менты накат организовали, когда он отказался платить. И санинспекция, и пожарные, и прокуратура…

Введенский молча слушал ропот агента, а за стеной орал телевизор Пчелкина:

«Бесконтрольно действующие силовые структуры государства все больше коррумпируются, сливаясь с криминалом. А ведь всем известно, что вышедшие из-под контроля гражданского общества спецслужбы неизбежно замыкаются в себе и начинают служить собственным интересам, а это и приводит в конечном счете к образованию авторитарных режимов…»

Обычно громкий звук телевизора служил не более чем фоном к разговорам, происходившим в служебной квартире. Ни Введенский, ни его гости обычно не слушали, что именно там вещают. Но тут Гном обратил внимание полковника на инсинуации журналистов в адрес его родной Конторы:

– Как они вас, а? Совсем, слушай, не уважают!

– Ну и пусть. Они свое дело делают, а мы свое, – Игорь Леонидович тихо рассмеялся. – Средства массовой информации позволяют выпустить пар, когда давление в общественном котле поднимается слишком высоко.

И тут, как назло, невидимый журналист перешел к конкретике:

«Посмотрите, сколько их, чеченцев, в нашей столице? Такое впечатление, что вся Ичкерия перебралась в Москву, не давая русским и здесь жизни. Южане захватывают целые отрасли бизнеса – как например, торговлю на рынках. Они развращают взятками милицию и чиновников в управах. А мэр Тушков им, этим кавказцам, потворствует! И до каких пор…»

– Слушай, ну совсем достали, а? – расстроился Тимур. – Ну, прохода же нет! Чуть что: стой, чеченская морда! А какой я им чеченец, а? Мы – карачаловцы. Нас всего сто человек осталось! Мы совсем отдельный народ? Мы русских любим и культуру. Да я Пушкина и Достоевского знаю во сто крат лучше, чем любой русский мент! Я просто жить хочу, работать, детей кормить-воспитывать, а меня к земле гнут! Что делать, скажи?

Гном не преувеличивал. Он был кандидатом филологических наук и ничуть не липовым, а вполне настоящим. Его диссертацией о Есенине как интуитивном наследнике творческого метода Пушкина зачитывались и люди весьма далекие от поэзии.

– Ну, это просто мнение одного какого-то не слишком умного журналиста, – успокоил его Игорь Леонидович. – Не он делает погоду. Вы полноправные граждане России и имеете право жить и передвигаться по ее территории без ограничений. Я, например, уважаю людей, которые за работой бегают, а не от нее, – полковник хорошо знал менталитет своих агентов и не спешил с вопросами о том, что интересовало его самого.

Это было бы проявлением неуважения к собеседнику. Сначала надо поговорить «за жизнь», о том, что интересует его, поддержать, пообещать помочь в случае надобности.

И надо сказать, что все это Введенский делал не по службе или из меркантильных, корыстных соображений. Нет, он действительно любил помогать своим подопечным и относился к ним как старшина к своими солдатам. А они чувствовали эту заботу и, испытывая благодарность, еще охотнее оказывали ему помощь в его работе. Он умел создать у них представление, что они помогают лично ему как другу и просто хорошему человеку.

– Суть проблемы в том, что в каждом человеке, в мозгу его, заложена от природы система опознавания «свой-чужой», – продолжал Введенский. – Как в ракетах, слышал, может? Она у всех разная, действует на уровне подсознания у каждого индивидуально. У тебя ведь есть знакомые, которых ты считаешь врагами? Так и на уровне общества. Раньше врагом был американский империализм, а теперь вот чеченцы. Перед войной с Дудаевым русские сочувствовали чеченцам, комплекс вины у нас был за сталинские репрессии. Теперь все изменилось, после того, как на рынке появились видеокассеты с записями пыток и расстрелов пленных федералов. Ведь так, Тимур?

– Ну, допустим. Но ведь не все чеченцы враждебно настроены к России. Так всегда было, и при Шамиле тоже. Кто-то за турок воевал с русскими, а кто-то с русскими против турок. Зачем же всех под одну гребенку грести. Да и дети в любом случае не виноваты. А из них ведь тоже бандитов делают.

– Конечно, это никуда не годится! Конечно! Но джинн выпущен из бутылки. Это уже неконтролируемый процесс. Ты же видел эти видеосъемки, когда рабов в ямах держат, когда боевики захваченным работягам головы топором рубят и хохочут при этом?

– Извини, Илья Леонидович, но это опасные рассуждения. Ну, согласись же и ты, Россия сама этот пожар в Чечне организовала. Сама! Сама оружия туда напихала, а теперь бросается на них и грызет, как зверь, правах и виноватых. Ну, ведь так?

– Так, – вздохнул Введенский, – именно так. Но ведь потому это так, что у войны свои законы. Американцы, вон, до основания разбомбили Дрезден, жители которого ничего плохого им не делали. И прямо скажем, восемьдесят процентов немцев не имели отношения к зверствам нацистов. Потому что – война. А на войне для врага – общая ответственность. И для солдат, и для стариков, и для женщин, и для детей. Раз напали, раз полезли чеченцы в Дагестан и начали войну, то или сдавайтесь, или вас уничтожат. Логично? Пойми, я не оправдываю наших дураков-генералов, которые только бомбить по старинке и умеют. Но есть у войны жуткий закон, который не в силах люди отменить: на одного убитого или раненного солдата приходится три-четыре мирных жителя. Ну, так?

– Так-то оно – так… Только чеченцам ведь и сдаться-то не дают по-хорошему, их просто вынуждают к сопротивлению. Есть такое выражение – не связывайся с тем, кому нечего терять! – Тимур Нагоев наконец решил перейти к разговору о самом главном. – Недавно приезжал в Москву один ваххабит – не наш, арабский, Азизом зовут. Так вот, он нашим, карачаловцам, открытым текстом говорил: чеченцы – лентяи и воры. Деньги берут, а воевать не хотят. Плачутся, говорят, что и так вся республика в запустение пришла. Ни работы, ни заработка. Только те, кто успел в Россию удрать, а еще лучше – в Европу, только тем и хорошо. Очень Азиз проклинал чеченцев. Говорит, что заставит их воевать с помощью русских бомб.

– Так, так, так. А кто этот Азиз? – оживился Игорь Леонидович. – Насколько, по-твоему, значимая фигура?

– Ну, точно-то я не знаю. Говорят, что у него хозяева в Турции, и деньги его оттуда. А главная база не в Чечне, а у нас, в Карачалове. Кажется, только это не очень точно, особенно много у него сторонников, ваххабитов, в Дагестане. Там в горах лагеря есть, где готовят тех, кто будет смертников нацеливать.

– Это серьезно? Не трепотня?

– Да не похоже. Так оно и вырисовывается: базируются они в мусульманских районах, сбивают с толку молодежь, кидают дурачков для отсева в чеченскую мясорубку. Поэтому им никак нельзя, чтобы там затихло. И знаешь, Илья Леонидович, похоже, Азиз с помощью наших, карачаловцев, что-то очень подлое тут, в Москве, готовит. Они на моего племянника вышли – у него небольшой склад, кажется, на Краснодарской. Возле подшипникового завода. И этот Азиз хочет у него там секретный груз разместить.

– Много?

– Вроде около тонны.

– Ого! Думаешь, взрывчатка?

– А что ж еще? Они даже дали племяннику пять тысяч долларов на откуп от ментов и за аренду.

– Уже отдали? Не пообещали, а именно дали? – уточнил Игорь Леонидович.

– В том-то и дело. Наличными. Причем – настоящими. А раз они деньги дают, значит, всерьез нацелились. Игорь Леонидович, помоги моему дураку отвязаться от прокурорских, и я через него узнаю, где у Азиза есть еще склады, и куда он с них собирается развозить груз.

– Так, может, твоему родичу проще откупиться от них? – несколько демонстративно засомневался Игорь Леонидович. – Зачем нам с тобой лишний раз засвечиваться?

– Не проще. Этот дурак деньги уже спустил. В казино. И потом, если ему от меня помощи не будет, он же и рассказывать об их, ваххабитских, делах перестанет. Так?

– Так, – согласился Введенский.

Он располагал информацией о миссии Азиза из других источников. И понимал, что Нагоев смертельно рискует. Но и отговаривать его он права не имел. Слишком много жизней было поставлено на карту в этой игре.

XXV

Широкие лучи света мощных ручных фонарей рассекали тьму по обеим сторонам дороги и тут же вязли в ночном лесу. Хотя эти густые заросли кустарника трудно было назвать полноценным лесом. Кое-где на фоне подсвеченного тумана возникали и тут же исчезали причудливые тени боевиков. Иногда раздавался треск сломанной ветки, но в целом они двигались почти бесшумно.

Благодаря фонарям было нетрудно установить их местонахождение, поэтому Саша, дрожа от влажного холода, то и дело менял позицию в зависимости от их передвижений. До сих пор ему удавалось оставаться незамеченным. Метрах в пятнадцати от него вспыхнул фонарь. Саша приник к земле и замер, стараясь не дышать…

– Бестолку все это, – сказал Юсуф, подходя к достававшему из планшета карту Усману. – Пока не рассветет, мы тут и своего хрена не разглядим.

От соседнего куста отделилась тень и приблизилась к говорившим. Это была Земфира.

– Погано, у нас ни хвылинки лишней. Максимум полчаса. Скоро здесь появятся менты и военные. Смотри, Юсуф, – Усман провел лучом фонаря по ламинированной поверхности карты, – мы ось туточки. А цэ – Новочеркесск.

– Никто из вас не сможет вести грузовик, – сказала Земфира. – У меня есть права, но нам нужен Белов, причем живым. У него документы в порядке. У него в Москве все схвачено. Нужно его найти как можно быстрее, ему легче пройти сквозь посты ГАИ и доставить груз в Москву, чем нам.

– Зачем ему это нужно? – поинтересовался Юсуф, – он же не дурак. Понял уже, что не простой сахар вез. Он умотает домой, затаится и будет бога молить, чтобы о нем забыли.

– Ты не понимаешь, – Земфира говорила с ним, как с малым ребенком. – В том-то и суть, что мы не будем его спрашивать, хочет он или нет. Это нужно для нашего. святого дела. Поэтому нужно найти его, чего бы это не стоило. И кейс. Вы его нашли?

Оба боевика отрицательно покачали головами.

– Ну так ищите, ищите! Скоро рассветет, – раздраженно прикрикнула на них Земфира и направилась к небольшому костерку, который ловкие боевики умудрились разжечь в низинке.

Переглянувшись, Усман и Юсуф двинулись за ней…

Белов хорошо слышал разговаривавших и с облегчением вздохнул, когда провожал взглядом уходившую в сопровождении вооруженных боевиков Земфиру. Он опустился на влажный, пахнущий травой пригорок между двумя кустами и задумался.

Понятно, что в грузовике не простой сахарок. Скорее всего, наркота. Ну, что еще можно замаскировать под сахар? К наркоте у Белова было сложное отношение. Ведь в его биографии она сыграла важную роль. Не в смысле употребления, а в том, что свой начальный капитал он сколотил как раз на доставке наркотиков из Туркестана в Европу. Он и жалел тех, кто на игле, слезть с которой практически невозможно, и подозревал, что с помощью наркотиков судьба отбраковывает тех, кому и так не стоит жить.

Наркотики и алкоголь такое же орудие естественного отбора, как бедность и болезни. Ведь человеку дарована свобода выбора: поддаться искушению, попробовать наркоту или отказаться. Тот, кто способен осознать свой грех, все-таки найдет силы выкарабкаться. Так было с Космосом и с Доктором Ватсоном. Они наркотой переболели, но справились.

Все равно, пить или не пить, нюхать или колоться человек решает сам. И сам за свое решение платит. Не его, Белова, задача совать свой нос в чужие дела. Тем более рисковать собой, чтобы какой-нибудь дебил дилеру заплатил за дозу дороже или дешевле. Это мы уже проходили.

В общем, девяносто девять аргументов из ста были за то, чтобы сделать ноги. И Белов какой-то частью души голосовал за это решение. Но не мог уйти. Знал, что надо, а не мог. Точно к ЗИЛу его приковывала невидимая цепь.

Голову-то ведь не пределаешь! Да и с совестью у Белова с тех пор, как пришел в себя на свалке, после смерти, начались странности. Она не давала ему спать так же крепко, как раньше. Итак, что не дает ему покоя?

Транспортировка наркоты дело интимное. И занимаются ею скромники-тихушники по жизни. Но эта компания, пытавшаяся сейчас согреться в мокром лесу в обнимку с автоматами и гранатометами, как-то меньше всего таких напоминала. Они больше походили да стадо слонов, вломившихся в посудную лавку. На стадо обнаглевших слонов.

Белов не без оснований полагал, эта посудная лавка, в которую они вломились, – его страна. o Нельзя допустить, чтобы какие-то оборзевшие бандиты в ней хозяйничали. Негоже это дело оставить и пустить на самотек.

Он услышал треск веток под ногами боевиков и вжался в мокрую и холодную траву. Лениво переругиваясь, вооруженные люди в камуфляже шли друг за другом мимо него в сторону, противоположную шоссе. До них было рукой подать.

Он выделил среди боевиков одного невысокого и щупловатого. Тот шел последним и выглядел гораздо старше и слабее остальных боевиков. Белов осторожно последовал за ним. Выбрав момент, когда в пределах видимости никого не было, Саша бесшумным шагом приблизился к нему сзади и изо всех сил вмазал ему кулаком в основание черепа. Упал боевик очень неудачно, лбом на корягу. Но ничего не почувствовал, потому что вовремя потерял сознание.

Белов наклонился к нему, обыскал, нашел пистолет и, как только тот начал шевелиться и постанывать, тихо-тихо сказал:

– Не шуми и будешь цел, – он прижал лежавшего одной рукой к земле, другой сильно вдавил ствол пистолета в печень боевика. – Что, в мешках?

– Гыр-гыр тыр-мыр! – непонятно ответил боевичок, сжавшись от страха.

И тут сзади раздался басовитый голос, а в спину Белова, в свою очередь, уперлось дуло автомата:

– Дарагой, пусти Ахмета, пусть еще поживет. Еще не время ему умирать, – говоривший явно перестарался с кавказским акцентом, это получилось у него как-то нелепо и смешно.

Белов бросил пистолет на траву и чуть-чуть повернул голову назад, чтобы разглядеть говорившего. Автомат держал высокий, широкоплечий, черноусый человек с зеленой повязкой на голове. А рядом с ним, с радостной улыбкой глядя на Белова, стояла Земфира:

– Ты не представляешь, Саша, как я рада тебя видеть. – сказала она. – Нам не суждено расстаться не прощаясь, я это чувствую…

Усман среагировал на многозначительную интонацию, с которой девушка произнесла эту фразу, и с интересом посмотрел на них обоих. Видимо, вид у них был необычный, и он что-то начал соображать.

– Ахмет ничего не знает, – сказал боевик Саше, помолчав, – тильки я знаю. И я тоби усе кажу: цэ взрывчатка в мешках, дарагой. Шоб вы, москали, на своих шкурах узнали, шо такое война. Ты лучше вот что скажи, где кейс?

– Откуда я знаю? – удивился Белов, – Что я, сторож вашему кейсу? Это у вас здесь все схвачено, вот вы и его ищете.

Усман развернулся и прикладом автомата сильно ударил его под дых…

XXVI

Юрий Ростиславович недолго пользовался гостеприимством Пчелкиных, хотя и Павел Викторович и Валентина Степановна отнеслись к нему, как к родному. Во-первых, его донимал неимоверно громкий звук телевизора, который практически не умолкал у них ни днем, ни ночью. Во-вторых, каждый из хозяев, зная гостя как специалиста по астрофизике, пытался перетянуть его на свою сторону в споре о существовании Бога и происхождении всего живого на Земле. Старый Пчелкин придерживался в этом вопросе кондовых марксистских взглядов, а его супруга не сомневалась в истинности библейской версии устройства мира. При этом мнение самого Юрия Ростиславовича их интересовало постольку, поскольку оно совпадало с мнением спорящих.

Сам академик Холмогоров в конце жизни пришел к выводу о необходимости и неизбежности существования разумного Устроителя Вселенной. То есть, что источником всех законов природы является, безусловно, Бог. Но при этом, дав ей первотолчок в виде Большого взрыва праматерии, запустив механизм мироздания, он устранился и не вмешивается с тех пор в дела человеческие. Этот вариант казался ученому наиболее логичным, свободным от противоречий.

Поэтому, устав от бесплодных споров супругов, он приспособился отсылать Валентину Степановну на кухню слушать христианское радио, а сам предлагал старику Пчелкину какую-нибудь менее абстрактную и более актуальную и приближенную к жизни тему для обсуждения.

Например, о роли компартии на современном этапе развития России или причин возникновения терроризма. Но это опять порождало меж ними споры. Диспуты обычно происходили за столом в гостиной, за чашкой чая или даже чего покрепче. В разумных, естественно, количествах. Ради такого дела Пчелкин даже выключал телевизор или делал звук потише. При этом оба дымили, не переставая.

– Значит по-вашему, уважаемый астрофизик, – говорил Павел Викторович, захлебываясь от возмущения, – терроризм проистекает не из социальных условий, классового и экономического неравенства, нищеты, безработицы и всего такого прочего, а из того, что есть люди, которые от природы склонны к самоубийству и стремятся уничтожить себя по идеологическим соображениям? Так?

– Не совсем так, – разгоняя ладонью дым от своей трубки объяснял Юрий Ростиславович. – Безусловно, все, что вы перечислили, способствует распространению терроризма, как и уголовщины. Но это, – продолжал Холмогоров, – всего лишь сопутствующие, благоприятные для возникновения терроризма причины, а не главные, не истоки его. Существуют по крайней мере два психотипа террористов. Первый тип – деструктивный, это те, кто получает удовольствие от ужаса, который они наводят на окружающих, и от самого процесса разрушения. Ведь есть люди, которым нравится делать других счастливыми, творить добро, дарить радость? А здесь – наоборот.

Второй тип – это человек, безусловно уверенный в истинности своей веры, религии, идеологии. Поэтому нельзя, глупо говорить о ком-то, что он ваххабит, и поэтому – террорист. Нет, когда он взрывает, положим, автобус со школьниками, он уверен в том, что действует во благо своего этноса или религии. Он это не для себя, а для своих добро делает и жертвует собой. Он рожден со склонностью к такого рода решению своих и чужих проблем и поэтому выбрал себе ваххабизм в качестве все объясняющей и регулирующей концепции. Он сознает свою нравственную чистоту и превосходство над другими, над обыкновенными грешниками, теми, кто неправильно верует и живет. И считает, что имеет в силу этого право сделать людей, весь мир лучше и чище. Это своего рода гордыня.

– Минуточку, – возмущался Павел Викторович. – Что же, по-вашему, большевики шли на большой террор и экспроприацию экспроприаторов не ради улучшения положения беднейших масс? Не для того, чтобы вывести их к свету – к образованию, свободе, равенству, и дать им счастливое бытие?! А из гордыни?

– Большевики были уверены в своем праве загнать человечество железной рукой в счастливое будущее. И для этого они принялись уничтожать целые классы, миллионы людей, которые казались им лишними в новом обществе или мешали его построению! Зачем, разве нельзя было сделать по другому? Вон, коммунист Энгельс улучшил для рабочих своей фабрики социальные условия. Кто мешал всем этим социалистам-коммунистам, борцам счастье народное – Ленину, Троцкому, Сталину, раз они такие умные, устроить рабочим приличное человеческому званию бытие? Без всяких массовых убийств и гражданских войн. Они не о рабочих думали, а о решении абстрактных идеологических задач. Это было для них важнее, чем слеза ребенка.

– Ну-у… Как бы там ни было, а они покончили с безработицей и с голодом, – упрямо аргументировал свое мнение Пчелкин.

– Разве? – удивился астрофизик. – Ну, безработица была, только скрытая. Когда десять человек работу за одного выполняли. А что до голода, то ведь Хрущев на склоне лет удивлялся, почему при социализме картошка пропадает, и не мог объяснить.

– Ну, в любом случае, такого, как сейчас, не было! Чтобы старики по помойкам рылись!

– Минутку, минутку, – ? заерзал на стуле Холмогоров. – Такого? Да сейчас – рай в сравнении с тем, что было еще двадцать лет назад. Да, много сегодня тех, кому на кусок колбасы не хватает.

Но это же не сравнить с тем, что творилось в те годы, когда за элементарными продуктами надо было полдня давиться в очереди, а перед этим еще полдня трястись электричке! А у деревенских бабок пенсия была аж девятнадцать рублей!

– Ну, это было давно, – парировал Пчелкин. – А двадцать лет назад, между прочим, колбаса стоила два двадцать. А белый хлеб – тринадцать копеек. Факт?

– Факт. Но в тысяча девятьсот четырнадцатом году два фунта колбасы стоили копейку, а хлеб – четверть копейки! Получал квалифицированный рабочий, конкретно – отец будущего советского премьера Косыгина – сто рублей. При Косыгине пусть даже рабочие-аристократы зарабатывали триста рублей в месяц, хорошие по тем временам деньги, но цены стали в сто раз выше! Вот и получается – что бы ни болтали террористы от государства всех времен и народов, а все равно в конечном счете у них выходит борьба против всеобщего счастья, а не за него.

Поскольку Павлу Викторовичу редко удавалось переспорить своего ученого, закаленного в научных дискуссиях, гораздо более эрудированного оппонента, он страшно расстраивался, вплоть до злоупотребления валерьянкой и корвалолом.

И Холмогоров, видя что ситуация выходит из-под контроля, решил вернуться домой, несмотря на всю опасность и непредсказуемые последствия такого решения.