Текст книги "Бригада. От сумы до тюрьмы"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

XXXIII

Усман первым делом крепко связал обоим руки, а потом отошел в сторону, предоставив говорить Азизу. Тот смотрел на лежавшего на полу Белова так, словно был преисполнен глубочайшего сожаления о том, что ему приходится держать в неволе столь почтенного и мудрого человека. А еще во взгляде его больших шоколадных глаз явственно читалась скорбь обо всех заблудших, несчастных и страдающих, так и не нашедших в жизни единственно верного, правильного пути к Богу. Нашева он подчеркнуто игнорировал.

Белов постарался настроить себя, будто все это происходит не наяву, а только снится. Потому что если это всерьез, то так страшно, что даже перестали болеть многочисленные раны и ушибы.

Зато Усман, который захватил на трассе Сашу, а потом столь увлеченно прыгал и топтался на нем на проселке, ибо лучшим кайфом для него был хруст русских костей, не скрывал своей ненависти к нему.

– Вот посмотри на Усмана, – мягко произнес Азиз, разглядывая цепочку с простым крестиком на груди Белова. – Путь к истинной вере открыт для всех. Аллах велик и справедлив. Даже если последний грешник раскается и примет Аллаха в сердце, его ждет прощение. Аллах простит его!

Белов постарался выразить взглядом свою готовность сотрудничать с Аллахом и его представителями на земле.

– Я же вижу, – продолжал Азиз, – ты настоящий мужчина. И все сделаешь, чтобы обезопасить свою семью. Ведь так, Белов?

– Конечно, сделаю! – заверил его Саша: он был не в таком положении, чтобы спорить с этими садистами. Тем более, что это была правда.

Упоминания в семье он ждал: многие борцы за справедливость, выбравшие себе веру в бога в качестве все объясняющей теории, обожают шантаж. Их любимая идеологическая каша вместо масла заправлена кровью и страхом.

– Ты действительно готов сотрудничать с нами? – требовательно спросил Азиз.

– Еще бы! – поспешил заверить его Белов. – Да я всю жизнь об этом мечта…

Усман, сообразивший, что Саша издевается над ними, неожиданно и резко ударил его ногой по губам, не дав договорить:

– Подожди, не горячись так, – успокоил его его Азиз. – Истинный мусульманин должен избегать насилия. Мы должны дать ему шанс. Я думаю, ты, Белов, любишь своего сына, так или не так?

– Конечно люблю! – охотно подтвердил Саша, изо всех сил демонстрируя простодушие. – Но он-то тут при чем?

– Понимаешь, если ты попытаешься, только попытаешься нас обмануть или предать… – многозначительно сказал Азиз, – будет плохо и твоей жене, и сыну. По жене, мы знаем, ты особенно тосковать не станешь. Но сын-то тебе не безразличен, так?

«Сволочь Кабан, все им доложил», – понял Белов и пожалел, что несколько раз оставлял этого подонка в живых, когда имел возможность отправить его на тот'свет. Все-таки даже гуманизм должен иметь разумные пределы. Но вот такой уж был дар у Кабана – вызывать омерзение и жалость одновременно.

– Что же ты молчишь? – вкрадчиво спросил Азиз. – Тебе не дорог твой сын?

– Да дорог, дорог, – подтвердил Белов. – Чего вы все пугаете-то? Есть дело? Выкладывайте. Или просто так базар, ради понтов?

Азиз снисходительно улыбнулся:

– Наконец-то я слышу настоящий русский язык. Никаких понтов. Мы хотим, чтобы ты, – . Азиз сжал кулак и отогнул мизинец, – передал нашему другу Кабану все свои контакты по доставке в Европу наркотиков. Еще, – он отогнул безымянный палец с роскошным рубиновым перстнем, – ты должен отдать ему весь свой бизнес. Счета, фирмы, имущество. Сделаешь это – твой сын будет жить. Нет – умрет. И учти, назад дороги у тебя нет. Вот, полюбуйся на себя!

Азиза достал из кармана пачку фотографий: Белов перегружает мешки с сахаром из «мерса» в «зилок»; Белов в кабине ЗИЛа с Земфирой; Белов в окружении боевиков в лесу.

– Все эти снимки давно уже в ФСБ, и его сотрудники просто жаждут с тобой побеседовать. Твоя причастность к терактам у них не вызовет ни малейшего сомнения. Русский бандит, продавшийся чеченским террористам – вот кто ты отныне в глазах своей Родины. Только мы, ваххабиты, можем дать тебе возможность выжить. И если ты будешь сотрудничать с нами честно, мы тебя спасем. У тебя будет все: документы, деньги и убежище. Наша власть велика, ты заметил? Практически, вся Россия уже живет по нашей воле, – Азиз воздел руки к потолку камеры. – Мы хотели, чтобы русские заманили чеченцев в Дагестан, и они их туда заманили! Мы хотели, чтобы Дасаева отпустили из Дагестана назад, в Чечню, и его отпустили! Мы хотим, чтобы русские бомбили Чечню, поставляя для нас новых солдат, и вы бомбите. Мы хотим, чтобы русские верили, что все у вас грязно и продажно, и вы – верите, твердите об этом друг другу день и ночь! Мы хотим, чтобы русские посылали в Чечню необстрелянных, необученных, голодных солдат, и вы шлете молокососов под наши пули и фугасы. Вы их шлете и шлете. Вы даже не понимаете, что компрометируете себя в глазах европейцев! И поэтому Европа поможет нам уничтожить Россию, а потом мы уничтожим Европу. Ты видишь? У тебя теперь есть шанс перейти на сторону победителей!

– Уважаемый Азиз, гх-м, – многозначительно откашлялся Усман, – ты можешь опоздать.

До взрывов осталось мало времени, а на въезде в Москву пробки бывают в любое время. Да и менты могут пристать, надо выезжать. Нам еще нужно отгрузить пару лишних мешков…

– Хорошо. Я надеюсь, ты все понял, Белов? Тебе некуда деваться. Только мы можем спасти тебя от ФСБ. Только служа нам, ты спасешь жизнь своему сыну. А чтобы ты не питал иллюзий… Усман сейчас покажет тебе, как мы «благодарим» тех, кто осмелился идти против нашей воли.

Азиз что-то буркнул Усману по-арабски, показал на молчавшего Нагоева и вышел из камеры.

Усман довольно улыбнулся, подошел к сидевшему у стены карачаловцу.

– Ты знаешь, кто это? – показывая на него пальцем, спросил Усман Белова. – Это предатель, он продался русским. Он предал интересы ислама, забыл гордость и пошел в услужение федералам. И сейчас ты увидишь, как мы умеем скрасить таким подонкам последние часы жизни! Но вначале он расскажет нам, где спрятал жену и дочь! И когда он уже будет корчиться в аду, мы устроим им ад здесь, на земле. Что ты молчишь, Тимур?

Белов многое повидал в жизни и был уверен, то ни поразить, ни удивить его человеческой мерзостью уже невозможно. Он ошибался.

Усман с таким садистским наслаждением пытал извивавшегося, сходившего с ума от боли Нагоева, что Саша засомневался в психической нормальности этого новообращенного исламиста.

Это все-таки неестественное сочетание – украинец-мусульманин! Уникум, можно сказать!

Но Нагоев так и не сказал, где спрятал семью, хотя Усман резал его скальпелем по живому и выбил молотком все зубы. Когда Тимур понял, что боль от пыток сильнее его воли, он откусил себе язык и захлебнулся собственной кровью.

Усмана это очень, просто несказанно расстроило. Ему было все, равно, где находятся родные карачаловца. Он наслаждался самой возможностью мучить, унижать, издеваться над человеком, заставляя его предавать самое святое. И если этого не удавалось добиться, то, разумеется, удовольствия от пытки он получал гораздо меньше. Но ведь все равно получал!

Правда, на этот раз неудачу компенсировало то, как вынужденный присутствовать при истязаниях Белов реагировал на страдания Нагоева. Сашу трясло от сознания собственного бессилия, при каждом крике Тимура он сжимал кулаки и напрягался, пытаясь разорвать веревку на руках. И эти безуспешные, бессмысленные попытки были для Усмана чем-то вроде приправы к изысканному блюду.

Азиз прекрасно знал о том, что происходит в подвале, но старался об этом не думать. Садистские наклонности Усмана, его любовь к кровавым утехам были ему неприятны, даже отвратительны. Однако такие люди, к сожалению, иногда бывают нужны и полезны. Сначала нужно построить веру на страхе и крови, это фундамент, а потом возводить на нем здание нового общества любви и добра. Идет скрытая, тайная война между правой и неправой верой, и тут не до сантиментов. На войне как на войне!

Однако сам он кровавых игр не переносил, и участвовать в них брезговал. Он же не псих, как этот садист Усман. Одно дело припугнуть ненадежного сторонника расправой, и совсем иное самому, своими руками резать и рвать еще живого человека на куски. Б-р-р-р!

Кроме того, есть дела и поважнее. Нужно осмотреть точки закладки взрывчатки, проверить, все ли предусмотрено. В любом деле могут быть непредвиденные случайности. Профессионал тем и отличается от непрофессионала, что сводит риск возникновения накладок к минимуму…

XXXIV

Любимое антикварное трюмо, разбитое Кабаном, Надежде удалось восстановить с большими издержками. Мастер взял за реставрацию пятьсот долларов – все-таки антиквариат начала девятнадцатого века! Но самое главное, она отдала за работу последние свои деньги и осталась без средств к существованию. О починке остальной мебели в обозримом будущем нечего и думать, не говоря уже о ремонте квартиры. Как Мамай прошел, ей-богу.

Но, с другой стороны, без этого трюмо она себе жизни просто не представляла, хотя это был подарок нелюбимого мужа на ее именины.

«Какая скотина этот Кабан… – думала она, рассматривая в зеркале свое отражение. – Никогда ему этого не прощу…»

Она поправила халат на груди и нежно провела кончиком пальца по своему идеальному лобику – парапина, память о последнем посещении Кабана, зажила, слава богу, без следа.

И что он взялся ее донимать своими дурацкими звонками? Неужели не ясно, что они – не пара? В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань! А уж кабана тем более.

Самое обидное, что, в свою очередь, актер Младогаров, которого Кабан зверски избил на лестничной клетке после ее… ну, после этого… совершенно не желает с ней общаться. Да и черт с ним, на нем ведь свет клином не сошелся?

Из этих печальных размышлений Надежду вырвал требовательный звонок в дверь. Опять Кабан? Не похоже. Время не его, сейчас файв-о-клок, а он обычно появляется дома ближе к ночи, и тут же начинает ей названивать, а последнее время вообще куда-то пропал!

Надежда на цыпочках подкралась к входной двери и посмотрела в глазок. В центре искаженного линзой пространства лестничной клетки она увидела овальное носатое лицо, завершенное милицейской фуражкой.

Словно в подтверждение легитимности этой картинки, из-за двери донесся вполне соответствующий ей грубоватый голос:

– Откройте, милиция!

«Надеюсь, это опять изнасилование?» – усмехнулась про себя себя Холмогорова, распахивая дверь.

На пороге стоял обычный милиционер в обычной потрепанной форме с обычным лицом армейско-ментовского типа. Единственное, что отличало его от остальных представителей племени служивых людей, была огромная, лучше сказать, гигантская, циклопических размеров корзина роскошно оформленных красных роз, стоявшая у его ног. Композиция потрясающая, сразу видно, мастер-флорист постарался. Японцы отдыхают со своим икебанством!

– Здравствуйте, я ваш участковый, лейтенант Химичев, – вежливо сказал он, коротко приложив правую ладонь к виску. – Не волнуйтесь, все в порядке. Ваш сосед, гражданин Кабанов Р. Г., поручил мне передать вам, уважаемая Надежда Федоровна, эти… как их, самые… – Химичев заглянул в бумажку, которую держал в левой руке, – скромные цветы в знак благодарности, доставленной ему… – он снова сверился с текстом, – вашей красотой…

Холмогорова была просто потрясена: ей в жизни никто не дарил таких божественных цветов да еще в таком количестве. Текст сопроводительной записки, правда, несколько двусмыслен, да и стиль хромает, но все равно – приятно! И так неожиданно!

– Будьте добры, лейтенант, занесите цветы в комнату, – сказала она, но, спохватившись, что участковый может увидеть следы учиненного дарителем погрома, поправилась: – Лучше поставьте здесь, в коридоре…

– Надежда Федоровна, позвольте я… Мне можно это сделать? – откуда-то сбоку от лейте-нанта Химичева выскочил розовый от смущенья Кабан.

Он так умоляюще-трепетно взирал на свою прекрасную соседку, что у Надежды дрогнуло сердце, и она разрешила ему войти. Тем более, что он для такого торжественного случая облачился в очень дорогой черный двубортный костюм и нацепил несусветно яркий винилово-оранжевый галстук.

Галстук на нем смотрелся, как на корове седло. И она поняла, сообразила, почувствовала, что это для всегда неряшливо одетого Кабана – настоящий подвиг, сравнимый с деяниями Геракла.

– Лейтенант, свободен, – сказал Кабан краем рта уже совсем другим тоном, шагнул в квартиру и живенько захлопнул дверь перед носом у милиционера…

Оставшись наедине, и Кабан, и Надежда Федоровна почувствовали некоторое смущение. Холмогорова, в общем-то, не горела желанием приглашать проштрафившегося соседа в комнаты. Напротив, у нее появилось острое желание выставить его обратно за дверь. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Наконец Кабан все так же молча достал из кармана пиджака ключи от машины и протянул их, держа в щепоти за кончик цепочки, соседке. Надежда удивленно смотрела, как они покачиваются в воздухе у нее под носом вместе с небольшой фигуркой Приапа, античного божка с торчащим, как нос у Буратино, фаллосом.

– Что это?! – гневно спросила Холмогорова, показывая тонким, детским пальчиком на связку ключей.

– «Шкода» – виноватым голосом объяснил Кабан, и видя, что соседка не врубается, добавил: – Это вам, Надежда Федоровна, машина в подарок. От всего сердца.

Холмогорова, конечно, не раз видела на стоянке во дворе дома кабановскую «шкоду» цвета голубой металлик. Машина почти новая, можно сказать, неношенная. Глупо было бы отказываться… А Кабанчик-то, кажется, парниша при деньгах. Об этой стороне его примитивной натуры она как-то не задумывалась. И, как видно, зря.

– Вы не думайте, Надежда Федоровна, машина чистая, – запнулся Кабан и счел нужным добавить, – в смысле, по документам чистая. Не волнуйтесь, катайтесь на здоровье.

– Ну, ладно, – сказала Холмогорова тем же тоном, каким Кабан говорил с лейтенантом Химичевым, и величественным наклоном головы позволила положить Приапа на свою ладонь. – Возьми корзину и отнеси в гостиную…

Когда Кабан резво поцокал копытами в комнату, исполняя ее приказание, Надежда Федоровна подумала: «А ведь он, в принципе, не безнадежен. Только ему рука нужна…»

Она чуть-чуть ослабила пояс и слегка распахнула халат, чтобы белый треугольничек кожи в вырезе на груди выглядел как можно аппетитней…

Валентина Степановна отчаялась уговорить Холмогорова остаться у них погостить хоть пару дней. По ее мнению, он самым благотворным образом воздействовал на ее супруга, который становился после общения с ним более спокойным и уравновешенным, несмотря на все их идеологические споры.

Но Юрий Ростиславович решил для себя окончательно и бесповоротно, что лучше бомжевать, чем подвергать себя этим аудиальным истязаниям! Говорят, что есть такая пытка под названием «музыкальная шкатулка». Закрывают человека в камере, включают мелодию из нескольких повторяющихся тактов. Они звучат нон-стоп и через неделю-другую человек гарантированно сходит с ума – уноси готовенького! Все, с него хватит, ноги его больше здесь не будет!

Холмогоров тепло попрощался с Пчелкиными, оделся потеплее – на нем был осенний черный плащ на подстежке и черная же шляпа с широкими полями, – и вышел на лестничную клетку.

– Юрий Ростиславович, ну куда вы на ночь глядя, – крикнула ему вслед сердобольная Валентина Степановна. – Вернитесь!

Но Холмогоров уже спускался по лестнице, опираясь на свою любимую трость. Как только дверь квартиры Пчелкиных закрылась, его охватила блаженная тишина. То есть, конечно, телевизор Павла Викторовича надрывался по-прежнему, но в подъезде было относительно тихо. Чувство было такое, будто умолк грохот не смолкавших сто лет подряд отбойных молотков!

Он вышел из подъезда, и пошел вдоль дома Пчелкиных, постукивая тростью. Возле продмага, размещавшегося на первом этаже и в подвале здания, стоял «зилок». Двое грузчиков вытаскивали из подвала тяжелые мешки и грузили их в машину Возле кабины курил высокий черноусый кавказец с портфелем, по виду экспедитор или товаровед…

– Таскать вам не перетаскать, молодой человек, – пошутил академик, видевший пару дней назад, как эти же грузчики затаскивали мешки в подвал.

– Это лишние, – ответил кавказец странной фразой и почему-то с украинским акцентом, – столько не понадобится.

Но Холмогоров уже его не слушал. Стуча тростью, он подошел к мемориальной доске, висевшей на стене дома. Холифгоров остановился и, подслеповато щурясь, прочитал текст. Из надписи на доске следовало, что разведчик Авраам Яковлевич Гуриевич, в честь которого названа эта улица, геройски погиб в сорок первом в тылу фашистов под Москвой…

В гостиной Пчелкиных по-прежнему орал телевизор – передавали последние известия. Правоохранительные органы в лице лучших сыщиков МУРа одержали очередную крупную победу.

В результате операций «Перехват» и «Сирена» наконец-то были найдены костюмы опального генерального прокурора Шкуратова! Бывшего генерального прокурора!

«Остались сущие пустяки, – раздраженно подумал Павел Викторович, – доказать, что эти шмотки куплены за счет государства, и с коррупцией в России будет покончено насегда!»

Пчелкин вздохнул и переключился на другой канал, чтобы не расстраиваться. Уж лучше смотреть мыльную оперу, чем этот отечественный документальный сериал о прокурорах и проститутках…

Старый потрепанный «шевроле», на котором Азиз и Юсуф добрались до улицы Гуриевича, почему-то вызвал подозрения у милицейского патруля на въезде в Москву. Менты проверили у обоих документы, в том числе на машину. Бумаги оказались в полном порядке: чтобы не тратить попусту время на объяснения с представителями власти, Юсуф, сидевший за рулем машины, заранее вложил в них зеленую купюру. Их пропустили без задержки.

Весь день они мотались по Москве, а ближе к ночи Азиз велел отвезти себя на Гуриевича. Он не мог отказать себе в удовольствии увидеть своими глазами запланированный взрыв. Столько сил, денег и времени вложено в его подготовку. Будет о чем детям рассказывать!

Давно уже стемнело, но улица Гуриевича была залита ярким оранжевым светом фонарей. Юсуф остановил «шевроле» в переулке напротив подготовленного к взрыву жилого дома. Он вышел из машины, достал из багажника видеокамеру и привернул ее к дверце машины специальным кронштейном. Теперь камера смотрела точно на середину дома. Именно там, вернее, в подвале по центру фасада, была заложена взрывчатка.

Азиз представил себе несущие опоры здания, обложенные мешками с гексогеном. А вдруг расчеты неверны и вместо эффектного взрыва получится пшик? Нет, это невозможно, слишком большой заряд. «Сахарку» они не пожалели!

Азиз устроился поудобнее, посмотрел сначала на часы, а потом на Юсуфа. Тот понял его без слов, повернулся и достал из лежавшей на заднем сиденье сумки небольшое электронное устройство, похожее на мобильный телефон. В его память была заложена комбинация цифр, активирующая взрывное устройство в подвале дома.

Взяв в руки эту маленькую машинку смерти, Азиз почувствовал, что его сердце начинает учащенно биться. Больше всего в жизни он любил эти последние минуты перед терактом, когда тебя переполняет ощущение собственного всесилия, когда ты становишься, как Бог, хозяином человеческих жизней. В твоей власти оборвать их, или разрешить этим ничего не подозревающим букашкам пожить еще немного.

Есть, есть в картине взрывов и прочих катастроф нечто завораживающее. Недаром американские блокбастеры с взрывами и катаклизмами так жадно смотрят во всем мире. Люди готовы платить большие деньги, чтобы видеть хаос разрушения, чужую боль и страдания.

И скорее всего в этот самый миг многие из обреченных на смерть жильцов дома за этими окнами сидят перед экранами телевизоров и любуются взрывами в голливудских боевиках вроде «Кинг-Конга» или «Дня Независимости».

Азиз тоже в свое время с интересом смотрел такие фильмы, хотя это и грех. Истинный мусульманин не должен касаться, даже взглядом, ничего американского! Ну, может, кроме оружия.

Но сейчас ему эти фильмы кажутся смешными и наивными. Он давно понял, что все эти спецэффекты в кино то же самое, что любовь с презервативом. Это все не то!

Теперь ему больше нравилось наблюдать катастрофы в реальном времени. И самое главное – самому подготавливать и осуществлять эти реалити-шоу, как говорят американцы. Это и есть настоящий кайф, не нужно никаких наркотиков! Азиз улыбнулся и нажал на кнопку. Сначала взрыв произошел внутри него – в результате выброса адреналина в кровь.

Одновременно раздался громкий хлопок, приглушенный стенами подвала, потом погасла мозаика окон и послышался грохот падающих стен и перекрытий. Тут же сработали системы автосигнализации в стоявших на улице машинах. Они первыми забили тревогу, разрывая ночной воздух своими отчаянными криками о помощи.

«Шевроле» тоже подкинула взрывная волна. В соседних зданиях повылетали стекла. Из разбитых окон высовывались испуганные жильцы, они жестикулировали, показывали руками на взорванное здание.

Середина дома исчезла, теперь на ее месте клубилась гигантская туча пыли, подсвеченная оранжевыми фонарями уличного освещения. Крайние подъезды чудом уцелели и выглядели изнутри как разломленные гигантской рукой соты. Спустя минуту загорелся газ из разорванных обвалом труб, клубы пыли и уходившего в небо дыма стали еще эффектнее…

«Отлично, – подумал Азиз, – на пленке все это будет выглядеть еще более убедительно. Кемалю должно понравиться…»

Азиз был счастлив: это было что-то вроде оргазма.

Павел Викторфич, включив звук на полную мощность, сидел в кресле перед телевизором и смотрел «Дежурную часть». Па экране вокруг изуродованного в аварии «мерседеса» мелькали гаишники и медики «Скорой помощи». Как раз из салона извлекли безвольное тело пострадавшего и положили на носилки.

– Чтоб вам всем провалиться, – только и успел сказать Пчелкин, имея ввидз' новых русских.

Вдруг дом содрогнулся. Пол накренился, словно палуба, стены сместились по отношению друг к другу. Паркетины со скрипом начали выламываться из пола и подпрыгивать, как живые. Все это происходило одновременно и очень, очень быстро, так что Павел Викторович даже не успел понять, в чем дело. Но у него сработал инстинкт фронтового разведчика.

В сорок пятом ему было двадцать, однако он успел полтора года повоевать и хлебнул фронтового лиха. Теперь Пчелкин даже забыл о своем преклонном возрасте и метнулся к двери коридора, почти как спринтер, но пол стал уходить у него из-под ног, словно ледяная горка. Под ним уже была пропасть. Он повис на пороге коридора, пытаясь пальцами, ногтями задержать сползание вниз, в разверзшийся под ногами ад.

Последнее, что он успел запомнить, был крик Валентины Степановны. Она с неожиданной силой схватила его за ремень и ворот рубашки, отступая назад, втянула в коридор. Сердце у него сжалось, будто кто-то крепко-крепко стиснул его в кулаке, стало нестерпимо больно, и он потерял сознание…

Когда Пчелкин открыл глаза, он лежал на спине под косо висевшей панельной плитой. Боль отпустила. Рядом с ним на полу сидела Валентина Степановна и молча плакала. Никогда еще она не казалась ему такой старой, такой маленькой, ссохшейся, жалкой и несчастной, даже когда они хоронили единственного сына. А ведь она была намного младше его! Когда живешь рядом с кем-то, изменений не замечаешь.

Эх, Витька, Витька… Павлу Викторовичу стало страшно обидно. И зачем это Бог, если все-таки он есть, сохранил им жизнь, а сына лишил? Лучше бы наоборот сделал… Да и нет никакого Бога, иначе он не допустил бы всех этих безобразий…

Дыхнув жаром, внизу взорвался газ, и руины осели, как карточный домик, заглушив последний крик стариков.

Они погибли все, все жильцы дома. Праведники и грешники. Умные и глупые. Любящие и ненавидящие. Их уже нет. Их жизни оборвались.

Они уже ничего не исправят, никого не осудят, не попросят прощения у живых…