Текст книги "Поцелуй Фемиды"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

И все-таки интересно, почему дед Афанасий, умирая, так хотел, чтобы этот снимок попал в руки Кати? Прямо даже умереть не мог, пока фотокарточка не попала по назначению! Господи, ну чистый мексиканский сериал, а не семья… А кстати!

Вспомнив про мексиканский сериал, женщина подскочила и включила телевизор. Показывали многосерийный телефильм «Любовь, долг и ярость», и, против обыкновения, Катя успела к началу фильма. На экране замелькала нарезка эпизодов из предыдущих серий, и пошел закадровый текст. Любительница мыльных опер в очередной раз поймала себя на мысли: отчего эти лица и эти шеи такие пятнистые?

Ну вот молодая же девушка – стройная, красивая, а как только покажут крупный план, сразу видно, что вся покрыта родинками и папилломами. «Видимо, результат солнечного климата, – опять-таки не в первый раз сама себе и ответила. – Вероятно, солнечная активность там у них в Бразилии (или в Аргентине?) высокая, оттого и родинками все покрыты, будто мухами засижены…»

Катя смотрела сериалы исключительно с психотерапевтической целью. Понаблюдаешь, как Луис и Педро изводят друг друга интригами, перекрестишься, и подумаешь грешным делом, что мы-то еще и неплохо живем, довольно-таки спокойно…

Равнодушный голос за кадром рассказывал краткое содержание предыдущей серии: «Свадьба Марии и Пабло расстроена. Внезапно выясняется, что жених и невеста являются единоутробными братом и сестрой…» Екатерина Николаевна вскинулась и подскочила на диване, как от удара электрошоком:

– То есть как так – единоутробными?!

В следующую секунду экран явил взору старика в инвалидной коляске, на бешеной скорости проносящегося по проходу церкви к алтарю. И невесту, которая обрушивается в обмороке на руки обалдевшего жениха, демонстрируя много-численнее родинки на шее и в вырезе декольте…

– Ой, да что же это, господи! – Катя страшно разволновалась. – Саша! Господи!

Она заметалась по квартире, в одной руке сжимая телевизионный пульт, а в другой злополучную фотокарточку. Первым побуждением было позвонить Александру на мобильник и вывалить свою кошмарную догадку

– Погоди, Катя, подумай! – скомандовала она сама себе. – Да заткнитесь же вы, наконец!

Вторая часть фразы относилась уже к героям мыльной оперы, которые тоже громко страдали и волновались по своим тропическим поводам. Екатерина Николаевна выключила звук, забросила пульт за диван и сжала ладонями виски.

– Нет, но это же смешно. Так не бывает! – она расправила на колене снимок, еще раз всмотрелась в лица и перевернула карточку тыльной стороной кверху.

Чернильная дата, указанная в углу казалась продолжением затянувшегося сериала. Будто бы в насмешку эта дата отличалась от дня рождения Ярославы ровно девятью месяцами. Черт возьми, тут даже не обязательно быть акушером-гинекологом, чтобы прикинуть дважды два…

Одному богу известно, каких усилий тогда стоило Кате провести свое тайное расследование. Вдоволь пометавшись в панике по квартире, она все– таки передумала звонить Саше на работу Идея немедленно попытаться заказать по межгороду Ирак, где в ту пору работали родители Ярославы, тоже была отброшена как дурацкая и непродуктивная. Вместо всего этого Екатерина Николаевна принялась искать телефонный номер своей приятельницы и коллеги, чей муж заведовал лабораторией судебно-медицинской экспертизы.

После этого она организовала запрос в загс поселка Свободный, и утвердилась в своих подозрениях. Тот человек, которого Ярослава всю жизнь называла папой, биологическим отцом быть ей никак не мог. По профессии тоже геолог, он появился в поселке вместе со своей экспедицией тремя месяцами позже предполагаемого зачатия будущей «дочери». А к моменту свадьбы родителей эмбрион, ставший впоследствии Ярославой, уже отмотал половину срока внутриутробного развития.

Екатерина Николаевна приступила к следующей части своих генеалогических изысканий. Взять анализ крови у молодой матери не представляло проблемы, зато племяннику Саше пришлось наплести с три короба об угрозе неведомого вируса, который якобы мог бы повредить новорожденному от контакта с окружающими его взрослыми людьми. В итоге Саша тоже сдал кровь на анализ, и Екатерина Николаевна, пользуясь своими профессиональными связями, сумела провернуть генетическую экспертизу. Действовать ей приходилось в обстановке строжайшей секретности: семья Беловых в этом городе на виду, и страшно подумать, какую волну разговоров могла бы вызвать ее деятельность.

Результаты экспертизы всецело подтвердили… огромную роль мыльных опер в жизни простого человека. Вероятность того, что Александр и Ярослава не являются биологическими братом и сестрой была настолько мала, что ею следовало пренебречь. Первое облегчение, которое почувствовала Мата Хари от блестяще проведенной операции, сменилось новой тревогой. А именно: в какой форме теперь сообщать молодым о том, что жениться им нельзя ни в коем случае.

Буквально изнемогая под тяжестью собственного сенсационного открытия, Катя тихонько Постучалась в спальню, где Ярослава кормила грудью малыша. При виде библейской картины у нее перехватило дыхание. Молодая мать, слегка округлившаяся и посвежевшая после родов, была болезненно красива. Такой взгляд, обращенный глубоко внутрь себя, бывает у беременных. Ярослава уже не была беременной, но ее синие глаза все равно смотрели как бы сквозь младенца в такие неведомые глубины и дали, что следовать за этим взглядом было попросту страшно.

– Я схожу за кефиром! – прошептала дуэнья и вышла на цыпочках из комнаты.

Приняв для храбрости на грудь, Катя спустилась во двор, чтобы подкараулить племянника и поговорить с ним с глазу на глаз. Реакция Сани Белова оказалась не вполне такой, какую могла предположить тетушка. Саша засмеялся, потом внезапно замолчал, выругался и снова засмеялся.

– Пойдем обмоем это дело, – сказал он, обнимая Катю за плечи, и вставая с лавочки, на которой и состоялся судьбоносный разговор. – Веришь-нет, я как чувствовал!.. Ну, сестра, сестренка, Ярка, родная душа… Честно! Будто бы внутренний голос… -

– Внутренний голос, внутренний голос, – ворчала себе под нос Катерина. – Если б не я, то вы бы со своими внутренними голосами такого натворили…

На самом деле она была вполне довольна реакцией Саши, теперь на очереди Ярослава. И уж от нее можно ждать чего угодно: истерики, суицида, нового витка апатии… Однако ничего подобного не случилось.

Ярослава долго и терпеливо слушала Катин сбивчивый рассказ. На какое-то время она вынырнула из своего прекрасного далека, и синие глаза наполнились слезами. Слезы покатились по щекам, а на лице появилось выражение колоссального облегчения. Катя могла бы поклясться что это было именно облегчение!

После внезапного и кардинального пересмотра родственных связей в семье Беловых внешне все продолжало идти по-прежнему. Вопрос с бракосочетанием тихо замотали – просто не пошли на регистрацию, да и все. Ярослава стала безукоризненной матерью. Катя, которой пришлось уволиться с работы, занималась хозяйством и прикрывала тылы. Александр, как и раньше, основную часть суток проводил на комбинате, а кроме того достраивал загородный дом. Там же, в дачном поселке, чаще всего и ночевал.

Единственным следствием, которое повлекло за собой сенсационное открытие Екатерины Николаевны, стала растущая набожность Ярославы. Тот факт, что казалось бы, неминуемый кровосмесительный брак был предотвращен посредством сурового испытания, выпавшего на ее долю, молодая мать расценила как божественный знак свыше. Но на что именно намекало божественное провидение, послав ей этого черненького ребеночка? Это оставалось загадкой.

Сама Катя, с ее здоровым практицизмом, в отношении религии хранила нейтралитет.

– Если бы я надумала уверовать, – говорила она, – то, пожалуй, выбрала бы буддизм. Из всех конфессий, эта, на мой взгляд, самая жизнеутверждающая.

Но своего мнения Ярославе она не навязывала, да и сама Ярослава была не из тех, кому можно что бы то ни было навязать. Зато Кате приходилось часами нарезать круги с колясочкой вокруг православного храма, покуда молодая мать истово и подолгу молилась и исповедовалась.

– Уж слишком твоя мамочка к себе строга! – приговаривала Катя, приплясывая возле колясочки, чтобы не замерзнуть. – В чем ей каяться, голубице? Святая, иначе не скажешь…

В день, когда Алешеньке исполнился год, по инициативе Саши, была устроена вечеринка. В подарок юбиляру Саша приволок аномальных размеров синюю велюровую лошадь. Кобыла была настолько огромной и с такой двусмысленной улыбкой на морде, что именинник при виде подарка разразился ревом, сделал неудачную попытку убежать, что только усугубило ситуацию. Успокоить его удалось только после того, как синюю лошадь демонстративно заперли в кладовке, а к мальчику подступил Степаныч с альтернативным подарком – маленьким медвежонком из нежного мохера.

Степаныч, Федор, доктор Ватсон и Виктор впервые с момента рождения мальчика были приглашены в полном составе, и неловко топтались вокруг детского манежа, отпуская замечания разной степени уместности. Почти все традиционные темы, которые обсуждаются на дне рождения малышей, в этом случае были табу. Ярослава за общим столом появилась буквально на пять минут, глаза у нее были заплаканы. Через силу улыбаясь, она подняла бокал шампанского.

– Не надо бы тебе спиртное, – зашептала ей на ухо Катя. – Ты же кормишь!

– Я? – молодая женщина будто вернулась из другого мира. – Нет, я уже не кормлю.

Через несколько минут Ярослава попрощалась и снова удалилась в свою комнату вместе с ребенком. А Катя подсела с разговором к доктору Вонсовскому. Она не привыкла к роли пассивного наблюдателя и стремилась действовать. А потому обсуждала с доктором, как бы половчее и поделикатнее заманить Ярославу к нему на прием. Ватсон за последнее время прославился на ниве нетрадиционного врачевания недугов, в особенности, душевных, и было бы непростительным грехом не воспользоваться этой дружбой и не помочь несчастной Ярославе,

Однако поработать с этой пациенткой доктору Вонсовскому так и не удалось. Наутро После Лешенькиного «юбилея» Ярослава вновь явилась на кухню с опухшими от слез глазами, и принялась готовить для малыша кашку из сухой смеси. Екатерина Николаевна отметила, что домашнее платье в области груди у нее намокло: видно, мамаша всерьез решила, что настала пора отучать сына от материнского молока.

Сама Катя была против такого решения. И профессиональный опыт, и чисто человеческие соображения подсказывали, что кормить дитя материнским молоком следует как можно дольше. Чем дольше кормишь, тем крепче у чада иммунитет к болезням. К тому же если этого молока у матери имеется в избытке!

В любом случае, отлучать ребенка от груди следует постепенно, а не вот так – в одночасье. Однако лезть к Ярославе со своими советами она не решилась. Особенно когда увидела, что девушка снова плачет, роняя слезы в ковшик с кашей.

– У тебя все в порядке? – осторожно поинтересовалась Катя.

– Абсолютно, – ответила Ярослава. – Вот только простыла немножко, спала плохо. Погуляйте сегодня без меня, ладно?

– Да не вопрос! Отдыхай, конечно. Вон чаю с малиной попей…

А вернувшись с прогулки, Катя поняла, что девушка опять исчезла. В детской кроватке лежала залитая слезами записка. В своем прощальном послании Ярослава просила у всех прощения и объясняла свой поступок. Она разгадала знак, посланный свыше: ее долг – посвятить жизнь служению Богу.

VI

– Однажды в студеную зимнюю пору сижу за решеткой в темнице сырой! – громко продекламировал Саша.

Звук собственного голоса в закрытом гулком помещении одиночки показался странным. Но, по крайней мере, он еще не разучился говорить.

– Гляжу: поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой.

Он говорил просто для того, чтобы что-то сказать. В противном случае мысли опять потекли бы по одному и тому же руслу. А именно: как же это глупо, как это чудовищно некстати и несправедливо! Именно теперь, когда разборки с самим собой и собственной совестью завершились, и жизнь открыла такие классные перспективы.

– И, шествуя важно, в спокойствии чинном, мой грустный товарищ, махая крылом, в больших сапогах, в полушубке овчинном кровавую пищу клюет под окном….

Впрочем, это пока еще не тюрьма – это следственный изолятор, и находятся здесь невиновные, по крайней мере формально, люди. В подобных заведениях Белову в его бурной жизни бывать уже доводилось. Но всякий раз «справедливость торжествовала» и, спустя несколько дней, он был уже на свободе.

«Оно и сейчас ненадолго, – подумал Белов – Еще день-два максимум…»

– Здесь у кого ни спроси, за что сидишь, никто не виноват, – раздался рядом знакомый голос.

Белов вздрогнул. Ему показалось, что он отчетливо услышал ехидную интонацию Пчелы. И даже будто бы увидел кривоватую усмешку. Рядом с Пчелой, на пустующей шконке сидели Фил и Космос, слабо видимые в полумраке. Пчела прикалывался, остальные двое молчали.

Вот блин! Кажется, это сон. Так и одуреть недолго, одуреть, оглохнуть и опухнуть ото сна. Всего-то двое суток провел в одиночестве, а уже такое начинается…

Александру Белову было известно, что помещать задержанного в одиночную камеру – будь то камера следственного изолятора или тюремная – строжайше запрещено инструкциями. В принципе, он мог бы пожаловаться, однако просить себе соседа казалось ему нелепым. Лучше уж беседовать со старыми, умершими друзьями, чем с каким-нибудь левым соседом. Белов вовсе не собирался прописываться здесь надолго. Оттого и не предпринимал никаких попыток хотя бы частично благоустроить свой быт. Еще день, возможно, два, а потом должна закончиться эта пытка неизвестностью!

Единственный имевший место допрос состоялся на следующий день после задержания. По сравнению с красочным театральным шоу с участием нарядных фээсбэшниов в черном прямо в университетской аудитории, которое могло бы сделать честь если и не столичному театру, то краевому – это факт, все последующее выглядело тусклым и формальным. Следователь прокуратуры с безликим именем Василий Петрович Петров обладал соответствующей внешностью: главной изюминкой на этом невыразительном лице, за неимением других, было практически полное отсутствие подбородка. Впрочем, остальные черты лица были так же, как будто частично, стерты ластиком.

Во время допроса Василий Петрович, казалось, отбывал нудную повинность и откровенно скучал. Беседа вертелась, в основном, вокруг дочерних фирм комбината. Следователю непременно хотелось услышать от Александра, что этих фирм в реальности не существовало, или же они все были «подставные», а их руководители – «подконтрольные». Белов и его адвокат, разумеется, не разделяли этой точки зрения и приводили свои доводы.

Адвокат после допроса отправился на комбинат – собирать необходимые документы и выстраивать линию защиты, а Белова спецмашина доставила в СИЗО. На этом цепочка событий неожиданно прервалась.

В течение двух суток Саша вставал с рассветом, делал зарядку, с грехом пополам мылся – насколько это вообще было возможно сделать в условиях неисправного крана – и ждал допроса. Но на допрос его почему-то не вызывали.

Попытка поговорить с контролерами весомого результата не принесла. Дежурные разговоров избегали, повторяли только, что свидания даже с родными категорически запрещены следователем. И вообще, на любой вопрос у них был один стандартный ответ: все ваши требования будут переданы администрации изолятора.

Поняв, что таким образом толку ему не добиться, Белов затребовал бумагу и авторучку и написал официальное письмо на имя следователя Петрова. Опыт подсказывал ему, что на официальный запрос положен официальный ответ. Вот пусть и ответят, как долго намерены держать его в одиночной камере, и собирается ли кто-нибудь вообще расследовать дело. Теперь предстояло снова ждать.

Саша упал на пол и принялся в который раз изнурять себя отжиманиями. Затем, не удовлетворившись, скатал матрац и туго перетянул его ремнем брюк, который случайно (а случайно ли?) не отобрали, когда привезли в СИЗО. Вышла неплохая боксерская груша. Удар «в грудь», полученный импровизированной грушей показал, что узник не в такой уж плохой форме.

Ломаться он пока еще не готов. А уж если представился отпуск поневоле – самое время заняться анализом. Раньше надо было, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. В конце концов, не он первый, не он последний. Люди в камерах статьи и романы писали. А ему, Белову, надо приготовиться защитить себя. Но чтобы защитить, сначала разобраться, откуда дует ветер.

Саша в сердцах стукнул кулаком по матрасу и задумался. Кому же он на этот раз наступил на хвост? Когда прокололся и подставил тыл?

Очередной сеанс размышлений только подтвердил данные предыдущих: желающих уничтожить его, Белова, более чем достаточно. На память пришли слова Игоря Леонидовича Введенского, сказанные много лет тому назад: «У вас врагов больше, чем вы думаете». Так было и так оставалось по сей день. Такова была, видно, его карма: или друг или враг, и никакой компромисс невозможен. И первым в этом виртуальном списке жаждущих Беловской крови был Виктор Петрович Зорин.

Судьба как будто нарочно не давала им возможности потерять друг друга из виду. И заставляла играть на одной площадке, причем как в переносном, так и в прямом смысле, то есть, на теннисном корте. Обстоятельства непреодолимой силы требовали, чтобы эти люди пожимали друг другу руки, сидели бок о бок на всевозможных управленческих тусовках, перезванивались и улыбались друг другу. В то время как каждый из них, по совести, готов был без колебаний дать другому в морду, а то и вовсе отказать в праве на жизнь.

В Красносибирске отношения Белова и Зорина застыли в положении неустойчивого равновесия. Этакая видимость перемирия в многолетней, не на жизнь, а на смерть, войне. Они презирали друг друга, но не могли обойтись один без другого. Возможно, в такой ситуации был свой глубинный смысл: Белов – это бизнес, Зорин – это власть. Ну, и куда, скажите на милость, им деваться друг от друга?

Генеральный директор одного из крупнейших металлургических комбинатов и представитель президента по Красносибирскому краю – оба люди публичные. Они говорили на одном языке и приветствовали друг друга, как это принято в их среде, по отчеству и на «ты». И каждый при этом держал за пазухой солидный булыжник, карауля момент, когда партнер повернется спиной и подставит хоть на минуту свой незащищенный, ну скажем, затылок.

Белов был вынужден, сцепив зубы, время от времени обращаться к непотопляемому политику широкого профиля. Эта необходимость, как правило, была связана с получением бесчисленных лицензий и иных сверхценных разрешительных документов, находящихся в компетенции Центра. Зорин тоже во многом зависел от руководителя комбината. Не будь Белова с рентабельным алюминиевым гигантом и его обширными социальными программами, о чем же еще прикажете докладывать наверх представителю «вертикали»?

А так получилось даже неплохо: назначение опытного управленца господина Зорина на ответственейший пост полпреда совпало по времени с подъемом комбината, а следовательно, и всего края. Плавильные печи заработали в полную силу, рабочие оставили дурную манеру сидеть на рельсах, а их семьи – голодать. Жизнь в регионе выровнялась… Честь и хвала мудрому Зорину! И в действительности, не так уж и важно, что именно послужило причиной процветания…

Впрочем, у Зорина был к его давнему оппоненту еще один – личный интерес. Виктор Петрович еще с прежних времен владел некоторым количеством акций алюминиевого комбината. Сначала акции эти были чистой формальностью: металлургический гигант, потрясаемый властными разборками и прочими объективного характера трудностями, долгое время лежал замертво. Ни о каких дивидендах не приходилось мечтать в условиях, когда производство свернуто, народ по полгода не получает зарплаты, а кредиторская задолженность перед партнерами и государством перевалила за миллиард.

Теперь же, когда комбинат, встал на ноги и не только выдает алюминий, но и позволяет себе расходовать огромные суммы на всякого рода социальные программы и прочие погремушки вроде сети интернет-кафе, можно, наверное, и об акционерах подумать. Если не обо всех, то хотя бы о таких штучных как представитель президента.

Чтобы обсудить эту волнующую тему, Виктор Петрович пару раз пытался встретиться с Беловым на нейтральной территории: приглашал посидеть в ресторане или погонять шары в недавно открывшемся Убоулинге. Однако Александр находил хорошие предлоги, чтобы уклониться от встречи: догадывался, что речь пойдет о чем-то сугубо шкурном.

Наконец, Виктор Петрович улучил момент для разговора. Это случилось во время гражданской панихиды по случаю кончины известного в крае человека – редактора газеты «Колокол» Леонида Безверхих.

– Я слышал, ты, Александр Николаевич, не слишком жаловал покойничка, – обратился Зорин к Белову, когда тот во время тягостной церемонии отошел покурить.

Белов поморщился: честно говоря, ему хотелось незаметно, не нарушая приличий, смыться на комбинат: дел по горло, чтобы топтаться здесь со скорбным лицом. Тем более, Что он не считал Леонида хорошим журналистом. Скользкий тип с имперскими амбициями.

– Если я скажу, что мы были лучшими друзьями, вы же все равно не поверите, – сказал Саша.

– Боюсь, настоящих-то друзей у покойного и вовсе не было, царствие ему небесное. – поддержал его Зорин. – Даже я вынужден это признать, хотя и опекал его всемерно, мы же еще по Москве с ним знакомы были.

Белов не ответил. Для многих в городе не было секретом, что еженедельник «Колокол» с приездом Зорина в Красносибирск сделался рупором федерального центра. Новый главный редактор прилетел из царствующего града тем же рейсом, что и новый представитель президента.

Шумный, неопрятный здоровяк Леонид Безверхих со своим имиджем рубахи-парня легко вписался в творческий коллектив «Колокола», вернее, в ту его часть, которая осталась. Кресло руководителя газеты было предварительно зачищено для него местными властями под предлогом порочащих краевое издание связей прежнего редактора с олигархом Берестовским. Часть сотрудников поувольнялась в знак солидарности с бывшим боссом. «Лучшая» часть пересмотрела свои ошибочные взгляды и принялась с не меньшей творческой яростью кусать руку, щедро их кормившую в недавнем прошлом. Благо сам Берестовский интерес к «Колоколу» потерял, а значит, газету не прочтет и не обидится,

Но главным объектом острых перьев сделался руководитель «Красносибмета» Александр Белов. Фигура генерального директора алюминиевого комбината стала к тому моменту настолько популярной в народе, что сотрудники «Колокола» с удовольствием заняли уютную (в силу хорошей оплачиваемое™) нишу оппозиции. И обеспечивали столь необходимый в демократическом обществе плюрализм мнений. Журналисты радостно подхватили входящие в моду общенациональные лозунга «о социальной ответственности бизнеса» и «политической всеядности олигархов». А кроме того, открыто и невзирая на личности, позволяли себе невнятные, намеки на криминальное прошлое Белова и его запутанную личную жизнь.

Пару раз между Безверхих и Беловым возникали открытые публичные перепалки, и это давало хоропйий повод журналистам всласть порассуждать о зажиме критики. К счастью, руководителю комбината особо было некогда читать местный еженедельник и расстраиваться по поводу откровенной клеветы. Это обстоятельство спасало «Колокол» от судебных исков с его стороны. Друзья Белова настоятельно рекомендовали ему проучить зарвавшегося писуна. В частности, Витек требовал санкции «начистить морду». Лайза Донахью, вскормленная правовым государством, настаивала на судебных преследованиях Леонида Безверхих. Однако руки до этого у Белова так и не дошли:

– Да плевать на этого… безбашенного… – Примерно так он отшучивался, причем не единожды, и меткая кличка, прочно приросшая к руководителю «Колокола», разумеется, не добавила теплоты в их отношения.

– Короче, пусть земля ему будет пухом. Или прахом? Как там говорят в подобных случаях… – подытожил Зорин. – У меня к тебе, Александр Николаич, имеется вопрос.

– И какая же у вопроса цена? – усмехнулся Белов, который настолько досконально успел изучить своего партнера, что не сомневался: речь пойдет исключительно о том, как заточить денег.

– Ты, друг, вероятно, по молодости все время забегаешь вперед.

– Хорошо. Формулирую иначе: кто кому платит за вопрос?

– Разумеется ты мне! А как иначе?

Зорин вне всяких сомнений был достойным партнером и тоже умел отбивать хитрые мячи. Он улыбался, давая одновременно понять, что шутит, и какова доля правды в этой шутке.

– Завтра суббота. Не хочешь покататься на снегоходах? Там бы и поговорили.

– Не, Виктор Петрович. Я в отпуск улетаю, билет на руках. За два года отпуск не отгулял, бухгалтерия сердится, – у Белова снова нашелся хороший, правильный повод отказаться от встречи. – Давайте сейчас говорите, что за вопрос на повестке.

– Ну, как скажете, коллега…

И Виктор Петрович изложил нехитрые свои претензии, которые сводились к острому желанию акционера «Красносибмета» получать свои законные дивиденды.

– А что же вы этот вопрос не подняли на последнем собрании акционеров? – хитро прищурился Александр. – Задавайте тогда на следующем. Правление ответит.

– Знаю я твои ответы. Зальешься с трибуны соловьем, и, как дважды два, объяснишь доверчивым акционерам, что для дивидендов время еще не пришло. И куда как важнее запустить новую печь на новой площадке.

– Я вам и сейчас отвечу то же самое: плавильную печь запустить важнее.

– Вот поэтому я и не задал свой вопрос на собрании акционеров, а задаю его сейчас, в частном, так сказать, порядке, – Зорин начал раздражаться и закурил, хотя давно пытался завязать с этой неполезной привычкой. – Другие акционеры >лично мне по барабану. Я хочу, чтобы работали мои денежки, вложенные в акции!

– Ой, Виктор Петрович, только не надо лукавить, – Саша весело расхохотался. – Уж мне-то известно, что своих-то кровных вы вложили в эти акции не до фига. Так что не надо передо мной невинность изображать… Что вы предлагаете?

– Ну, скажем, консультационные услуги. Комбинат нанимает меня… А лучше не меня, а супругу мою, Ларису Генриховну, в качестве эксперта по вопросам… Ну, допустим…

– Не смешите меня, Виктор Петрович. Мне что дивиденды, что консультационные услуги – один хрен из чистой прибыли выплачивать! А при нашей системе налогообложения – сами должны понимать – это чистая глупость.

– Стало быть, отказываешь? – прищурился Зорин.

– Уж простите великодушно…

– Бог тебя простит, Белов. Может быть, простит, а, может быть, и накажет, – поняв, что дело безнадежно, Зорин резко оборвал обсуждаемую тему. – Куда в отпуск-то собрался? В экзотические края?

– Ну… – кивнул Белов. – Здесь по весне погода паршивая, а там уже новый урожай апельсинов зреет.

Не рассказывать Же, в самом деле, этому хитрому старому лису о том, что едет Белов в свой законный отпуск на Кипр вовсе не апельсины трескать, а заниматься проблемами одной из оффшорных «дочек» комбината. Потому что просто не может такой деликатный вопрос поручить никому из своей команды. Ничего противоправного с точки зрения ныне действующих законов он делать не собирался, но фиг его знает, как эта деятельность будет оцениваться в верхах уже завтра. И своих людей лучше без особой нужды не подставлять. Что же касается Зорина, чем меньше он знает, тем лучше. Меньше знаешь – крепче спишь, есть такой принцип. И не фига другим спать мешать…

– А насчет моей доли на комбинате ты уж сам что-нибудь придумай, – сказал напоследок Зорин. – Времени у тебя много будет!

VII

Федор еще раз надавил кнопку звонка – результата не последовало. Он снова вышел во двор, почесал бороду и посмотрел на темные окна. Светилась только вывеска над подъездом «ООО Гармония» и под нею белела табличка с указанием часов работы частной клиники.

Интересно, куда в такой поздний час мог подеваться Ватсон? Уж не сломался ли, не ровен час, старый холостяк под напором предложения, многократно превышающего спрос? Модный практикующий доктор, старательно избегавший скомпрометированного толпой, шарлатанов звания «экстрасенс», пользовался сумасшедшим успехом у своих пациентов и особенно пациенток. Последнее обстоятельство поначалу придавало его практике тонкий шарм, потом стало утомлять и мешать самой работе, и вот теперь превратилось просто в напасть. Ватсон шутил, что, будь в Красносибирске другой доктор его уровня и его профиля, то имело бы смысл сходить к нему на прием и поделиться личными проблемами.

Ну, не может быть, чтобы Ватсон спал. Уж не случилось ли чего худого? В последнее время, сразу после ареста Белова, фортуна, бывшая в течение двух последних лет подозрительно благосклонна к друзьям, начала потихоньку поворачиваться задом.

Федор поднял с земли камешек и осторожно, целясь в переплет рамы, послал его в направлении окна спальни.

– Стоять! – раздался позади него нехороший голос, и из темной подворотни показалась человеческая фигура.

– Витек? Вот напугал, черт! Прости, господи!

Федор начал торопливо креститься, а Виктор

тем временем приблизился и тоже стал смотреть на окна спальни их общего друга. Вид у него был, как всегда – даже в самой невинной ситуации, такой мрачный и свирепый, что казалось, вот-вот случится что-то непоправимое. Через пару минут,? окно бесшумно приотворилось, и оттуда прошелестел сдавленный голос Ватсона:

– Федор? Витек? Заходите быстро! Мухой! Я дверь открыл.

– От кого хоронишься, человече?

– Да тише вы, говорю же! Не включайте свет в прихожей – с улицы видать. Пойдем к попугаям.

Друзья на ощупь двинулись в сторону двери, которая вела из крошечной квартирки доктора и хозяина «Гармонии» на другую половину – туда, где располагалась сама клиника.

– В комнату психологической разгрузки? – ехидно поинтересовался Витек.

– Для кого-то и в самом деле разгрузка, а лично меня здесь загружают по самое некуда. Глаза бы не глядели на этих попугаев. Но здесь единственное место, откуда свет не попадает на улицу.

Ватсон наконец без опаски повернул выключатель, и щадящие галогеновые лампы, медленно разгораясь, осветили небольшую комнату с тяжелой драпировкой на единственном окне, несколькими удобными диванчиками и банкетками и с клеткой-вольером во всю торцовую стену. Проснувшиеся птицы радостно загалдели.

– Так от кого ховаемся? – спросил Виктор. – Никак и к тебе тоже рэкет пожаловал?

– Хуже. Есть такие люди, которым невозможно объяснить, что свет в окне, это еще не повод.