Текст книги "Поцелуй Фемиды"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Один наш очень известный и богатый «клиент» – не буду называть его имени, вы и так догадаетесь – вложил сюда кучу денег и собственного труда, – с гордостью поведал экскурсовод. – Очень набожный оказался человек. И до сих пор, хотя сам давно на свободе, не забывает нашего учреждения. На каждый церковный праздник присылает подарки и всякие еще «приблуды». В смысле, иконы.

– И что же, сам отец Игорь приходит сюда службы служить? – поинтересовался Саша, назвав имя настоятеля местного собора.

– Нет, ну что вы, не тот уровень. Два отца Василия приходят по очереди: то один, то другой.

В свою камеру Белов вернулся в странном расположении духа Интересно, почему ему так настойчиво вспоминается Федя Лукин?.. До обеда было еще далеко, время прогулки было потрачено на беседу и экскурсию с опером. На сером казенном одеяле стопочкой лежали газеты – единственная бесплатная привилегия, которой на данный момент ему удалось добиться. Но ознакомиться с прессой в этот день ему было не суждено. В следующий момент Саша почувствовал, что за ним наблюдают, а еще через секунду в замке завозился ключ.

Вид у пожилой контролерши был какой-то смущенный. Саша уже дважды заставал дни ее дежурства, и по взглядам, которые дама кидала на него, мог предположить, что новый подопечный ей скорее симпатичен, нежели наоборот. Любопытный феномен: часть работников тюрьмы ненавидели Белова только за то, что он был богат, вторая часть – горячо любила именно по той же самой причине. Впрочем, эта женщина, как и другие ее коллеги без крайней необходимости рта не раскрывала: видимо получила соответствующий инструктаж.

– Вас переводят в другую камеру, – сказала контролер. – На время ремонта…

Белову показалось, что женщина хочет что-то добавить к сказанному, но не решается…

– Наденьте бушлат, – посоветовала она после того, как Саша сложил в рюкзак свои немногочисленные вещи. – Это через улицу, в девятом корпусе.

И снова Белову почудились в ее голосе какая– то недосказанность и даже тревога. С чего бы это? И вообще, странно: как быстро принято решение о начале ремонта. Ведь для того, чтобы списать деньга с его, Беловского счета, не говоря уже о покупке необходимых материалов, требуется какое-то время. А тут не успели поговорить, а ребята стартанули!

Возле одной из многочисленных промежуточных решетчатых дверей маячил хмурый мужик, также одетый в камуфляжную форму контролера. Видимо, представитель того самого девятого корпуса, явившийся сопровождать узника.

– Вы там, Александр Николаевич, это… – услышал Саша позади себя голос женщины, на-, конец-таки решившейся заговорить, – вы поаккуратнее…

Народное название следственного изолятора Воронье гнездо имело давнюю, еще дореволюционную традицию. А непосредственным толчком к рождению этого образа – послужило его географическое расположение – на высокой скале, над рекой, разделяющей на две части город Красносибирск. С другой стороны к тюрьме вплотную подступали жилые застройки и улица, прямая, как стрела, упирающаяся в здание следственного изолятора как в тупик, носила название, разумеется, улицы Свободы.

Здание Красносибирского следственного изолятора, сработанное на славу в конце теперь уже позапрошлого века, как и сотни других зданий подобного назначения по всей необъятной стране, было построено в форме креста. Такой вот крест или, реже, кольцо – два самых распространенных типа построек, способные обеспечить максимальный контроль за многочисленными, требующими постоянного пригляда обитателями.

Они шли по тюремному двору, аккуратно расчищенному от снега. Саша подумал, что у местных дворников, как пишут в умных книгах по бизнесу, самая высокая мотивация к труду. Ведь здесь на хозяйственных работах задействован отряд зэков, осужденных по «легким» статьям и прошедших самый тщательный отбор. Хотя, с другой стороны, текучесть кадров, присутствует и в этом заведении тоже. Слава богу, что присутствует.

Они миновали здание хозяйственного блока. Зэки из числа обслуги, перекуривающие на крылечке, вероятно, узнали Белова. Не решаясь приветствовать его вслух, парни заулыбались и выбросили руки в приветственных жестах, означавших «победу», «держись!» и «все будет пучком!»

Девятый корпус, куда вел в настоящий момент Белова угрюмый контролер, старательно прикидывающийся глухим, к кресту непосредственного отношения не имел. Это было отдельно стоящее трехэтажное здание, вплотную примыкающее к забору. Раньше эта постройка выполняла, скорее всего, какую-то другую хозяйственную функцию, возможно, функцию тюремной больницы. И только в связи с проблемой перенаселённости изолятора, вставшей в полный рост в конце девяностых, была переоборудована в режимный корпус.

Контролер, его сопровождавший, выглядел глубоким стариком. Хотя Саша и понимал, что совсем уж стариком тот быть просто не может: от силы пятьдесят лет, даже с учетом многочисленных рапортов о продлении срока службы.

Интересно, какой стимул можно придумать, чтобы побудить человека служить в этом заведении, да еще сверх срока? Наверное, какие-нибудь надбавки или модная тема – «жилищные сертификаты».

Миновав, как водится, сумасшедшее число промежуточных дверей, Белов и сопровождающий его работник изолятора вошли в мрачный, депрессивного цвета коридор, единственным украшением которого был пугающий плакат «Туберкулез – излечим!» По обеим сторонам стен через равные промежутки висели намертво приваренные куски металлических труб с прорезями. Из своего небольшого тюремного опыта, Саша знал, что эти конструкции называются «ключеуловителями» и созданы на случай бунта либо побега. Сотрудник учреждения, захваченный злоумышленниками, должен непременно дотянуться до ближайшей такой вот сварной капсулы и бросить ключи туда, откуда их дослать попросту невозможно.

Неожиданно Саша увидел справа ох себя красивую дверь «молельной комнаты». Да ведь именно в этом, девятом, отдельно стоящем корпусе, они и были с капитаном Балко, когда совершали экскурсию по изолятору. Чуть позже он узнал, что часовня была не случайно оборудована именно в том блоке, где содержались наиболее «серьезные» подследственные, которым светили большие сроки.

Конвоир остановился напротив двери с номером 345, отпер ее ключом и так же, не проронив ни звука, закрыл ее вслед за вошедшим внутрь Беловым.

На приветствие вновь прибывшего никто из обитателей камеры не ответил. С трудом привыкая к тусклому освещению, которое обеспечивала, как умела, затянутая под потолком металлической сеткой лампочка, Саша огляделся. Камера была небольшая, рассчитанная на четырех человек. По обеим сторонам от прохода располагались шконки в два яруса. Примета новых веяний – двухкассетный магнитофон – наполнял замкнутое пространство совершенно не соответствующей обстановке песенкой: «Ах, вот какая ты! А я дарил цветы…»

Верхний ярус был полностью обитаем. В тусклом свете лампочки виднелись шишковатые бритые головы, а чтобы почувствовать исходящую справа и слева вонь от несвежих носков, освещение и вовсе не было нужно. Из нижних коек занята была только одна – с нее на вошедшего пристально и с явной антипатией поглядывал худощавый блондин. Вторая из нижних коек была свободна, если не считать доски с самодельными нардами, в которые в данный момент никто не играл.

Саша аккуратно сложил доску и за неимением другого подходящего для нее места положил на пол. После этого начал невозмутимо стелить принесенное с собою белье.

– Положь на место! – соизволил наконец начать разговор худощавый сосед.

Сверху, как по команде, свесились две любопытные башки. Лица были молодыми, то есть совсем молодыми: одно – широкая и мясистая рожа здоровяка, другое, наоборот, цветом напоминало серое тюремное одеяло. Да и худощавый блондин, судя по всему, был немногим старше двадцати. А старше он казался, как чуть позже понял Белов, по причине отсутствия нескольких зубов.

«Бот спасибо тебе, дорогой капитан Балко. Отселил в маневровый фонд к малолеткам!» Малолетки, разумеется, были вполне совершеннолетними, в противном случае их вовсе не было бы Вороньем гнезде». Однако же так именовали в тюрьме свежую поросль, имеющую за плечами сроки отсидки в колониях для малолетних преступников. Саша знал, что коренное население тюрьмы не любит молодняк за безбашенность, за позорную склонность сотрудничать с тюремной администрацией, за несоблюдение необходимых ритуалов и вообще полное пренебрежение к неписаным тюремным законам.

Саша демонстративно пинком ноги загнал коробку с нардами глубже под кровать и с улыбкой посмотрел на негостеприимного соседа:

– Неправильно начинаешь, парень.

– Здесь я решаю, что правильно, а что неправильно, – худощавый явно продолжал взятый курс на конфликт. – Во-первых, ты, дядя, поднимешь нарды. Спать стели себе на полу. А потом поговорим, что нужно подогнать с воли.

Александр, стараясь боковым зрением отслеживать каждый жест говоруна – а он, безусловно, был лидер – спокойно надел наволочку и застелил постель.

– Ты, дядя, на воле делиться не хотел, оттого и переехал к нам сюда. А здесь делиться придется…

То ли худощавый сделал-таки незамеченный Беловым жест, то ли просто прозвучало какое– то ключевое слово, но с верхней шконки, как по сигналу зеленой ракеты, раздался оглушительный визг с потоками мата.

– Сука! Богатый, тварь… – надрывался тот, которого Белов мысленно окрестил «землистым». – У меня мать всю жизнь за три копейки пашет. Отец на химии загнулся. Тварь! Я сам первый срок по малолетке мотал, что ларек грабанул – жрать хотел! Ненавижу! Все из-за таких, как ты! Порву гада…

Орущий дал себе передышку в долю секунды, рванул на груди фальшивый «Адидас» и начал по второму кругу. Белов внимательно наблюдал за ним. С одной стороны, парень явно нездоров. С другой стороны, истерика столь же явно не была натуральной, она была частью представления, задуманного специально в честь вновь прибывшего.

– Что это с ним? – с равнодушным видом спросил Белов, когда «классовый» монолог с незначительными вариациями был прокручен четырежды, и орущий, устав, замолчал. – Ты, случайно, не знаешь? – он обращался к худощавому, который получал от спектакля очевидное удовольствие.

– А хрен его знает, – лениво процедил блондин. – Наверно, ты ему не понравился. Ты нам всем не понравился.

– С чего бы это? – Белов напрягся и внутренне подобрался: чутье подсказывало ему, что на очереди «вторая часть мерлезонского балета».

Так оно и случилось.

– А вот с чего!

Третий парень – круглолицый здоровяк, который до сих пор не принимал участия в «процедуре знакомства» – свесился с верхней шконки, не торопясь прицелился и смачно, со знанием дела, плюнул на беловскую подушку. Обитатели камеры единодушно заржали.

– Придется тебе снять это и застирать, – сказал Белов, обращаясь к автору плевка.

– Сверху слезать влом, – ответ сопровождался красноречивым жестом.

– Ну, что ж… – медленно проговорил Саша, уже обдумавший для себя план дальнейших действий. – Тогда товарищ тебе поможет!

С этими словами он, мгновенно выбросив руку вперед, схватил совершенно не готового к такому повороту событий блондина за неровно отросшие на затылке патлы, мощным рывком сдернул его со шконки и, опрокинув в проходе на колени, плотно прижал носом к плевку. Белов подержал главаря в таком положении несколько секунд и отпустил хватку. Потом брезгливо сбросил с ладони прилипшие грязные волоски и быстро отошел, встав спиною к двери так, чтобы держать в поле зрения всю мизансцену.

Ожидаемый эффект был достигнут. Хотя в ту минуту даже Белов еще не мог знать всю глубину нанесенной главарю обиды. Сухощавый гаденыш с побелевшими от бешенства глазами, едва поднявшись с колен, ринулся на Белова. А уверенность в себе ему обеспечивала сверкнувшая в руке заточка. Одновременно изготовились спрыгнуть сверху и обе шестерки.

Предельная теснота камеры сыграла Белову на руку. Напасть на него разом всем троим не было никакой возможности. Поэтому операция была поэтапной. Сначала он перехватил и вывернул руку с заточкой, почти одновременно нанося нападающему простенький «расслабляющий» удар по голени. Острие заточки по касательной чирикнуло о сварное основание шконки, зато вывернутое ребро ладони, зажимающей оружие, с размаху рубануло по металлическому краю тюремной кровати. Парень завыл от острой боли в ноге и в кисти и выпустил заточку.

Поднимая с полу трофей, Белов за долю секунды успел подумать, что, оказывается, не утратил в новой жизни старых полезных навыков. Тело двигалось на полном автомате и прекрасно помнило все необходимое. Это, как езда на велосипеде – если умеешь ездить, то уже никогда не разучишься.

Мощное тело следующего бойца, спрыгивающего сверху, еще не достигло пола, когда Белов, технично зависнув между шконками, нанес нападающему короткий удар обеими ногами в грудь. Луноликий тяжело опрокинулся навзничь. Во время падения он своей тяжестью увлек на пол и третьего пацана – с опозданием слезающего с верхнего яруса тщедушного истерика. Впрочем, тому не много было и надо.

Сухощавый лидер, вместе с утратой холодного оружия заметно поутратил и бойцовский дух. И Саша отчетливо увидел мучительную борьбу на его лице: что делать дальше – непонятно…

В наступившей тишине продолжал петь магнитофон: «…А я дарил цветы. А я с ума сходил от этой красоты!» Получалось, что вся процедура знакомства, включая активную фазу, заняла не больше трех-четырех минут, пока звучал дурацкий шлягер. Или шлягер попался такой длинней?

В этот момент отворилось смотровое окошко, и надтреснутый старческий голос прошамкал:

– Что у вас происходит?

Саша мгновенно и «чисто по-дружески» ухватил сухощавого за руку (чуть выше локтя) и слегка надавил на нужную точку, отчего у парня враз подогнулись колени.

– Сейчас ты подойдешь и скажешь дедушке, что все в порядке, – тихо, но настойчиво посоветовал он сокамернику. – Скажи, мол, мы с ребятами отрабатываем… прыжки в ширину. Для открытого чемпионата по СИЗО.

И повел деморализованного противника к двери, сам при этом стараясь оставаться вне поля обзора.

– Все в порядке, дядя Костя. Виталя со шконки свалился… – только и мог пролепетать «заложник».

Но этого оказалось достаточно: «кормушка» немедленно снова захлопнулась. Подтвердив тем самым, что «глухой» контролер-пенсионер дядя

Костя, если надо, все прекрасно слышит. Впрочем, всем и так было ясно, что человек с подобного рода физическим недостатком не смог бы работать в такой должности.

Белов оценил обстановку. «Король истерики», до которого так и не дошла очередь во всеобщей битве, скорчившись, сидел между шконками. Злобного лидера Саша на всякий случай продолжал заботливо придерживать в районе болевой точки над локтем. Оставался луноликий мастер плеваться по чужим подушкам, который, хотя и не выказывал в настоящий момент признаков агрессии, тем не менее, был значительно выше и фактурнее самого Белова и теоретически представлял собой угрозу рецидива. Саша, из чистой перестраховки защемил его нос между согнутыми пальцами левой руки, слегка, для контроля, повернул против часовой стрелки и сказал:

– А теперь, парни, небольшой инструктаж.

Здоровяк задергался и замычал, мешая началу инструктажа.

– Не брыкайся, красавчик. Девушки не любят которые с кривым носом.

В ответ на эту невинную, казалось бы, реплику, худощавый фыркнул:

– А ему девки не нужны!

Смысл этой фразы дошел до Белова далеко не сразу, но, по крайней мере, стало ясно: общение приняло устойчивый мирный характер, и необходимость в силовых решениях отпала.

– Итак, эпизод знакомства. Дубль два, – Белов разом отпустил оба захвата, и его собеседники блаженно размякли. – Первый дубль был неудачный. Но я вам прощаю ошибку на первый раз. В силу вашей молодости и свойственного этому нежному возрасту невежества. Если кто интересуется, пусть наведет обо мне справки: рекомендации должны быть хорошими. А для вас я буду просто Александр Николаевич.

Амбал, спрятавшийся, насколько это было возможно, за поджарого товарища, сзади тоненько пискнул:

– Кто-то говорил «богатый лох»!..

В качестве ответа он получил от подельника короткий и безмолвный тычок в зубы. Белобрысого лидера звали Бруно, у здоровяка имени под рукой не оказалось.

– Теперь разминка, – продолжил Белов. – Упражнение называется «Прощай, оружие!» Заточки и что там еще имеется из средств необходимой самообороны кладем на тумбочку. Я теперь буду у вас и Белов, и главный оружейник. Ну?

Здоровяк потупился, всем своим видом показывая, что безоружен.

– У него ничего нет, – авторитетно подтвердил блондин. – У Витали есть. Слышь, Виталя, отдай заточку!

Хлипкий парень, у которого оказалось на удивление человеческое имя, продолжал сидеть в проходе и к интересному разговору оставался безучастным. Белова это встревожило. А что если амбал, обрушившись в ходе драки всей своей тушей на малахольного Виталия, попросту зашиб его? Да и край специфического камерного стола – приваренного к шконке острым металлическим «уголком», находился от обоих падающих в опасной близости.

Однако, дело, как выяснилось, было вовсе не в неудачном падении. Дело было еще хуже. Когда худощавый Бруно подошел и потряс сидящего за плечо, тот неловко перекатился на спину и затрясся уже всем телом. Потом невероятно выгнулся в пояснице и продолжал трястись, упираясь затылком в пол.

– Быстро оттаскиваем его к двери! – закричал не своим голосом Белов, когда увидел закатившиеся под лоб белки и проступившую на губах несчастного пену. Первое, что ему пришло в голову: парень в припадке рискует убиться в тесном пространстве между шконками. – Бруно, кричи дежурного, нужен врач!

Во время армейской службы в Афганистане ему приходилось сталкиваться с Припадком эпилепсии, и Саша в считанные секунды сделал все, что от него зависело. А именно: с помощью трофейной заточки разжал зубы больного и с осторожностью извлек наружу посиневший язык! А растерявшегося амбала заставил подложить под голову эпилептика подушку и потом навалиться на ноги, чтобы парень, раздираемый нечеловеческой силы корчами, не изувечил себя об острые выступающие части тюремной мебели.

– Зови дежурного, мать твою! – повторил он свое требование совсем деморализованному «лидеру».

– Да он из принципа не услышит! У него кликуха Слепоглухонемой! – едва ли не рыдая сообщил Бруно, но требование выполнил: заколотил ногами в дверь и закричал, что было сил.

К сожалению, парень оказался прав. В коридоре послышались стуки и выкрики из соседних камер, однако, никакой реакции от дежурного не последовало.

XIX

Минут через десять, Саша почувствовал, что приступ как будто ослабевает. Похоже, опасность того, что больной откусит себе язык либо, того хуже, задохнется от того же языка, запавшего в гортань, миновала. Велев здоровяку по-прежнему держать товарища изо всех сил, он сам отправился к двери и приник к ней.

– Слышь, командир, у парня приступ эпилепсии, – вроде бы и не слишком громко начал он, но возня и выкрики в соседних камерах мгновенно стихли, и его голос отчетливо разнесся по коридору. – Если сию же минуту к тебе не вернется слух, и ты не вызовешь врача, то парнишка двинет здесь кони. И я тебе обещаю… Я обещаю, а братва не даст соврать… Что ты проживешь немногим дольше!

То ли особенности беловского тембра расшевелили и заставили заработать слуховой нерв дежурного контролера, то ли имелись какие-то иные неведомые причины, но буквально через пять минут в камере уже находился врач и двое санитаров, грузивших больного на носилки.

Некоторое время, сокамерники, потрясенные и подавленные жутким зрелищем «одержимого бесами» и счастливым завершением, казалось бы, безысходной ситуации, сохраняли полное молчание. Здоровяк стирал в раковине оскверненную сдуру наволочку. Бруно закурил «Приму» и вроде бы машинально протянул пачку Белову. Тот взял сигарету и тоже закурил.

Грохот соседних «кормушек» в компании с тошнотворным запахом сначала перекисшей, сгнившей и только после этого сваренной капусты, известил о наступившем времени обеда. В отверстие вместе с первой наполненной отвратительным варевом миской всунулась худая, покрытая цыпками рука парнишки из хозобслуги. От глаз Белова не смог укрыться почти незаметный, хорошо тренированный жест. Саша точно был уверен, что Бруно получил записку. И, похоже, успел отправить ответ, но в последнем стопроцентной уверенности не было.

Интересно, заметил ли процедуру обмена посланиями контролер дядя Костя, призванный наблюдать за раздачей пищи? Может быть и заметил – по крайней мере, его камуфляж маячил позади парня из хозобслуги. А, возможно, и не заметил, ведь он «Слепоглухонемой». Третий вариант: не захотел заметить до поры до времени. Подобная тактика тоже широко практикуется в оперативной работе исправительных учреждений: сначала дать возможность контингенту изложить свои мысли на бумаге, а потом отобрать послания и прочесть.

От капустного запаха подкатила тошнота, и все, кроме амбала, доевшего обед до последней капли, слили свои порции в отхожее место. Внезапно Бруно, словно что-то вспомнив, сорвался с места и кинулся к двери. „Он несколько раз пнул дверь ботинком, а потом закричал ничуть не хуже, чем давеча это делал Виталик:

– Bce! Не могу больше, на хрен, так жить! Лучное, б…, получить пулю от охранника, чем жрать эту вонючую говенную замазку!

Никакой реакции, как этого и следовало ожидать, со стороны охранника не последовало. Да в планы Бруно, как заподозрил Белов, это и не входило. А что если молодой хитрец нарочно, провоцирует нового соседа на разговоры о побеге? Не случайно в местах лишения свободы бытует стойкое мнение, что юные отморозки, мотавшие первый срок но малолетке, все сплошь сотрудничают с оперслужбой? Сегодня разведет новичка на левые разговоры, а завтра сам же его и сдаст тюремной администрации в обмен на какие-нибудь поблажки.

– Отставить спектакль! – осадил парня Белов. – Устроил тут, понимаешь, уголовно-исправительную систему Станиславского. Чего ты добиваешься?

Бруно, насупившись, замолчал. Объективности ради, надо заметить, что выданный к обеду хлеб, который он метко назвал «говенной замазкой», именно этим и являлся. Эту странную субстанцию назвать хлебом нельзя было уже по первому формальному признаку: он в принципе не мог крошиться. Черная угольная рамочка заключала в себе… собственно, дырку – исключительно воздушную полость, которая «крепилась» к вышеупомянутой «рамке» тоненьким слоем липкого серого вещества. В это отверстие мог бы свободно пройти кулачок трехлетнего ребенка…

Саша открыл свой рюкзак и выложил на стол пачку чая и несколько вяленых рыбин, оставшихся от тетушкиной «дачки». Оживившийся Бруно в считанные секунды сотворил волшебный напиток и припал своим неполным комплектов зубов к рыбе.

– А ты чего не садишься? – обратился Саша к здоровому парню, который, вылизав свою миску до состояния «под лак», делал теперь вид, что нисколько не интересуется деликатесами. – Не кокетничай, давай к нам. Возьми себе стакан…

На лице парня отразилась непередаваемая гамма чувств, главным среди которых была растерянность. Саша продул от засохших на дне чаинок первый подвернувшийся под руку пластиковый стакан (иных здесь не было), налил в него темную, почти не прозрачную жидкость и протянул амбалу. Тот ухватился за стакан обеими ладонями, быстро отпил гигантский глоток, обжегся и поставил емкость на тумбочку. Все это время здоровяк не спускал вопрошающего взгляда с Бруно. Белов начал с опозданием понимать в чем дело, но поверить в свою догадку не мог: это было непостижимо!

Тем временем Бруно с выражением крайней степени гадливости на лице, сдернул с гвоздя засаленное полотенце, обхватил им стакан здоровяка и, отставив руку на максимальное от лица расстояние, как если бы его ноша разила страшной вонью, направился в сторону раковины и выплеснул в нее содержимое.

– Ты что собираешься делать?

– Выбросить стакан!

– Отставить!

Бруно повернулся и со снисходительной жалостью посмотрел на Белова:

– Он же «петух» у нас. Вы, что, не поняли? Он – «опущенный». Из этого стакана больше пить нельзя!

– Отставить! – снова рявкнул Белов и почувствовал, как разом заломило в висках и в затылке. Отдай мне этот дурацкий стакан! – Он обернулся к несчастному амбалу. – Тебя как зовут?

Выяснить, как зовут «опущенного» удалось не вдруг. Казалось, у этого существа и вовсе нет имени. Парень молчал, а Бруно ответа, вроде бы, и не знал. В конце концов, выяснилось, что родители в свое время назвали его Григорием, а кличка, присвоенная в колонии, вовсе непечатная.

– Вот возьми, Гриха, мою кружку. Это подарок, – сказал Саша. – Я уже выпил, а ты сполосни и налей себе заново. И вот что, парни, я вам скажу…

Боль сделалась почти невыносимой, и он замолчал, обхватив виски ладонями.

– Видно, год Петуха объявили в тюрьме досрочно, – Бруно закатил глаза под лоб и демонстративно улегся на свою шконку, отвернувшись к стене: судя по всему, углубился в чтение «малявы».

Белов, разумеется, миллион раз слышал рассказы об «опущенных», и в тюремной иерархии разбирался, как ему казалось, неплохо. Разбирался он и в человеческой природе. И именно поэтому не мог взять в толк, каким образом здоровенный Григорий, кровь с молоком и косая, как говориться, сажень, оказался в самой униженной, самой растоптанной из тюремных каст. «Петухами», по его представлениям, становились Люди физически слабые, абсолютно не способные постоять, за себя. Но этот Гриха… да он одним своим кулачищем способен уложить рядком с десяток таких малахольных как эти Бруно с Виталиком!

Впрочем, на жизненном пути этого деревенского дурня, очевидно, попадалось зверье по– страшнее. И– еще. Собственный жизненный опыт не единожды подтверждал Белову известную истину: в штатном расписании небесной канцелярии всегда имеются вакансии палачей и вакансии жертв. Степень физического совершенства играет при зачислении на эти должности, несомненно, важную, но не решающую роль.

Сколько их бывает, крепеньких с виду мальчиков, которых лупят почем зря в детском саду. Потом их бьют во дворе и подставляют в школе, устраивают «темные» в пионерских лагерях.

Эти ребята самим фактом своего присутствия удобряют почву для расцвета «дедовщины» в армии. И открывают шлюзы прежде дремавшим садистским наклонностям в любом ближнем, стоящем хотя бы на полступеньки выше по общественной лестнице. Любой партнер по бизнесу безо всякого предварительного умысла, на каком-то этапе чувствует острую необходимость «кинуть» такого партнера. Их бьют даже собственные жены, их предают даже лучшие друзья…

Что это – клеймо жертвы, припечатанное злым роком, или же конструктивный недостаток в строении определенного процента человеческих особей? Ответа на этот вопрос Саша не знал. На душе было скверно.

– Александр Иваныч… Это самое, Саша… – Белов не сразу почувствовал, что Бруно осторожно трясет его за плечо. – Можно я буду звать вас Белов?

В пустом спичечном коробке парень аккуратно приладил крошечную, почти невесомую полоску бумаги и поднес к ней зажженную спичку. По всей вероятности, в огне сейчас исчезла та самая малява, полученная вместе с обедом и содержавшая беловские «правильные рекомендации», только малость запоздавшая.

– Ты, это самое, пойми правильно… – Бруно никак не мог попасть в нужный тон и подобрать подходящие слова. – Нас того… Подставили…

Кто именно подставил, обитателей камеры номер 345, Белов выяснять не стал. Хотя по этому поводу у него уже зародились некоторые догадки.

– Ты бы так сразу и сказал. Мол, я Саша Белый, который… – Бруно нервно сглотнул, будто бы подавившись собственными словами. – А это правда?

– Что?

– Что ты… вы… то есть в одиночку замочили гэбэшного стукача и двадцать его охранников? Мне про это еще в колонии кореша рассказывали. А мужика, который был не при делах – отпустили?

– Вранье, – Белова откровенно развеселила эта версия. Никому верить нельзя, чтобы не говорили. Ну кто знает, как было на самом деле? – Понимаешь, брат, – сказал он очень серьезно – Это был и не стукач вовсе, а этот, как его, – маршал КГБ. И охрана при нем была в триста рыл! Причем все в бронежилетах и с базуками. И убил я их не сразу: живьем на куски порезал, и родне в посылочках переслал.

– Шутите… – догадался Бруно. – А насчет Грихи вы зря переживаете. Ему у нас – вы же видите! – совсем даже неплохо. Мы с Виталей, хоть и скинхеды, но зато убежденные натуралы!

– Насчет натуралов – верю, сам такой. А с чего вдруг скинхеды?

Дневной свет, и без того представленный в камере по минимуму, начал за окном меркнуть. Одновременно наступило самое сладкое время – поговорить за жизнь и рассказать свою историю.

История двух друзей-недоумков, Виталика и Стасика, получившего благодаря немецкой фамилии Миллер и особым заслугам на ниве неформального молодежного движения, почетную кликуху Бруно, была банальна до тошноты. Стремная пора полового созревания совпала у ребят с периодом поздней перестройки, признанным, по мнению большинства окружающих, эпохой полного бардака и беспредела. Пацанов тянуло к сильным людям, а слово «порядок», вызывающее глубокое отвращение у зашуганного этим самым порядком поколения их родителей, для мальчиков, наоборот, обладало магическим и запретным смыслом. На беду– на их пути подвернулась вожделенная «сильная личность». Она явилась в образе тридцатидвухлетнего тренера по самбо, отсидевшего срок «на дурке» за убийство собственной жены.

Тренер, организовавший из подростков зондер-команду, надо отдать ему должное, быстро охладел к этим игрушкам и нашел себе другие. Он возглавил секту сатанистов, а потом и вовсе куда-то исчез. Но дело его не пропало даром. Бывшие подопечные уже «подсели» на привычку носить черные шмотки, брить виски и безнаказанно задирать прохожих, хоть в чем-то отличавшихся от их представлений о чистоте нации. Бруно оказался более ловким и сообразительным, чем его товарищ, и продвинулся в «табели о рангах» до серьезных должностей. Зато у Виталика очень здорово получалось «впадать в транс», валиться на пол и выкрикивать лозунги, поднимая тем самым всеобщий боевой дух.

О том, что замечательное искусство падать и орать на самом деле не искусство, а диагноз, и называется «эпилепсия», друзья узнали уже позже – в исправительно-трудовой колонии, куда попали за массовую драку с нанесением тяжких телесных повреждений гражданину Вьетнама. Вьетнамец, получил серьезную черепно-мозговую травму, но, по счастью, остался жив. Благодаря этому обстоятельству к моменту наступления совершеннолетия Виталик и Бруно уже оказались на воле.

Свобода для двух приятелей, правда, длилась недолго. Первый же рейд, в котором они приняли участие, оказался необъяснимо провальным. Скинхеды всегда отличались своей организованностью: на образцово-показательную «зачистку» городского рынка планировалось затратить не более двадцати минут. Но кто-то, вероятно, из своих же, стуканул, и менты проявили ничуть не меньшую оперативность и организованность. Милицейская операция закончилась еще быстрее и не в пример успешнее.