Текст книги "Как игрушки пошли учиться"
Автор книги: Александр Дитрих
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
О ПРОСТУДЕ, НЕОБЫКНОВЕННОМ ГОСТЕ ИЗ КУВШИНА И О ВСЕМОГУЩЕМ ДУХЕ ПО ИМЕНИ ВОЗ
Я перечитывал запись рассказа об удивительных событиях в неведомой стране Фантасмагории и вспоминал, не пропустил ли какой-нибудь важной подробности, когда мои занятия перебил телефонный звонок.
– Слушаю.
– Добрый день. Вас беспокоит мама Владика. Еле разыскала ваш номер – спасибо, «справочная» помогла.
– Что с ним? – забеспокоился я.– Владик что-то натворил, откуда-нибудь свалился или...
– Обыкновенная простуда. Лежит, температурит и хандрит. Очень просит, чтобы вы его навестили. Мне, право, неловко, но сын сказал, если я позвоню, вы обязательно придете.
– И правильно сказал. Сегодня же явлюсь, если разрешите.
– Гм... Понимаете, сегодня я – в вечернюю смену, приду поздно. Моя старшая дочь учится, муж в командировке... Вас даже чаем некому будет напоить.
– Значит, Владик будет один? Вот я и подежурю. А чай... Вы не беспокойтесь: двое мужчин – вполне достаточная сила, чтобы справиться и с чайником, и с заваркой.
– ...И с вареньем, и с печеньем,– добавила мама Владика.– Тогда уж я попрошу: напомните сыну про лекарство.
Я пообещал. Мы попрощались, и уже через час я сидел... Это было почти невероятно, но случилось именно так,– я сидел в своей собственной комнате, в той самой, где прошло все мое детство. Разумеется, мебель, лампа под потолком, обои, запахи – все было другое. В углу, где была отцовская чертежная дока, висели полки с техническими книгами, справочниками, теперь дремал на растопыренных ножках налитый тяжестью своего электронного всемогущества телевизор; на месте моей кушетки сверкал темным полированным деревом украшенный медью шкаф. Его угол чем-то напоминал нос корабля, по которому бежали отражения воды. Мысль о море, о дальних плаваниях вызывали и удивительные вещи, стоявшие в шкафу за зеркальными стеклами-иллюминаторами. Оттуда выглядывали костяной японский божок, кружевная ветка белоснежных кораллов, страшная пучеглазая и клыкастая маска из Индонезии, огромная, похожая на губы великана пурпурная тропическая раковина. А на шкафу в медном треножнике стояла облепленная ракушками, покрытая известковой коркой древняя амфора – высокий кувшин с двумя изящными ручками у горловины. Комната была неузнаваема, и все-таки это была моя комната.
Когда я вошел, Владик лепил из пластилина какое-то странное существо.
– Что это?
– Так... Один джинн знакомый.
– Кто-кто?
– Про Али-Бабу и сорок разбойников читали? Или про Хоттабыча?
– Ах, джинн!
– Ага! Я так и знал, что вы сегодня придете. Располагайтесь. Рому хотите?
– Чего-о?
– Рому! У меня настоящий – пиратский, с Ямайки.– Владик указал на кувшин с компотом.– Йо-хо-хо – и бутылка рому!
– Йо-хо-хо...– кивнул я, не без грусти рассматривая комнату.– Йо-хо-хо, таблетки и градусник!
– Температура тридцать семь и пять, а таблетки уже проглочены,– заверил меня Владик.– Да вы садитесь. Вот варенье, мед. В холодильнике пирожки с капустой, чашки на столе. Чайник еще горячий. И вообще – будьте как дома. Что это вы все молчите?
– В том-то и дело, брат, что я именно... как дома. Я ведь жил тут, когда был твоим ровесником.
Владик привстал, уставился на меня, хотел что-то сказать, но закашлялся.
– Вот это да! – наконец просипел он.
– Там стоял Мой столик, тут тумбочка с книжками, игрушками... Я тыкал пальцем в темные углы, словно нажимая невидимые кнопки, отчего в голове сразу же вспыхивали картины далекого прошлого.
– Вам жалко, что вы теперь тут не живете? – помолчав, спросил Владик.
– Грустновато немножко. Я даже не знал, как соскучился по своему детству. Хоть бы одним глазом глянуть, как это я тут строил из книжек и кубиков дворцы, «плавал» по паркетному океану к неведомым островам, делал из ниток подвесные дороги, а взрослые то и дело путались в них и устраивали ужасные аварии.
– А я тоже подвесные дороги строил,– подхватил Владик.– Натянешь нитку под уклон и пускаешь по ней тележку с колесиком или просто гайку. Я и корабли водил в дальние плавания по полу. Антарктида у меня вон там, в углу, а тропические дебри – под столом.
...Я слушал Владика и вдруг ощутил, что занывшая от воспоминаний заноза в сердце вдруг исчезла, стало даже радостно. «Нет,– сказал я себе,– я все равно живу в этой комнате. Детство никуда не пропадает, оно затевает с нами игру в прятки. Детство все дальше прячется, взрослые всегда «водят», но иногда успевают отыскать и даже тронуть рукой этого юркого мальчишку... Вот только кричать «палочка-выручалочка, выручи меня!» бесполезно».
– Что ж с тобой приключилось? – спросил я.– Как тебя угораздило простыть?
– А! – махнул рукой Владик.– Нелепая история. Все из-за этого вот окаянного кувшина.– Он указал на глиняный сосуд на шкафу.– Знаете, откуда он? Из Красного моря! Отец у меня там был, когда потопленные корабли поднимали. В Суэцком канале работал и на Красном море тоже. Там водолазы этот кувшин нашли и подарили отцу на память. Амфора называется. А сколько она на дне пролежала – никто не знает. Может, тысячу лет, может, две тысячи, а то и все три.
– Все это очень интересно, но я тебя о простуде спрашивал.
– А я о ней и говорю. Понимаете, кувшин был закупорен. Я попробовал открыть – куда там: заросло горло, сплошной камень, а разбивать жалко.
И вот позавчера проснулся я рано-рано. Слышу, шипит что-то. Я сперва подумал, мама на кухне оладьи печет, но шипение не прерывается, а главное, шипит где-то совсем близко. Потом шип в свист перешел. Знаете, как турбины реактивного самолета перед взлетом свистят,– все тоньше, тоньше.» И вдруг – чпок! Кто-то простонал, и все стихло. Я решил, что мне все это со сна почудилось. Повернулся на другой бок, зажмурил глаза, хочу заснуть – не получается. Стал я смотреть на солнечный квадратик. Свет от окна широкой такой полосой падал на папино кресло. Свет вроде голубоватый, в нем пылинки кружатся, а пятно на кресле желтое. И вдруг в этом пятне что-то зашевелилось. Пригляделся – старичок сидит, полупрозрачненький. Протер я глаза...
– Минуточку! – перебил я Владика.– Где мой блокнот? Это надо записать. Раз уж началась новая история... И, достав ручку, я вывел заглавие: «Необыкновенная история одной простуды».
...– Протер я, значит, глаза,– повторил Владик,– старичок еще яснее проявился. Чалма зеленая, на ней красный камень, вроде брошки. Халат желтый с зеленым поясом, а на ногах розовые сапожки с загнутыми носками. Потом на старичка будто облачко нашло, и он сразу переоделся: появился серый костюм в клеточку, точь-в-точь, как у папы, на коленях – папин портфель, на носу – бабушкины очки, на голове – моя ушанка.
Тут я не выдержал и говорю:
– Дяденька, чего это вы в шапке? У нас не холодно и форточка закрыта.
Старичок согласно закивал, и шапка исчезла.
Сидит он, совсем уже не прозрачный, ручки на животике сложил и крутит большими пальцами то в одну сторону, то в другую. Потом вдруг и спрашивает (чисто так по-русски говорит, только акцент восточный).
– Почему ты не боишься, юноша? Другой на твоем месте на коленях молил бы меня о пощаде. Ты знаешь, кто я и откуда?
– Догадываюсь,– говорю.– Ведь это вы все утро шипели на шкафу. Но как вам удалось вышибить пробку? Она же вся окаменела!
– Благодаря тебе, мой благодетель. Своим ножом ты так изуродовал магические знаки на пробке, что заклятие моих врагов потеряло силу. А остальное, как ты выражаешься, «ерунда на постном масле».
– А откуда вы знаете, как я выражаюсь?
– Видишь ли, отрок, за те два года, что моя проклятая глиняная темница возвышается на вашем шкафу, я сквозь ее стенки многое слышал и многому научился. Из всех джиннов я вообще самый способный. Это у меня с детства.
– А вы Хоттабычу не родственник?
– Кому?
– Ну, Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу, он тоже джинн.
– Ах, ему... Нет – это младшее поколение. Вообще говоря, юноша, некогда джиннов было великое множество. Народ в основном темный и злобный. Но были и добрые духи. Твой вечный должник и слуга, например, всю жизнь искал заклинания, которые могли бы помочь людям в их тяжелом труде. За это я и был наказан вреднейшим из вреднейших – повелителем шайки джиннов тьмы.
Старичок сокрушенно покачал головой и опять принялся вертеть пальцами.
У меня уже давно язык чесался спросить о самом главном, и, воспользовавшись моментом, я сказал:
– Дедушка, раз я помог вам выбраться на волю, вы теперь будете выполнять все мои желания?
– Увы, мой спаситель,– да будут дороги твоих мечтаний усыпаны розами их исполнения,– прости, но я бессилен отблагодарить тебя.
Тут мой старичок подпрыгнул на кресле и, воздев кулачки, закричал:
– О горе мне! Я последний и самый несчастный из джиннов. Я всю жизнь изобретал средства, чтобы сделать людей хоть чуточку счастливее. Я был в своей области, так сказать, волшебником-рационализатором, я превзошел самого Сулеймана ибн Дауда! Но гнусный маг, коварный повелитель джиннов тьмы, Шар-бармук аль Баркадар – чтоб верблюд несчастий плюнул ему на бороду! – сумел не только загнать меня в проклятую глиняную бутылку, он лишил меня памяти. Я совсем не помню, что делал, чем занимался, не помню почти ни одного заклинания и даже – увы мне! – забыл свое имя. У меня ничего не осталось. Ничтожный, безымянный дух, я слаб, как бабочка после дождя.– Старичок всхлипнул и стал вытирать глаза.
– Не огорчайтесь,– пробормотал я и, не зная, что сказать старику в утешение, брякнул: «Вам, наверно, пенсию дадут».
– Пенсию? – глаза старика сердито сверкнули из-под нахмуренных бровей.– И это ты говоришь мне, джинну, поклявшемуся всю жизнь работать для людей! Нет, мой повелитель, поверь, я еще кое-что могу. Мне бы только найти какое-нибудь дело по душе и по силам.
В этот самый миг во двор въехал самосвал и с шипением остановился.
– Что это? – вздрогнул старик.– Ты слышал?
– Ничего особенного,– говорю.– Самосвал приехал. Тут у нас сараи ломают, вот он за мусором и прикатил.
– Я не о том,– замотал головой старичок.– Я явственно слышал, как на свободу вырвался еще один джинн!
– Джинн? Да это же просто воздух шипел в тормозах.
– Воздух...– забормотал старичок. – ...Воз-дух... Воздух!.. Ага, значит все-таки дух! Неважно, как его зовут, главное – он работает. Я тоже хочу! О мой спаситель – да откроют ключи твоей доброты сокровищницу радостей,– помоги мне! Там, где работает один дух, могут работать и два.
– А что ты умеешь?
– Ничего! Но я научусь. Юноша, поведи меня в мир, что шумит за стенами этого благословенного дома, я должен своими глазами увидеть его, а ты объяснишь, что к чему.
– Что ж... Погулять, конечно, можно. Только мне в школу надо.
– А если сегодня не ходить?
– Сачкануть? Не, потом неприятностей не оберешься.
– Даю тебе слово джинна, я сделаю так, что твоего отсутствия не заметит ни учитель, ни ученики – никто.
Старичок посмотрел на меня пристально, пошевелил губами, и тотчас передо мной очутился наш завуч, Сергей Трофимович. Он потрепал меня по голове, сказал: «Иди, Чудобыльский, я тебя отпускаю». И исчез.
Я подумал, что все это причудилось, протер глаза и... даже голова кругом пошла – ни комнаты, ни старичка. Стою я, уже одетый, посреди двора, а когда одевался, как тут очутился, хоть убей – не помню. Только в себя стал приходить, слышу голос: «Успокойся, о драгоценнейший, как видишь, на кое-какие мелочи я еще способен».
Оглянулся – никого. А голос снова шепчет в ухо: «По натуре мы, джинны, невидимки. Видимый облик приходится принимать только в крайних случаях. Пойдем, отрок, я буду рядом.
– Немедленно станьте видимым! – потребовал я. – Ишь что придумал. Разве можно невидимкой по улице ходить? Как раз под машину попадете!
– Слушаю и повинуюсь,– вздохнул голос, и старичок тотчас проявился. Пошарил он рукой по воздуху, достал из пустоты шапку и спросил:
– А где этот самосвал, в котором работал... дух?
– Уехал,– говорю.
– Жаль. Я так хотел с ним познакомиться.
– С кем?
– С духом!
– Да не было никакого духа. Я ж вам говорил – в тормозах шипел сжатый воздух.
– Я не совсем понимаю, что это такое...
– Как бы вам объяснить...– Я задумался и вдруг увидел мяч. Тюля-Витюля из соседнего подъезда старательно запихивал камеру в новенькую желтую покрышку.
– Вон, глядите! – сказал я моему старичку.– Это мяч. Он пока не надут. А если его как следует надуть, накачать, то воздух внутри будет не такой, как вокруг, а сжатый.
– Кажется, понял,– кивнул старичок и тотчас же растворился. Гляжу: мяч из рук пораженного Витюли сам собой выскочил, повис в воздухе и стал раздуваться. Секунда, другая – и на покрышке уже швы затрещали. Я хотел крикнуть, остановить старичка, но поздно – тррах! – и мяча не стало. С подоконников в панике сорвались голуби, а вслед им в небо вонзился горестный вопль Витюли.
– Ну как? – гордо спросил появившийся старичок.– Есть еще силы у дряхлого джинна?
– Что вы наделали! Мальчишке настоящий футбольный мяч подарили, а вы...
– Все понял. Виноват, сейчас исправлю.– Старичок мой потоптался, покрутился на месте, затем разбежался трусцой и стукнул ногой... Стукнул по воздуху, это я точно видел, но Витюля в тот же миг «взял» на грудь целехонький мяч. Между прочим, удар был отличный, Витюля даже сел.
На всякий случай я схватил бедового старичка за руку и потащил прочь, а то от вопросов потрясенного Тюли-Витюли нам бы не отделаться.
В соседнем дворе слесарь Чекушкин, как всегда, копался в своем допотопном, неизвестно из чего собранном драндулете. Чекушкина соседи дразнили: «День в машине, три – под ней». Но, по-моему, он и одного дня целиком на ней еще не ездил. Даст по двору круг – и готово, опять надо чинить. Теперь Чекушкин, победоносно насвистывая что-то, накачивал сплющенные, испустившие дух шины. Умытая машина сверкала на солнце всеми своими заплатами и пятнами.
Услышав шипение насоса, старичок мой опять насторожился.
– Скажи, повелитель, что делает этот грязноватый человек?
– Шины накачивает.
– А... чем?
– Воздухом, разумеется. Вон у него насос.
– Насос?.. Гм... Насос – эта та железная палка с ручкой?
– И вовсе не палка, а труба. Цилиндр. Внутри у нее поршень ходит. Поршень – это... Как вам объяснить... Ну, такая движущаяся пробка. Толкает ее вперед железный прут – и пробка-поршень весь воздух из трубы выжимает в шину.
– Понял! – заулыбался джинн.– Там, в шинах, тоже сжатый воздух. Вероятно, чтобы эта самоходная колесница не так сильно тряслась на ухабах. О, повелитель, разреши мне помочь этому вспотевшему труженику.
– Ладно, – согласился я.– Только не очень усердствуйте,– лопнут шины – потом поди достань, это вам не мячик.
– Будь спокоен,– поклонился старичок.– Теперь я уже разбираюсь в этом... в надувательстве.
Он исчез. Насос, оставленный слесарем, вдруг сам собой приподнялся, ручка его заходила вверх-вниз через несколько секунд и замелькала так, что уследить невозможно.
Покосившаяся колымага Чекушкина на глазах выпрямилась и словно привстала на цыпочки. Тем временем слесарь, уходивший прикурить, вернулся, взялся за насос и замер, согнувшись, как вопросительный знак. Ткнул он ботинком одну шину, другую, ойкнул и выронил сигарету. Потом вытащил из кузова бутылку с какой-то жидкостью и стал задумчиво рассматривать ее на свет.
– Все ли я правильно сделал, о мой повелитель? – раздался над ухом знакомый голос.
– Нормально,– говорю.– Еще чуть-чуть – и пришлось бы удирать.
– Знаешь ли, отрок,– сказал старичок,– мне очень нравится повелевать духом Воз.
– Чем-чем? – не понял я.
– Духом Воз. Ты сам его так называл: «Сжатый дух Воз».
– Ах, воздухом!
– Вот-вот... Я очень долго тренировался, когда был заперт в сосуде, тщетно пытаясь вышибить проклятую пробку. Какое это наслаждение – свободно гонять пробку-поршень туда и обратно.
...Мы вышли на улицу. Старичок заохал, глядя на поток машин, и долго не решался перейти на другую сторону. Когда мы все-таки перешли, мой трясущийся бледный джинн так и рухнул на скамейку скверика. А неподалеку от нас был тир, из-за его деревянных стен то и дело доносились щелчки выстрелов. Джинн слушал-слушал и наконец спросил слабым голосом: «Что это?»
– Тир! – говорю.– Между прочим, очень интересное место. Зайдем?
Я заплатил за пять выстрелов. Старичок с любопытством наблюдал, как я, «сломав» винтовку пополам, зарядил ее и стал прицеливаться в медведя. Хлопнул выстрел, и медведь перевернулся.
Тут джинн мой заволновался:
– О, повелитель, пролей благовонное масло познаний в огонь моего любопытства! Ты поражаешь цель невидимой стрелой, а я не вижу и тетивы... Объясни, что это за штука у тебя в руках?
– «Духовка»,– говорю.– Пневматическое ружье. Внутри пружина и поршень. Вот я сгибаю ствол и одновременно рычажком сжимаю пружину. Затем вкладываю пульку и возвращаю ствол на место. Теперь достаточно нажать на спуск, освобожденная пружина рванется вперед и толкнет поршень. Этот поршень сразу стиснет воздух, и он выбросит пульку из ствола.
– О, позволь мне попробовать – да не иссякнут плоды щедрости на смоковнице твоих добродетелей! – взмолился джинн.
Я дал ему винтовку и объяснил, как целиться.
Старик прищурился и свалил льва. Надо же! С первого раза.
От радости мой джинн тоненько захихикал и, потирая ладошки, сказал:
– Теперь ты, а я на минуточку исчезну.
Я прицелился, нажал на спуск и... Приклад так ударил меня в плечо, что я отлетел от барьера. С потолка посыпалась штукатурка.
– Что такое? Что случилось? – засуетился перепуганный кассир-инструктор, он же заведующий.
– Наверно, ружье взорвалось,– сказал я, потирая плечо... и боком, боком выскочил из тира. Обежав домик кругом, я обнаружил, что пуля прошибла стенку насквозь да еще разбила стекло в соседнем газетном киоске.
– Доволен ли ты своим выстрелом? – спросил старичок, выплывая из куста.– Ведь это я постарался втиснуть побольше воздуха в твое ружье.
– Да я уж догадался, что без вас тут не обошлось. По вашей милости теперь мне сюда путь закрыт, да и на плече наверняка синяк.
Мы быстро свернули в переулок, и тут старичок мой остановился как вкопанный. Я его тяну, а он уставился куда-то – и ни с места. Оглянулся я: экскаватор траншею прокладывает, впереди рабочие долбят асфальт отбойными молотками, а рядом с ними работает компрессор на колесах. В него-то и вцепился глазами старичок.
– Тсс...– приложил он палец ко рту.– Шипит!.. Ты слышишь, мой повелитель?
– Еще бы,– говорю,– глухой и тот услышит.
– Но я чувствую, тут опять прячется этот самый сжатый Воз-дух.
– Все правильно. Компрессор – это тот же насос. Только его приводит в движение мотор. Здоровущие поршни по очереди сжимают воздух в цилиндрах и гонят его по трубам к пневматическим молоткам.
– Молоткам? Но я не вижу в руках этих людей ничего похожего.
– Да вон же они стрекочут! – показал я.– Правда, эти воздушные машины не очень-то похожи на обычные молотки с деревянными ручками, но бьют – будь здоров! Я вам рассказывал про духовое ружье, помните? Так вот пневматические молотки напоминают эти ружья. Внутри у них труба-ствол, только гораздо шире. В стволе вместо пули – тяжелая стальная болванка. И выхода из ствола нет. В дуло вставлен ломик. Толкнет сжатый воздух эту болванку, скользнет она по стволу и ударит с разгона по концу ломика, а ломик в свою очередь по асфальту стукнет. Тотчас автоматический переключатель направит струю сжатого воздуха по другой, обходной дороге, навстречу болванке, и мгновенно отбросит ее обратно. Так и мечется этот пуля-молот в трубе – вверх-вниз, вверх-вниз. Да с такой скоростью, что за ударами ломика и не уследишь. От асфальта вон только куски разлетаются.
– Ай, какая замечательная машина! – старичок зажмурил глаза и дернул себя за бороду.– Клянусь волшебным перстнем Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими, я научусь работать и с этим ком...пес...
– С компрессором.
– Именно так. А также с этими молотками.
– Кстати,– говорю,– если концы ломиков сделать не острыми, а плоскими, эти пневматические машины станут действительно молотками.. С их помощью склепывают толстенные стальные листы, а заклепки там во какие – толще пальца! А еще есть машины – перфораторы. Они очень похожи, только побольше отбойных молотков. Перфораторами каменные породы бурят. На рудниках, на стройках плотин или, когда сквозь горы прокладывают тоннели, это очень нужно. Просверлит, продолбит перфоратор глубокую дыру, подрывники в нее взрывчатку заложат и – трах-бабах! – камень вдребезги, забирай щебень и увози.
– Поистине блажен мудрый! – воскликнул старичок.– Ибо сокровища, накопленные им, не прячутся под замком, но, подобно колодцу в пустыне, доступны любому жаждущему.
– Ну, это вы уж слишком,– смутился я.– Конечно, с техникой встречаться приходилось, я с отцом сколько раз и на стройках бывал, и на заводах, но до мудрости мне как до звезд.
Тут пришло мне в голову отвлечь старичка, в зоопарк пригласить. Столько впечатлений никакая голова не выдержит, а в зоопарке и интересно, и понятно, и отдохнуть можно.
Только подошли мы к остановке, как раз автобус подъехал и с шипением остановился.
– Опять! – засуетился старичок.– Опять сжатый Воз-дух. Где он? Где?
– Один – в тормозах, другой дверцы открывает.
– Дух-привратник?! Поистине это чудо достойно волшебного дворца всесильного повелителя джиннов. Скорее расскажи о нем, о владыка моего сердца.
– А вы лезьте в автобус, не бойтесь. Я вас прокачу и все расскажу по дороге.
Сели мы, я стал было говорить про то, что за окнами, но мой неугомонный старичок потянул меня за пуговицу и напомнил:
– Ты мне не про дома, ты про Воз-дух объясни. Тот, что служит привратником в этой колеснице и останавливает ее, как опытный воин горячего коня на скаку.
– Ну, тут,– говорю,– совсем просто. Все те же трубы-цилиндры и поршни. Автомобильный мотор не только крутит колеса, от него еще и насос работает – воздух накачивает. Откроет шофер дорогу сжатому воздуху, и он сразу нажмет на поршень в цилиндре. А к поршню этому присоединена железная рука. Двинется поршень вперед, вот «рука» и откроет двери. Пойдет воздух в цилиндр с другой стороны, погонит поршень назад, за ним и «рука» потянется, тут и закроются двери.
А тормоза воздушные, как две ладони. Они тоже с поршеньками соединены. Нажмет водитель педаль, пустит воздух в тормозные цилиндры, поршеньки двинутся и прижмут тормозные колодки-ладони к каждому колесу. Схватят они колеса, да так крепко, что вон какая махина автобус и то почти сразу останавливается. Впрочем, в тормозах чаще не воздух работает, а жидкость.
Объяснял я джинну, конечно, совсем не так быстро, как рассказываю теперь. Когда он уяснил наконец, как устроены тормоза, кондуктор объявил:
– Конечная остановка. Автобус дальше не пойдет.
Вылезли мы у товарной станции. Увидев грохочущие составы, старичок мой совсем голову потерял. Ахал он, ахал, потом и спрашивает:
– А эти многоколесные железные караваны движет не дух? То есть не сжатый Воз-дух?
– Нет,– отвечаю.– Зато сжатый воздух тормозит, останавливает составы. Впрочем, есть уже и такие поезда, которые действительно ездят благодаря воздушному напору. Но мы с вами лучше поедем в зоопарк. Отдохнем, на верблюдов поглядите. Как-никак старые знакомые. На них даже покататься можно.
Но старичок схватил меня за руку и так жалостливо стал засматривать мне в глаза, что пришлось рассказывать дальше.
– Представьте себе огромную железную трубу...
...– А в ней, конечно, чудесный поршень,– перебил джинн.
– Вот и не угадали. В ней поезд – несколько круглых вагонеток с колесиками. Впрочем, этот поезд действительно вроде поршня. Пустят сжатый воздух с одного конца трубы, и погонит, покатит он поезд до конечной станции. А там тоже воздуходувная установка наготове, чтобы поезд обратно гнать. Правда, пассажиры по таким трубам еще не ездят, но грузы воздушные поезда уже перевозят. И довольно далеко.
...За разговором прошлись мы вдоль железной дороги и вышли к реке. На берегу – горы развороченной земли, плиты бетонные штабелями, балки, доски, разные стальные конструкции – мост новый строится. Хотел я обратно повернуть, но чуткий старичок услыхал знакомое шипение и потащил меня напрямик по раскисшей земле. Обойдя гору песка, мы увидели у деревянного вагончика знакомую компрессорную установку. Резиновые шланги от нее тянулись к странному круглому железному сооружению.
– Вы куда? – вдруг раздался сердитый голос.– Что надо?
Из-за вагончика появился молодой бородатый дяденька в перепачканной телогрейке и высоких резиновых сапогах.
– Да вот стройку хотели посмотреть,– стал объяснять я.
– Посторонним не разрешается! – отрезал дяденька.
– Посади пса гнева на цепь терпения, о почтеннейший страж стройки,– вмешался джинн...
– А вы, собственно, кто такой? – поперхнувшись, воскликнул дяденька.– Эх, пожилой человек, а так выражаетесь!
– Разве я выразился непочтительно? – удивился старик.
– Еще спрашивает! Сам меня псом обозвал. Да если бы не ваш возраст...
– Вы просто не поняли,– перебил я.– Псом он назвал несправедливый гнев. У дедушки такая манера говорить. Он из этого... из Средней Азии приехал. Из самого дальнего горного кишлака. Недавно впервые поезд увидел!
– А-а... Тогда другое дело,– смягчился дяденька.– Любопытствуете, значит? Так уж и быть, походите, поглядите. Из какой дали добирались, ай-ай! Что ж, познакомимся – Петр Захарович. Я прораб. Раз такое дело, сам гостя провожу и все покажу.
– Не надо далеко ходить, досточтимый. Меня интересует сжатый Воз-дух. Куда идут эти трубы?
– Эти? В кессон. Вон, видите здоровенный стальной колпак? Это и есть кессон. Для чего он нужен? А вот для чего: огромный мост будет стоять на могучих ногах-опорах. Чтобы ноги эти не поскользнулись, не тонули бы в мягком грунте под великой тяжестью, им необходимы как бы башмаки с широкими подошвами. Разумеется, бетонные. Вот нам и надо на берегу и в воде у берега выкопать глубокие котлованы, чтобы забетонировать основания опор моста. Но как тут копать, если в ямы, как их ни огораживай, обязательно просочится вода? Вот тут-то и выручает кессон. Кессон – это огромный стальной стакан, только перевернутый. Через люк в дне стакана-кессона внутрь по лесенкам спускаются рабочие, задраивают за собой тугую крышку и начинают выбирать грунт. Чем больше выберут, тем ниже опускается, оседает под собственной тяжестью стакан-кессон.
– А вода? Вы говорили, что в ямы просочится вода?
– Вот тут-то, дедушка, и приходит на помощь сжатый воздух. Компрессор накачивает его по трубам в стальной стакан, да с такой силой, что воздух выжимает, вытесняет воду, загоняет ее обратно в грунт.
– А как же вынуть вырытую землю? – спросил я.– Ведь если открыть люк, сжатый воздух вырвется наружу, и вода все равно зальет яму.
– Совершенно справедливо. Давление внутри кессона должно быть достаточно большим непрерывно. Поэтому кессон как бы двухэтажный. В нижней, наглухо закрытой камере идут земляные работы. Но вот пора поднимать выкопанный грунт. Для этого в верхней камере создается такое же давление, как и в нижней. Затем открывается люк между камерами, и грунт поднимается со дна на второй этаж. Закрывается нижний люк, открывается наружный. Тут лишний воздух со свистом вырывается на волю, и можно выбранную землю отправлять в отвал.
Дойдут рабочие до нужной глубины и начнут класть бетон. Его сверху тем же двухэтажным, двуступенчатым путем подают. Между прочим, рабочая смена тоже на поверхность поднимается не сразу. Сначала со дна – на второй этаж. Тут давление воздуха постепенно снижается. Сидят рабочие, отдыхают, а организмы их тем временем привыкают, осваиваются понемногу с обычными условиями. А если сразу из кессона наружу выскочить – беда! – можно тяжело заболеть.
Кессоны – штука очень нужная. Плотину ли строить, тоннель ли в горах прокладывать или метро под городом – всюду для нас, кессонщиков, находится работа.
Честно говоря, у меня тут язык зачесался рассказать моему приемному дедушке про подводную лодку. Ведь там сжатый воздух точно так же воду вытесняет из балластных цистерн. Эти огромные, похожие на сигары цистерны по бокам лодки тянутся. Надо погрузиться – и в цистерны врывается забортная вода. Надо всплыть – и в цистерны впускают сжатый воздух. Выгонит он воду – и облегченная лодка поднимается. Но говорить об этом я не стал: ведь сначала бы пришлось объяснять джинну, что это вообще такое – подводная лодка, как она устроена, почему движется.
Поблагодарили мы прораба, и я принялся уговаривать моего джинна идти в зоопарк.
Старик тяжело вздохнул и согласился. Спросил только, не встретим ли мы в зоопарке сжатый Воз-дух.
– Да что вы,– говорю,– зоопарк – это вам не завод.
– Завод? Значит, Воз-дух трудится на заводе?
– Не на одном, а почти что на всех.
– А завод – это что?
– Да вон, за рекой, видите, цеха стеклами поблескивают, а подальше – трубы? Машиностроительный завод. Я раз там с отцом был – так чуть голова не отвинтилась: и то интересно, и это.
Тут старичок мой сложил ладошки на груди и завел:
– О повелитель! Ты спас меня из вечного заточения, ты осыпал несчастнейшего, безымянного, безработного и бесприютного джинна благодатным дождем своих милостей – да не потускнеет жемчужина любознательности в золотой оправе твоей доброты! Соблаговоли повести меня на этот... за-вод.
– Что делать? – Развел я руками.– Сам хочу туда еще хоть разок попасть,– говорю.– Только поздно уже: ехать долго и скоро мама будет звонить, проверять, обедал я или нет.
– Значит, ты тоже хочешь на завод? – обрадовался старик.– Что ж, да пройдет конь твоих желаний по жердочке моих возможностей. А расстояние пусть тебя не беспокоит. Смотри мне в глаза и ничего не бойся.
Старичок крепко взял меня за руку, прищурился и вперил в меня из-под густых бровей острые, как шильца, зрачки. Глядит и что-то шепчет. И стало мне вдруг удивительно легко, будто я ничегошеньки не вешу. Оторвал я взгляд от старичка – мама! – висим мы с ним высоко над землей, под ногами крыши, машины, как жучки, по улице ползут... Старичок быстро проговорил что-то непонятное, и мы понеслись. Встречный ветер так хлестал в лицо, что из глаз все слезы вышибло, прохватило меня на лету прямо до костей. Вот тут-то я, наверно, и начал простужаться.
Хорошо еще, что летели мы всего минуту, я и сообразить толком, что к чему, не успел, как очутились мы у заводской проходной.
Потер дедушка-джинн замерзшие щечки, поежился, подмигнул мне и спрашивает:
– Куда нам идти, драгоценнейший?
– А идти некуда,– говорю.– Разве что в булочную погреться. Вон, усатый вахтер, видите? Он без пропуска ни за что не пропустит.
– Только и всего? Ну усатый привратник нам еще поклонится.– Тронул меня старичок пальцем в лоб, прошептал что-то и, схватив за руку, потащил к проходной.
Я упираюсь, дергаю руку, а... руки-то нет. Только охнул – и вторая пропала. И ноги, и тело...– ничего от меня не осталось. Чувствую, что все на месте, а ничего не вижу. Старик тоже исчез, но за руку тянет, ведет меня, как собачонку на поводке. Вахтер поглядел на нас, зевнул, потянулся и вдруг, вытаращив глаза, согнулся в поклоне...
