Текст книги "Её легионер"

Автор книги: Александр Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Мадемуазель Кольери, – попросил один из букинистов, указав на автобиографию Катрин, изданную "Олимпия-Пресс", – не откажите в автографе...

Боксон много раз удерживал Катрин от порывов купить какое-нибудь изящно изданное произведение:

– Катрин, всех книг купить невозможно, подумайте, будет ли у вас время читать их?

И все же они уходили с набережной не с пустыми руками: Катрин купила напечатанный ещё до первой мировой войны сборник новелл Теофиля Готье, а Боксон прельстился на небольшой томик Николло Маккиавелли "История Флоренции".

– А теперь позвольте отвезти вас домой, Катрин. Мало кто может выдержать без тренировки мои пешие прогулки по этому городу. К тому же я боюсь слишком быстро вам наскучить. У вас есть какие-нибудь планы на завтра?

– Планов на завтра у меня нет, кроме обычной репетиции. А наскучить вы мне не успеете – через месяц у меня гастроли в Японии и Австралии. Так что вы предлагаете на завтра?

– Музей Гран-Пале, с вашего позволения!..

8

– Господин Данжар! – голос секретарши был бесстрастен, как объявление на вокзале. – Зайдите, пожалуйста, к главному редактору!

Главный редактор газеты Эдуард Жосье держал в руках фотографии с изображением Чарльза Боксона и Катрин Кольери, прогуливающихся по одной из аллей Версаля.

– Скажите, Данжар, – голос главного редактора не скрывал недовольства, – вы хорошо знаете этих людей?

– Катрин Кольери знает весь мир, а Чарли Боксона – некоторая особо активная его часть, а что?

– Не задавайте глупых вопросов, Данжар! Это вы их познакомили?

– Наверное, я. На юбилее нашего издательства.

– Что? Они знакомы уже неделю?! Вы, что, не понимаете сенсационности этой истории? Почему вы до сих пор не предоставили репортаж?

– Господин Жосье, я не считаю себя вправе вмешиваться в личную жизнь моих друзей.

– С каких это пор они ваши друзья? Если вы когда-то написали о них пару строк, это не делает вас обязанным им. Короче: мне нужен репортаж о близости певицы Катрин Кольери с наемником Чарли Боксоном. Срок – сутки.

– Господин главный редактор, я не буду делать этот репортаж. Мне слишком дороги хорошие отношения с этими людьми и я не позволю потерять их расположение ради некоторого увеличения тиража.

– Данжар, вы позволяете себе лишнее!..

– Но вы же знаете, господин Жосье, что журналистов очень много, но таких талантливых, как я – единицы. Потому я не боюсь остаться без работы...

– Ну вот, вы опять завелись! Идите и занимайтесь своими делами. Эту тему можно поручить кому-нибудь менее талантливому, и тогда пусть ваши друзья не обижаются, если что-нибудь будет написано не так...

– Я не осуждаю вас, господин Жосье...

– Тогда кого вы рекомендуете на этот репортаж?

– А вот это решать только вам, господин главный редактор.

...Вернувшись к своему столу, Рене Данжар полистал свою записную книжку, подвинул к себе поближе телефон, набрал номер импрессарио Джона Кемпбелла. Пятнадцать лет назад на одном из певческих конкурсов Кемпбелл увидел юную бретонку по фамилии Кольери и безошибочно угадал в ней огромный талант.

Как импрессарио, Джон Кемпбелл был гений – через два года о Катрин Кольери знал весь мир. Из провинциальной девчонки с картонажной фабрики она стала кумиром для миллионов. И кто знает, была ли её слава всемирной, если бы однажды её не увидел Джон Кемпбелл?

– Джон, я должен тебя предупредить, – Данжар говорил в трубку почти шепотом, чтобы не слышали окружающие. – Завтра в газетах будет репортаж о Катрин и её дружбе с Чарли Боксоном. Приготовьтесь к наплыву репортеров.

– Кто предупрежден, тот вооружен. Спасибо, Рене! – ответил Кемпбелл, и, обдумывая по дороге ситуацию, направился в студию, где Катрин отрабатывала номера для предстоящего тихоокеанского турне. Голубой "шевроле-корвет", к которому уже успели привыкнуть все работники концертной команды, стоял у входа – в последние дни Боксон приезжал за Катрин к концу репетиции. Кемпбелл пригласил их обоих в свой кабинет.

– Ребята, завтра о вас напишут в газетах. Катрин, не огорчайся на людях. Я прошу вас, господин Боксон, – отвечая на вопросы репортеров, не распространяйтесь на интимные темы. Это – во-первых. Во-вторых – если репортеры будут преследовать вас с утра до вечера, а они обязательно будут это делать, не пытайтесь умчаться от них. Ваш "корвет", конечно, мощная машина, но я не хочу, чтобы вы попали в аварию. В-третьих: не бейте репортеров, это только привлечет к вам ещё больше нездорового любопытства. Простите, что читаю вам прописные истины, но это – часть моей работы.

– Все в порядке, господин Кемпбелл, я благодарен вам за напоминание.

Кемпбелл улыбнулся:

– Катрин, где ты нашла этого скромнягу?

– На вечеринке, конечно! Где же ещё может познакомиться с приличным парнем порядочная девушка?!

Все трое рассмеялись, и Кемпбелл подумал: "А ведь мне на самом деле нравится этот легионер. Жаль, что он, как и другие – ненадолго! Или все-таки надолго? Похоже, девочка увлечена им всерьёз. Да, женщинам такие мужики нравятся. Видимо, полковник, вы победили и в этом бою. Ничего, у Эдит Пиаф муж был вообще боксер". Само собой, вслух эти мысли Джон Кемпбелл не высказал.

Вечером голубой "шевроле-корвет" отъехал от студии и вскоре Боксон заметил группу мотоциклистов, державшихся за "корветом" уже несколько кварталов.

– Катрин, журналисты часто преследуют вас?

– Если бы только журналисты! Пять лет назад за мной полгода ходил какой-то тип в грязной одежде. Хорошо, что охрана всегда рядом. Потом он куда-то исчез.

– Наверное, это тоже – издержки всеобщей любви...

– Говорят, что маньяки убивают предмет своего обожания, перешагнув грань, разделяющую любовь и ненависть.

– Вероятно... Давайте поужинаем сегодня в китайском ресторане. Вы умеете пользоваться палочками для еды?

– Нет, не умею, но однажды пыталась научиться!

– Я тоже не умею. Пора повторить урок.

Репортеры, не слезая с мотоциклов, сфотографировали их на крыльце ресторана "Два веселых дракона", что на бульваре Распай, в VII-м округе. За ужином Катрин и Боксон безуспешно пытались овладеть умением есть с помощью палочек, но если большие куски утки по пекински ещё как-то удавалось ухватить, то рис был абсолютно неуловим.

– Интересная страна – Китай! – рассуждал Боксон. – Более миллиарда население, более пятидесяти веков непрерывной цивилизации... В этой стране заложен необыкновенный потенциал. Когда-нибудь китайцы захватят весь мир, причем сделают это без единого выстрела.

Когда к чаю подали малюсенькие пирожные, Катрин спросила:

– Чарли, расскажите о себе что-нибудь интересное...

– Весной 45-го по парижским улицам на джипе ехал молодой британский сержант Томас Боксон. На одном из перекрестков он остановился около юной парижанки по имени Адель Трево и предложил её подвезти. С тех пор мои родители так и ездят вместе...

– А откуда у вас шрам на лбу?

– В детстве упал с велосипеда...

– Чарли, расскажите мне об ангольских алмазах...

Боксон захохотал, с соседних столиков начали недовольно поглядывать, так что Катрин пришлось смущенно уточнить:

– Почему вы смеётесь?

– Все в порядке, Катрин! Мне этот вопрос задавали все мои знакомые. Но история простая. Моя группа оказалась в окружении. Фронта уже не было, было просто бегство разрозненных людей. И тогда я придумал прорываться не на юг, где нас ожидали кубинцы, а на север, чтобы потом, углубившись в тыл к кубинцам, вернуться в Намибию, но не со всеми отступающими войсками УНИТА, а где-нибудь в другом месте, где боевых действий нет, и кубинцы потому туда ещё не пришли. Первое время мы шли по джунглям пешком, а потом я организовал засаду на дороге, и нам удалось захватить небольшой караван пять грузовиков. Обыскивая убитых, я нашел небольшой, но тяжелый суконный мешочек. Когда его развязал, то обнаружил маленькую горсточку необработанных, но очень качественных алмазов.

Всего камней оказалось сто десять штук. Каждый камень был примерно в полтора карата. Я объявил о своей находке, и на первом же привале алмазы были разделены по жребию. В моей группе, кроме меня, было двадцать семь человек – каждый получил по четыре камня, всего сто восемь. Оставшиеся два я отдал в пользу раненых. Мне в тот момент на алмазы было наплевать – если бы мы прорвались в Намибию, денег я бы получил больше, чем стоили всё это сокровище, кристаллы-то необработанные, простое сырьё. А если бы не прорвались, то алмазы мне тем более бы не понадобились – Харон перевез бы меня через Стикс бесплатно. Поразительно было видеть, как несколько камушков, размерами меньше ногтя на мизинце, вдохновляют человека! По дороге в Намибию нам пришлось ещё пару раз вступать в бой, и мы не просто победили, но у нас не был убит ни один человек! А так как у нас были грузовики, мы вывезли с собой всех своих раненых, и все они выжили. Вот тогда я даже сам поверил, что могу приносить удачу.

– Значит, вам просто повезло?

– А на войне многое зависит от фортуны. Но самая лучшая удача – это та, которая подготовлена заранее. На войне ведь не просто как на войне – на войне следует себя вести, как на войне. Во всех отношениях.

– Вы – суровый человек, Боксон...

– Я – командир! Мне доверены жизни моих солдат, я отправляю их в бой, некоторые из них погибнут, поэтому я должен предельно сократить возможные потери. А сложить кучу из трупов – своих или чужих – любой дурак сможет. Простите, мы очень далеко отклонились от алмазной темы.

– Мне это было интересно, Чарли. А больше вам алмазы не попадались?

– Нет, такое случается только раз в жизни. Те камни, видимо были украдены с прииска, иного объяснения, почему они оказались у простого шофера грузовика, я не нахожу. Кстати, многие так и не поверили, что я раздал солдатам все найденные алмазы. Бродят слухи, что главную часть сокровища я припрятал в Анголе, и поэтому все время возвращаюсь туда. Ко мне даже обращались покупатели, и уходили от меня огорченными моим непонятным отказом – ведь они предлагали хорошую цену!

– Чарли, давайте сегодня вечером перейдем на "ты"?

– Это необходимо?

– А почему нет?

– Это может придать нашим отношениям некоторый оттенок фамильярности...

– Ну и черт с ним! Сейчас мы выйдем из ресторана, и нас сфотографируют на крыльце. Между прочим, я ещё ни разу не была у вас дома.

– Но ведь и я не был у вас дома, и, помнится, не проявлял особой настойчивости для проникновения...

– И правильно делали! А сегодня я хочу побывать у вас в гостях. У вас, что, тоже творческий беспорядок?

– Нет, полный порядок, сегодня днем консьержка должна была убирать. Так что, если вы настаиваете...

– Чарли Боксон, я настаиваю!

Они вышли из ресторана и тотчас же сверкнули огни фотовспышек. Репортеры пытались выкрикивать вопросы, но охрана, усиленная по распоряжению Кемпбелла, сумела оттеснить их от "шевроле-корвета". Боксон усадил Катрин в машину, потом подошел к старшему из охраны:

– Я помотаюсь по городу, затем мы уедем ко мне. Вот адрес.

– Хорошо, сейчас репортеры повезут пленки к себе в редакцию, за вами если кто и поедет, то мы сумеем их оттеснить.

– Спасибо, ребята, удачи вам!

– Вам удачи, полковник!

Начальник охраны знал свое дело – его "мерседес" задержал пытавшегося увязаться за "корветом" мотоциклиста, и машина Боксона ловко скрылась в переулках Латинского квартала.

9

Боксон не установил на то утро будильник, но все равно проснулся, как только солнце поднялось достаточно высоко и сумерки в квартире сменились обычным дневным светом.

Он решил сразу не вставать, и, повернув голову, смотрел на спящую рядом Катрин. Сейчас, когда её темные глаза были закрыты, лицо выглядело каким-то новым, непривычным. И Боксону нравилось то, что он видел. Обманывать самого себя бессмысленно – все-таки он любил эту женщину.

Вчера вечером швейцар изо всех сил старался сохранять невозмутимость, увидев рядом с Боксоном саму Катрин Кольери. Консьержка в тот час уже ушла к себе, и потому обошлось без лишних восторгов. Впрочем, в этом доме видеть знаменитость было в порядке вещей.

– А я не сплю, – сказала вдруг Катрин, не открывая глаза.

– А как ты догадалась, что я тоже не сплю? – удивился Боксон.

– Ты слишком старательно сохраняешь неподвижность, и твое дыхание стало тише. Я чувствую.

– А ещё что ты чувствуешь?

– Я чувствую, что мне с тобой спокойно, – она по-прежнему не открывала глаза. – Не знаю, почему. От тебя идет какая-то волна силы и уверенности. Мне с тобой хорошо и спокойно.

– Персиковый сок будешь пить?

– У тебя потрясающая манера менять тему разговора. Да, буду. Мне рассказывали, что ты не пьешь кофе по утрам.

Он принес из холодильника персиковый сок, и только тогда она открыла глаза, чтобы взять стакан. Катрин села на кровати и Боксон заметил:

– Мне нравятся веснушки на твоей груди...

– Ага, вчера вечером ты мне об этом уже говорил.

– Если тебе это неприятно, я могу об этом не упоминать...

– Глупый Чарли! Женщине не может не нравиться, когда мужчина восхищается её телом.

– Помнится, кто-то мне об этом рассказывал...

– Да ну?!

– Чтоб мне провалиться! Но это было так давно, что я уже не помню подробностей.

– Придется мне освежить твою память.

– Тогда миллионы мужчин с острой памятью сдохнут от зависти!

– Мне наплевать на миллионы других мужчин! Хотя без них было бы невыносимо скучно.

– Ты умеешь быть женщиной, – сказал Боксон, когда Катрин обняла его. Я говорю не о сексе, его техника – ещё не самое главное. Нет, ты просто знаешь, как и что нужно мужчине. Вот ты сейчас всего лишь обняла меня – а ведь именно это мне и было нужно...

– Ты очень хороший, Чарли...

– Просто я люблю тебя, темноглазая женщина...

...В полдень Боксон вышел на улицу к газетному киоску. На первой странице скандального таблоида "Молва" выделялся огромный заголовок: "Наша Катрин и палач Анголы". На развороте – несколько фотографий: Катрин Кольери на сцене Карнеги-холла, Боксон с бутылкой виски на фоне горящего грузовика, перебинтованный чернокожий мальчик, которому взрывом мины оторвало обе руки, Боксон и Кольери в парке Версаля, и они же – на крыльце китайского ресторана. Прилагаемая статья была выдержана в надрывно-истерических тонах.

Менее скандальные газеты тоже вынесли событие на первую полосу, но заголовки были более сдержанны. Боксону больше всего понравился заголовок из "Либерасьон": "Её легионер", с намеком на известную песню Эдит Пиаф. Он купил и другие газеты.

– У тебя убийственный вид из окна и почему-то нет африканских сувениров, – такими словами встретила его Катрин, глядя на глухую кирпичную стену дома напротив. – Здесь раньше была комната горничной, да?

– В моей пещере нет окон, – ответил Боксон. – У меня только запасные выходы. А африканские сувениры крайне опасны для белых – сенегальцы однажды мне рассказали, что в маски и статуэтки местные колдуны вселяют злых духов, и купивший сувениры турист, вернувшись домой, болеет и умирает от малопонятной и неизлечимой болезни. Я поверил сенегальцам. Кстати, представь себе, Кемпбелл не ошибся – мы с тобой в газетах!

Она полистала страницы, задержав внимание на военных фотографиях Боксона.

– А ты не лишен позёрства!

– Это не позерство, это жизнь на сто десять процентов. Я не виноват, что обыватели не могут мне простить серость своего существования.

Катрин остановилась на статье про палача Анголы.

– Это тоже жизнь на сто десять процентов?

– Это больше, чем просто жизнь. Это – её изнанка.

– Ты ставил мины в Анголе?

– Я не только ставил мины в Анголе, я там воевал.

– На твоих минах могла взорваться дети?

– Ещё как могли. На войне как на войне.

– Я понимаю, что на войне, как на войне, но... Этот ребенок мог взорваться на твоей мине?

– Мог.

– Ты понимаешь, насколько это страшно?

– Страдания детей – это самое страшное, что может быть в жизни, Катрин. Я могу привести сотню аргументов в свое оправдание, доказывать тебе, что я ничуть не виноват, но я никогда не вру сам себе – и за свои грехи я отвечу сам. Я, конечно, могу попросить тебя никогда не касаться этой темы – и ты, возможно, выполнишь мою просьбу, но мой грех от этого не будет легче, да и не хочу я, чтобы между нами была хоть какая-то зона молчания. Когда я выбрал свою дорогу, я знал, на что шел. "Палач Анголы" это, пожалуй, слишком громко, но на войне как на войне, прости за повторение. Я ставил мины, я стрелял в людей, я резал их ножом, я воевал. И я знаю, насколько это страшно. И осознание этого греха – плата за ту свободу, которую я имею, это цена тех денег, которые мне платят. Кто-то назовет эти деньги грязными, но мне нравится моя жизнь – даже если я ей иногда безумно рискую. Что, разумеется, не является для меня оправданием. Кстати, моя рубашка тебе очень к лицу.

– Намек сменить тему?

– Тему солдатского греха и покаяния можно продолжать бесконечно. Если это тебе доставит удовольствие, я готов говорить о псах войны часами – все это было продумано и передумано за долгие годы тысячу раз. И вывод я сделал такой: нам нет никаких оправданий, кроме одного – за свои грехи мы платим своими жизнями, что весьма немало. Будем рассуждать дальше?

– Не нужно, я все понимаю, Чарли. Франция содержит Иностранный легион – и потому во Франции к наемникам относятся с пониманием. А понять – значит простить.

– Стоп! – воскликнул Боксон. – Самобичевание нам ни к чему. Приступим к завтраку. Тебя устроит холодная ветчина и кофе по-колумбийски?

– Что такое кофе по-колумбийски?

– В кофе добавляют несколько сухих листочков коки. Получается интересная смесь.

– Так ты ещё и наркоман?

– Ни в коем случае! Просто я вспомнил один рецепт. Меня научили ему в Никарагуа. Как давно это было!

Но сухих листочков коки у Боксона не обнаружилось, и Катрин ехидно обвинила его в хвастовстве. Боксон обвинение отрицал:

– Если бы я просто хвастал, то предложил бы кофе по-кайеннски – с перцем. Вероятно, это было бы весело!

Их смех был прерван зуммером телефона.

– Господин Боксон! – звонивший с первого этажа швейцар был смущен, хотя и старался это скрывать. – Тут у входа стоит десяток репортеров, что рекомендуете делать?

– Никого не пускайте в дом, если захотите отвечать на вопросы, то отвечайте предельно честно – они все равно дознаются до правды. Жильцы очень недовольны?

– Они не в восторге, – скупо сообщил швейцар.

– Понятно. Мы скоро уедем. Во двор репортеры не пробрались?

– Они дежурят у главного входа, но парочка пасется возле вашего "корвета".

– Мы выйдем через лестницу для прислуги. Выезд со двора свободный?

– Да, я никому не разрешаю там стоять.

– Интересно, – задумчиво произнес Боксон, возвращаясь к столу, почему репортеры не замечали нас целую неделю и почему они ни разу не позвонили мне по телефону?

– На первый вопрос, Чарли, ответить очень легко, – в голосе Катрин послышалась грусть. – Я стала настолько привычной частью парижской жизни, что на меня уже не обращают внимания. Понадобилась целая неделя, чтобы заметить, что я не одна. Скорее всего, репортерам об этом сообщил кто-то из студии. Такие тайные осведомители есть в команде любого артиста.

– С явлением шпионажа я знаком, – бодро подхватил тему Боксон. – Когда я разрабатываю очередную операцию, то кроме меня, никто не знает даже общего плана. Думаю, что именно поэтому я до сих пор жив. И не сосчитать, сколько парней пропало только из-за того, что позволили себе намекнуть самым надежным людям самые ничтожные детали своих проектов! Но все же: почему репортеры ни разу ещё сюда не позвонили?

– Опять же очень просто, Чарли. Когда мы вчера приехали, я отключила телефон.

– Зачем?!

– Я не хотела, что бы хоть кто-нибудь мешал нам. Я хотела, чтобы нам было спокойно и хорошо.

– Спасибо тебе, моя темноглазая женщина... Мне действительно с тобой очень хорошо...

Затрещал телефон. Боксон взял трубку.

– Полковник Боксон? Вас беспокоят из редакции "Фигаро". Можно ли договориться с вами об интервью?

– Пока нет, – Боксон прервал разговор, подключил автоответчик и убавил звук динамика до минимума.

– Вот так нам тоже особо не помешают, – сказал он Катрин и спросил: Тебе во сколько надо быть в студии?

– Через час, Чарли. Скоро поедем, я только переоденусь...

Телефон время от времени трещал, автоответчик записывал слова дозвонившихся. Голубой "шевроле-корвет", возглавив небольшой караван из репортерских мотоциклов и автомобилей, направился в сторону студии Катрин Кольери.

10

Среди телефонных сообщений, записанных автоответчиком, было и приглашение живописца Алиньяка посмотреть на готовый портрет певицы.

В великолепной монмартрской мансарде с видом на Эйфелеву башню Боксон встретил Алиньяка и Николь Таберне.

– Чарли, ты опять оскандалился! – смеялась актриса.

– Николь, – отвечал Боксон, – меня теперь будут любить все женщины мира, но, если серьёзно, то мне страшно.

– Почему?!

– О, рядом с Катрин Кольери я – никто! Рано или поздно это поймут все – и она в том числе. И тогда я буду ей в тягость.

– Чарли, – вмешался Алиньяк, – прекрати говорить глупости. Наконец-то рядом с Катрин Кольери появился настоящий мужчина – на это намекают все воскресные газеты мира! И вообще – лишней рекламы не бывает.

– Николь, как у тебя дела? – сменил тему Боксон. – Автоответчик твоего телефона не располагает к откровенности.

– Американец протрезвел и пообещал вывести мой образ в своем очередном романе. В театре время отпусков, наверное, поеду с этим янки в Грецию – он мечтает побывать на родине Онассиса.

– В Греции отличный бренди "Метакса", рекомендую.

– Ты собираешься смотреть портрет, или пришел рассказывать свои дорожные впечатления? – спросил Алиньяк.

– Показывай портрет, Жан-Луи, и никогда не вмешивайся в разговор мужчины и женщины.

– Никогда не говори "никогда"! – Алиньяк стремительным движением снял с картины чехол.

– Вот дьявол! – почему-то на испанском языке воскликнул Боксон; потом подошел к портрету почти вплотную, потом на несколько шагов назад, потом чуть в сторону, чтобы взглянуть на картину сбоку.

– Слушай, Жан-Лу, – заговорил Боксон, – то, что ты – гений, тебе уже говорили. Когда будут описывать историю твоей жизни, я надеюсь, что упомянут и меня. Жан-Лу, я не знаю, чем отблагодарить тебя за твой талант. Ты опять создал шедевр – и я заявлю об этом под любой присягой. Парень, я горжусь дружбой с тобой!

Портрет был прост: Катрин Кольери в белом на солнечно-розовом фоне, с предельно-фотографической точностью изображения – в скрупулезной манере Жан-Луи Алиньяка. Ощущение радости и нежности коснулось Боксона, картина сияла величием шедевра, подчеркнутого своей простотой.

– Николь, – сказал стряхнувший наваждение Боксон, – зачем ты пришла именно сейчас? Я не могу в твоем присутствии восторгаться другой женщиной!

– Похоже, Чарли, ты действительно влюблен, – в голосе Николь скользнула печаль. – Мне осталось только позавидовать ей.

– Николь, это, конечно, слабое утешение, но гораздо раньше её у меня была ты... – дерзнул смягчить огорчение Боксон.

– Дурак ты, Чарли! – усмехнулась актриса. – Впрочем, как и все мужчины. Наоборот, я рада за тебя. Если, конечно, можно за кого-то радоваться. Люби свою певицу, вы с ней потрясающая пара.

Боксон молча подошел к Николь, поцеловал ей руку, потом повернулся к наблюдавшему эту сцену Алиньяку:

– Когда женщина понимает мужчину, это похоже на счастье!..

– Поставь свечу своему святому, Чарли! – отозвался Алиньяк, – Ты выглядишь счастливым, возблагодари своего ангела за это.

...В маленькой церкви Сен-Мартин в послеполуденный час было сумрачно, прохладно и тихо. Боксон зажег свечу перед распятием, перекрестился, присел на скамейку. Даже самому себе он не мог бы ответить честно: верит он в Бога или нет. Когда заходил разговор о религии, Боксон обычно говорил так: "В мире столько горя, что если бы был Бог – он бы этого не допустил". Но, отправляясь на очередную боевую операцию, Боксон заходил в церковь – просто поставить перед распятием свечу. На войне, в постоянном соприкосновении со смертью, стать суеверным очень легко – подмечено давно и весьма точно. Полковник допускал лишь минимум суеверия – он не мог позволить себе роскошь зависимости от мелких случайностей и неумных ритуалов.

Чаще всего Боксон ходил в церковь просто посидеть, отдохнуть от суеты, поразмышлять под звуки органа или хора, или фисгармонии – в зависимости от того, где находилась эта церковь – в Париже, в африканском городке или в гватемальской деревушке.

В церкви Сен-Мартин Боксон обратился к Богу с такими словами: "Господи, я благодарен тебе за твою милость ко мне. Господи, храни любимую мою – Катрин. А ко мне, Господи, будь просто справедлив".

"Бог не лавочник и торговаться с ним – святотатство" – говорил Боксон, рассуждая иногда о загробной жизни и о грядущем Апокалипсисе; и никогда не позволял себе вульгарного: "Не согрешишь – не покаешься!"

Священник появился почти бесшумно, он шел по проходу между рядами скамеек очень медленно; остановился в нескольких шагах, и Боксон повернулся к нему лицом. Священник спросил:

– Как давно вы не были на исповеди, полковник?

– Вы обратились ко мне очень странно, святой отец, обычно служители Божьи называли меня "сын мой"...

Священнику было далеко за шестьдесят, на правой стороне лица отпечатались глубокие рубцы от ожогов.

– Хорошо, сын мой, но вы не ответили на вопрос...

– Последний раз я был на исповеди десять лет назад, в Пуэрто-Барриас, в Гватемале. Около той церкви партизаны прятали оружие, и чтобы дождаться связного, не бросаясь в глаза, я укрылся в исповедальне. А через месяц отца Диего убили люди из "эскадрона смерти". Убийц, конечно, никто и не искал. Почему вы назвали меня полковником?

– Я читаю не только "Чивилата Католика", но и светскую прессу. В последние дни там часто упоминается некий полковник на голубом "корвете". А вы приходите в нашу церковь уже лет пять, не так ли?

– Вы наблюдательны, святой отец! Мне нравится Сен-Мартин – у вас всегда тихо, благопристойность молитвенного места не нарушается праздношатанием туристов и фальшивым благочестием фарисействующих мирян... – Боксон развел руками, как бы приглашая воочию убедиться в правоте своих слов.

– Сын мой, – продолжил священник, – я много читал о вашей жизни. "Не судите, да не судимы будете" – сказано в Евангелии. Каждый примет свою кару за свои грехи. Не желаете ли облегчить душу свою исповедью?

– Святой отец, Всевышний знает все мои грехи. Я не хочу уподобляться тем итальянским гангстерам, которые, убивая человека, не забывают перекреститься, а их жены занимают в церкви лучшие места, демонстрируя свою набожность на залитые кровью деньги...

– Эта набожность не спасет их от справедливого наказания – Всевышнего обмануть невозможно...

– Именно поэтому я не буду его обманывать. Лучше я просто пожертвую свою малую лепту на дела церкви...

Боксон подошел к кружке для пожертвований и вложил в неё купюру.

– Да не оставит вас милость Божия, полковник!.. – священник сотворил крестное знамение вслед выходящему из храма...

...Вечером, рассказывая Катрин об этом разговоре, Боксон добавил:

– В 40-м году отец Огюст был капралом. Когда немцы выжигали огнеметами последних защитников линии Мажино, он дал обет: если выживет, посвятит свою жизнь Богу. Он выжил. Эту историю мне как-то рассказал продавец свечей.

– Ты странный солдат, Чарли, – тихо сказала Катрин. – Ходишь по музеям, по театрам, на органные и симфонические концерты, ходишь в церковь, хоть и сомневаешься в существовании Бога, и даже книгу написал. А как же известная солдафонская тупость?

– Катрин, все армейские анекдоты придумали сами солдаты, чтобы было чуть веселее служить. Я офицер, и уровень моей эрудиции должен быть очень высоким, как и уровень моего интеллекта. Я должен быть примером для своих солдат, я должен вызывать к себе уважение. Это очень тяжело, поэтому многие довольствуются лишь авторитетом своих погон, а не авторитетом своей личности. Командир должен быть лидером – не только по должности, но и по своим персональным качествам. К тому же я не просто офицер – я наемник. А у наемников плохой командир немедленно остается без солдат – туда ему и дорога!..

11

Самолет в Сидней улетал из аэропорта "Орли" рано утром, гастрольная команда уже собралась в автобусе, на нем всех отвезут прямо к трапу. Боксон и Катрин Кольери прощались у дверей.

– Гастроли продлятся месяц, что будешь в это время делать? – спросила она, глядя на Боксона поверх сдвинутых на кончик носа зеркальных очков.

– Поищу новый контракт.

– Это необходимо?

– Должен же я как-то зарабатывать себе на жизнь, – он улыбнулся.

– За каждым твоим контрактом – смерть. Может, тебе следует поискать что-нибудь другое?

– Я посмотрю, что предложат, Катрин. Всех денег в этом мире не заработать, мне уже случалось отвергать чересчур выгодные предложения. Или те, которые не соответствовали моим сомнительным убеждениям. Я рассказывал...

– Помню! Когда увидимся?

– Откровенно – не знаю. Все решит новый контракт.

– Мне будет тебя не хватать, Чарли...

– Мне тоже будет без тебя грустно...

Она укрыла взгляд за зеркалами стекол. Он попросил:

– Позволь, я ещё раз посмотрю на твои глаза...

– Пожалуйста.

– Тебе пора, темноглазая женщина...

– До свидания, Чарли...

– Я люблю тебя, Катрин...

Боксон дождался отлета "Боинга", потом прошел в бар, купил пачку "Лаки Страйк". Клиентов в баре было немного, и симпатичная мулатка за стойкой была не прочь поболтать с импозантным мужчиной с платиновыми швейцарскими часами на правой руке и в костюме от Гуго Босса – мулатка работала аэропорту уже не один год и умела отличать натуральный шелк галстука от дешевого полиамида.

– Похоже, кого-то провожали, – начала она разговор, навалившись на стойку и демонстрируя волнующую темноту в вырезе форменной блузки.

Боксон рассмеялся неожиданно для себя:

– Ага, провожал, но встречу планировал не на сегодня!

– Разве не скучно – жить все время по плану? – заинтересовалась мулатка, стараясь смотреть ему в глаза.

Боксон какие-то секунды выдерживал её взгляд, потом посмотрел на купленную пачку сигарет и, перед тем как направиться к выходу, сказал:

– Мир тесен, сестрёнка, не огорчайся, мы ещё непременно встретимся!..

...Он остановил свой "корвет" в одном из переулков Монпарнаса, достал блокнот, чековую книжку, и с помощью карманного калькулятора попытался подвести итог своему отпуску. Подошло время нового контракта. Боксон не особенно беспокоился о возможной безработице, нищета ему не грозила, в конце концов, всегда есть возможность вернуться офицером в Иностранный Легион, но Боксон предпочитал оставаться свободным художником – выполнять глупые распоряжения не блистающего умом руководства он для себя полагал недопустимым.

Вычислив сравнительно неплохую сумму своего денежного остатка в банке "Лионский Кредит", и прибавив к ней остаток на счете в одном из банков Женевы, Боксон остался доволен результатом – с сумой по миру он пойдет ещё не скоро. Но контракт все-таки нужен. И как всегда, его поиски следовало начинать с просмотра почты. Причем – ещё вчера.