Текст книги "Её легионер"

Автор книги: Александр Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

К сожалению, за три недели слежки за Шнайдером мы ничего нового не узнали. Сейчас причина известна – пока не была завершена предыдущая, гватемальская, сделка, Шнайдер не брался за новую. И ещё: похоже, что Шнайдер поехал в загородный дом вести ночные телефонные переговоры. И убийцы знали, что Шнайдер приедет, потому что знали об этих самых предстоящих переговорах.

– О том, что Шнайдер будет вечером в доме, знал и Боксон...

– Конечно, знал. И мог кому-нибудь сболтнуть: мол, вечером еду за город, к Шнайдеру. Но мы об этом вряд ли узнаем...

15

...Анри Анжер, молодой инспектор из группы Шанталя, вбежал в кабинет шефа с видом победителя.

– Один из моих осведомителей работает шофёром грузовика. Вчера вечером в Тулоне он остановился закусить в баре "Сент-Виктуар", на окраине, возле шоссе. Какой-то парень с испанским акцентом продавал пистолет "люгер". Похоже, покупателей он в тот вечер не нашел. Если пистолет вчера не продал, то придет продавать сегодня.

Шанталь поднял вверх указательный палец:

– Вот это и есть рутинная полицейская работа, и, хотя я уважаю моего коллегу комиссара Мегрэ, но и нам иногда везет, как в книгах.

Распорядившись об организации оперативной группы, Шанталь связался по телефону с комиссаром Сабатье из Тулона, попросил помощи. Хоть Шанталь и был уверен, что его ребята в любом случае справятся сами, но о своих действиях на чужой территории следовало бы уведомить хозяев.

Польщенный таким доверием, Сабатье пообещал дать пару человек, но не удержался от разумного вопроса:

– Если этот парень шлепнул твоего Шнайдера, то почему он будет продавать пистолет? Он что, дурак?..

...Перуанец Альберто Сола был действительно дурак. Когда руководстве Революционного Движения отправляло его в Европу покарать предателя Шнайдера, Сола получил строжайшую инструкцию выбросить оружие немедленно после проведения акции. Приняв в свое распоряжение два блестящих от заводской смазки "люгера", Альберто влюбился в них беспредельно. Оружие было датировано 1950-м годом, и с рождения ни разу не использовалось. И после того, как со своей напарницей Анитой Синсарес они всадили по пуле в потрясенного их внезапным появлением Шнайдера, Сола забрал пистолеты себе: "Потом выброшу". Он и хотел их выбросить, но, сидя за рулем взятого напрокат белого "рено-18", мчавшегося по ночной дороге из Марселя в Тулон (Анита всю дорогу молча курила), решил, избавляясь от оружия, выручить немного денег, чтобы посетить настоящую парижскую проститутку, и не на час, а на целую ночь.

Революционеры-киллеры позволили себе задержаться на Лазурном берегу тоже в нарушение всех инструкций – и потому билеты до Лимы были куплены на несколько отдаленную дату, но выданных на расходы денег осталась самая малость – и вчера пришлось сдать в прокатную фирму арендованный "рено". Сола второй вечер приходил на окраину Тулона, к круглосуточному бару – там публика в основном проезжая, в ближайшие дни ещё раз здесь не появится. В качестве потенциальных покупателей Альберто выбирал водителей трейлеров: в Перу вооруженный шофер – дело обычное, мало ли что случится на ночной дороге.

Анита не знала о цели его вечерних прогулок, да и ей на это было наплевать. Дочь владельца нескольких швейных фабрик, она связалась с Революционным Движением ещё на первом курсе университета, куда её определил отец, не желающий отпускать своё дитя далеко от себя, чтобы уберечь от всяческих напастей, в то время как более умные перуанские промышленники отправляли своих детей учиться или в США, или в Европу.

Участие в освобождении рабочего класса для Аниты заключалось главным образом в регулярном выкладывании своих карманных денег на нужды товарищей по борьбе, а также в занятиях сексом с этими же нуждающимися товарищами, среди которых иногда попадались чертовски интересные экземпляры.

И когда Движению понадобился человеческий материал со знанием французского языка, то Анита Синсарес пришлась очень кстати – в свое время гувернантка обучила её французскому.

Альберто Сола был также выбран для этого задания из-за знания французского языка, но его обучал языку его любовник – бармен из отеля "Хилтон": Альберто Сола был не только революционером, но и бисексуалом.

А ещё Анита и Альберто хорошо стреляли из пистолетов, только Анита с детства практиковалась в стрельбе на ранчо своего отца, а Альберто впервые взял пистолет, чтобы исполнить приговор Революционного Движения – убить коменданта захолустного гарнизона, возвращавшегося поздно вечером из борделя, и, к своему восторгу, попал с десяти метров точно туда, куда целил – в середину затылка чуть ниже фуражки.

В тот вечер товарищи из местного подпольного комитета очень удивились, увидев Альберто живым и выполнившим задание.

Анита же получила боевое крещение, участвуя в революционной экспроприации в небольшом отделении Перуанского Национального банка. В суматохе грянувшей за этим ограблением полицейской облавы солидный папин "мерседес" вывез деньги за город.

Руководство Революционного Движения, отправляя Аниту и Альберто во Францию под видом молодоженов, даже не задумывалось о такой буржуазной глупости, как психологическая совместимость партнеров. Дочь швейного фабриканта героически выполняла свой революционный долг, укладываясь в постель с революционером-бисексуалом, сыном посудомойки из отеля "Хилтон". Альберто, в свою очередь, сожалел, что товарищ Анита холодна как анаконда, и в глубине души мечтал о теплой французской женщине – он слышал о них много восторженного. Эти мечты и привели его в бару "Сен-Виктуар".

Инспектор Анжер, одиноко сидящий за рулем мощного грузовика "Мерседес-Бенц", вырулил на парковку напротив бара и постарался поставить машину в тень, чтобы укромностью места привлечь внимание продавца "люгера". Где-то рядом затаились парни из группы захвата; сам комиссар Шанталь, одетый в рабочий комбинезон, сидел в баре, пил пиво и наблюдал через стеклянную стену за улицей, точнее, за её освещёнными участками.

Продавец появился к полуночи. Черноволосый парень постучал в кабину к Анжеру, и когда тот опустил стекло, сказал с испанским акцентом:

– Мсье, купите пистолет. Совсем новый, недорого.

– Дай посмотреть. – ответил Анжер.

– Пожалуйста, мсье. – парень выщелкнул из "люгера" блеснувшую желтизной патронов обойму и протянул оружие в кабину.

Перед операцией по захвату вооруженного преступника полицейские всего мира всегда проходят инструктаж, смысл которого можно свести к одной фразе: осторожность, осторожность, и ещё раз осторожность.

Инспектор Анжер в случае контакта с преступником должен был купить у него пистолет и позволить продавцу отойти от машины, после чего бы вмешались полицейские из группы захвата. Но, увидев, как парень доверчиво протягивает ему разряженный пистолет, Анжер выхватил наручники и пристегнул руку с пистолетом к своей руке:

– Спокойно, полиция!

И в эту же секунду Альберто Сола свободной рукой швырнул в лицо инспектору набитую патронами обойму "люгера". Обойма попала Анжеру в глаз, инспектор, ослепнув от резкой боли, дернулся в глубь кабины, рванув за собой прикованного к руке киллера, который, пытаясь удержаться на подножке, ухватился за ручку двери, замок поддался и дверь открылась. Нога Альберто враз потеряла опору, и он, выхватывая из-за пояса второй "люгер", повис на распахнувшейся двери грузовика. Киллер выстрелил через дверь, она открылась ещё шире, и теперь он и убитый им наповал инспектор Анжер повисли с двух сторон двери. Тонкая сталь наручников всей тяжестью мертвого тела врубилась в запястье, начала дробить кости, Альберто, закричав от боли и отчаяния, хотел было перестрелить звенья цепи, но к машине уже бежали, и он, развернувшись, начал стрелять в бегущих. Альберто Сола успел ранить ещё двух полицейских, и остальные, послав к черту все рекомендации "взять живым", открыли стрельбу на уничтожение.

Когда прибежал комиссар Шанталь, они так и висели вместе, скованные наручниками – киллер Альберто Сола и инспектор полиции Анри Анжер.

В карманах киллера обнаружили перуанский паспорт на имя Родриго Оливареса и карточку отеля "Кристина".

– Этот парень был не один. Быстро в отель! – распорядился Шанталь. – И не лезьте под пули – на сегодня трупов достаточно!

...Анита Синсарес вышла из отеля в первом часу ночи и устроилась в баре напротив – пила аперитив и через окно рассматривала улицу. Она заметила, как к стеклянной двери отеля подъехал без сирен и мигалок полицейский автомобиль. Выбежавшие из него парни в штатском быстро переговорили с портье, и Анита увидела, как он передает им ключ от её номера – ключ висел крайним слева в третьем ряду. Потом в угловом окне третьего этажа, в их номере замелькали светлые пятна, она поняла, что полицейские пользуются карманными фонариками, не хотят включать свет.

Потом полицейская машина отъехала в проулок, в холле на первом этаже расположились двое, остальные, видимо, остались в номере.

Самое страшное заключалось в том, что все деньги остались у Альберто, документы были спрятаны в номере, и на Аниту Синсарес обрушилось осознание своей беспомощности в этом совершенно чужом и теперь уже враждебном городе.

Она дождалась, когда по улице проедет большой автобус, на какие-то секунды скрывший дверь бара от наблюдателей из отеля, и выбежала на улицу, свернув сразу же за угол. За эти две недели она немного изучила расположение улиц Тулона, и сейчас решила спрятаться где-нибудь поближе к порту, среди великого множества околопортового люда. Потом сообразила, что лучше, наверное, будет немедленно уехать из города. Альберто говорил что-то о ночных грузовиках, нужно бежать сейчас, пока полиция надеется поймать её в отеле, утром они перекроют дороги. А вдруг её уже ждут на дорогах, и она прибежит прямо к ним в руки? Она остановилась в смятении, понимая, что вот так, в нерешительности, стоять нельзя, нужно что-то делать, куда-то бежать, где-то прятаться...

Наверное, впервые в жизни Анита Синсарес оказалась в ситуации, когда все нужно было решать и делать самой.

...Её арестовали утром, в больнице; "скорая помощь" подобрала бессознательное тело на улице – пьяный матрос-португалец с либерийского сухогруза, приняв её за проститутку и не добившись взаимности, переломал Аните лицо и ребра...

В штабе Революционного Движения Альберто Солу и Аниту Синсарес вспомнили лишь однажды – когда они не вернулись к назначенному сроку; председатель боевого комитета немного порассуждал о трупах павших борцов на дороге к счастью пролетариата. Эта тема председателя совсем не интересовала, но погибших товарищей почтили молчанием.

Глава вторая. Парижское танго

...Убийц было трое, ножами они размахивали старательно и профессионально, так что Боксону, сумевшему упасть в дорожную пыль возле колес джипа, пришлось отчаянно уворачиваться, и пока он не выдернул из кобуры "браунинг", его успели полоснуть несколько раз. Утром в госпиталь к Боксону пришел человек из французского посольства и, поставив на столик бутылку "бордо" (отличное средство для компенсации кровопотери), сказал: "Министерство иностранных дел Французской республики очень беспокоится о вашем здоровье и настоятельно рекомендует вам на время лечения покинуть Африку. Через несколько недель состоится визит императора Бокассы в Париж, и если сочтете нужным, по завершении визита вы сможете спокойно вернуться в Банги..."

Центрально-Африканская империя, 1979

1

Голубой "шевроле-корвет", проехав в Париж мимо аэропорта Ле-Бурже, мимо Восточного вокзала, свернул с Севастопольского бульвара в сторону улицы Сен-Дени и, предельно сбавив скорость, углубился в улочки II-го округа французской столицы. Здесь, рядом с сомнительной репутации кварталами, у Боксона была маленькая квартира, он купил её по случаю три года назад, вернувшись из Африки с приличной суммой вознаграждения. Квартира выставлялась на продажу уже полгода, но из-за своей миниатюрности, вида из окна – в упор на стену соседнего дома, из-за соседства с проститутками улицы Сен-Дени и запрашиваемой цены, мало сочетавшейся со всеми упомянутыми особенностями, так и не могла найти себе покупателя. Но Боксон прежде всего обратил внимание на несомненные достоинства жилища тихий центр Парижа (улица Ришелье с Национальной библиотекой была все-таки ближе, чем улица Сен-Дени), приличные соседи (многие семьи жили в этом доме уже не одно поколение), швейцар, консьержка, удобная, хотя и не очень просторная, парковка автомобилей во дворе.

Что касается соседей, то их апартаменты занимали в доме целые этажи жильцы были из старой буржуазии, не желавшие переезжать в престижный XVI-й округ, и скромная квартирка Боксона была в этом доме невероятным и малозаметным исключением. Самого Боксона вид из окна мало интересовал сидеть дома и глазеть в окно он не собирался, вовсе не для этого он приезжал в Париж.

Накануне Боксон по телефону предупредил мадам Горель, консьержку, о своем скором приезде, и она убрала в квартире накопившуюся за год пыль, положила на стол накопившуюся за этот же период почту и поставила во вновь включенный холодильник несколько бутылок любимого Боксоном персикового сока. Полковник никогда не скупился на оплату мелких услуг, и мадам Горель даже подумала, а не положить ли в холодильник сыру, но никак не могла вспомнить название нужного сорта. Поэтому решение такого важного вопроса было отложено до приезда хозяина квартиры и получения от него более подробных инструкций.

Боксон поставил "шевроле-корвет" во дворе, на то же самое место, что и год назад, рядом с тем же белым "роллс-ройсом" богатого промышленника господина Дезо, семья которого занимала весь четвертый этаж.

Сидящий за рулем "роллс-ройса" шофер в форменной фуражке недоуменно покосился на Боксона – шофер был принят на работу недавно и полковника ранее не встречал.

Боксон, ответив на приветствия консьержки и швейцара, поднялся на третий этаж, к себе. В квартире все было так, как он и оставил год назад. Все было знакомо, и радость возвращения домой может быть сравнима только с радостью встречи с близким человеком. Устроившись в плетеном из бамбука кресле-качалке, вывезенной предыдущим владельцем из Индокитая и удачно приобретенной в недорогом антикварном магазинчике на Монмартре, Боксон просмотрел поступившую за время его отсутствия почту. Ничего существенного – только поздравительные открытки и рекламные проспекты. Впрочем, свою деловую корреспонденцию Боксон получал в кафе "Виолетта".

Осматривая гардероб, Боксон отметил, что вся одежда ещё соответствует моде нынешнего сезона, но пара новых костюмов не помешает. Обувь была ручного изготовления – мастер Жорж Багдасарян, сапожник в десятом поколении, чья мастерская расположилась в XVIII-м округе Парижа, шил обувь высшей категории. Боксон однажды заказал ему брезентовые ботинки для рейдов по джунглям, мастер долго расспрашивал подробности желаемой обуви и потом создал шедевр, который по достоинству можно было оценить, только пройдя не одну сотню километров по Африке.

Аксессуары Боксон предпочитал греческие, от Золотас, галстуки – из Глазго, расцветок старинных шотландских кланов – Мак-Грегор, Мак-Куин, Мак-Намара. Конечно, строгость шотландских клеток не всегда соответствовала настроению момента, и у Боксона на такой случай имелись итальянские галстуки, буйство их красок иногда колебалось на грани безвкусия, но никогда не переходило за эту грань.

Каждый раз, возвращаясь после выполнения очередного контракта, Боксон много внимания уделял своей цивильной одежде – не для того он рисковал своей жизнью в разных вооруженных конфликтах, чтобы потом облачаться во что попало; полковник желал иметь лучшее. Тем более, что имеющиеся у него деньги это позволяли.

Из украшений Боксон позволял себе только одну слабость – швейцарские часы, золотые или платиновые, – таких часов у него было несколько.

Отдохнув после дороги, к вечеру Боксон купил букет роз, и отправился в кафе "Виолетта", что на бульваре Османн, недалеко от перекрестка с улицей Лафайет.

Новый сожитель хозяйки, итальянец Филиппо, не выразил особого восторга при появлении Боксона, тогда как сама Сюзанна Тьерсо не сдержала торжествующей улыбки: когда-то бедный студент Чарли Боксон два семестра подряд по вечерам мыл в кафе "Виолетта" посуду и не очень сопротивлялся, когда молодая хозяйка предложила ему остаться на ночь. Но навсегда в её постели Чарли оставаться не захотел, от предложенной денежной поддержки наотрез отказался, но уважение к женщине сохранил на все последующие годы.

В зале кафе было малолюдно, и они уединились на маленьком складе.

– Где ты так долго пропадал, Чарли?

– Последний мой контракт был где-то в Африке. Почта есть?

– Ну вот, ты сразу же за дело. Нет, чтобы расспросить о моей жизни, рассказать о своей...

– Сюзи, твои дела идут неплохо, год назад столько сортов виски на полках бара не наблюдалось, а Филиппо старается вовсю...

– Филиппо помогает мне, женщине одной так трудно, ведь ты же отказался быть на его месте...

– Сюзи, эту тему мы обсуждаем уже семнадцать лет, и ты все ещё не теряешь надежду?..

– Какая надежда, Чарли, я раскусила тебя давным-давно! Другие только мечтать могут о таком месте, а ты опять лезешь под пули черт знает где, и смеёшься над бедной женщиной!

– Да, Сюзанна, я знаю, что если когда-нибудь я подкачу к дверям твоего заведения в инвалидной коляске, мне поднесут чашечку кофе и даже предложат тарелку супа. На "Джонни Уокер" я, конечно, не претендую...

– И тебе все ещё не надоел твой юмор висельника?

– Сюзанна, я уже не меняю свои привычки. Наверное, приближается старость...

– Все, я прекращаю с тобой разговаривать, ты становишься невозможным! Вот твоя почта, – она протянула Боксону пластиковую папку с конвертами.

В этой почте тоже попадались рождественские открытки, все от бывших сослуживцев по Иностранному Легиону, и имелось несколько деловых писем, некоторые из них уже не предполагали ответа за давностью отправления, но были и относительно важные послания.

Самым занимательным было приглашение на бал по случаю 50-летия издательства "Олимпия-Пресс" – приглашались здравствующие авторы всех книг, когда-либо выпускавшихся издательством.

Боксон даже задумался о необходимости приобретения к этому событию смокинга, и тогда на память пришло имя Исаака Герфенштейна – так звали портного с улицы Бабилон, что в VII-м округе Парижа. Исаак Герфенштейн не претендовал на лавры и доходы Кардена или Диора, но мужские костюмы шил ничуть не хуже, а может быть и лучше прославленных кутюрье, так как не имел ни одного недовольного клиента, ибо к клиентам относился с пониманием и дело свое любил.

В другом конверте обнаружилась изложенная на бумаге краткая просьба позвонить по указанному телефону и подпись: Дуглас Бэнкс, помощник атташе по культуре, посольство США. Обычно помощниками атташе по культуре бывают сотрудники разведывательных ведомств. Последние годы работу Боксона оплачивало ЦРУ, и проигнорировать просьбу этой организации было бы просто неприлично.

В следующем конверте лежало приглашение посетить живущего в Париже изгнанного центрально-африканского императора Бокассу. Последняя встреча Боксона с императором состоялась в августе 1979 года, в Банги, столице тогдашней Центрально-Африканской империи. Полковник и император обсуждали структуру и вооружение моторизованной пехотной дивизии.

Бокасса вникал в мельчайшие подробности, отлично ориентировался в политической ситуации на Африканском континенте, и результатом обсуждения стало решение не создавать громоздкие дивизии, а ограничиться созданием мобильных моторизованных бригад – в современной африканской войне решающее значение имеет не количественная мощь войск, а мобильность и маневренность некрупных, но хорошо вооруженных соединений.

Иногда, задумываясь о вечном, Боксон приходил к выводу, что к своим 33-м годам он все-таки сумел кое-что сделать – великолепный проект военной реформы в Центрально-Африканской империи. Правда, наградой за это стало нападение местных киллеров, нанятых разведслужбой французского министерства иностранных дел; хотя Боксону и удалось в нужный момент не оплошать (он отделался несколькими в общем-то серьезными ранениями), но намек такой прозрачности он понял правильно и, испросив отпуск для лечения, немедленно уехал в Европу, а через полтора месяца, в октябре 1979-го, император Бокасса оказался без трона и империи.

Просмотрев почту и определив план действий на завтрашний день, Боксон направил "шевроле-корвет" на бульвар Сен-Мишель. Там, недалеко от Люксембурского дворца и рядом с театром "Одеон", держал свою студию друг детства – художник Жан-Луи Алиньяк.

2

Преодолев пять этажей, Боксон нажал кнопку звонка у двери с медной табличкой "Жан-Луи Алиньяк, гений". Звонок не работал.

Попытавшись постучать, Боксон открыл незапертую дверь и осторожно шагнул за порог.

– Есть тут кто? – громко спросил он. В темноте прихожей кто-то зашевелился и затих. Боксон зажег зажигалку, осмотрелся. Какой-то юноша спал на кушетке нездоровым сном пьяного человека; вдоль стены выстроилась шеренга бутылок с разнообразными этикетками. Примерно такую же картину Боксон видел год назад, когда зашел к Алиньяку перед отлетом в Йоханнесбург. Ничего интересного в прихожей не заметив, Боксон открыл другую дверь и зашел в студию.

Жан-Луи Алиньяк любил, чтобы в помещении было просторно до пустынности. Но все равно приходилось держать в студии необходимый минимум – несколько стульев, стол. У стены, прямо на полу, были расставлены картины без рам. "Эпоха, когда рама была частью мебели, давно прошла!" – заявлял Алиньяк. – "И в наше время рама должна быть незаметной!" К услугам багетного мастера Алиньяк обращался только при подготовке выставок.

Посредине студии располагалось круглое ложе, так как иначе назвать это подобие подиума было бы неточно. Лежащая на ложе вполне одетая блондинка подняла голову и тревожным голосом спросила:

– Вы кто?

– Полковник Боксон.

– Полковник? – она нахмурила лоб, пытаясь соображать. – Полиция, что ли?

– Нет, я свободный художник.

– Ну и черт с ним! – девушка опустила голову на подушку и тут же снова приподнялась:

– Это как – свободный художник?

– Это – для души. Где Жан-Луи?

– Какой Жан-Луи? А, этот... Все утро рисовал меня голой, потом куда-то свалил.

Боксон подошел к мольберту. Портрет был почти закончен и отличался реалистичностью изображения. Впрочем, Алиньяк всегда придерживался традиций классического реализма, лишь иногда его слегка заносило в авангардизм, но в самые нескандальные его течения.

Девушка на картине выглядела так же, как в жизни – молодо и симпатично.

Она села на краю круглого ложа и спросила:

– Сигарета есть?

– У меня только американские, – Боксон протянул ей пачку "Лаки Страйк".

– А спички у вас есть?

– Спичек нет, – ответил Боксон, щелкнув зажигалкой.

– Крутая вещь! – оценила девушка, разглядев платиновый "Дюпон".

– Ага, – согласился Боксон.

Они помолчали. Девушка курила. Потом не выдержала паузы:

– Вы и вправду полковник?

– Император Бокасса хотел, чтобы я был генералом, но я отказался.

– Какой император?

– Император Центрально-Африканской империи Бокасса Первый.

– А, это тот, который людоед, что ли?

– Не знаю, сам не видел, хотя в газетах об этом что-то писали. Но разве можно верить газетам?

– А разве нельзя?

– Верить можно только себе...

– Наверное. А я дура, всем верю.

– Напрасно...

– Вы тоже врете, что вы – полковник?

– Нет, последние три года я действительно был полковником.

– А до этого?

– Когда-то я начинал рядовым.

– Это когда?

– Давно, в 1968-м.

– Понятно.

Они снова помолчали, и девушка уже хотела ещё что-то спросить, но дверь открылась, и в студию вошел юноша, только что спавший на кушетке в прихожей, злобно посмотрел на Боксона и спросил:

– Ты кто такой?

Боксон не любил грубостей, потому ответил нарочито презрительным тоном:

– Для тебя я полковник Боксон.

– Да мне плевать, кто ты! Что ты тут делаешь?

Юноша явно не осознавал разницы в весовых категориях.

"Смесь кокаина с алкоголем" – догадался Боксон, встал со стула, подошел поближе к наркоману, коротким и точным ударом в голову уложил его вдоль стены у картины с изображением атаки французской пехоты на Малахов курган – Алиньяку удавались батальные сцены.

– Класс! – воскликнула блондинка, когда Боксон вернулся на свое место, и добавила: – Только вы поосторожнее, Робер занимается карате.

– Это его зовут Робер? – уточнил Боксон, кивнув на начинавшего шевелиться грубияна.

– Да, и он – мой друг!

– Кокаин тоже он тебе продает?

– Да нет, мы с ним на пару покупаем, – доверчиво призналась девушка, и тут же, спохватившись, сказала: – Ой, какая же я дура!

– Похоже на то, – согласился Боксон.

Очнувшийся Робер сделал было попытку встать, но столкнувшись с неимоверной трудностью этого действия, предпочел остаться в лежачем положении. Что-либо дополнительно сказать он не рискнул и только тяжело дышал и двигал глазами.

– Вставай, студент, и будь повежливей! – обратился к нему Боксон. – На полу лежать тебе предстоит в будущем.

– Это когда? – спросила девушка.

– В тюрьме, конечно. Наверное, очень скоро. Кстати, юноша, намочи платок холодной водой и приложи к скуле, а то останется синяк.

Боксон поднялся со стула и направился к выходу, обернувшись у двери, добавил:

– Ну все, ребята. Ведите себя хорошо, передайте Алиньяку, что приходил полковник Боксон. Пока.

Он шел по лестнице вниз и между третьим и вторым этажами вдруг остановился. Постояв несколько секунд в неподвижности, резко развернулся, и побежал по лестнице вверх. Успел вовремя.

Располосованное полотно картины клочьями свешивалось с мольберта, а героический Робер с остекленевшими глазами, сжимая в руке пружинный нож любимое оружие деклассированной молодежи – медленно приближался к трясущейся от страха незадачливой натурщице.

– Эй, ты, Фантомас из Монпарнаса! – окликнул его Боксон.

Робер повернулся в его сторону.

– Дерьмо! – прохрипел наркоман. – Ты, дерьмо...

Полковник отлично знал, насколько опасны вооруженные наркоманы.

Нанюхавшись кокаина, некоторые из них совсем не чувствуют боли, умудряются встать на сломанные ноги, а уж сломанными руками дерутся абсолютно все. Движение ножа в руке наркомана непредсказуемо, физическая сила на несколько решающих мгновений может быть невероятна. Иногда наркомана проще убить, чем связать.

Боксон не хотел убивать Робера. Он просто перехватил его руку с ножом, рванул на себя и качнулся в сторону. Робер перелетел через подставленную ногу, и оказавшийся за его спиной Боксон резким сильным движением вверх выломал ему плечо.

Потом он запихнул выпавший нож под круглое ложе (вещественное доказательство самообороны), тащил скулящего Робера вниз на улицу, на всякий случай вызвал "скорую помощь". Оставив юношу в полуобморочном состоянии на тротуаре дожидаться приезда медиков, Боксон поднялся в студию.

– Где Робер? – спросила девушка.

– Внизу, – Боксон протянул ей сигареты и зажигалку. – Как тебя зовут?

– Марианна, – она закурила.

– Марианна – олицетворение Франции, а Франции следует подальше держаться от таких типов...

– Робер – мой друг!

– Ага, а после картины он бы разрезал тебя на продольные полоски. Это что, сейчас модно?

– Робер меня любит!

– Точно, в его глазах горело пламя страсти! Я заметил.

За окном замолкла приблизившаяся к дому сирена "скорой помощи".

– Быстро приехали, – констатировал Боксон. – Руку ему сохранят, но ножом размахивать уже не будет. Ты есть хочешь? – спросил он.

– Хочу.

– Тут недалеко есть приличное бистро. Тебе нравится бифштекс с жареной картошкой? – Боксон оставил на столе визитную карточку.

– Крутая тачка! – восхитилась Марианна, усаживаясь в "шевроле-корвет".

– Да, иногда мне удается посидеть за рулем хорошего автомобиля...

Они сидели в маленьком бистро, куда Боксон и Алиньяк заходили ещё в свои студенческие годы, – как и двадцать лет назад, было чисто, недорого и вкусно.

– Зачем вы носите собой сигареты, если сами не курите? – спросила девушка.

– Иногда я курю – это во-первых. А во-вторых – помогает мне общаться с людьми, с тобой, например. Кстати, кофе здесь тоже неплох. Тебе заказать?

Завершив ужин, Боксон спросил:

– Куда тебя отвезти?

– Не знаю... Вообще-то мы с подругой снимаем квартиру возле Восточного вокзала. Но сегодня к ней должен прийти её друг...

– Тогда поедем в театр.

– В театр? В "Одеон"?

– Нет, в маленький театр "Юпитер", здесь недалеко, на Монпарнасе. Сегодня там какой-то мюзикл по одной из пьес Лопе де Вега.

3

Трещание телефона разбудило Боксона рано утром, за окном ещё темнели сумерки; Марианна не проснулась, предыдущий вечер слишком утомил её.

– Чарли, это ты? – Алиньяк радостно кричал в трубку. – Что случилось с моей картиной?

– Картина не выдержало порыва ревности, но руку, на сей шедевр поднявшуюся, я почти от тела оторвал. Не переживай, модель я для тебя сохранил.

– Марианна у тебя?

– Спит, у неё был очень трудный день...

– Как проснется, приезжайте ко мне!

– Готовь мольберт, к полудню будем. Как у тебя дела, маэстро?

– Дела идут. Через неделю выставка.

– Отлично, я дальше буду спать. Пока!

...Маэстро живописи, бородатый и длинноволосый, габаритами похожий на молотобойца, Жан-Луи Алиньяк на новом загрунтованном холсте уверенными движениями изображал возлежащую на подиуме малоприкрытую шотландским пледом Марианну, и одновременно рассказывал Боксону о событиях последнего года. В речах художника самым главным событием объявлялась предстоящая через неделю персональная выставка и последующий по её окончании переезд в новую студию на Монмартре.

– Представь себе, Чарли, – восторгался живописец, – оттуда видна Эйфелева башня!

– Вообще-то все твои коллеги окопались на Монмартре ещё с прошлого века...

– Ну не мог же я просто так распрощаться с видом на Люксембургский сад!

– Кстати, о Люксембургском саде! – вспомнил Боксон. – Вчера в "Юпитере" я видел Николь. У тебя есть её последний телефон?

– Николь? Какая Николь?

– Николь Таберне, актриса театра "Юпитер", твоя любовница.

– Чарли, это было так давно! Телефонный блокнот лежит в шкафу, посмотри сам. Между прочим, когда-то она была и твоей любовницей.

Боксон переписал цифры номера в записную книжку. Потом взял телефонный аппарат и начал набирать номер.

– Пригласите, пожалуйста, мистера Дугласа Бэнкса, – попросил Боксон, когда на другом конце провода подняли трубку, и продолжил: – Это Чарльз Боксон.

– Мистер Боксон, мне необходимо с вами встретиться, – ответил Бэнкс. Назначьте, пожалуйста, место и время.

– Лучше всего в американском посольстве, – предложил Боксон.

– Сожалею, но это исключено. По независящим от меня причинам.