Текст книги "Дерзкие рейды (Повести)"

Автор книги: Александр Одинцов

Соавторы: Дмитрий Юферев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Клинцов повернул железное кольцо калитки, и она, взвизгнув, распахнулась. За комиссаром в просторный двор лесника вошли Алексаев и Хомченко.

Крылечко с облезлыми перильцами – справа, совсем близко. По левую сторону, а также впереди – в виде буквы «Г» – обширный навес. В его тени сразу-то и не разглядишь хозяина.

Подошли ближе. Автоматы по-прежнему на заплечных ремнях. Лесник, бородатый здоровяк в безрукавке на собачьем меху, вогнал топор в колоду, снял кепку, откинул сединой пересыпанные волосы, вытер влажный лоб.

Он с любопытством скользнул взглядом по кургузым воротникам трех одинаковых ватных курток. Незастегнутые у горла, они все-таки скрывали знаки различия на гимнастерках. И конечно, подметил нестандартное вооружение: отечественный ППД и два шмайсера.

– Здравствуйте, товарищ лесник! – сказал Клинцов.

И три ладони вскинулись к трем фуражкам с красными звездочками.

– Дзень добжий, червонны боевники!.. Небось вам охота поесть? Я зараз спроворю. На загнетке чугунок вареной бульбы, да я ж еще баранчика заколю, возьмете на дальнюю стежку…

Всю эту смесь белорусских, польских и русских слов проговорил он чересчур уж ровным тоном. Правильные черты загорелого лица как бы излучали спокойствие, даже невозмутимость. Однако Клинцову подумалось, что это, скорее всего, от умения владеть выражением своего лица.

Клинцов поблагодарил. И только сейчас разглядел обувь лесника: неизношенные опорки. Подошва – из автомобильных покрышек. Но главная диковина – в другом. За аккуратной саженью мелконаколотых дров, примыкающей к забору и высящейся почти до кромки навеса, теперь стала видна вторая поленница. Она тянулась от забора вдоль бревенчатой стены вплоть до дверцы в хлев.

Командир взвода Алексаев, успев обшарить зорким взглядом все доступные глазу дворовые щели, заключил, что внезапной автоматной очереди можно ждать лишь из хлева. Правда, впереди еще калитка, поуже… Видимо, в огород. Однако с той стороны сам лесник заслоняет. Алексаев шагнул вперед и загородил собой комиссара со стороны хлева. Решил, что надо ближе к делу.

– Этак запасаются, – заговорил Алексаев язвительно, – лишь когда намерены поладить с немцами. Наши, советские, люди не поладят. А ты, видать, уверен, что столкуешься. Так?

– Не так.

– Будто бы?..

Клинцов счел недипломатичной чересчур явную настороженность Алексаева. Взглядом остановил его. Хозяин же перехватил это невысказанное предупреждение.

– Ниц! Нема уверенности, когда война! – хозяин махнул зажатой в руке мятой кепкой. Вероятно, забыл о ней и, спохватясь, насунул чуть ли не по брови. – Хворые мои детишки, вот и гну хребет. Отослал мелюзгу к бабке в дальнюю деревню, да назад уже просятся. Коли не верите – кепско. Только не згода время терять. А то хватим лиха – нагрянут швабы. Где тоди вас укрывать?

– Не целой же ротой нагрянут, – возразил Клинцов.

– Вядомо – не ротой… Да на вас-то хватит!

– А немцы, стало быть… – сейчас Алексаев старался говорить как можно мягче, – тут уже бывали? Гостили у тебя?

– Заезжали… Долго ли на моторах прикатить? И забрали двух баранчиков, един остался. Так лепей вам подарить остатнего.

Эта подчеркиваемая щедрость становилась навязчивой. Поэтому как ни пытался Алексаев (отлично понявший многозначительный взгляд Клинцова) быть сдержанным, а распалился. Выходило, что хозяин как бы равнял советских бойцов с оккупантами.

– Заезжали, стало быть. И ждешь еще, – голос Алексаева перекинуло в зловещую ласковость. Почти черные, слегка на выкате глаза щурились, будто прицеливался. – Ждешь еще… Чтоб окончательно снюхаться?

Лесника передернуло.

– Ниц, червонны панове! Снюхиваются-то псы. Ниц! – он осекся на полуслове.

Скрипнула калитка. Вошел еще кто-то… Это был старший сержант Ковеза.

– Товарищ комиссар! – раздался его хрипловатый басок. – Доложить бы треба.

Этим «бы», то есть отступлением от уставных форм обращения к старшим, Ковеза намекнул на желание поговорить наедине.

В тот же момент Клинцов встретил взгляд лесника. Быстрый взгляд, почти мгновенный. Но в нем уже не сквозило наигранное спокойствие. Скорее – надежда. У Клинцова мелькнула догадка, что ранее хозяин попросту не поверил обращению «товарищ». А сейчас, после слов «товарищ комиссар», поверил?

Прошла секунда. Клинцов отвел глаза от лесника. Повернулся к Алексаеву.

– Ладно, товарищ лейтенант, выслушай своего разведчика.

Клинцов еще на шаг подступил к леснику, уловил запах полыни от его меховой безрукавки.

Тот хотел что-то сказать, но замер при виде ворвавшегося во двор Алексаева. Ковеза, перешагнув следом за лейтенантом порожек калитки, привычным движением заставил свой шмайсер на ремне скользнуть из-за плеча прямо в руки.

Круглое лицо командира разведки, вообще довольно полнокровное, стало сейчас багровым. На какие-то секунды он забыл о присутствии комиссара.

– Та-ак, хозяйчик… Обиженного разыграл? Ему, видите ли, слово «снюхались» не по нраву. Мол, ежели фашисты – псы, то я не таков. Ишь ты! Маху дал хозяйчик. Песьи прислужники гаже, чем сами псы. Песьи прислужники лезут из кожи – затаптывают следы песьи. Лезут из кожи, влезают в автомобильные покрышки.

В этот момент Клинцов раскаивался, что взял с собой лейтенанта. Быстро подыскать удобнейшие подходы к шоссе для минирования, разведать надежность обороны гарнизона железнодорожного узла – в таких делах лишь немногие вровень с Алексаевым. Но для осторожного прощупывающего разговора он не подходит.

Между тем Алексаев уже совладал с захлестнувшим его приливом злобы и заставил себя говорить спокойно.

– Халхин-Гол вспомнился мне, товарищ комиссар. Со штабом самураев угодил в наш плен и газетчик английский. Тертый парень, ему с лордами да баронетами довелось охотиться. Покуда ждал самолет в Москву, выболтал, например, и такое. Породистые лордовы пойнтеры да сеттеры только вынюхивают дичь и стойку делают. А приносит убитых или подранков уже не вышестоящий пес, а лакей песий. Так называемый «ретривер»… Словом, собачья собака. Вот и наш хозяин из такой породы. Недавно специально приспособленными подошвами следы фашиста затаптывал и переобуться не успел и где-то сейчас его прячет. Только не уйти ему! Крикни же вышестоящему псу, чтобы добровольно сдался!

А лесник все эти минуты, пока говорил командир, стоял слегка сгорбясь и пристально глядя исподлобья…

Со своей стороны и комиссар не отводил испытующий взгляд от заподозренного. Похоже, тот успокаивался и даже странно веселел по мере того, как лейтенант все более накалялся.

– Крикни фашисту, пускай выползет, – приказал Алексаев. – А ты живи, черт с тобой.

Раздались женские и детские возгласы. Возгласы не боли, не страха, а радости. Это наши бойцы привели во двор семьи пограничников, прятавшиеся у лесника.

И лесник разрыдался.

8

Когда танковые колонны гитлеровцев прорвались к Невелю, Вацевич собрался было со всем семейством уходить на восток, подобно тысячам других беженцев. Однако перед отъездом явился к нему работник райисполкома, который в мае оформлял его на новое место работы. Райисполкомовец от имени партии попросил беспартийного Тадеуша Вацевича остаться и помогать организующемуся подполью патриотов. Отказаться?.. Горько было отправлять без своего присмотра трех дошколят-хлопчиков и жену на сносях. Однако Вацевич согласился ждать связных от райкома партии и выполнять их задания.

Он ждал. Почти два месяца – безвылазно. Благо картошка своя, морковь и капуста – тоже. Наконец пришел человек средних лет, вооруженный наганом и «бутылочными» гранатами. Он прежде всего возвратил Вацевичу старую двустволку, отобранную комсомольцами. Далее, после обоюдного прощупывающего разговора, гость обещал ему восстановить утраченную связь с городскими большевиками… Прощаясь, условились о тайничке. Наведываться в тайничок – до полудня по вторникам и субботам.

В минувший вторник, заглянув для верности в тайник уже вторично после полудня, Вацевич отправился в сельпо. Очередь за керосином протянулась до околицы. Протоптавшись час, он продвинулся только наполовину… и вдруг – общее смятение: проверка документов!

Жандармы, проверив документы и допросив лесника, преобразились в благожелателей. Бидончик через полминуты наполнился керосином. Жандармы заверили пана Вацевича, что отныне да процветает он под покровительством великого рейха. Приказали не отлучаться из дому, ждать инструкций.

Вацевич побрел восвояси. Успокаивал себя тем, что немецкие чиновники вряд ли прикатят до субботы… А в этот условленный день он извлечет из тайника долгожданную весть от товарища, пообещавшего восстановить связь с партийцами. Если сегодня в тайнике пусто, тем вероятнее, что будет весточка в следующий условленный день. Именно так! Простая логика приводит к этому выводу.

Но чем старательнее успокаивал и утешал себя Вацевич, тем тревожнее становилось на душе. Тревожнее и гаже! Ведь вполне возможно, что приедут к нему не только с инструкциями, но, в первую очередь, затем, чтобы тотчас отрезать ему все пути к советским патриотам. Увезут его с собой и заставят совершить какую-нибудь подлость. Например, избить арестованного. Не выйдет у них!.. А тогда? Чести своей он не уронит, однако ж и борцам против оккупантов ничем не поможет. Но что же делать? Что?

Не стало сил на раздумье. Вацевич спрятал бидон в кустах и бросился в город Велиж. На бегу гнал от себя горестную мысль, что нелепо надеяться на случайную встречу с товарищем, от имени партии говорившим с ним еще в июле… Старался вызвать в памяти также и другие лица, которые видел в райисполкоме перед войной. Твердил себе, что, существуй хоть один шанс из сотни тысяч, он и тогда должен ухватиться за него.

Уже на окраине Вацевич угодил в облаву: эсэсовцы забирали кого попало… Повели через пустырь к безлюдному базару.

Там, в толпе, Вацевич увидел того, кого мечтал встретить, чьи боевые задания хотел выполнять. Увидел крайним в ряду четырех приговоренных. Каждый с петлей на шее и со связанными за спиной руками.

Прочли приговор. Оказалось, что осужденные швырнули гранаты в окна гостиницы германских офицеров.

Уже начало смеркаться, когда Вацевич, прошагав три километра по шоссе, а затем около километра вдоль еловых саженцев, добрался до частого сосняка. Тут, на корнях, он и провел ночь.

Едва рассвело, Вацевич побежал к опытному филиалу совхоза. Вот и просека, вот и знакомый бочажок, заросший камышом… И на секунду померещилось: не заплутал ли? Вокруг – не раз исхоженные места. Но почему же тогда между редеющими стволами мачтового сосняка все еще не видны – на другой стороне стручкового поля – два дома?

Вацевич, озираясь, остановился. Неужели вправду сбился с тропы? До того пришибло казнью коммунистов.

Но вот сквозь редеющие к опушке стволы потянуло встречным ветерком и удушающим смрадом гари. Задыхаясь от предчувствия чего-то страшного, лесник бросился вперед, к домам деревни, но увы! – домов совхоза не стало. Меж обугленных, еще курящихся головешек стояли опечалено люди… То были старики из глухой соседней деревушки Ольхино. Вместе с ними Вацевич похоронил расстрелянных, сгоревших. От них и услышал, что произошло.

Вскоре после того как из деревни ушли семьи пограничников, туда нагрянули немцы. Все переворошили. Потом выгнали всех жителей на улицу. Поставили под яркие фары грузовиков и начали допрашивать стариков и старух, которые укрывали своих постояльцев. А потом принялись избивать дядю Сеню – заведующего опытным участком. А сын его, десятиклассник, протиснулся сквозь толпу к немцам и стрельнул дважды из ружья. Два немца упали замертво.

Когда убитые и обгоревшие были преданы земле, Вацевич побрел домой. Четыре километра от пепелища до своей усадьбы показались ему бесконечными. А когда переступил порог дома, застыл на месте.

Ребятишки!.. Безмятежно спали они, закутанные поверх пальтишек в шали… Спали на разостланных на полу одеялах.

До того приковали взгляд эти малыши, что не сразу рассмотрел четырех женщин. Три еще моложавые, а одна старуха. Услышав шаги, одна молоденькая рывком повернулась и крепче прижала к себе мальчонку с льняными кудрями. А тот – обеими ручонками обхватил полосатую кошку… Черноволосая девочка-подросток застонала во сне.

Учуяв хозяина, кошка выскользнула из теплых ручонок мальчонки, перескочив через босые ноги молодых женщин, жалобно мяукая, начала тереться о сапоги Вацевича.

Испуганно вскочила большеглазая черноволосая девчушка. За ней, держа на руках маленького кудрявого мальчугана, тяжело поднялась худощавая, но с розоватым и мягко округленным лицом женщина. Яркие серые глаза смотрели строго, испытующе. Она подождала, когда заговорит сам хозяин. Поправив сбившиеся набок густые с рыжинкой косы, повернулась к смертельно бледной девочке-подростку:

– Не пугайся, Ревекка. Наш человек это.

В полукилометре от усадьбы лесника стояла покосившаяся, но еще прочная «егерская сторожка». Сюда на весь день Вацевич отправлял семьи пограничников. Возвращались они в потемках. Ночью гитлеровцы вряд ли нагрянут.

А командир Шеврук, скрепя сердце согласившийся с намерением Клинцова, безмолвно дал самому себе клятву. Если жандармы или эсэсовцы опередили комиссара отряда спецназначения, если запугиваньем, а может, и пытками, сумели намертво привязать к себе лесника, то вполне вероятно, какая-то сволочь старается не спускать с него глаз и, чего доброго, бывает в усадьбе… «В этом случае пускай же не ускользнут вражеские вербовщики», – решил командир.

Еще до того как Клинцов, Алексаев и Хомченко вошли во двор, вокруг усадьбы была уже сильная цепь обложения.

Из егерской сторожки, укрывшейся в зарослях крушины, острые, настороженные глаза различили мундир гитлеровского офицера. Никто не мог предположить, что это советский офицер в трофейной форме. Им был младший лейтенант Астапов.

Дети и женщины бросились обратно, к усадьбе. Предупредив хозяина, залегли в углублениях между картофельных гряд с пышно разросшейся ботвой.

Вацевич же поспешил затоптать уличающие следы. Но такому разведчику, как старший сержант Ковеза, не трудно было разгадать эту хитрость.

Стало понятным и то, как изнуренные женщины, старавшиеся пройти с детьми через лес подальше на восток, оказались у лесника – всего только в четырех километрах от совхоза. Семьи сбились с направления, когда обходили заболоченную низину. Стало также понятно, почему лесник остерегался и не доверился сразу же военным людям, по виду и разговорам – советским.

Шеврук и Клинцов уже не расспрашивали, а ждали, что сочтет нужным сказать сам хозяин. А тот сидел по другую сторону кухонного столика, спиной к залитому тьмой окошку. Сверху, с широкой печи и полатей слышалось невнятное бормотанье спящих детей, а три женщины и пятнадцатилетняя девочка затаились в горнице, за ситцевой занавеской.

– Счастье, что сюда забрели, – повторил Вацевич уже таким тоном, будто внушал это самому себе. – Да, счастье… Не хцел, не хцел, а пора дочиста выложить.

– Пора, – сдержанно подтвердил Шеврук.

Лесник поднялся, подкинул самых тонких дровец в уже прогорающую печь и, садясь, уперся взглядом в холодноватые пристальные глаза Шеврука.

– Ты, товарищ командир, упомянул, как самолично допрашивал охранников скипидарного завода… Помнишь, у них, у немцев, словечко «митхеррен»?

– Хиба ж не помнить! Означает оно: совластители, совладельцы.

– Так. Як раз! Перекинулись им, а потом и перевели мне. Чтобы покрепче шибануть. Уж если вы, пане лесовик, обязались нам служить и скрепили подписью, то мы – совладельцы души вашей. Спробуйте переметнуться к партизанам, а мы зараз изловчимся переслать им фотокопию…

Вацевич умолк. Ожидал обвинений, клеймящего негодования. Может быть, и приговора.

Клинцов повернулся к Шевруку, к едва колышущейся справа от него ситцевой занавеске:

– У молодок обувь совсем истрепалась, а в чемоданах охранников завода нашлась и женская обувь… Однако всего не предусмотришь.

Вацевич благодарно глянул на комиссара. Догадался: вожаки отряда вовсе не хотят учинять судебное следствие. Продолжал уже ровнее, как бы спокойнее:

– Я же чую свой позор… А может, скажете, как я мог иначе? Трохи обогрел своих гостей, накормил. – Он покосился на пустые стручки сладкого горошка на полу, недавно, пока не заснула малышня, дождем сыпавшиеся с печи. – Но дальше что было делать? Судите сами. В среду гости, а в четверг – шасть и машины с немцами! Богу дзенькуе не на зорьке, и – сначала каву пили… Мои гости в сторожке досыпают, една пана – дозорная.

– А сколько было машин? И какие? – спросил Шеврук.

– Кепско зробыв я. Не фиксировал, – Вацевич оборотился, пристукнул о подоконник ребрами ладоней. Злость его взяла на себя самого, что лишь сейчас это пришло в голову: – Мог! Истина правда! Ворота слегой замкнуты, зато калитка-то сбоку не на запоре… Но до чего ж они, лайдаки, сторожкие! Загрюкали сапогами по калитке – «виходи, лесовик, виходи!..» Ворвались, едва подбежал и распахнул им.

– То так. Остерегаются. Проучены! – и неулыбчивый Шеврук усмехнулся. – Чихать на машины, вдосталь их побачили. Про себя говори!

Вацевич встал. И смотрел поверх голов Шеврука и Клинцова на босые ребячьи ступни.

– Уже выложил я про себя. Снова, спрашиваю: как иначе было поступить?.. Я же не свою шкуру спасал. Еще добже главные двое в черных плащах – прямо с ходу быка за рога! Мол, пане лесовик, обязательно подпишешь или, связанный да бензином окропленный, дымом вознесешься…

Неторопливо, тут же уточняя и додумывая, Шеврук и Клинцов составляли примерный план действий для лесника в самых общих чертах. Всего не предусмотришь. Конечно же, гитлеровцы тоже выработали свой план, как использовать лесника… В чем и когда схлестнутся эти планы?

Дважды за это время сменились дозорные патрули вокруг усадьбы.

Вацевич, слушая и вспоминая, прохаживался – медленно, бесшумно. Тень его то выпрямлялась на потолке, то изламывалась в углах.

9

Старшему сержанту Ковезе и запасному переводчику Леве было приказано проводить семьи пограничников к затерявшейся в глухомани деревушке. Там, почти в сотне километров к востоку, отряд отдыхал в конце августа целые сутки…

Блеснули в последний раз уложенные короной пышные с рыжинкой косы круглолицей женщины. Мелькнул и прощально размахиваемый над головой пунцовый платок Ревекки.

Семьи пограничников ушли, а отряд, наполнив фляги родниковой водичкой, выбрался на широкую просеку. Налетевший студеный ветер сорвал набекрень заломленную фуражку Хомченко. Тот успел подхватить ее на лету. И как бы про себя, но довольно слышно пробурчал насчет того, что пора бы подумать о теплой одежде. Небось Ковеза с Левкой запасутся по дороге.

Командир пропустил мимо ушей ворчливо-многозначительные намеки. Он спешил догнать Клинцова, шедшего в голове походной колонны.

– Думка моя, комиссар, такая… Для верности большей треба взять Вацевича на боевую засаду. Хоть разок, а?

– Следовало бы. Не по недостатку доверия. Но чтобы присмотреться, хватает ли у него должной выдержки.

– Як раз о том и забота. Це ж не каждому дано. Хитрить, а самому на хитрости не поддаться.

– Не поддаваться, но хранить вид, якобы поддался, – добавил Клинцов. – Конечно, ты прав, это далеко не каждый сумеет. И все же лучше, на мой взгляд, отставить такой вариант. Если немцы-вербовщики не застанут Вацевича дома, да прождут его несколько часов, – все насмарку. Ведь ему велено пока не отлучаться. Помнишь, он подчеркнул это «пока».

– Памятую. Зато фашисты после принудят отлучаться. Чтобы нас выслеживать.

– Именно так! Именно! Тогда вот и сможет он развернуться.

– В которую сторону?

Но комиссар притворился, будто не уловил иронии командира:

– И мы развернемся. Станем их дезинформировать через ими же завербованного. Но – нашего!

В этот день отряд получил радиограмму: «Одобряем самоотверженную работу на коммуникациях благо дарим тчк усильте разведку движения частей и соединений противника к Москве».

Следующим утром зарядил холодный крупный дождь. Гулко на разные лады стучал по раскинутым над головами плащ-палаткам. Едва просветлело – началось партийное собрание отряда. Оно было посвящено требованию Центра: «Усилить разведку движения частей и соединений врага». Каждому коммунисту предложили высказать свои соображения.

Комиссар Клинцов, избранный секретарем партийной ячейки, и командир отряда Шеврук избегали «наводящих» вопросов. Однако все члены партии говорили о новых возможностях разведки, открывшихся в результате новых данных.

Клинцов высказал на этот счет свои соображения:

– Во-первых, вербовщики предусматривают вероятность животного страха лесника перед обеими непримиримыми сторонами. Для фашистов это – не худший вариант. Поэтому они постараются добиться того, чтобы лесник страшился кары немцев сильнее, чем кары партизанской. Заодно следует и покрепче привязать к себе завербованного подачками и посулами. Во-вторых, немцы могут допустить, что завербованный – фанатичный приверженец советских порядков и с готовностью содействует партизанам. Такой вариант, с точки зрения немцев, маловероятен: слишком очевидным был испуг лесника во время проверки документов и в еще большей степени – при визите гитлеровцев в его дом. Угрозу спалить его жилище он воспринял как абсолютную реальность. И еще больше испугался. Когда фашисты подбирают себе пособника, – продолжал Клинцов, – они делают ставку не только на его инстинкт самосохранения. Они выискивают в нем зернышки жадности, зависти, злобы. Заботливо взращивают самое низменное, чтобы предатель стал безотказным в любых подлостях и жестокостях. Боюсь, фашисты скоро заметят, что Вацевич не обладает такими «данными», – закончил комиссар.

Когда гитлеровцы во второй раз приехали к Вацевичу, тот сразу же протянул им наган, подаренный Шевруком. И торопливо, проглатывая от волнения слова, рассказал о вторжении «красных офицеров» из «мобильного отряда». В точности так рассказал, как обговорено было с Клинцовым и Шевруком. Сначала вымаливал разрешение перебраться на жительство в гарнизон (мог бы, например, сгодиться переводчиком), а под конец упомянул о том, что красные офицеры, конечно же, не простые вояки. Присочинил, что у каждого по два, по три ордена: и Красное Знамя, и Красная Звезда…

Когда Шеврук и Клинцов инструктировали Вацевича, они, конечно, рисковали: неопытный в притворстве лесник мог и переборщить, показаться чересчур запуганным. Тогда его сочли бы непригодным к выполнению поручений. Чего доброго, и впрямь увезли бы в гарнизон или спровадили бы в Германию… Но все обошлось.

Наигранный страх лесника перед советскими мстителями не вызвал подозрений. Выслушав его, вербовщики велели спрятать наган в домашнем тайничке, но так, чтобы всегда был под рукой. Пусть красные разведчики думают, что лесник готов пустить в ход оружие против немцев.

Гитлеровцы приказали Вацевичу обойти лесные массивы, вверенные ему «прежней» властью, и выявить партизанские базы. На это отводилось двое суток. Затем лесник обязан в сумерках явиться к той лавочке сельпо, где неделю назад у него проверяли документы. Там к нему подойдет человек в цивильной одежде и заберет собранные сведения.

Поскольку рейдовый отряд Шеврука и Клинцова успел к этому времени причинить немалый ущерб немецким частям, двигающимся на восток, нетрудно было предвидеть это задание. Поэтому рейдовый отряд и партизаны оставили в заранее согласованных с Вацевичем местах следы «в чрезвычайной спешке» брошенных лагерных стоянок.

Но, разумеется, «хитрости» нельзя было применять длительное время. Рано или поздно немцы догадаются, что к чему. Вожаки отряда учитывали это. Они не упускали из виду и то обстоятельство, что гитлеровцы постараются представить вербовку Вацевича как свою немалую заслугу. Наверняка преувеличат риск посещения усадьбы среди густого леса, где укрываются отлично вооруженные бойцы спецотряда. Гитлеровцы цеплялись за Вацевича, хотя и не доверяли ему полностью.

В конце сентября отряд намертво перекрыл шоссе Невель – Велиж. Едва оторвавшись от немцев, Шеврук и Клинцов вели бойцов к другой опушке леса, прилегавшей к шоссе.

В этих ожесточеннейших скоротечных схватках отряд понес первые потери. Погибло пятеро бойцов.

Погибших товарищей подобрал взвод разведчиков лейтенанта Алексаева. Весь отряд посменно нес их. Похоронили бойцов на поляне в трех километрах от шоссе Невель – Велиж.

Еще раскатывалось эхо прощального залпа над братской могилой, а бойцы повалились – тут же, где стояли, – в траву: спать, спать!..

Как и в первый ночлег за линией фронта, командир и комиссар не спали. Они тихо прохаживались вокруг спящих. Чуть в стороне «колдовали» радисты. Сначала открытым текстом неоднократно послали в эфир:

«ЦЕНТРУ ТЧК ЗАДАЧА ВЫПОЛНЕНА ПОНЕСЛИ БОЛЬШИЕ ПОТЕРИ»

Эта радиограмма предназначалась для немецких радиоперехватчиков. Ее передали в эфир трижды, хотя строго экономили радиопитание.

Сочетание открытого и закодированного текстов явилось важным звеном в дезинформации врага (начатой Вацевичем с одобрения командира и комиссара). Расчет был на то, что немцы дешифруют радиограмму и получат ключ к коду. А потом… А потом откроют широкие возможности для их дезинформации.

Чтобы дать возможность Вацевичу в случае необходимости уйти в отряд, была оставлена лошадь.

– Тадеуш Юзефович, – сказал Клинцов. – Когда почуешь, что исчерпал свои возможности – не мешкай! Бери лошадь и скачи в Ольхино. Там на опушке березняка тебя встретят.

Затем Ковеза на глазах Вацевича оборудовал среди лозняка отлично замаскированные взрывные устройства: две гранаты Ф-1 с протянутой в траве проволокой. Это на случай, если Вацевичу понадобится задержать погоню.

Поначалу шло так, как и было намечено.

Спустя четыре часа после радиограммы, сообщавшей о том, что отряд якобы выполнил боевую задачу, Вацевич, спавший одетым, проснулся от гула моторов. Сойдя с крыльца, он бросился к воротам. Едва открыл калитку, как гитлеровцы толкнули его назад, во двор.

Вацевич вырвался.

– Мина, панове, мина!.. – завопил он. – Червонных офицеров мина! Бардзо страшусь я! За вас, панове!

Он вывел опешивших карателей за ворота. Здесь стояли два трехосных грузовика с кузовами, полными солдат. А дальше, приминая поваленный дубок, буксовал третий.

Через несколько минут Вацевич извлек из углубления под забором обернутую клеенкой мину. Захлебываясь от волнения, выкладывал:

– Червонные командиры требуют доказать свою лояльность – заложить эту дьявольщину на пустынном шоссе. Иначе – не пощадят меня, выходца из белопанской Польши. Срок исполнения – трое суток – истекает следующей ночью.

Вацевич снова попросил перевезти его в какой-либо гарнизон: там он больше пригодится. И уставился на грузовики, словно высматривая для себя местечко.

В действительности Вацевич прикидывал, сколько солдат в каждом грузовике. Почти сотня. Не ради него, завербованного лесника, понаехало столько карателей. Решили покончить с отрядом. Широкой полосой пройдут вдоль шоссе, где наготове подкрепление и, вероятно, обнаружат лошадь. Лучше сказать о ней сейчас.

– Един момент, Панове! – Вацевич напряженно вслушивался в свой голос, не дрожит ли от волнения? Нет, все в порядке. – Момент!.. Я сейчас ешче вспомнил!

Он сообщил, что наблюдающие за ним советские разведчики пообещали коня, если он заложит на шоссе мину.

– Касательно беспрерывного надзора за вами, господин лесовик, – это блеф, – усмехнулся один из офицеров. – Это русские запугивают. Но рысак обещанный? Не назвали ли вам ориентиры места, где вручат эту награду за преступление против рейха?

– Так, Панове! Так, сообщили…

– И вы не догадались удостовериться – может, конь уже там?

– Якже мог я, панове? Повинен я – вас ожидать… И молил Езуса: скорее бы приехали.

Офицер благосклонно кивнул. И, поворотясь к ближайшему грузовику, махнул рукой.

Через несколько секунд шофер уже набросил на плечи Вацевича черный плащ. Почти такой же, как на офицере.

Ровное рокотанье моторов прорезалось отрывистой командой.

Вот и пологий спуск к лозняку. Три гитлеровца с ручными МГ опередили на два десятка шагов Вацевича.

Сзади – дугой – взвод автоматчиков. Впереди показался трухлявый пень, а за ним – раздвоившаяся в комле береза… Вот они, приметы!

Вацевич напрягся. Крайний справа пулеметчик сейчас заденет проволочку. Секунда, еще секунда… Холодные капли сползают по лбу Вацевича. Почему не рвануло? А, понятно. Пулеметчики высоко поднимают ноги. На миг охватывает его страх: вдруг изобличил себя волнением? Тут же успокаивается. Нет. Не заметили.

Лозняк уже близко. Доносится ржанье лошади, почуявшей людей. Радость охватывает Вацевича. Все происходит так, как надо. Раз конь на месте, значит, он, лесник, не врет. У гитлеровцев нет повода не доверять ему.

Цепи автоматчиков сближаются – подходят с обеих сторон к привязанной лошади. «На этот раз кто-нибудь заденет», – мелькнуло в сознании Вацевича.

– Тррах!

Перед глазами осколком срезало ветку. Вацевич опустил голову, боясь, что лицо выдаст его мстительное торжество.

Сзади – стон…

– А вы даже не повернулись, господин лесовик! – жалит Вацевича шипящий голос офицера. – Даже не повернулись! Ожидали взрыва, да? Не молчать! Отвечать бистро! Бистро! Шнелль!

Вацевича тут же избили. Так, на всякий случай. Потом, мол, разберемся.

10

Целый батальон карателей был снаряжен для прочесывания леса к северу от шоссе. А в усадьбе лесника организовали засаду. Взвод гитлеровцев разместился в кухне и горнице, а также – в пустующем хлеву и на сеновале. Каратели были уверены, что лесник не связан с партизанами. Прекрасно, если так… Однако измученные, голодные красноармейцы или партизаны, возможно, сунутся к нему хотя бы за харчами.

Но командиры отряда предвидели возможность засады и были настороже.

Немцы же смазали синяки Вацевича раствором йода, на кровоподтеки наложили пластыри. Офицер попросил господина лесовика понять его «горячность» при гибели двух камрадов. Обещал добавочный профит…

Трое суток Вацевич, сверкая белоснежными пластырями, беспрепятственно расхаживал по двору, выходил и за ворота. Но он ясно сознавал свое положение заложника. На четвертый день часть солдат отозвали. Однако засада по-прежнему располагала походной радиостанцией и в любой момент могла попросить из гарнизона подкрепление.

Более трех суток разведчики отряда спецназначения следили за маневрами карателей в пришоссейной полосе. По просьбе Шеврука и Клинцова местные партизаны отошли на время к северу. Делалось все возможное, чтобы убедить немцев в передислокации рейдового отряда.

Не обнаружив его, батальон карателей разместился ночевать в самом Велиже. Видимо, немцы опасались повторения какой-либо каверзы вроде артналета на перевалочный пункт. Но вечером отряд стремительным броском пересек уже много раз обследованную врагом полосу и устроил засаду у шоссе. Бойцы надеялись подстеречь ценную добычу и заполучить нужные Центру разведданные. Но на шоссе никакого движения за всю ночь!.. Лишь на рассвете дозорные доложили о приближении тех самых семитонных «бюссингов», на которых каратели вечером убрались. Пришлось быстренько уходить.