Текст книги "Ватутин"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Офицер связи, выпив из кружки воды, которую принес ординарец, продолжал стоять, видимо чего-то выжидая.

– Что еще? – спросил его Ястребов.

– Начальник политотдела армии приказал передать, чтобы троих солдат – Курбатова, Никанорова и Кутенкова – немедленно направили в штаб фронта. Командующий фронтом лично вручит ордена Ленина.

– Никаноров и Кутенков ранены, в госпитале, – сказал Карасев. – А Курбатов, этот есть.

– ФоминІ – крикнул Ястребов ординарцу. – Сейчас же найди Курбатова.

Когда ординарец нашел Курбатова, тот спал около дощечки, на которой его же рукой было написано: «Умру, но с рубежа не уйду».

8

Напряжение битвы усиливалось, как усиливается ливень, когда гроза на исходе и на горизонте проглядывает голубое небо.

Наблюдая за тем, как развиваются события, Ватутин все больше понимал: гитлеровцы долго не выдержат. Они рассчитывали на стремительность, а их вынудили к длительной, изнуряющей битве, в которой сможет победить лишь тот, у кого не только больше сил, но и больше выдержки, упорства. События ближайших дней подтвердили это.

Восьмого июля с согласия Ставки генерал Москаленко со своей армией перешел в контрнаступление. Его войска продвигались медленно, но все же продвигались.

Правда, в этот же день на другом участке фронта Манштейн нанес удар по центру армии Крученкина, стремясь привлечь сюда резервы Ватутина и в то же время расширить прорыв к востоку. Свои неудачи в наступлении на Обоянь враг решил возместить ударом на Корочу. Но армия выдержала и этот нажим.

Девятого июля, по плану Гитлера, Манштейн должен был овладеть Курском, но он даже не сумел вывести свои танки в назначенный срок к Северному Донцу. А между тем резервы его 4-й танковой армии уже были исчерпаны.

Одиннадцатого июля войска Манштейна, получив подкрепление, перешли в новое наступление на Прохоровку с запада и юга. Танковое сражение продолжалось всю ночь и на другой день достигло наивысшего напряжения…

Широки поля вокруг Прохоровки. Залитые солнцем, они в мирные дни дышат благоуханной свежестью полевых цветов, колышут волны желтой пшеницы. А сейчас здесь клокотало невиданное сражение.

Тысячу танков собрал Манштейн под Прохоровкой, не зная о резервах Ватутина. И вот навстречу танкам Манштейна утром 12 июля из села Прелестное двинулись сотни тридцатьчетверок. Это армия генерала Жадова, прибывшая из резерва Ставки, заняла боевые рубежи и теперь шла на сближение с фашистскими танками, которые, выстроившись в виде огромной буквы «П», двигались к позициям гвардейцев. А над полем боя танков «миги» и «лаги» вели напряженные воздушные бои с «мессершмиттами» и «юнкерсами».

Густой дым тяжелыми волнами заволок сияющую на солнце степь. Танки горели, и черное чадное пламя пожирало посевы. Солдаты умирали, падая лицом в зеленую, пахнущую ромашкой траву.

Гитлеровцы, в воображении которых с новой силой возникли картины их разгрома под Москвой и Сталинградом, уже не верили, что чудесное русское лето, напоенное солнцем, запахом трав, буйно росших на раздольных полях, когда-нибудь будет принадлежать им. Нет, это были чужая земля, чужой воздух, чужое лето.

Манштейн снова проиграл. Ватутин собрал свои резервы как раз восточнее Прохоровки, где они и сослужили свою великую службу.

Вечернее солнце как будто с удивлением смотрело на картину, которую освещало первый раз с тех пор, как загорелось на небе. На полях и на склонах холмов догорали «тигры» с черными крестами. Вот, вздыбившись, застыли в смертной схватке «пантера» и тридцатьчетверка. Еще подбитый танк, еще… А вот наше орудие, раздавленное гусеницами… Но и сам вражеский танк далеко не ушел. А вот, у края окопа, лежат три бойца. У одного из них зажата в руках так и не кинутая им в машину противотанковая граната. На обочине дороги, уткнувшись в кювет, стоит большой штабной автобус. На распахнутых зеленых дверцах нарисован желтый дракон с тремя головами – опознавательный знак эсэсовской части.

К вечеру 12 июля, потеряв более четырехсот танков, фашисты перестали рваться к Курску. Более того, они кое-где начали отходить, а Ватутин усилил нажим. В бой были введены армии Жадова и Ротмистрова. Противник снова начал отходить.

В тот же день по приказу Ставки перешли в наступление войска Западного и Брянского фронтов, расположенные севернее и восточнее Орла. И к 15 июля за три дня фронт противника был прорван на протяжении сорока километров и наши войска продвинулись в глубину вражеской обороны, освободив более пятидесяти населенных пунктов.

Красная Армия и здесь, и еще дальше, на севере – по всему фронту – наращивала свои удары. Орловская группировка противника распадалась, и ее уже громили по частям.

9

Курбатов хорошо представлял себе штаб полка, раза два был и в штабе дивизии, что же касается штаба армии и штаба фронта, то о них он только слышал. Он считал, что штаб фронта обязательно должен располагаться в глубоких блиндажах и допускаются туда лишь немногие, знающие особые пароли.

Но вот запыленная полуторка, на которой ехали бойцы, остановилась у железнодорожного переезда, невдалеке от станции Ржава. Из кабины высунулся шофер и крикнул:

– Эй, орлы, приехали! Вылезайте!

Курбатов огляделся и увидел обычные глинобитные домики. Около некоторых из них похаживали часовые. Под деревьями стояли машины. По тропинке, вьющейся рядом с дорогой, шли два полковника и о чем-то беседовали, не обращая никакого внимания на приехавших. Следом за полковниками шел высокий, худощавый генерал. Он свернул в сторону и скрылся между хатками.

Вот тебе и штаб фронта – в обычной деревне!

А минут через пятнадцать он уже стоял перед усталым немолодым майором, работником политуправления, который втолковывал ему, где находится баня, где столовая и где хатка, куда надо будет отправиться ночевать.

Перед тем как отпустить Курбатова, майор критически оглядел видавшую виды, выгоревшую на солнце гимнастерку сержанта и, покачав головой, смущенно сказал:

– Гимнастерка-то у тебя… Ты уж ее постирай, что ли. Все же перед командующим стоять будешь…

Кроме Курбатова, артиллериста и сапера, с которыми сержанта свела фронтовая дорога, в штаб было вызвано еще человек пятнадцать, отличившихся на разных участках фронта.

Вручение орденов должно было состояться на следующий день, утром, а до этого можно было отдыхать. Курбатов помылся в бане, устроенной в блиндаже, более часа просидел в столовой у связистов и неторопливо ел праздничный обед. Их всех угощали каким-то особенно вкусным пловом, а затем, на третье, дали по большому куску самодельного торта.

Правда, Курбатов тревожился, как бы не узнал его Ватутин и не получилось каких-либо осложнений. Сам решил не напоминать о себе командующему. Одно дело случайно поговорить на дороге и совсем другое – здесь, в штабе, когда вокруг так много начальников.

На другой день, утром, майор построил награжденных в две шеренги, устроил перекличку и затем повел их строем в глубину густого сада. Здесь, на небольшой площадке, уже стоял стол, покрытый красной материей, и на нем лежали коробочки с орденами. Майор скомандовал «Вольно», ушел было куда-то, но тут же вернулся.

По тому, как быстро шел майор, по-строевому взмахивая руками и несколько торжественно неся голову, бойцы поняли: сейчас появится и командующий, и подровнялись, приняли, что называется, бравый вид.

И действительно, следом за майором появился Ватутин. Вместе с ним к столу подошли еще несколько генералов…

Все время, пока Ватутин говорил, обращаясь с поздравлением к награжденным, Курбатов смотрел на его лицо и, заметив, что командующий глядит на него так же, как и на других, успокоился. Не узнал!..

Майор вынул из папки приказ, отпечатанный на машинке, прочитал его и стал по алфавиту вызывать награжденных. Первым к Ватутину подошел артиллерист Анищенко – красный, смущенно-радостный.

Ватутин подал ему орден левой рукой, а правой крепко пожал руку и сказал несколько слов, которые Курбатов не слышал. В ответ Анищенко быстро и неуклюже кивнул головой, повернулся и пошел в строй. Затем майор вызвал сапера Дементьева – коренастого, русоголового. Тот, прежде чем пойти, вдруг с беспомощной улыбкой оглянулся на товарищей.

Курбатова вызвали пятым или шестым. Ощущая холодок от волнения, сержант пошел прямо на Ватутина, быстро взял орден, пожал руку.

– Поздравляю, товарищ Курбатов, – сказал Ватутин. – Желаю вам получать ордена почаще…

Курбатов уже собрался повернуться, чтобы отойти, ко Ватутин остановил его:

– А ведь мы, товарищ сержант, где-то уже встречались!

Курбатов в нерешительности молчал.

– Где-то мы уже встречались! – повторил Ватутин и с немым вопросом повернулся к рядом стоящему генералу.

Тот пожал плечами.

– На дороге мы встречались, товарищ генерал, – поборов смущение, напомнил Курбатов. – Я тогда каску обронил, а вы подняли!..

– Верно – на дороге! – подхватил Ватутин. – Ну, я вижу, каска вам пригодилась. Голова цела… Что ж, выходит, мы старые знакомые. Вот – встретились…

К вечеру Курбатов уже был в своей роте. И здесь припомнил, как он был в штабе фронта; ему казалось удивительным, что все получилось, в конце концов, очень просто: на груди у него орден Ленина, с ним разговаривал командующий фронтом. Да полноте, с ним ли, с Курбатовым, все это было!..

А Ватутин вечером уже ехал на новый командный пункт. Наши армии наступали.

Любимая книга

 Как бы ни был занят Ватутин, он всегда находил время читать. Ему нравились исторические романы. Он очень любил «Войну и мир» Льва Толстого.

Уезжая из дому, он намеревался взять «Воину и мир» вместе с необходимыми вещами. Но последние два тома никак не умещались в чемодане, и Ватутин решил не брать их.

– Где-нибудь там достану, – сказал он.

Но разыскать конец романа потом оказалось не так-то просто.

В городах и селах, разоренных войной, почти не было книг. Кое-где библиотеки были эвакуированы в глубокий тыл, а чаще оказывались сожженными, уничтоженными.

Когда наши войска вступили в Сумы, Ватутин, разговаривая с секретарем Военного совета, попросил:

– У меня к вам, товарищ, личная просьба. Разыщите для меня где-нибудь последних два тома «Войны и мира». Первые два у меня с собой, только что перечитал. А третий и четвертый не захватил.

Просьбу Ватутина секретарю очень хотелось уважить.

В первую же свободную минуту он отправился разыскивать городскую библиотеку.

Но библиотеки в Сумах не оказалось. Немцы давно закрыли ее. И куда делись книги – никто не знал.

Наши войска стремительно продвигались вперед. Вскоре они заняли Миргород.

В этом городе библиотека как будто сохранилась.

– Нет ли у вас «Войны и мира»? – спросил секретарь библиотекаршу, пожилую, усталую женщину, которая копалась в книгах, сваленных среди комнаты в кучу.

– Да нет, молодой человек, – ответила женщина, взглянув на него печальными подслеповатыми глазами. – Немцы сожгли сочинения Толстого. Да и но только Толстого. У нас не осталось ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Горького…

А между тем Ватутин нет-нет да и спрашивал секретаря:

– Ну как, не нашли «Войну и мир»?

– Пока еще нет, – смущенно отвечал секретарь, – но обязательно найду!

И он искал. В каждом отвоеванном городе он наведывался в дома, где раньше были библиотеки – городская, клубная или школьная, – расспрашивал библиотекарш и даже сам рылся среди книг на пыльных, поломанных полках.

Но «Войны и мира» нигде не было. Не было лучших книг – славы русской литературы! Фашисты везде уничтожали все, что дорого советским людям.

Как-то раз, выслушав очередной рапорт секретаря о новой его неудаче с поисками, Ватутин сказал ему чуть насмешливо и в то же время серьезно:

– Плохо, друг, ищите. Зря вы ходите по всем этим библиотекам. Вы лучше у народа спросите. Народ наверняка Толстого сохранил.

И вот, приехав в Переяслав-Хмельницкий, секретарь разузнал, где живет местный учитель литературы, и вечером зашел к нему.

Учитель, глубокий старик с морщинистым суровым лицом, выслушал его и сказал:

– Нет у меня «Войны и мира», немцы отобрали. Все книги были сданы в городскую управу, а там их уничтожили. – Подумав, прибавил: – Вот у доктора нашего были прекрасные книги…

– А не можете ли вы сказать мне его адрес? – спросил секретарь.

– Адрес? – Учитель поверх очков поглядел на секретаря! – Отчего же… Зеленая улица, дом двенадцать, квартира два. Да только ни улицы этой больше нет, ни дома, ни доктора.

– Но неужели ни у кого во всем городе не сохранилось книг? – с тревогой спросил секретарь.

– Да ведь и город-то, как видите, не сохранился, – с горечью заметил старик. – А уж книги… Впрочем, поискать можно. У меня среди учеников много было любителей. Собирали книги, берегли, я это поощрял. Полезная, благородная страсть!.. Я вам, пожалуй, назову несколько фамилий и адресов, попробуйте наведаться.

Путешествие по квартирам школьников оказалось еще более сложным и печальным, чем странствия по школьным и городским библиотекам.

Улицы, засыпанные кирпичом, обугленные деревья садов, поваленные плетни, редко где уцелевшие дома с выбитыми окошками. А за каждой дверью – свое горе. Нет, найти здесь «Войну и мир» было невозможно!..

Уже потеряв всякую надежду, что отыщет книгу, секретарь уныло подошел к домику на углу улицы Котовского, – если можно было назвать улицей длинную полосу изрытой, опаленной земли.

Он достал записную книжку, проверил. Да, должно быть, это тут. Вон там, наискосок, развалины водонапорной башни, рядом – остатки большого вырубленного сада. Стало быть, в этом низеньком домике с повисшими, полу-сорванными ставнями, с извилистой трещиной от подоконника до земли живут Харитоновы, жила Надя Харитонова, ученица десятого класса. Как рассказывал учитель, она очень любила книги и собирала их, но Надю фашисты угнали в Германию… Впрочем, книги, может быть, остались…

Секретарь поднялся по ступенькам покосившегося крыльца, постучал. Дверь открыла старая женщина с ясными, умными глазами.

– Да, у меня есть «Война и мир», но я не могу отдать книгу, – сказала она. – Ее любила моя девочка. На многих страницах есть ее пометки. – Она достала книгу, бережно обернутую белой бумагой, и показала страницы. – Видите? Вот тут… и тут… Как же я отдам? Нет, не могу! Уж вы меня извините.

– Вот досада! – огорчился секретарь. – Две недели ищу… Дело, конечно, понятное, я вас понимаю. Я так и командующему скажу. Он поймет.

– Кому скажете? – спросила женщина, поднимая брови.

– Командующему фронтом генералу Ватутину. Это он просил разыскать ему «Войну и мир». Ну, доброго здоровья! Извините. Я пойду.

– Постойте! – остановила его женщина. – А зачем ему «Война и мир»?

– Да это, знаете ли, его любимая книга, – ответил секретарь. – Дома-то у него, конечно, она есть. Ну а в походе целую библиотеку таскать за собой не станешь…

– Любимая книга, говорите? – повторила женщина. – Ну знаете тогда что… Возьмите! Если это ему нужно, то пусть читает. – И она протянула секретарю толстый том. – Передайте командующему мой поклон. Скажите: пусть идет дальше, до самой Германии идет и выручает мою Надю.

Она заплакала и ушла в другую комнату. А секретарь некоторое время стоял, не зная, чем утешить женщину, затем поклонился ей вслед и сказал погромче:

– Благодарю вас. Я передам. Сегодня же вечером передам…

Но увидеть Ватутина в тот же вечер ему не пришлось. Он передал книгу только через несколько дней, уже на новом месте.

– Спасибо, – сказал Ватутин секретарю. – С большой охотой еще раз прочту. – И, взвесив на руке толстую книгу в белой обертке, спросил: – Ну, а сами-то вы любите «Войну и мир»? Как вы относитесь к образу Кутузова, например?

Секретарь наморщил лоб, припоминая, что он читал о Кутузове.

– Отношусь… товарищ командующий… – начал он неуверенно.

Ватутин улыбнулся:

– Вы когда-нибудь думали, в чем сила Кутузова? Ведь это же очень важно!.. Он глубоко верил в силу русского народа, который поднялся против Наполеона. Кутузов был убежден, что русский народ победит. А какой тогда был наш народ? Крепостной, подневольный, и помещики его угнетали, и царь угнетал… – Ватутин сделал несколько шагов по комнате: – Как же силен теперь свободный русский народ! Нет, покорить его нельзя… Вот потому-то и люблю я читать «Войну и мир». Тут об этом и говорится, очень сильно говорится!..

Секретарь молча выслушал командующего и собрался было уйти, но Ватутин остановил его.

– Постойте! Вы мне еще не рассказали, как же вам все-таки удалось раздобыть эту книгу. Где вы нашли ее?

– Целая история, товарищ командующий. – И секретарь поведал Ватутину о своем разговоре с матерью Нади Харитоновой.

Ватутин внимательно слушал иго, не торопя и не прерывая.

– Вот что, друг, – сказал он, когда тот замолчал. – У меня к вам еще одна личная просьба. Подробно разузнайте, когда и с кем угнали дочку Харитоновой фашисты. А матери сообщите, что я благодарю за подарок и постараюсь его заслужить… Нет, дайте-ка мне ее адрес. Я ей сам напишу и поблагодарю…

Днепр

1

 Ватутин изо всех сил растягивал пружину. Она звенела, рукоятки до боли впились в ладони. Почувствовав, что лицо багровеет, Ватутин со злостью рванул пружину, стараясь распрямить руки. Но не тут-то было, пружина дальше не подалась, и сколько он ни напрягался, справиться с ней уже не мог.

– Дьявол тебя возьми! – выругался Ватутин и в сердцах бросил пружину на землю.

Она, точно живая, несколько раз подпрыгнула на густой траве и упала в тени под вишней.

Ватутин стоял посреди небольшого украинского садочка, скинув с себя китель, который лежал на скамейке, и с удовольствием грелся на солнце. В это сентябрьское утро оно светило совсем по-летнему, было жарко. Лицо, шея, кисти рук у Ватутина почти черные от загара, а грудь и спина совсем белые.

Рослый автоматчик сержант Шустиков нагнулся и поднял пружину.

– Разрешите мне, товарищ командующий…

– Давай, давай! – поощрил его Ватутин. – Поработай…

Шустиков положил на траву автомат, ослабил пояс, затем ухватил своими огромными руками рукоятку пружины, закинул ее за спину и стал медленно растягивать. Мускулы у него на шее и на плечах напряглись; казалось, вот– вот под напором взбугрившихся мускулов лопнет гимнастерка.

– Давай, Шустиков, давай! – подбадривал Ватутин. – Еще, еще нажми!.. Еще!..

Шустиков разжимал пружину. Гимнастерка треснула. Казалось, еще одно мгновение – и пружина будет растянута на всю ширину рук, но… заряд сил кончился. Пружина вновь со звоном полетела на траву, так и оставшись непобежденной.

– Этого, Шустиков, я от вас не ожидал, – с улыбкой сказал Ватутин. – Взялся крепко, а не выдюжил…

– Дыха не хватило, товарищ командующий, – оправдывался Шустиков. – А вот если пояс сниму, я ее враз растяну. Как гармошку! Что в ней такого особенного…

– Ну так снимайте пояс! – подзадорил Ватутин. – Поглядим-посмотрим!

Шустиков расстегнул пояс, поднял пружину и снова взялся за ее рукоятки. Под выцветшей гимнастеркой вновь заиграли мускулы. Ватутину было жалко смотреть на это отчаянно-напряженное, покрывшееся крупными каплями нота лицо. Сержант боролся с пружиной, как со своим заклятым врагом. И наконец победил – растянул ее.

– Все! – сказал Ватутин. – Рекорд поставлен!.. Смотри, правый рукав-то лопнул… А вообще, молодчина! – И он пожал сержанту руку.

Шустиков вытер рукавом мокрое лицо, затянул пояс и поднял автомат. У сержанта был вид хорошо поработавшего, довольного собой человека. Ватутин посмотрел на него и невольно вздохнул: «Да, молодость кончилась! А какое было замечательное время!..»

Шустиков так и не понял, почему вдруг командующий посуровел лицом и, быстро надев китель, забыв в траве пружину, направился к дому…

И все же Ватутин перешагнул порог своей комнаты в хорошем настроении. Он хотел уже взять полотенце, чтобы умыться, как Семенчук позвал его к ВЧ.

– Кто там? – спросил Ватутин.

– Черняховский, товарищ командующий.

Ватутин перекинул через плечо полотенце и прошел в кабинет, где в желтых кожаных чехлах стояли два полевых телефона.

– Слушаю, Иван Данилыч! – весело сказал он в трубку. – Чего звонишь с утра пораньше?

Сквозь шумы и шелест расстояния ему ответил знакомый басовитый голос Черняховского.

– Да вот дело есть к вам, Николай Федорович!

– Какое дело? Важное?

– Важное, Николай Федорович! Хочу к вам проситься…

– То есть как это?

– Очень просто. Хочу просить Ставку, чтобы разрешили брать Киев!.. И чтобы всю мою армию передали вам…

Ватутин помолчал.

– Вы слушаете меня? – встревоженно спросил Черняховский. – Я хочу вместе с вами брать Киев!

– Ну, а Рокоссовский, Константин Константинович, как? Он-то вас согласится передать мне? – спросил Ватутин.

Теперь медлил с ответом Черняховский.

Ватутин усмехнулся. Он хорошо знал и любил Черняховского, да и не мешало бы иметь еще одну армию в таком большом деле, как взятие Киева. Левофланговые армии Центрального фронта – Черняховского и Пухова – движутся к Днепру севернее Киева. Что ж, будет неплохо, если Ставка передаст в состав Первого Украинского фронта эти две армии!

– Вот что, Иван Данилович, я тебе посоветую, – сказал Ватутин, хитровато прищурясь. – Воюй лучше, выходи скорее к Днепру! А там видно будет, может, и очутишься на моем фронте.

Черняховский по ту сторону провода вздохнул.

– Ну что ж, Николай Федорович! Буду действовать! До побачения!..

А через полчаса Ватутин уже с головой погрузился в дела.

Начальник разведки фронта доложил сведения, полученные от экипажа вражеского самолета, сбитого ночью. Оказывается, Манштейн дал приказ искать понтоны, без которых, по мнению гитлеровского командования, переправа через Днепр невозможна.

Слушая начальника разведки, Ватутин все более укреплялся в своем решении начать форсировать Днепр буквально с ходу – на лодках, плотах, не дожидаясь, когда подвезут переправочные средства. Немцы ищут понтоны на дальних дорогах, а в это время на правый, занятый ими берег уже перебирается их противник. Соблазнительная идея!..

2

Степь! Куда только глаз хватает – степь, потемневшая, осенняя. Бугорки, поросшие верболозом; у дорог высокие тополя. Ветер срывает с деревьев медные листья и, то играя, устилает ими шлях, то загребает своей могучей ладонищей и вскидывает высоко над землей, и они летят, разлетаются по степи стайкой вспугнутых птиц. И тот же ветер приносит густой запах гари. Дымы поднимаются к небу и висят черной тучей. Горят деревни… Куда ни поглядишь – дымы, дымы, дымы…

Медленно вдоль опустошенной и выжженной деревни движется полк. Позвякивают котелки, мерно стучат сапоги о гравий, ржут кони, запряженные в двуколки. Солдаты хмуро смотрят на пепелища.

Четыреста километров прошел полк в непрерывных боях. Дон остался далеко позади. Скоро уже Днепр. Уже ветер напоен влажным дыханием могучей реки. Завиднелись оранжевые скалы правобережья, а Днепр – под ними. Совсем близко.

Из строя выбегает старший сержант. Перескочив канаву, он круто сворачивает к еще не остывшему пожарищу. От хаты ничего не осталось, только чудом сохранившийся плетень по-прежнему огораживает участок, где стояла хата, окруженная вишнями. Ка верхней суковатой жерди плетня сидит голодный, измазанный сажей, одичавший кот. Увидев устремившегося к нему человека, он зло выгибает спину и, спрыгнув, исчезает в траве.

Старший сержант перелезает через плетень, подходит к самому пожарищу и, сняв фуражку, долго смотрит на золу, на обгорелый, битый кирпич.

– Что, товарищ старший сержант, пригорюнился? Знакомые места, что ли?

Старший сержант оборачивается и видит генерала в кителе защитного цвета и с серовато-зелеными погонами. Генерал невысокий, плечистый, с широкоскулым лицом и чуть улыбающимися прозрачно-серыми глазами.

– Точно, товарищ генерал, знакомые… Батько з ненькою жили, – глухо говорит старший сержант и быстро надевает фуражку, оправляет ремень. – А де вони – люди не кажуть… Може, вбили, а може, зигнали…

Сержанту всего лет двадцать. На нем просоленная, выжженная солнцем гимнастерка, облегающая узкие плечи; за спиной старый, много раз стиранный вещевой мешок, а на груди, отливая вороненой сталью, чернеет автомат. Ватутин видит, что боец с трудом сдерживает себя, чтобы не заплакать, он весь поглощен созерцанием руин.

– Как вас зовут, товарищ старший сержант?

– Петро Дробот, товарищ генерал!

– Тяжело, товарищ Дробот, я понимаю, – произносит генерал и невольно задерживает взгляд на черепке макитры в жухлой траве. – Одно скажу: твое горе – это и мое горе, и горе всех наших товарищей, всего народа, можно сказать… Отомстим, Петро, и за твою мать и за отца!

– Був я на того фашиста злий, товарищ генерал, – тихо, сквозь зубы, цедит сержант, – а вже теперь зовсим лютий стану!..

Генерал кивает головой:

– Полк уходит! Догоняй, Дробот! Да помни: чем быстрее пойдешь вперед, тем меньше деревень сожгут фашисты. Это сейчас в наших руках… Ну, беги!

Сержант козыряет генералу и убегает – догоняет роту.

А Ватутин направился к поджидающей его машине, около которой столкнулся с командиром полка. Ватутин пригляделся к нему и узнал Федоренко.

– Здорово, гвардии подполковник Федоренко! – дружески воскликнул Ватутин.

– Здравия желаю, товарищ командующий!

Вся грудь офицера в орденах, да и держится он сейчас намного увереннее, спокойнее, словно находится в своем, хорошо обжитом доме.

– Ну, товарищ Федоренко, рад, что по Украине катишь? спросил Ватутин, оглядывая рослого, крепко сбитого командира. – Где родился-то?

– В Житомире, товарищ командующий, – сказал Федоренко и кивнул в сторону проходившей колонны солдат, словно они уже входили в его родной городок.

Ватутин указал на колонну:

– Полк твой?

– Мой, товарищ командующий!

Некоторое время Ватутин молча смотрел на солдат:

– Хорошо идут… Людей по штату?

– Полный состав, товарищ командующий!

Гремя гусеницами, «челябинцы» тащили тяжелые орудия на больших колесах. Артиллеристы, увидев генерала, приосанивались, проверяли на себе, все ли в порядке, принимали бравый вид.

Ватутин взглянул вдоль шляха. Конца войскам не было видно. Вдалеке, спускаясь с холма, двигалась на машинах мотопехота. В небе, патрулируя, пролетали штурмовики. По обочине, обгоняя тягачи, проехал, пыля, грузовичок, в кузове которого сидели две девушки в пестрых сарафанах, мужчина с положенным на колени футляром со скрипкой и еще несколько человек, одетых в военную форму, но без погон.

– Это кто такие? – поинтересовался Ватутин.

– Артисты, – сказал Федоренко и добавил уважительно: – Из Москвы, товарищ командующий. Политуправление прислало. Движутся с нами в походном порядке… Здорово пляшут девчата, да и поют хорошо. Бойцы довольны.

– Ты, брат, не только для солдат концерты устраивай, ты и крестьян зови, – заметил Ватутин. – На первый взгляд это как будто пустяки, а на самом деле важно…

– Слушаю, товарищ командующий!

– Какая твоя боевая задача? – вдруг спросил Ватутин.

– Форсировать Днепр, товарищ командующий! – каким-то другим, четким, напряженным голосом ответил Федоренко.

– Правильно! – сказал Ватутин. – Задача трудная. Гитлеровцы сидят на высоком берегу, но не сплошным фронтом…. Успех зависит от стремительности, с которой твои ребята переправятся через Днепр. Чем быстрее, тем меньше потерь…

Ватутин смолк, обратив внимание на лафет орудия. На нем лежал раненый. Повязка на его голове почернела от спекшейся крови, рот глубоко ввалился, под глазами темнели заметные даже издали широкие тени.

– Остановите-ка трактор! – распорядился Ватутин.

Федоренко помахал водителю «челябинца», сержанту в синем комбинезоне, и тот затормозил – трактор остановился, вздрагивая от работающего мотора.

Ватутин подошел к лежащему на лафете солдату.

– Почему везете раненого? – строго спросил он подбежавшего сержанта, грузина, ловкого и быстрого в движениях.

Тот сбивчиво доложил:

– Недавно ранило, товарищ генерал… Бомбил по дороге. Не успели в лазарет отправить.

Ватутин подошел к солдату и склонился над ним:

– Что, браток, тяжело?.. В госпиталь тебе надо!

Раненый поднялся на локте:

– Ось на Днипро подивлюсь трохи, тоди и в госпиталь можно…

Ватутин улыбнулся:

– На Днепр ты еще успеешь наглядеться! Вот поправиться…

– Та не отправляйте, товарищ генерал! – попросил раненый.

– Разрешите ему, товарищ генерал! – вступился за солдата сержант. – Он украинский человек, а я кавказский человек… Я на Куре родился, товарищ на Днепре родился… Хочет товарищ на Днепр взглянуть. Что тут скажешь? Его река! Не могу человека обидеть, в радости ему отказать… Разрешите, товарищ генерал!

– Нет, нет! – запротестовал Ватутин. – Он же совсем слаб, вы растрясете его. Обидеть не хотите – и погубите ни за что… Сейчас же отправьте его в тыл! Немедленно!

3

А навстречу машинам, войскам идут люди, идут оборванные, усталые, но оживленные. Они несут убогие узелки, жалкий скарб, на который не позарился враг. У женщин на руках дети… Вот, окруженные толпой, плетутся волы – тащат нагруженный доверху воз, на котором сидит седобородый старик со сплющенным картузом на затылке и дымит своей трубочкой-носогрейкой…

Куда идут эти люди?..

Ватутин вспомнил день, когда он ехал к Воронежу. Тогда так же навстречу, на восток, шли люди и так же несли свой скарб. Как невыносимо тяжело было глядеть на них тогда!..

А теперь народ возвращался к родным местам, пусть испепеленным войной, но к своим, издавна любимым. Люди знают, что поля их потоптаны, сады вырублены, хаты сожжены. И все же лица их не угрюмы, не полны отчаяния, люди озабочены предстоящим трудом, они уже ждут не дождутся, когда смогут взять в руки топор, лопату пилу, чтобы начать строить…

Толпа обтекает военные машины, и те уменьшают ход Волы неторопливо и как будто нехотя уступают им дорогу.

Крестьяне с любопытством рассматривает сидящего в своем вездеходе генерала. И вдруг прямо к Ватутину из гущи людей устремляется молодая женщина в пестром платке. Глаза ее широко раскрыты; она радостно улыбается и протягивает два больших румяных яблока.

– Возьмите, товарищи военные! Кушайте! – говорит она и, кинув на колени Ватутину яблоки, смущенная своей смелостью, тут же прячется за чью-то спину.

Ватутин приветливо машет женщине рукой, но та уже исчезла в толпе…

Идет высокий, опирающийся на суковатую палку, дед. Он в самотканых шароварах, в старой свитке – заплата на заплате, за спиной у него тощий мешок. Старик шагает не спеша, привычно переставляя ноги, и кажется, он может пройти так сотни и сотни верст.

– Откуда, дедушка? – спрашивает его Ватутин. – Куда?

Дед останавливается, кладет на палку длинные костлявые руки:

– До хаты идемо… Вид тих вороженькив-нимцив тикали…

Вокруг вездехода собираются крестьяне. Им хочется посмотреть на генерала, послушать, что он скажет. Дед подходит поближе, и Семенчук протягивает ему папиросу. Старик с достоинством берет папиросу и, поразмяв в ней табак, ждет, пока дадут прикурить. Он затягивается дымом с удовольствием.