Текст книги "Ватутин"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Дома

 Стояли теплые, погожие дни. Снег в степи искрился и голубел, а на дорогах разливались озерки, и талый снег был серым, ноздреватым.

Ватутин обдумывал, как проехать на Обоянь. Пожалуй, без особых задержек можно будет добраться по старым шляхам – там нет большого движения.

Его глаза потеплели. Он смотрел на едва заметные черточки, обозначающие на карте холмы, речку, лес, на тонкую темную линию шляха и на коротенькую цепочку мелких букв, складывающихся в знакомое слово – Чепухино. Как давно он не был дома!..

Когда немцы приближались к деревне, его мать и сестры с сельскими активистами пытались уехать на попутном военном грузовике. Но гитлеровцы опередили их, и Ватутины оказались отрезанными от Красной Армии.

Шофер поджег машину и пошел на Россошь, надеясь пробраться в свою часть. С ним ушли и активисты. Старухе, Вере Ефимовне Ватутиной, не под силу был такой переход, а дочери не решались оставить ее одну, и все четверо вернулись домой.

Об этом Ватутин знал из письма, которое получил от младшей сестры Лены вскоре после освобождения родных мест.

Лена писала также о том, что немцы долго не знали, что они доводятся родными генералу Ватутину. Но среди односельчан нашелся предатель, Василий Балашов, в прошлом кулак и вор, сидевший до войны в тюрьме за кражу. Он пошел на службу к врагу, выдал председателя колхоза. И гестаповцы его расстреляли. Балашов же предал и семью Ватутиных.

Узнав, кто такие Ватутины, гестапо решило учинить над семьей расправу, и не только над матерью и сестрами, но и над дальними их родственниками, которых было много – чуть ли не половина деревни.

Фашистский ефрейтор, которого водил по деревне Василий Балашов, составлял списки всех Ватутиных.

Что их ждало – никто не знал, но на хорошее надеяться не приходилось.

Под смертным страхом прожили все ватутинские несколько дней. Днем никому не работалось, а ночью но спалось. Каждую минуту ждали расправы. И вдруг советские войска неожиданным ударом вышибли из деревни врага.

Это произошло так стремительно, так внезапно, что немцы и опомниться не успели. Дома остались несожженными, люди живыми.

Вот оно, родное Чепухино! Меловые горы блестят на солнце, уходя волнистой грядой вдаль. За ними виден лес, в котором Ватутин так часто бывал в детстве. Речка Палатовка еще покрыта тонкой коркой льда, но вода уже размыла полыньи. А за речкой простираются далекие луга. Как хорошо вернуться на родину!

Деревня растянулась километра на два. Машина бежит между рядами редко стоящих друг от друга хат, и, всматриваясь в них, Ватутин вспоминает, кто где жил во времена его детства.

Каждый дом, каждое деревце ему знакомы, по-родному милы. Опустела, притихла деревня, мало народу на ее широкой улице. И дома подались, осели, сгорбились. Давно здесь никто ничего не чинил, не строил. Не до того было!

Посередине дороги шел старик с доской на плече. Он деловито шагал, не обращая внимания на сигналившую машину. И только когда вездеход совсем уже приблизился и шофер стал тормозить, спокойно посторонился.

Ватутин внимательно посмотрел на старика. Кто же это? Знакомая походка и лицо знакомое. Да, никак, это Тимофей Ананьевич, сосед! Ватутин помахал ему рукой, но Тимофей не понял, чего это незнакомый генерал машет ему, продолжал шагать дальше, покуривая козью ножку.

А вот и ватутинский дом. Он все такой же, только постарел, стал как будто меньше, темнее. Ватутин пристально вглядывался в окно, не покажется ли там мать. За частым переплетом рамы мелькнули чей-то платок, лоб, глаза. Но чьи – он не разобрал.

– Сюда, во двор! – сказал Ватутин шоферу.

По-молодому быстро он выскочил из машины и пошел к крыльцу. Увидев остановившийся вездеход, все, кто был дома, выбежали навстречу. Мать и сестры удивленно глядели на военного, который, улыбаясь, шел к ним.

И вдруг руки матери на мгновение приподнялись и сразу же упали.

– Коля! – тихо воскликнула Вера Ефимовна, и слезы потекли у нее по щекам. – Сынок! Коленька!

Ватутин обнял ее, стал целовать.

– Здравствуй, мама! Встречай гостя! Сестренки!

Вера Ефимовна не отпускала его, припала к сыновней шинели и никак не могла остановить слезы. Сын гладил ее платок, волосы, выбившиеся из-под платка.

– Ну что ты, мама! – говорил он. – Чего же ты? Вот я и приехал! Ну, пойдем, пойдем!

С нежностью, счастливый тем, что все они живы, уцелели, Ватутин поцеловал сестер и переступил через порог, расстегивая на ходу шинель.

Его сразу охватило уютом обжитого крестьянского дома, вспомнилось детство.

Повесив шинель на тот же гвоздь, на который вешал когда-то свое детское пальтишко, он огляделся.

Вещи, казалось, приветливо здоровались с ним. «Здравствуй, Николай! – говорил старый, прихрамывающий на одну ногу стол. – На мне еще не зажили метки от твоего перочинного ножика…» – «Здорово, хозяин! – поблескивал своим лезвием топор, лежавший на лавке в углу. – Помнишь, как ты мною колол дрова? Я хотя н стар, а еще служу». Со стен смотрели на Николая выцветшие карточки давно умерших старого деда и отца. Почти все осталось таким же, каким было много лет назад, когда он покинул этот дом, но зато как круто переменилась его судьба!

Дед Ватутина был человек трудолюбивый, но суровый. Вся семья – сыновья с женами, дочки с мужьями и белоголовые внуки побаивались старика.

Рано начинался день в ватутинском доме, и поздно приходила сюда ночь. А жилось скудно, тесно. В доме не было лишнего куска хлеба, лишней копейки. Да и немудрено: землю арендовали у соседней помещицы Плесковихи, а своей земли было столько, что и курице негде разгуляться.

В этой семье, насчитывающей двадцать пять душ, в декабре 1901 года и родился Николай Ватутин.

Ему еще не исполнилось семи лет, а дед уже смотрел на него как на работника.

Но мальчика тянула к себе сельская школа, которая стояла посередине деревни, рядом с хлебными амбарами.

Сюда ходил учиться старший брат, и Николай каждый день поджидал его дома, чтобы под вечер примоститься у чисто выскобленного стола и, подперев кулаками щеки, смотреть, как тот выводит в тетрадке буквы и цифры.

Когда пришла Николкина очередь переступить порог школы, он уже знал грамоту – прочел букварь от корки до корки – и считать умел не хуже брата, принесшего допой бумагу с печатью об окончании сельской школы.

Первые годы ученья промелькнули для Николая быстро. Многие его товарищи едва еще успели за это время научиться читать по складам и кое-как считать да подписывать свою фамилию, а он уже был знаком с толстыми книгами, которые ему давали учителя. Писал он толково, правильно и чисто, и соседи нередко заходили к Ватутиным, чтобы мальчик сочинил для них просьбу, письмо или жалобу.

Школу в Чепухине Николай окончил успешно.

Дед был доволен, однако же дальнейшую судьбу мальчика захотел решить по-своему. Посмотрев выданную школой бумагу, сказал:

– Ну и ладно! Теперь, брат, за работу берись, а книжки побоку!

До сих пор Ватутин помнит, как тогда он забрался а старую телегу, что стояла в углу двора, и, уткнувшись в колючую, прелую солому, плакал тяжело, горько, неуемно.

Он и на ночь остался в телеге. Мать, вздыхая, прикрыла его старым тулупом.

Неизвестно, как дошла до школы весть о горе мальчика – соседские ли ребята разболтали, рассказал ли старший брат или сама Вера Ефимовна, но только к вечеру на ватутинский двор заглянул сельский учитель.

Он уселся против деда, чинившего под окном сбрую:

– Пришел я к вам не по делу, да и не без дела. Хочу про внука вашего рассказать.

Учитель долго говорил, горячо, торопливо, и старик в невольной гордостью слушал его, поглаживая бороду темными морщинистыми пальцами, В конце концов он сдался.

– Да не враг же я ему, – сказал он о внуке. – Коли уж такой головастый, пусть обучается. Хоть один ватутинский в ученые выйдет! – Раскрыв дверь в сени, старик громко крикнул: – Колюнька, вылазь! По-твоему решаем.

Осенью Николай уехал в Валуйки.

Нелегко досталась мальчику возможность учиться дальше. Зато когда через год он вернулся домой и показал своему прежнему учителю список прочитанных за это время книг, тетради по математике, записки по истории, тот уже не пошел убеждать старика Ватутина, а поехал в городок Уразово и добился от земства для своего ученика небольшой стипендии и места в интернате коммерческого училища.

Здесь, в Уразове, и застала Николая Ватутина Великая Октябрьская социалистическая революция.

Наступило трудное, грозное время. Нужно было защищать добытую свободу от многочисленных врагов, которые хотели задушить революцию, и едва Ватутину минуло девятнадцать лет, как он ушел добровольцем в Красную Армию. Давно все это было, а в памяти все еще живут многие эпизоды, многие встречи…

– Ну, рассказывай, мама, как живешь? – спросил Ватутин.

Мать хотела ответить, но ничего не сказала, только всхлипнула и снова припала к сыну.

– Что же ты опять? Ведь я с тобой. Видишь, жив, здоров. А ты все плачешь!

– Натерпелись мы много, Николай, – заметила Лена. – Думали, никогда уж нам тебя не увидеть.

– Устал ты, наверно, Коленька. Садись покушай с дороги, – утирая глаза, сказала Вера Ефимовна и стала собирать на стол. – Только прости, угощу чем бог послал.

– Нет уж, мама! – остановил ее Ватутин. – Меня ты угостишь после войны – таких пирогов напечешь! А нынче я у тебя нежданный гость. Как говорится – нечаянный, негаданный. Так уж позволь мне угощать. Ладно?

Семенчук тут же вышел к машине и вернулся со свертком дорожной снеди.

Ватутин скинул с себя китель, вышел в сени умыться.

А по деревне уже прошел слух о его приезде. Со всех сторон к дому Ватутиных шли люди, чтобы взглянуть на земляка, поздороваться с ним, побеседовать.

Но прошло и десяти минут, как дом стал наполняться гостями.

Ватутин едва успевал пожимать руки, здороваться, отвечать на слова привета.

Пришел, протиснулся сквозь толпу и встреченный на дороге дед Тимофеи. Старик так торопился сюда, что совсем запыхался. Услыхав, что в деревне Ватутин, генерал, он сразу же сообразил, кто окликал его из машины.

– Данте же, соседи, и мне на него посмотреть, – говорил теперь он. – А я-то думаю, что за генерал катит!

– Здорово, Тимофей Ананьевич! – запросто сказал Ватутин.

– А что ж, здорово! – ответил старик, подходя к Ватутину. – Вот теперь я вижу: значит, это генерал от инфантерии.

Ватутин обнял Тимофея и поцеловал.

– Садись за стол, Тимофей Ананьевич. Выпей чарочку!

– Это мы можем… Вполне… С возвращеньицем… А ордена где? – спросил старик, придирчиво осматривая генеральский китель, на котором не было орденов.

Ватутин улыбнулся, а Вера Ефимовна, обиженная за сына, обрушилась на Тимофея:

– Что ж ты думаешь, у него орденов нет? Да у него, может, одних медалей три ряда!..

– Полно, мама… – продолжая улыбаться, успокаивал ее Ватутин. – Я, Тимофей Ананьевич, только на парадном мундире ордена ношу. А сейчас война… Вот победим, тогда на праздник к вам и приеду со всеми орденами… Пей, Ананьевич, да закусывай. Я тебе еще налью.

Вокруг засмеялись:

– Тимофей на слово не верит… На зубок хочет ордена попробовать!

– Угощайтесь, угощайтесь! – звал к столу гостей Ватутин. – Кто там у дверей, подходите ближе, садитесь!..

– А ты со мной выпьешь, Николай Федорович? – спросил Тимофей Ананьевич.

Соседи, поначалу немного смущенные – хоть и свой человек, из одной деревни, да как-никак, а генерал, надо соблюдать уважение – постепенно освоились, стали веселей и проще.

Заговорили о колхозных делах. И Ватутин подробно стал расспрашивать, сколько лошадей и коров осталось, много ли домов разрушено, кто ранен, кто убит, что пишут земляки с фронта, что думают теперь колхозники делать, как будут восстанавливать хозяйство, чем засеют поля, хватит ли до нового урожая картошки.

Беседа затянулась. Вера Ефимовна ревниво поглядывала на соседей, окруживших сына, и шептала Лене:

– Что за народ такой! С сыном не дадут поговорить! Так бы сейчас всех по домам и разогнала.

Ватутин услышал, ласково посмотрел на мать, прислонившуюся к печке. И она сразу утешилась: стало быть, помнит о ней, хотя и говорит с другими. Слезы горделивой радости заволокли ее глаза. Вот ведь полный дом людей, и все пришли к ее сыну, а он такой сильный, молодой, объясняет им все толково.

– Ты скажи, Николай Федорович, только правду, – спросила молодая колхозница: она стояла у притолоки, теребя уголок белого платка, – а сюда, к нам, немцы еще могут прийти?

– Они сюда уже никогда не придут! – решительно заверил ее Ватутин. – Живите спокойно.

Тимофей Ананьевич втихомолку опрокинул в рот еще рюмочку, отправил вдогонку кружок колбасы и решил порассуждать.

– Вот погляжу я на тебя, Николай Федорович, – начал он, – генерал с погонами! А вот я в русско-японскую воевал. Тоже был у нас генерал, так его «ваше высокое превосходительство» звали, и у него пять поместьев было и три дворца. А у тебя дворец так дворец! – и Тимофей весело развел руками.

Ватутин засмеялся, хлопнул старика по плечу:

– Что ж, значит, я генерал не настоящий?

– Нет, ты наш генерал, настоящий. Только вот в старое-то время разве генерал со мной за одним столом сидел? Да если бы генерал в мою хату вошел, я бы со страну под амбар залез. Ей-бо! Помню, в русско-японскую послал меня поручик Елисатов за водкой в офицерское собрание. Бегу сломя голову: потому строгий поручик был. Вдруг слышу – рычит кто-то у меня за спиной: «Стой, чертов сын!» Остановился. Вижу: подходит генерал пьяненький, еле на ногах стоит. Таращит на меня глазища: «Вот как ты, прохвост, царю и отечеству служишь?..» Молчу, а сам чую – пропал! «Какой роты, какого полка?» Отвечаю. «Что хочешь: по морде или но губвахту на пять суток? Выбирай, чертов сын!» Стою, а в голове рассуждение. «Ежели по морде, – думаю, – то в роте не надо докладывать, а если арест получу, то еще в роте добавят». «По морде, – говорю, – ваше превосходительство». Он как развернулся, хрясть меня вот сюда, в переносье, ажно искры у меня из глаз посыпались. Я стою, моргаю, а он засмеялся и пошел себе дальше. За что он мне двинул, до сих пор не знаю. Такой почтенный был генерал царской службы! – Тимофей налил себе еще рюмочку. – А ты – наш генерал! – заключил он с убеждением. – Мы тебя признаем. Только ты своих земляков не забывай, колхозу нашему помоги.

– Молчи, Ананьевич! – набросились на старика со всех сторон. – Совсем совесть потерял. Не слушай его, Николай Федорович! У тебя своих дел много.

– Как не слушать, коли он правду говорит, – улыбаясь, сказал Ватутин. – Уж если генерал свой, то и должен колхозу пользу приносить. Тут не поспоришь. Помогу, дед Тимофей, обязательно помогу. – Ватутин встал. – Ну, друзья, надо мне собираться в дорогу.

– Возьми, Николай Федорович, и меня с собой, – сказал дед Тимофей. – Я ещо повоюю. Я старый солдат. В русско-японскую…

– Сиди-ка ты дома, старина, колхозу ты человек нужный. Скоро сеять надо. Повоюй лучше за урожаи, а на фронте вместо тебя мы повоюем.

Ватутин подошел к матери и обнял ее.

– Ну, прощай, мама! Пора ехать.

Провожать Ватутина вышли все, кто был в доме. Он пожал десятки протянутых к нему рук, поцеловал на прощанье мать и сестер, сел в машину.

Вездеход медленно покатил вдоль деревни. Вот уж он за околицей и помчался полем, на котором чернела бархатистыми пятнами и дышала под солнечными лучами пробившаяся из-под снега земля.

Ватутин сидел молча. Он увозил в своем сердце радость встречи с матерью, с односельчанами, тепло родного дома.

Кому принадлежит лето

1

 В это майское утро, когда солнце после нескольких дождливых дней наконец согрело землю, весна тихо ушла, оставив на память о себе молодую листву на деревьях, свежую густую траву и еще не просохшие дороги. Наступило лето. Оно тоже пришло незаметно и сразу же принялось за дело, начатое весной…

Ватутин распахнул окошко, глубоко вдохнул свежий воздух и вернулся к столу. Но и за столом ему не сиделось; он вновь подошел к раскрытому окну и молча глядел на далекие поля, покрытые зеленью всходов.

Вот уже две недели его не покидало дурное настроение. Ставка не утвердила его плана. Даже больше – сказали, что он не учитывает реальной обстановки, его действия, если с ними согласиться, скорее приведут к поражению, нежели к победе.

А дело было в том, что гитлеровское командование, стремясь взять реванш за Сталинград, начало сосредоточивать крупные силы, располагая их большими группировками на севере у Орла и на юге – близ Харькова и Белгорода. От Орла враг мог нанести удар в сторону Москвы, в то время как южная его группировка под Харьковом заслоном стояла на пути наших частей, мешая им наступать на юг и на юго-запад, по направлению Донбасса и Левобережной Украины. Фронт от Орла и до Харькова был круто изогнут, выдавался далеко на запад и в истории получил название Курской дуги. Обороняли северную часть этой дуги наши войска Центрального фронта, которым командовал Рокоссовский, а южную – Воронежский фронт, куда вскоре после окончания Сталинградской битвы Ставка вновь направила Ватутина.

Захваченный недавними событиями, Ватутин хотел как можно скорее поднять свои армии на новое наступление, чтобы при помощи Степною фронта, расположенного в тылу Воронежского, внезапным ударом на Белгород и Харьков разгромить вражеские соединения.

Весной наше командование тоже считало возможным осуществить крупные операции по разгрому гомельской и харьковской группировок противника, форсировать Днепр и приступить к освобождению Донбасса и Белоруссии. Ватутин и Рокоссовский даже начали готовить эти операции, но выяснилось, что гитлеровцы перебрасывают под Орел и Харьков большое количество новых дивизий, намереваясь размолоть войска Красной Армии на Курской дуге.

Обстановка менялась, и Ставка учла это. Было решено на Курской дуге перейти к жесткой обороне и, прежде чем начать развернутое наступление, измотать вражеские группировки. Для этого Воронежский и Центральный фронты пока должны были в ежедневной упорной обороне вести борьбу за каждый клочок земли, а соседние с ними – Брянский фронт и Западный на севере и Юго-Западный на юге – быть готовыми действовать более решительно. Позади Воронежского и Центрального фронтов размещался еще один фронт – Степной. Ему была поставлена задача помогать своими силами там, где это будет остро необходимо.

В период наступления этих шести фронтов остальные войска – от Белого моря и до Черного – также должны были активизироваться, чтобы не дать гитлеровскому командованию снимать оттуда воинские части и перебрасывать их туда, где развернутся генеральные бои.

Таков был замысел командования. А Ватутин хотел немедля нанести удар по врагу, рассчитывая сразу же смешать все его планы…

Счастливый, полный надежд, летел он на самолете в Москву. Недавно отгремевшая Сталинградская битва, в которой стремительность и внезапность ударов привели к победе, казалась ему лучшим доказательством того, что он прав. Он не сомневался, что получит поддержку, что ему скажут: «Действуй, Ватутин! Желаем удачи!» Но все получилось не так. План его был отклонен, признан ненадежным, рискованным.

Не то чтобы проект Ватутина не содержал в себе здоровой и реальной идеи, просто автор не учел всего, что было известно Ставке. Гитлеровское командование, пользуясь отсутствием второго фронта в Европе, стянуло на Курский выступ огромное количество войск. К весне 1943 года на Восточном фронте насчитывалось двести пятьдесят семь хорошо вооруженных вражеских дивизий – почти на сто дивизий больше, чем их участвовало в первом наступлении на нашу страну в начале войны. Было очевидно, что противник готов идти на любые потери, лишь бы этим летом одержать победу. Заводы Круппа выпустили новые мощные танки – «тигры», «пантеры», самоходное орудие «Фердинанд». На вооружении гитлеровской армии появился также фауст-патрон, который применялся против танков.

Кроме того, было и еще одно важное обстоятельство, которое учло Верховное Командование и не учел Ватутин. В 1941 году гитлеровцы наступали по всему фронту от севера до юга, тогда как теперь, летом 1943 года, готовились наступать на участках, измеряющихся лишь десятками километров. А это значило, что удар будет необычайно сильный. Можно было принять предложение Ватутина, нанести, говоря военным языком, упреждающий удар, можно было и добиться победы, но какой ценой? Ценой огромных человеческих жертв и огромных потерь в военной технике.

Когда Ватутин поостыл, он сам понял, что был не прав. В конце концов, план, в котором сказалось присущее Ватутину желание действовать, наступать на противника в любой, даже самой сложной обстановке, находился в противоречии с его же собственным постоянным стремлением добиваться победы с наименьшими потерями. Он увлекся, думал только о своем участке фронта и забыл, что кроме наступления есть еще и другие, не менее могучие формы борьбы. И применять их надо так же искусно и смело, как и наступление.

Эта неудача с планом заставила его серьезно поразмыслить. Много он пережил, многое испытал, многому научился, но, видимо, главное всегда впереди. Опыт прошлого важен, но не менее важно учитывать, что требует нынешний и что потребует завтрашний день.

Ну что ж, за работу! Сегодня он обещал приехать в армию Чистякова, там проводятся совместные учения пехоты и танкистов.

Ватутин взглянул на часы и тряхнул головой, прогоняя беспокойные мысли.

Пора! Надо ехать!..

На пыльной деревенской улице его уже поджидала машина.

2

Рокоча моторами, танки выползали из-за рощи и, подминая рожь, самосевом покрывшую поле, двинулись к широкому крутому холму, у вершины которого проходила причудливо изогнутая линия окопов, пулеметных гнезд, траншей.

Ватутин с опушки рощи наблюдал в бинокль за учебной атакой и изредка обменивался впечатлениями с окружавшими его генералами.

Командующий гвардейской армией генерал-лейтенант Иван Михайлович Чистяков, широкоплечий, осанистый и совсем еще молодой, внимательно и спокойно, почти не прибегая к биноклю, тоже следил за атакой. Время от времени он одобрительно покачивал головой, как будто хотел сказать: «Так! Именно так! Славно!..».

Сдвинув брови и сжав кулаки, смотрел на свои машины командующий танковым соединением генерал Катуков. Невдалеке от него, в развилке старого дерева, примостился радист с небольшой радиостанцией. Пользуясь условным кодом, он по радио передавал распоряжения Катукова танкистам. А генерал-майор Ястребов, командир той самой стрелковой дивизии, окопы которой штурмовали сейчас танки, ревниво и настороженно прислушивался к распоряжениям Катукова. Лицо Ястребова, худощавое и коричневое от загара, пересеченное от виска к подбородку глубоким белым шрамом (след осколка, ранившего его под Брестом в памятное воскресное утро 22 июня), выражало то тревогу, то радость, то досаду.

Ватутин заметил это. Он повернулся к Ястребову и, щурясь от солнца, сказал:

– Волнуетесь, генерал! Напрасно. Такую-то атаку ваши ребята наверняка отразят. Смотрите-ка, смотрите: с гранатами ползут, пушки выкатывают. Вот это правильно! Жаль только, что немножко поздновато. Необходимо больше учить их взаимопомощи, чувству локтя! – И тут же весело, дружески кивнул генералу танкистов: – Десятка машин у тебя действительно недостает. Согласен!

– Да, да, – отозвался Катуков, наблюдая за учебным боем. – Нелегко бы пришлось моим, будь это настоящие гранаты.

– В этой дивизии есть такие специалисты! – сказал Ватутин. – По десяти танков на текущем счету имеют.

Ястребов невольно улыбнулся. Было приятно, что командующий фронтом хвалит его людей, приятно и то, что эту похвалу слышит командующий армией.

Танки кружились вокруг окопов, то наезжая на них, то отступая. У танкистов это называлось обкатывать пехоту: приучить не бояться танков, тренировать их в отражении танковых атак.

Ватутин взглянул на часы.

– Пожалуй, восьми атак за день хватит, – проговорил он. – Людям пора обедать. Товарищ Катуков, давайте отбой! Товарищ Ястребов, вы тоже сделайте все распоряжения, а потом приходите с начальником штаба. Будьте готовы доложить, как у вас организована оборона дивизии. Подумаем, посоветуемся.

Радист передал в микрофон команду, и тотчас танки на холме начали разворачиваться и сползать с окопов.

Ватутин прошелся, разминая затекшие ноги, расстегнул на груди китель.

– Жарко! – заметил он. – Танкистов, должно быть, здорово припекает.

– Да, в танке сейчас хоть чайник кипяти, – откликнулся Катуков.

Прошли колонной машины с открытыми люками. Танкисты, сняв шлемы, высунулись из люков: подставляли себя ветру. Затем показалась артиллерийская батарея. Несколько грузовых машин везли на прицепах зачехленные пушки. Сидевшие в грузовиках артиллеристы с интересом рассматривали генералов на обочине дороги.

Один из артиллеристов, молодой парень, примостившийся на борту грузовика, перегнулся через кузов, чтобы получше разглядеть начальников. И надо же было случиться несчастью – уронил каску; сверкнув в лучах солнца и несколько раз перевернувшись, она упала в траву, к ногам генералов.

Кто-то застучал о крышку кабины шофера. Машина, проехав метров пятнадцать, затормозила, но виновник задержки не решился спрыгнуть на дорогу: его охватила оторопь.

Из кабины, приоткрыв дверцу, высунулся лейтенант и сердито спросил:

– В чем дело?

– Сержант Курбатов каску потерял! – ответил; то-то.

Лейтенант рассердился.

– Растяпа! – ругнулся он. – Вылезай скорее!.. А ну, бегом!

Курбатов вздохнул, беспомощно глянул на сидящих рядом солдат и, поняв, что положение безвыходное, перемахнул через борт машины.

В машине примолкли, ожидая, как развернутся события. А каску Курбатова уже поднял невысокий генерал и, рассматривая ее, о чем-то весело говорил с командующим армией.

Курбатов быстро оправил на животе ременную пряжку, одернул гимнастерку и нерешительно направился к генералам, считая уже совершенно невозможным бежать к ним, как это приказывал лейтенант.

Курбатова так и подмывало приложить руку к пилотке, но все же он этого не сделал, может быть, просто не успел. Генерал, который поднял каску, неторопливо шел к нему навстречу.

– Чего же это вы, товарищ сержант, казенное имущество разбрасываете? – сказал он, усмехаясь. – А ремешок для чего?.. Забыли?..

Курбатов остановился. И вдруг с веселостью, какая появляется у людей в минуту крайнего возбуждения, сказал:

– Это, товарищ генерал, я отметил рубеж, за который отходить уж никак не буду.

– А собирался?

– Да всяко на войне бывает. И отходили. А вот сейчас решил: если уж очень поднажмут, до каски дойду, а дальше ни шагу.

Ватутин покачал головой:

– Ты, сержант, вижу, хитер! Как фамилия?

– Курбатов, товарищ генерал.

– Бери свою каску, товарищ Курбатов, и покрепче носи ее, чтобы голова целее была. Да думай, как идти вперед, а не назад! Понял?

– Понял, товарищ генерал!

– Ну, беги, товарищи-то ждут.

Курбатов надел каску и, быстро повернувшись, побежал к машине, забыв даже проститься с генералом.

С машины навстречу ему протянулось сразу с десяток рук, и в одно мгновение сержант оказался на борту, рядом со своим дружком Морозом.

Его стали расспрашивать, о чем с ним говорил генерал, но Курбатов отмалчивался, подставляя лицо теплому ветру.

3

Начальник разведки генерал Виноградов положил на стол перед Ватутиным последнюю разведсводку и, отступив на шаг, ждал вопросов командующего.

Ватутин прочитал сводку, подчеркнул некоторый строчки и откинулся к спинке стула.

– Садитесь, товарищ Виноградов, – предложил он.

Генерал подсел к столу. Его худощавое, с острым профилем лицо было сосредоточенно. Раскрыв тонкую синюю папку, он вынул бумаги и стал их перелистывать.

– Значит, вы считаете, товарищ Виноградов, что немцы могут ночью атаковать нас? – спокойно спросил Ватутин.

– Для этого есть данные, товарищ командующий.

– Давайте взвесим их. Я вас слушаю.

– Как вы помните, товарищ командующий, – начал Виноградов, – вчера на участке дивизии генерала Ястребова разведчики в ночном поиске добыли «языка» – ефрейтора Курта Верке. Пленный показал, что в его части фортификационные работы прекращены. Фашистские офицеры разъяснили солдатам, что в ближайшие дни начнется наступление и укреплять оборону нет необходимости.

– Так! – внимательно слушая, произнес Ватутин.

– Это же подтверждено и словенцами, перебежавшими на нашу сторону из семьдесят восьмой немецком штурмовой дивизии.

– Кстати, очень показательно, – перебил Ватутин, – гитлеровское командование уже посылает против нас словенцев, которым оно не очень-то доверяет и которых мобилизовали насильно. Стало быть, приходится туго. Ну, дальше…

– За последние два дня наша авиаразведка отмечает, что передвижения войск в глубоком тылу противника к фронту значительно уменьшились. Не свидетельствует ли это, что немецкое командование в основном закончило перегруппировку, предшествующую наступлению…

– Дальше!

– И наконец, последние данные, товарищ командующий. Сегодня утром немецкое командование отдало приказ полностью заправить горючим баки танков и автомашин.

Ватутин спросил:

– Все?

– Все, товарищ командующий. – Генерал вложил бумаги в папку, захлопнул ее и положил на край стола.

Ватутин задумчиво поглядел в окно, за которым медленно угасал закат.

– Все это как будто убедительно, – заговорил Ватутин, – и в то же время не совсем. Помните, в начале июня они на одном участке даже начали снимать минное поле и накапливаться для атаки. А что произошло потом?.. Потом они сняли свои части и перебросили на другой участок. Разминирование было предпринято только для того, чтобы сбить нас с толку. Почему бы и сейчас им не попытаться обмануть?

– Нет, товарищ командующий, сейчас показания более серьезные, – возразил генерал. – За эти две недели гитлеровцы значительно укрепили свои группировки у Орла и Белгорода. Кстати, я связывался с Центральным фронтом. Там примерно такие же признаки.

Зазвонил телефон. Ватутин взял трубку:

– Слушаю!.. Товарищ Шумилов… Ах, вот как! Это точно?.. Так, хорошо. Принимайте меры… – И, кладя трубку, Ватутин сообщил Виноградову: – Ну, вот еще один признак. Шумилов докладывает, что установлена переброска вражеских войск из глубины к переднему краю.

Ватутин вызвал адъютанта и распорядился пригласить начальника штаба.

Через несколько минут в комнату вошел высокий, могучего телосложения генерал Иванцов. Его загорелое лицо от привычки жмуриться на солнце было иссечено белыми морщинами. На вид ему лет тридцать пять, а то и меньше. Он на мгновение задержался в дверях, кого-то торопливо поприветствовал, а затем подошел к столу.

– Слушаю, товарищ командующий, – сказал он, обменявшись взглядом с начальником разведки.

Ватутин похлопал тыльной стороной ладони по сводке:

– Это видели?

– Видел, товарищ командующий.