Текст книги "Евангелие Михаила Булгакова"

Автор книги: Александр Мирер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

4. Иудея и Римская империя

Иудея – южная часть Палестины – стала римской провинцией в 6 году н.э. после бурной и достаточно трагической предыстории. До 167 года до н.э. Палестина была подвластна сирийской династии Селевкидов. Следующие 25, лет то утихая, то возобновляясь, шла освободительная война. За освобождением последовали попытки Селевкидов вернуть Иудею; затем – завоевательные войны иудейских царей, кровопролитные восстания, внутренние междоусобицы. В 64 году до н.э. в Палестину вошло римское войско Помпея, и с этого момента она стала страной, зависимой от Рима если не юридически, то фактически. Короткий период самостоятельности кончился, и началась настоящая трагедия. Сперва – серия антиримских восстаний, в сущности – война, в ходе которой римляне впервые осадили Иерусалим. Через несколько лет – еще восстание и раздел страны на пять округов проконсулом Габинием. Волнения продолжались несколько лет, приблизительно до 50 года до н.э. Следующие три года страна участвовала в войне между Помпеем и Юлием Цезарем, затем – между убийцами Цезаря и его сторонниками. Все сороковые годы Иудею сотрясали восстания и междоусобицы. Затем она попала под власть римского полководца Антония и была втянута в войну Рима с парфянским царем Пакором, причем одновременно внутри страны шла гражданская война, в которой участвовали и римляне, и парфяне. Война закончилась в 37 году полным опустошением страны и многомесячной – второй – осадой Иерусалима войсками Рима и нового царя Иудеи – Ирода Великого. С 37 года до н.э. по 4 год до н.э. продолжалось его царствование – опять-таки под дланью Рима. По смерти Ирода Великого кровавые столкновения с римлянами возобновились. В конечном итоге страна была разделена на три части. Юг Палестины – Иудея – стал римской провинцией III класса. На севере правили сыновья царя Ирода, назначенные туда римским императором как царьки-наместники – тетрархи (в русском Евангелии – «четвертовластники»).

Тетрарх Ирод Антипа правил {¶24} Галилеей – областью, в которой, по преданию, жила семья Иисуса.

Ко времени смерти Иисуса, относимой обычно к 33 году н.э., Иудея уже 27 лет была провинцией империи. Это были относительно спокойные годы, во всяком случае без войн и крупных междоусобиц. Но обстановку, настроение в провинции никак нельзя было считать благополучными. Население не желало терпеть иноземный гнет, ни налоговый, ни моральный. Готовность к восстанию сохранялась. И одна из главных тому причин – специфика иудейского религиозного культа. Иудаизм резко отличался от религий сопредельных народов и самого Рима. Это был культ единого всевластного Бога. По догмату, иудеяне были избранным народом, а все прочие народы, в том числе и римляне, – язычниками, людьми низшего разбора, отвергнутыми и проклятыми Богом. И исторически и в связи с конкретной ситуацией идея избранности слилась в сознании верующих иудаистов с надеждой на освобождение от иноверного владычества. Эта идея-надежда стала едва ли не центральной в иудейской вероисповедной практике.

Совершенно таким же образом мессия-пророк слился в народном сознании с мессией-вождем {¶25}. Ожидание Спасителя стало более политическим, чем религиозным чаянием. На это есть много указаний и в текстах синоптических Евангелий: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч…» (Мф. X, 34). Ветхозаветные пророки, особенно же самый популярный из них, Исаия, давали мессии функции военного вождя – а мы видели, что Иисус при вступлении в Иерусалим подчеркнул свою приверженность ветхозаветным пророчествам. Исаия говорит: «Господь поклялся десницею Своею и крепкою мышцею Своею: не дам зерна твоего более в пищу врагам твоим, и сыновья чужих не будут пить вина твоего, над которым ты трудился… Проходите, проходите в ворота, приготовляйте путь народу! Ровняйте, ровняйте дорогу, убирайте камни, поднимите знамя для народов!.. скажите дщери Сиона: грядет Спаситель твой…» (Ис. LXII, 8, 10, 11).

Недооценка политической роли Христа (напоминаю: по-гречески «Христос» означает мессию) совершенно искажает ретроспекцию евангельских событий, маскируя главного злодея, могущественного римского великана, правившего бал в Палестине I века н.э. Как ни странно, такая недооценка и непонимание роли Рима – заурядное явление, и причиной здесь привычно-искаженное толкование Нового Завета, та устоявшаяся христианская традиция, о которой была речь вначале. Традиция говорит нам, что в дни казни Иисуса страной управлял благодушно-безразличный наместник Пилат, пытавшийся спасти Христа от расправы. Через него и вся римская власть подается благодушной и безразличной.

Но такого быть никак не могло, и это прекрасно понимал Булгаков, приступая к плану своего повествования.

Относительное спокойствие в провинции Иудея на протяжении 27 лет объяснялось жестокостью и могуществом римской власти. Вот очень короткая справка о ее структуре.

Римская империя в I веке н.э. была государством-голиафом, протянувшим свои пределы от Испании до Америки, от Англии до Египта. Устройство империи было чрезвычайно сложно и одновременно очень просто: все подчиненные области эксплуатировались Римом, метрополией. Большинство римских провинций было, если принять современную терминологию, колониями. Ими управляли наместники. Провинции Рима делились в то время на «императорские» и «сенатские», подчиненные соответственно императору – фактическому хозяину империи – или сенату как номинальному ее хозяину. Императорские провинции делились на три класса по величине и значению. Провинции III класса (как Иудея) управлялись «прокураторами», которые были не аристократами-сенаторами, а всадниками – членами среднего сословия, по преимуществу торгового. Их правлению были подчинены все беспокойные области. (Интересно, что при легатах, наместниках провинций высшего класса, тоже имелись прокураторы. Это были подчиненные лица, занятые сбором податей, фиском.) Прокураторы же Иудеи обладали полной властью. Они были начальниками войск, расположенных в подвластных им пределах, распоряжались налогообложением, были верховными судьями и даже смещали первосвященников Иерусалимского храма. Но главным их делом было выколачивание средств для кесарской казны. Профессиональная пригодность наместника определялась именно этой задачей, и ею же диктовалось его поведение.

(В известном месте у Луки [XX, 20 и далее] Иисусу задают вопрос о податях именно затем {¶26}, «чтобы предать Его начальству и власти правителя». Он отвечает знаменитым: «…отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».)

Для получения достаточных налогов было необходимо соблюсти два условия: высокий уровень обложения налогом и низкий уровень расходов на администрацию – говоря проще, на оккупационную армию. Для соблюдения этих условий обязательно еще одно, генеральное, – спокойствие в стране, обеспечивающее и продуктивность хозяйств, выплачивающих налог, и малочисленность войск в провинции.

Всадники были наилучшими представителями кесаря, потому что были из торговцев, понимали цену спокойствия, знали счет деньгам и, будучи военными, умели железной рукой устанавливать порядок. А не будучи аристократами, охотнее подчинялись кесарю.

В Иудее же поддерживать порядок и выколачивать деньги было трудно. И не только по религиозно-идеологическим причинам, о которых я уже говорил. Сложность управления Иудеей заключалась и в чрезмерной – с точки зрения прокураторов – гражданской власти храма; и в наличии рядом с крошечной Иудеей «свободных» тетрархий (как мы видели, Иисус уходил в Галилею, спасаясь от преследований). Бунтовщики всех родов могли пешим ходом ускользать «за границу» и так же возвращаться. Легко себе представить, что в дни трех ежегодных великих праздников Иерусалим становился сушим адом для управителей. В город стекались тысячи паломников со всей Палестины и из других стран – попробуйте в таких условиях поддерживать порядок!

Но поддерживали. Прежде всего тем, что во главе иудейской церкви ставили коллаборационистов (предшественник Пилата Валерий Грат сменил четырех первосвященников, пока не остановился на Иосифе Каиафе, который возглавлял храм все годы правления Пилата). Поддерживали постоянной угрозой – в Иерусалиме размешался крупный отряд легионеров. Поддерживали «правом меча» – властью над жизнью и смертью подданных, присвоенной прокураторам. А еще – непрерывным полицейским сыском; римская явная и тайная полиция повсюду вызывала множество жалоб. Полицейские функции выполняли и войска, расквартированные по всей Иудее. Народные сборища вне храма незамедлительно разгонялись силой оружия. Известны по крайней мере два случая, когда римская власть расправилась с толпами иудеев, руководимыми «лжепророками» – кандидатами в мессии. Интересно, что в результате первого из упомянутых волнений Пилат был за чрезмерную жестокость отстранен от власти и отправлен в Рим, чтобы дать объяснения кесарю Тиберию.[1][1]
  См.: Флавий. Иудейские древности (в дальнейшем – Древности), XVIII. 4.1.


[Закрыть] Очевидно, в тот момент римляне старались не накалять обстановку чрезмерно и по возможности ограничиваться минимумом жертв, а Пилат отступил от инструкции.

Надеюсь, из этой короткой справки читатель понял, почему Булгаков не принял версию Иисуса-мессии. Очевидно, потому, что Пилат наверняка должен был пресечь мессианские демонстрации в самом начале – например, схватить Иисуса, едущего на осле, и разогнать толпу. Скорее всего, поэтому Булгаков и предположил, что демонстраций не было. Что действие развивалось по одной из линий Иоанна, а именно с «как бы тайным» явлением в Иерусалим.

Возможно, Иоанн лучше других евангелистов знал положение в Иудее {¶27}: «Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили… если оставим Его так, то все уверуют в Него, – и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом» (Ин. XI, 47, 48).

5. Тайная вечеря

Итак, после посещения храма и мессианских пророчеств начинается основное действие трагедии. Приближается праздник Пасхи и опресноков. Иисус напоминает апостолам о своей близкой, уже предсказанной им гибели. Со своей стороны, «первосвященники и книжники и старейшины народа» собираются во дворце первосвященника Каиафы и полагают: взять Христа хитростью и убить. В некоторой неясной, но интуитивно очевидной связи с напоминанием Иисуса и собранием у Каиафы Иуда Искариотский, один из апостолов, отправляется к первосвященникам и спрашивает: что ему дадут, если он выдаст им Иисуса? Ему обещают тридцать серебряных монет, и он начинает искать удобного времени для тайного ареста. Я думаю, что преддверие праздника было самым удобным временем – почитатели пророка занимались ритуальной подготовкой, им некогда было его оборонять…

Гонимый тревогой, Иисус уводит учеников из Иерусалима в {¶28} Вифанию, где и скрывается до Пасхи. Но первый день опресноков они должны провести в священном городе, такова традиция, и ведь до города рукой подать.

Иисус, по-видимому, не очень-то хочет возвращаться в Иерусалим, но простодушные ученики подступают к нему – уже после заклания пасхальной жертвы – и спрашивают {¶29}: где велишь нам приготовить тебе пасху? Он велит идти в город на свидание с неизвестным им человеком, которого они должны узнать по кувшину воды. Следуя за этим человеком, они войдут в некий дом и предупредят хозяина, что учитель, «время Которого близко», желает в том доме совершить Пасху. Вот он перед нами – осмотрительный Иисус ранних евангелистов! Условные знаки, встречи на улице, молчаливый, с оглядкой, путь в безопасный, заранее подготовленный дом. Безопасный ли? Ученики проверят это и все подготовят, лишь тогда учитель придет к ним из Вифании. Тайная вечеря. Не правда ли, она мало похожа на собрание праведников, скорее на встречу заговорщиков, друзей по смертельно опасному делу?

«Не мир пришел Я принести, но меч. И враги человеку – домашние его… Кто любит отца и мать более, чем Меня, тот недостоин Меня», – говорил в свое время Иисус ученикам. И вот они проводят самый величественный, самый торжественный из праздников Израиля – одни, без семей, без родных – тринадцать гонимых людей, и среди них предатель. И мечи лежат в изголовьях пиршественных лож.

Художественная щедрость и многозначность Евангелий такова, что жесткая, трагическая линия сюжета тонет во вставных рассказах-притчах, теряется в потоке иносказаний, заслоняется духовным накалом, перебивается вариантами. За столетия, которыми повторялись слова «Тайная… вечеря…», как бы стерся истинный смысл тайности. А исходно был он прост. Вечеря была тайной от храмовой и римской полиции. И какие разговоры велись на этом печальном празднике! Едва успев вкусить от пасхи, предводитель говорит о предателе, возлежащем рядом с ним за столом. Поднимая чашу, провозглашает, что пьет в последний раз. «Сие есть кровь Моя», – говорит он. Многие тысячи раз эти слова провозглашались в храмах, стали сверхиносказанием, утратив первоначальную метафору: враг ждет за дверью, и я, ваш предводитель, постараюсь погибнуть один, спасая вас…

Матфей и Марк прекращают вечерю очень быстро. После возлияния Иисус отправляется на Елеонскую гору – в километре с небольшим от храма, за потоком Кедрон. И именно там он заводит речь об отступничестве апостолов, и в особенности старшего из них, Петра, которому предсказывается трехкратное отречение, «прежде нежели пропоет петух».

Лука существенно расширяет сцену вечери. Еще возлежа за столом, Иисус напутствует апостолов на продолжение дела и переходит к следующему, как сейчас принято говорить, вопросу.

{¶30} «Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч» (Лк. XXII, 36). Ему докладывают, что два меча имеются, и он говорит – довольно. Евангелист поясняет, что мечи понадобились Иисусу для символического сопротивления при аресте, дабы его взяли как «злодея» во исполнение пророчества Исаии. Но объяснение это – очень сомнительное. Вряд ли можно было сбыть одежду и купить мечи в ночь великого религиозного праздника.

Итак, тринадцать человек, не дожидаясь утра, покидают город, пересекают поток Кедрон и оказываются на горе, над Иерусалимом.

Прежде чем перейти к сцене ареста, сделаем привычное уже отступление, раскрыв Евангелие от Иоанна. Здесь тайная вечеря начинается без подготовки и без указания места действия. Иисус не только не оберегается, но сам посылает Иуду за полицией, говоря: «что делаешь, делай скорее», после чего предатель покидает собрание, которому суть происходящего непонятна. «А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим» (Ин. ХIII, 29). Очевидно, Иуда был казначеем сообщества – что ж, подходящая кандидатура в предатели {¶31}… Каноническая цена предательства заимствована из Захарии: «…И они отвесят в уплату мне тридцать сребреников. И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище…» (Зах. XI, 12, 13).

Отослав Иуду, Иисус произносит обширную проповедь, вполне христианскую, без оттенков иудаизма, и сцена приобретает совершенно иное, чем у синоптиков, величественно-мажорное звучание. Иисус говорит, что отныне он возлагает все надежды на учеников, своих друзей. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих… Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я {¶32} назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего… Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин. XV, 13, 15, 17).

Далее он в молитве произносит такую фразу {¶33}: «…тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание» (Ин. XVII, 12).

К сожалению, при пересказе невозможно передать двойственное положение «двенадцати». Вроде бы они – надежда Иисуса и будущее его учения. С другой стороны, они действительно «рабы» – глупые, суетные, несамостоятельные. Возможно, это диктовалось тогдашней литературной манерой. Огромная интеллектуальная дистанция между Иисусом и учениками, во всяком случае, очевидна. Иоанн с его несомненным литературным чутьем озаботился придать апостолам достойное звание – друзей Иисуса – хотя бы в конце повествования.

6. Арест

Обстоятельства ареста Иисуса в изложении всех евангелистов темны и непонятны. Как удалось найти его после всех предосторожностей, принятых им в пасхальный вечер? Иуда ведь никуда не отлучался с пасхального пиршества, и роль его свелась к знаменитому поцелую-указанию – вот, мол, кого надо схватить. Ничего другого он сделать не мог, то есть полиция пришла на Елеон буквально чудом. Иоанн, как мы видим, попытался исправить это – Иисус сам отправляет Иуду за полицией. В сцене ареста и следующей за ней сцене допроса Иисуса в доме первосвященника разночтения становятся раздражающими. Вот как разворачивается изложение.

С Елеонской горы Иисус переходит в сад («место», по Матфею, «селение», по Марку) Гефсиманию, в нескольких сотнях метрах от вершины горы, и там обращается к Богу {¶34}: «Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк. XIV, 36). Его ученики дремлют, поддавшись естественному после пиршества томлению.

И среди ночи «Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда {¶35} с фонарями и светильниками и оружием» (Ин. XVIII, 3). По синоптикам, Иисус сам выступает вперед, сам отдается в руки отряду римских воинов и народу и еще раз говорит, что не погубит никого из своих учеников. Они же в свойственной им бестолковой манере восклицают: «Господи! не ударить ли нам мечом?» (Лк. ХХII, 49), и один из них отрубает правое ухо рабу первосвященника. Иоанн уточняет, что ударил мечом Симон Петр, а имя раба было Малх. По синоптикам, после ареста все ученики убегают, спасая свою жизнь. По всем книгам, за арестованным предводителем следует в отдалении Симон Петр. Иисуса приводят на двор первосвященника, Петр проникает следом и даже греется у огня вместе со служителями, пока синедрион допрашивает Иисуса.

Петру трижды говорят, что он – один из бывших с Иисусом {¶36}, и он трижды отрекается.

Ночной допрос Иисуса происходит одинаково по Матфею и Марку (см. {21}. По Луке, то же происходит утром). Синоптические Евангелия подчеркивают намерение синедриона осудить Иисуса в законном порядке.

Показания «лжесвидетелей» оказываются недостаточными, и суд топчется на месте, пока Иисус {¶37} сам не сознается в тягчайшем религиозном преступлении, объявив себя равным Яхве.

Его признают «повинным смерти» и избивают {¶38}: «И закрывши Его, ударяли Его по лицу и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя?» (Лк. XXII, 64).

По Иоанну, суд синедриона вообще не собирается. Иисуса ведут к тестю первосвященника, Анне, который, по некоторым сведениям, фактически заправлял в Иерусалиме.

Анна спрашивает арестованного об его учении и учениках {¶39}.

Иисус отказывается давать объяснения – дерзкий Иисус Иоанна! – и один из служителей в ответ на дерзость ударяет Иисуса по щеке {¶40}. Арестант с достоинством замечает: «…Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. XVIII, 23).

Немедленно за тем Иисуса ведут со связанными руками к Каиафе, и немедленно же, ибо наступило утро, – в преторию {¶41} (по Евангелию – место суда римской власти, по Тациту – канцелярия наместника). Иудеи не входят в преторию («чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху»), и сам Пилат выходит к ним (еще одно разночтение: у синоптиков Иисуса вводят к Пилату).

Впечатление от этой странной путаницы, разнобоя в тех фактах, в которых, казалось бы, все авторы должны быть единодушны, гнетущее. Очевидно, никто не рискнул сопровождать Учителя.

Перед лицом смерти он остался в одиночестве.

7. Понтий Пилат у синоптиков

Три рассказа синоптиков о суде Пилата можно изложить как единую историю. Иудеи вводят Иисуса и начинают обвинять его «во многом», в частности же в том {¶42}, что он развращает народ, запрещает платить подать кесарю, а себя называет Христом Царем (один из титулов мессии – «царь» или «царь иудейский»). Обвинение построено ловко: на первый план выдвинут политический аспект, хотя синедрион вынес приговор по делу о богохульстве (см. {37}).

Суммирующее обвинение «развращает народ» означало смерть, даже если Пилат не был осведомлен о мессианских настроениях в Иудее и недооценивал опасность, исходящую от живого мессии. А ведь было и еще кое-что: въезд на осле, волнения в храме, проповеди вокруг Иерусалима – реальные волнения населения, имевшие место перед самой Пасхой, о которых Пилат, как любой внимательный правитель, должен был бы знать. Но отбросим и это, предположим, что он был некомпетентным правителем. Предположим, он был глупцом и не понимал, что интересы Рима в данном случае полностью совпадают с интересами иудейской верхушки. Но ведь он был римлянин, и жизнь одного-единственного иудея для него не стоила ничего. Если виделась хоть малейшая угроза спокойствию в провинции, то участь иудея, вызвавшего неурочное заседание синедриона, была решена бесповоротно. Смерть.

Что же происходит у синоптиков?

Римлянин, привыкший уважать если не сущность, то процесс судопроизводства, спрашивает: «Ты Царь Иудейский?», то есть: «Заявляешь ли себя мессией?» И получает утвердительный ответ: «Ты говоришь». Обвиняемый не отрицает вины. Тогда Пилат приглашает обвинителей выступить еще раз {¶43}. Иисус молчит, не пытаясь защищаться, и судья удивленно спрашивает: «Ты ничего не отвечаешь? видишь, как много против Тебя обвинений» (Мк. XV, 4). Опять молчание… «Так что правитель весьма дивился» (Мф. XXVII, 14). Казалось бы, все ясно. Но происходит невероятное: Пилат объявляет первосвященникам, что не находит никакой вины в этом человеке!

Пораженные обвинители пытаются возражать – мол, как это, чтобы никакой вины! Да он ходит по всей стране, от Галилеи до сих мест, и везде возмущает народ!

Пилат несколько осаживается и находит повод оттянуть решение {¶44}. Разве обвиняемый – галилеянин? Тогда пусть его дело прежде рассмотрит Ирод, тетрарх, правитель Галилеи (по Луке).

Если Пилат при этом хочет выручить Иисуса, то действует, казалось бы, неудачно. За меньшие вины Ирод заточил и казнил Иоанна Крестителя. Но – опять происходит невероятное. Тетрарх принимает Иисуса благосклонно, даже с радостью, поскольку много был наслышан и надеялся увидеть от Иисуса чудо. Не увидел. Более того, пророк не пожелал с ним говорить. Но все равно – вопреки настояниям «первосвященников и книжников», Ирод оправдывает подследственного. Такова схема этого эпизода.

Внутри него есть еще три малопонятных факта: Ирод со своими воинами смеется над Иисусом и уничижает его; затем одевает в «светлую одежду» {¶45} и тогда лишь отсылает обратно к прокуратору. И в тот же день Ирод с Пилатом становятся друзьями, хотя прежде враждовали!

Мы наблюдаем два очень схожих события: и беспощадный сатрап Пилат, и злобный интриган Ирод, не сговариваясь, оправдывают опасного преступника. (О насмешках и уничижениях – чуть ниже.)

Он вновь у прокуратора, в новой светлой одежде. Видимо, пока он находился у тетрарха, за него просила жена Пилата, сказавшая мужу, что видела вещий сон, обещавший ей страдания, если праведника убьют. Муж созывает большой синклит – первосвященников, начальников, народ – и обращается к нему с речью. Он, Пилат, исследовал дело человека, якобы развращавшего народ, и не нашел его виновным ни в чем. Также и Ирод не нашел в нем ничего, достойного смерти {¶46}. «Итак, наказав Его, отпущу».

Заметьте, правитель предлагает освободить «невинного» – и все-таки наказать… Может быть, не так уж велика была его уверенность в невиновности Иисуса? Это сомнение укрепляется, когда Евангелия сообщают, что Пилат имел в виду не оправдание, а помилование (то есть Иисус юридически признан был виновным) {¶47}.

Дело в том, что, по Евангелию, римский прокуратор на праздник Пасхи миловал одного преступника по выбору и желанию народа, и сейчас он имел в виду именно этот акт. «Хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?» – вопрошает прокуратор. Теперь дается объяснение помилованию: «Ибо знал, что предали Его из зависти» (Мф. XXVII, 18) {¶48}.

Но первосвященники побуждают весь народ просить освобождения Вараввы, «известного узника», который был в заключении вместе с сообщниками за мятеж и убийство. Об Иисусе народ кричит: «Распни Его!» {¶49} И второй, и третий раз прокуратор предлагает отпустить не Варавву, а Иисуса, но весь народ требует его смерти «с великим криком… и превозмог крик их и первосвященников» (Лк. ХХIII, 24).

Пилат видит, что уговоры не действуют, а смятение становится всё сильнее {¶50}, и при всем народе умывает руки водой, говоря, что на нем нет крови этого праведника {¶51}, И весь народ ему отвечает: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. XXVII, 25). Этими зловещими словами, имевшими огромный, трагический резонанс на всем протяжении дальнейшей истории Европы, кончается сцена суда.

Прокуратор отпускает Варавву {¶52}. «А Иисуса, бив, предал на распятие».

Теперь надо рассмотреть очередные логические несоответствия, имеющиеся у синоптиков, – помимо странного поведения правителя.

Первое: почему внезапно весь народ, который только что, за несколько дней до Пасхи, любил Иисуса и оборонял его от правителей, потребовал его смерти {¶53}? Трудно поверить, что священники смогли так быстро переубедить людей, которые пели «осанну» своему мессии.

Второе: почему Пилат, настойчиво пытавшийся спасти Иисуса, отступился от него после вынесения смертного приговора? И не спас его хотя бы от унизительного избиения? Узник ведь оставался в его власти.

Ко второму вопросу примыкают еще два, менее отчетливые. Бессмысленное чередование поступков Ирода – который оправдывает Иисуса, затем уничижает его, затем одевает в новую одежду – оказывается стереотипом, по которому действует Пилат. Римский правитель также оправдывает Иисуса, затем бичует, затем уничижает – как и Ирод. Воины прокуратора ведут Иисуса в преторию, раздевают, напяливают на него шутовскую багряную мантию, на голову – терновый венец {¶54}. Дают ему в руки трость как шутовской знак власти. Кривляются, становятся на колени с криками: «Радуйся, Царь Иудейский!» Избивают тростью, срывают шутовское платье, отправляют на казнь уже в своей одежде. Почему? Ведь они были не иудеи, а римские солдаты, которым, вероятнее всего, не было ни малейшего дела до грязных иудейских варваров, кишащих вокруг римской резиденции. Но предположим, они были солдаты местные, из враждебных племен (хотя исторически это маловероятно). Тогда почему их высший начальник, признавший преступника праведником, не оградил его от солдатских издевательств? Это ведь куда легче и безопасней, чем пытаться защитить Иисуса от обвинений, опиравшихся на доказанные факты.

В синоптической картине Пилатова суда, таким образом, есть значительные несообразности. Это: внезапная ненависть народа к Иисусу; попытки оправдания опасного преступника, с которым во всем остальном обращаются действительно как со злодеем.