Текст книги "Пифагор"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Часть III
САМОСЦЫ

Мир ахейских владык был на мифы рассеян.

От микенских дворцов ни двора, ни кола,

И лишь в пику бродяге морей Одиссею

Вознеслась над лагуною эта скала.

И, как прежде, божественный ум Паламеда

Обращён к измельчающим горы волнам

И к далёким, летящим в эфире планетам,

К позабытым народам и их письменам.

Не опасны ему хитрецы и пролазы,

Возвышается он над морями интриг —

Независим от мира превратностей разум

И своей обращённостью к тайнам велик.

И пока хоть одна нераскрытой осталась,

На дворец мудреца не опустится мгла,

Обойдут безразличье его и усталость,

И в песок не рассыпется эта скала.

Навплия

Пифагор, увязая в песке, шёл по берегу круглого, словно бы вычерченного циркулем залива. Впереди высилась одинокая скала с бесформенными остатками древней крепости, носившей имя Паламеда. Ещё в юности, наслышавшись о нём от Ферекида, Пифагор мечтал побывать в этих местах, где когда-то взору едва ли не самого изобретательного из эллинских героев были открыты все тайны природы, ныне забытые, как он сам.

Храм Посейдона был за городской стеной Навплии, видимо, потому, что нижний город Паламеда находился на другом месте, чем современный, отстроенный аргосцами и превращённый ими в свою гавань. Обязанности верховной жрицы Посейдона, отца героя Навплия и деда Паламеда, исполняла миловидная девушка в багряном, опоясанном кожаным поясом хитоне. Она могла оставаться в этой должности до замужества. Заплатив ей деньги за жертвенных животных и узнав, как быстрее добраться до стана изгнанников, Пифагор пошёл по берегу какой-то речки, и именно здесь неожиданно произошла встреча с Эвномом, главная цель его пути.

   – Пифагор! – воскликнул Эвном, сжимая брата в объятиях.

Пифагор уловил в его взгляде едва ощутимое беспокойство, подмечавшееся им раньше в глазах таких столь непохожих друг на друга людей, как Анакреонт, Метеох, Ксенофан, некую неуверенность в себе в странном сочетании с вызовом как ответом на возможное неуважение или оскорбление. Ничего подобного не было в выражении лица Меандрия, Леонтиона и даже простых рыбаков. От них исходило спокойствие или чувство родного дома.

   – Прежде всего ответь, у тебя ли отец? – спросил Пифагор встревоженно.

   – У меня. После того как стало известно о твоём успехе – я имею в виду обман персов, – он воспрянул духом и стал рассказывать о тебе моим сыновьям, и ты для них уже герой.

   – А откуда вы узнали об обмане? Неужели персы разгадали хитрость?

   – Не знаю. Но, видимо, с персами Поликрат договорился, тем более что, забыв о войне с Кархедоном, Камбиз, как взбесившийся бык, двинулся на эфиопов. Об остальном стало известно от Леонтиона.

   – Так он здесь! – вырвалось у Пифагора. – А я готов был поклясться, что если ему удастся избежать встречи с кархедонцами или тирренами, то он окажется где-нибудь в Иберии или даже в океане.

   – Встречи с тирренами Леонтион не избежал, – подхватил Эвном. – И она, по его словам, произошла близ берегов Ихнуссы. Там, устроив засаду, он захватил тирренское торговое судно, груженное иберийским серебром. На него мы и приобрели необходимое нам оружие и провизию для войны с Поликратом.

   – Теперь у вас будет и флот. Пусть кто-нибудь примет от меня корабли, ибо меня ждут другие дела.

Эвном с осуждением посмотрел на брата:

   – Корабли примет Силосонт. Но о каких делах ты говоришь? Разве есть что-нибудь важнее, чем освобождение родины?

   – Есть такое дело, – отозвался Пифагор. – Я тебе о нём расскажу. Вернувшись после долгого отсутствия на Самос, я надеялся там обосноваться. Но оказалось, что это невозможно. Затем на пути из Кархедона в Навплию я посетил Тиррению, побывал в ряде городов. Из побережий, занятых эллинами, самое безопасное место близ пролива – там, где Кротон, хотя варвары, как и всюду, под боком. Мне же нужно десять – пятнадцать лет спокойствия, чтобы создать там школу, написать справедливые законы, чтобы вывести породу эллинов, не уступающих в мудрости вавилонянам и индийцам, но служащих эллинской идее.

   – Какую же ты прекрасную цель избрал, брат! – воскликнул Эвном.

Выздоровление

Закончив утренний осмотр больного, Демокед устроился рядом с ним на ложе.

– Радуйся, Поликрат! Сердце бьётся куда ровнее. Очистилось дыхание. Ресницы не дрожат. Здоровье как будто идёт на поправку. Но лечение будем продолжать до полного выздоровления. Избегай переполнения желудка, равно как и его пустоты. В знойный день старайся быть у воды. Не ешь круто замешенного хлеба. Если возобновится головокружение, пей назначенный тебе отвар. Немного увеличим время прогулки, пока до храма Артемиды, потом...

Поликрат вскочил.

   – Да какое там до храма Артемиды! – воскликнул он. – Я готов обежать весь остров.

Демокед неодобрительно покачал головой:

   – Такое бывает. Не подкреплённый физическим состоянием душевный подъём... В этом случае перенапряжение крайне рискованно. Объясню по порядку.

   – Что тут объяснять! – выкрикнул Поликрат. – Пришла весть о разгроме безумца Камбиза. Теперь ему не до нас.

   – Успокойся, Поликрат! Волнение тебе противопоказано. Где твоя собака?

   – За Реею тебе великая благодарность. Лучше любого из твоих снадобий. Погрузишь пальцы в её загривок – и словно в Элизии[42]42
  Элизий – в греческой мифологии страна блаженных на краю света.


[Закрыть]. Правда ли, что она из породы собак, сопровождавших царя Реса, явившегося на помощь Трое?

Демокед рассмеялся:

   – Не думаю. На языке варваров, окружавших Кротон, «рес» означает «царь». Наверное, то же значит и Реся.

За дверью послышалось ворчание.

   – Слышишь? Голос подаёт моя четвероногая царица. Привязалась она ко мне, всюду сопровождает или под дверью ждёт.

   – Но ты начал говорить о Камбизе, – проговорил Демокед. – Каким образом его разбили эфиопы?

   – Они его не разбивали. Он вступил в схватку с пустыней и остался без войска... У меня исчезло давление в висках, прошло головокружение. К концу месяца ты наконец сможешь возвратиться в Кротон. Тебя доставят до Коринфа, а там возьмёшь любое судно, привёзшее кротонцев в Олимпию, если, конечно, не захочешь сам побывать на играх. В них же наверняка будет участвовать твой друг Милон!

Взгляд Демокеда потеплел.

– Разумеется. Он не пропускает ни одной из игр, и каждая из них – триумф для Кротона. Но отправляться ли мне на игры, видно будет в Коринфе.

Силосонт

С дороги на Аргос открылась пологая долина. Около сотни юнцов, разбившись на отряды, бегали, прыгали, метали копья. Ими руководил плотный седой муж в доспехах.

   – Да-а... – разочарованно протянул Пифагор. – И с такими-то силами вы собираетесь осадить и взять Самос? У Поликрата одних критских стрелков не менее тысячи.

   – Но ведь это наши эфебы, – с гордостью, проговорил Эвном. – Среди юношей мой первенец Мнесарх. Он уже дал клятву верности, взяв в свидетели Геру. Это же отборный священный отряд, «гоплиты Геры». Ими командует наш благородный Силосонт, обучая всему, что должен знать и уметь воин. Видишь, он к нам направляется.

И вот Пифагор в крепких объятиях Силосонта, и ещё через мгновение они полулежат на траве среди трещащих цикад. Силосонт не похож на своего брата, но кипучая энергия Поликрата ощущается во всём облике этого немолодого, но ещё крепкого человека.

Силосонт улыбнулся:

   – Я уже давно слежу за тобой. Сначала я узнал от Эвнома об «исчезновении брата». Твоё появление на нашей родине тоже не осталось для меня незамеченным. Гражданская распря – всё равно война. На любой войне не обойтись без лазутчиков. Один из них побывал в твоей пещере. Ещё не видя тебя, я оценил твою мудрость, но мог ли я предположить, что муж, углубившийся в числа и столь чуждый Аресу, совершит то, что оказалось бы не под силу и нашему герою Анкею! Надо же! Опираясь на предвидение, увести из-под носа Камбиза целую флотилию и уберечь её в местах, где пострашнее любой посейдонской бури кипит соперничество морских держав. Каждая из них, должно быть, была нацелена на беззащитные самосские корабли?

   – О нет. Кархедонцы и тиррены – союзники, и решение первых – закон для вторых. От сиракузян же нас оберегали... – А я тоже о тебе слышал, Силосонт. Ты служил в юности у Амасиса в качестве наёмника, а потом вернулся к нему как изгнанник. Но как же Амасис принял тебя, находясь в дружбе с Поликратом?

   – Дружба эта была прочной только в первые годы, во многом благодаря Родопее, а потом Амасис понял, что Поликрат ведёт свою игру. Да и с Родопеей он разошёлся. Поэтому он отнёсся благосклонно ко мне и к другим самосцам, и это для Поликрата не было секретом.

   – Я слышал, что Амасис чем-то досадил Камбизу и, вызвав его гнев, был им убит.

   – О нет. Амасис умер своей смертью. Возможно, весть об объявлении ему войны ускорила его кончину. Через Навкратис – я, как и многие другие самосцы, жил тогда в этом городе – проходило египетское войско во главе с Псамметихом, сыном Амасиса, направляясь к границе, чтобы преградить путь персам. Ионийские наёмники, помнившие меня ещё юношей, уговорили к ним присоединиться.

   – Конечно же, – вставил Пифагор. – Поликрат оставил тебя без всего.

   – Да нет! – возразил Силосонт. – Я помню, кем был Амасис для ионийцев, и поэтому меня пугало персидское завоевание. Пока мы укрепляли Пелусий – египтяне, многие годы отражая набеги ливийцев, не ожидали нападения с востока, – появились персидские полчища. Камбиз провёл их через сирийскую пустыню. Со стен было видно, как персы гонят кнутами к нашим укреплениям карийцев и лидийцев. Они отличаются по вооружению от персов и мидийцев. Первый бешеный натиск был отражён. И вот ночью стражи заметили подбирающихся к воротам персов. Их вёл галикарнасец Фанес. Незадолго до этого он у нас в Навкратисе посвятил Аполлону статую. Воины Камбиза залегли, а Фанес...

Силосонт замолк.

   – Что же ты остановился? – спросил Пифагор.

   – Страшно вспоминать. Наши, схватив Фанеса, наклонили его над пифосом и отсекли ему голову. Затем они влили в пифос амфору вина. Вот этот напиток мне пришлось выпить вместе с другими. Разъярённые предательством, мы ринулись в бой и долго гнали напавших. Затем нас окружили. В живых остались немногие.

Раненный, я выполз с поля боя и добрался до Мемфиса, где у меня были друзья среди египтян. К празднику явления нового Аписа рана затянулась. Камбиз, возвращаясь из Эфиопии, вступил в город и, не зная египетских обычаев, принял праздничное ликование за мятеж.

   – И ты видел, как он заколол Аписа?

   – О чём ты говоришь? На моих глазах вокруг Аписа резвились египетские мальчики, что-то выкрикивая, а он мычал, поматывая огромной головой, кажется и не подозревая, что его считают воплощением бога. А сдох Апис, как мне стало известно, уже позднее, когда Камбиз находился в Эфиопии. И жрецов, вопреки тому, что болтают эллины, персы и пальцем не тронули.

   – Какое счастье! – воскликнул Пифагор. – Значит, не погибла многовековая египетская мудрость, о которой я так много слышал от моих вавилонских учителей.

   – Не погибла, – ответил Силосонт. – Жрец Уджагорресент, мой гостеприимец, в последние годы правления Априя служивший Исиде, не примирившись с самозванцем Амасисом и за это подвергшийся гонениям, назначен Камбизом Великим Врачом и одновременно управляющим дворцом, отныне принадлежащим Камбизу.

   – А как персы относятся к эллинам, оказавшимся в Египте? – спросил Пифагор.

   – Посуди сам по моей истории. Иду я в своём алом гиматии по Мемфису, и вдруг ко мне подходит персидский воин с толмачом-эллином. Персу – а это был царский телохранитель Дарий – понравился мой гиматий, и он попросил уступить его за любые деньги.

   – И сколько ты с него взял? – спросил Пифагор.

   – Я объяснил, что не торговец, а воин, и речь может идти лишь о подарке. И тут же, сняв гиматий с плеч, передал его персу. Тот, узнав моё имя и родину, сообщил мне, что вскоре в Навкратис должны прибыть из Самоса корабли для затеянной Камбизом войны с Кархедоном. Естественно, я поспешил в Навкратис, чтобы повидать сограждан. Но корабли так и не прибыли. А Камбиз, их не дождавшись, повёл войско против эфиопов.

   – Ну и чудеса! – воскликнул Пифагор. – Наши судьбы, не скрестившись в Навкратисе, соединились в Навплии. И всё то время, в какое ты готовил войско для вторжения на Самос, я вёл к тебе самосские корабли, необходимые для осуществления твоего замысла. На них и люди.

   – Тех, кто захочет принять участие в освобождении Самоса, – сказал Силосонт, – мы примем в свои ряды. Метекам пообещаем вернуть их дома и имущество, может быть, часть из них вольётся в наше войско. Тех же, кто не хочет воевать, неволить не будем. В твоё полное распоряжение будет оставлен корабль, на котором ты плыл, со всею командой и кормчим. Насколько я понял, ты собираешься в Новую Элладу?

   – Не сразу. У меня много дел в старой. Вот хочу побывать в Олимпии. Не отпустишь ли со мной брата?

   – Конечно же! – отозвался Силосонт. – Ведь сейчас священный мир. Но, к сожалению, не для меня.

Тревога

Хлопнула дверь. Живость, с какой тучный Меандрий вступил в лесху, и бледность его лица не оставляли сомнений в том, что принесённая им весть будет не из приятных.

– В Навплию прибыли наши суда, – произнёс казначей, опуская голову. – Все сорок кораблей. И знаешь, кто их привёл? Пифагор!

   – Д-да, – протянул Поликрат. – Ждали беды с головы, а она с хвоста нагрянула. Теперь Силосонту ничего не стоит договориться с эфорами.

   – Конечно! Гостей можно ожидать в любое время, а у нас всего одна трирема. На керкурах их не остановить...

   – И только подумай! Все напасти от Пифагора, – произнёс Поликрат не сразу. – А мне он казался человеком безвредным, углублённым в свои числа. Я восхищался его умом. Тебе надо посетить его отца.

   – Я к нему бросился первым делом. Дом забит. Никому из соседей неизвестно, где хозяин. И вообще мне кажется, что это не первый удар, нанесённый тебе этим мудрецом.

   – Что ты имеешь в виду?

   – Возвращение перстня.

Поликрат полюбовался блеском смарагда.

   – Не хочешь ли ты сказать, что Пифагор причастен к этому чуду?

   – Этот человек – маг, и ему может быть доступно такое, о чём мы и не догадываемся. Перед отправлением кораблей из беседы с ним я понял, что он слышал мой разговор с писцами, находясь на расстоянии полустадия. Или, может быть, он прочёл мои мысли. И я решил его не отпускать. Однако что-то заставило меня ему уступить. Но это пустое. Теперь у нас иные заботы.

   – Давай рассуждать здраво. Помешать высадке мы не в состоянии. Она может произойти в любой части острова. Надо перекрыть вход и выход из Самоса всем торговым судам. Часть критян должна быть незаметно выведена за стены, чтобы ударить по высаживающимся. Этот отряд я возглавлю сам. Ценности, что в Герайоне и в других храмах, ночью, не поднимая шума, по подземному ходу перенеси во дворец.

   – А не обратиться ли за помощью к Оройту? Ведь после поражения Камбиза он присмирел.

   – Во всяком случае, отправь к нему гонца с просьбой о встрече. И вот ещё. У тебя есть свои люди на Пелопоннесе. Может быть, удастся поднять илотов или просто распустить слух о подготовке ими мятежа. В этом случае спартанцы, к которым Силосонт может обратиться за помощью, не покинут Пелопоннеса.

   – Прекрасная мысль! – обрадовался Меандрий. – Я немедленно возьмусь за дело. Кроме того, не думаешь ли ты, что имеет смысл сейчас же расплатиться с критянами? Ведь мы им задолжали за три месяца.

   – Отдай им деньги немедленно. И всех, кто вызывает подозрение в сочувствии Силосонту, отправь в Горгиру.

   – Мне казалось, что от них я уже избавился, – отозвался Меандрий. – Но ты прав. Некоторые из них могли попрятаться в горах. Я прикажу держать все ворота на запоре.

   – Этого делать не следует, чтобы не вызывать волнений. Но стражи пусть следят за всеми, кто входит и выходит.

Лаконизм

Простившись с Пифагором, Силосонт сразу же отправился в Спарту. Прежняя его попытка договориться с эфорами была неудачной, как он полагал, вовсе не из-за длинной речи. Просто эфоры знали, что у самосских беглецов не было ни денег, ни кораблей. На обещания расплатиться казною Поликрата после захвата Самоса они не полагались. Вопреки тому, что было сказано Пифагору о серебре Леонтиона, главная часть его оставалась нетронутой. Эфоры смогут получить задаток немедленно. А в качестве залога за остальное теперь можно будет оставить пару кораблей. «Нападение сразу же после окончания священного мира окажется неожиданным и принесёт успех», – рассуждал Силосонт, шагая по заросшему бурым камышом берегу Эврота[43]43
  Эврот – главная река Лаконики.


[Закрыть].

И вот он уже на площади, перед дверью, через которую, как говорили, не проскользнёт ни одно словечко, перед невысоким зданием, где вот уже полстолетия решались судьбы Спарты. В прошлое своё посещение он находился тут же, подбирая слова, которые могли бы убедить эфоров, что Поликрат угрожает Спарте и её союзникам. Тогда ему показалось, что владыки Спарты не представляют себе ни расположения островов, ни опасностей самосского владычества на морях. Самос виделся им невероятной далью. Теперь же, когда Спарта заключила союз с Коринфом, устранение Поликрата становилось для них реальностью.

Дверь отворилась, и Силосонт услышал:

   – Заходи!

Эфоры, все пятеро, сидели за столом. Но в лесхе был ещё один муж, судя по доспехам военачальник.

   – Говори! – обратился к вошедшему один из эфоров.

   – Раньше у нас не было флота, – начал Силосонт, стараясь быть предельно кратким. – Теперь он есть. Мы готовы оплатить расходы и дать в залог корабли. Плыть вот сюда. Пока не опередили афиняне.

Силосонт выложил на стол глиняную пластину с обозначением Пелопоннеса, Самоса и лежавших между ними островов.

Это была копия части карты ойкумены, вычерченной Анаксимандром на бронзовой доске. Эфоры, кажется, даже не знали, что существуют такого рода изображения.

Пять голов склонилось над доской.

Выждав время, Силосонт пояснил:

   – Путь прямой. Через острова Кифенос, Сирое, Микинос и Икарию.

   – А это что? – поинтересовался один из эфоров, ткнув пальцем в берег Азии против Самоса.

   – Мыс Микале.

   – А это?

Эфор перевёл палец выше и повёл его к морю, повторяя зигзаг Меандра.

Силосонт метнул на эфора взгляд. Вспомнились слова отца: «Не суди по внешности». Нет, спартанцы вовсе не дуболобые. Может быть... они не очень хорошо разбираются в географии, но зато поле зрения их как политиков широко. Намёк схвачен на лету. Им известно, что казначея Поликрата зовут Меандрием и что он изворотлив, как река, давшая ему имя, что он мечется между Афинами и Мегарами.

   – Это побережье Азии.

   – Подожди за дверью! – было приказано Силосонту.

Через некоторое время вышел старший эфор и объявил:

   – Чужеземец! Если доставишь двадцать талантов и дашь в залог три корабля, получишь отряд во главе с царским сыном Дориэем.

Эфор взглянул в сторону сидевшего у стены плечистого юноши. Тот встал и протянул Силосонту руку. Рукопожатие было крепким.

Дорога в Олимпию

Главная из семи ведущих в Олимпию древних дорог тянулась вдоль Ладона, притока Алфея[44]44
  Алфей – главная из рек Пелопоннеса, почитавшаяся в Олимпии и других местах как божество.


[Закрыть], повторяя его плавные изгибы. Пифагор и Эвном оказались в людском потоке, движущемся в одном направлении. Среди идущих не было ни одного знакомого лица, но, поскольку всех вела общая цель, в раскалённом неподвижном воздухе сквозило нечто всех сближающее, и праздник эллинского единения начался задолго до его торжественного открытия. На привалах у источников или под куполами деревьев незнакомые друг с другом люди охотно делились запасённым на дорогу съестным, а те, кто уже побывал на прославленных играх, – впечатлениями. И хотя каждый из говоривших, захлёбываясь, сыпал именами и успехами олимпиоников, прославивших его город и удостоившихся необыкновенных почестей, все ощущали себя эллинами и не забывали об угрозе с Востока.

На одном из привалов из оживлённого, сопровождаемого жестикуляцией разговора соседей Пифагор узнал, что Камбиз разгромлен в Эфиопии.

– Свершилось! – воскликнул Пифагор, взглянув на брата.

Эвном поднял голову.

– Судьбы царств, городов и смертных стягиваются в невидимый узел, – продолжал Пифагор, – пока не наступает то, что может быть названо развязкой. Свидетелем одной из таких развязок я стал, находясь в Вавилоне, в этом великом городе, павшем к ногам вождя воинственных пастухов Кира. До этого Киру удалось стать наследником мидийского царя, захватить Лидийское царство вместе с зависимыми от неё ионийскими и эолийскими полисами. Так появилась колоссальная Персидская держава, а главарь ватаги пастухов стал царём царей. Все эти годы после падения Вавилона я находился в Индии, и до меня доходили лишь отзвуки этих поистине грандиозных событий. Но, возвращаясь на родину через Вавилон, я узнал, что первой гробницей Кира, погибшего от рук царицы скифских пастухов Тамирис, стал кожаный бурдюк с его собственной кровью, куда была ею брошена голова ненасытного завоевателя. Такова была развязка для Кира, но не для созданной им державы. Изучая в Вавилоне астрономические записи, в которых отразилось прошлое этого величайшего из городов, я заинтересовался судьбою ассирийцев, создавших такую же могущественную державу, какими были Вавилон, Мидия, а после них – Персия. Я понял, что державы не могут существовать без завоеваний. Без них они разваливаются, как шалаши, сбитые на скорую руку.

По мере приближения к цели дорога заполнялась всё больше и больше и стала напоминать главную улицу Самоса в день Геры. Было жарко, как на сковороде. Одеяния и обнажённые части тел идущих покрылись густым слоем пыли, и сквозь неё блестели одни глаза.

Пифагор прибавил шагу и оказался перед временными жилищами тех, кто успел прибыть заблаговременно. В толпе, собравшейся со всех сторон населённого эллинами мира, словно иглы в густой ткани, сновали водоносы, торговцы пирожками и глиняными фигурками животных для тех, кто не мог или не хотел раскошелиться на покупку телки или барана для заклания Зевсу Олимпийскому, Гере, Гераклу и другим богам. Пахло дымом, ладаном и человеческим потом.

Пифагор растерялся. Как всегда, его пугала беспорядочная толпа. Вдруг послышался крик:

   – Пифагор! Сотер[45]45
  Сотер – спаситель, обычно употребляется по отношению к богам (греч.).


[Закрыть]! – Голос был знакомый.

Оглянувшись, Пифагор увидел проталкивающегося к нему Эвпалина. Поздоровавшись с Эвномом, мегарец обнял Пифагора.

   – Сотер? Почему ты меня так называешь?

   – Так тебя с недавнего времени называет вся Эллада. Конечно же многие, особенно на островах, не жаловали Поликрата, но весть о том, что царь отнял у него корабли и вот-вот захватит остров, вызвала ужас. Когда же стало известно, что Поликрат кораблей лишился, а Камбиз их не получил, возникло ликование, и на его волне вознеслось твоё ранее неведомое имя. Впрочем, кто-то здесь уже слышал и о самосской пещере, и о посещении тобой Индии, и даже о том, что ты ученик чудотворца Ферекида.

   – Довольно обо мне! – прервал Пифагор. – Я ничего о тебе не знаю. Что ты сейчас строишь?

   – Живу в пути. Строю планы, – отозвался Эвпалин с горькой улыбкой. – Поначалу я надеялся, что мне удастся использовать мою смесь на Истме. В своё время Периандр носился с идеей превратить Пелопоннес в остров.

   – Я слышал об этом, – отозвался Пифагор. – Но мне казалось, что Периандр, в отличие от Поликрата, был чужд всяким новшествам.

   – Это не так! – горячо возразил Эвпалин. – Афиняне, соперники и злейшие недруги Коринфа, распространяют о Периандре всяческие небылицы, например будто тот раздел всех женщин Коринфа, чтобы согреть в Аиде жену, которую сам же и убил. Давай выйдем на агору и расспросим у встречных, что они знают о Периандре. Я уверен, что каждый третий или даже второй повторит эту нелепицу. К сожалению, Псамметих, ныне правящий Коринфом, не похож на своего дядю, – словно вместе с египетским именем, которое ему почему-то дали при рождении, к нему перешли и египетские пороки. Да и вообще со времени Хилона всем на Пелопоннесе распоряжаются эфоры. Так что мне приходится надеяться на иных покровителей. Кто они? Об этом говорить ещё рано. К тому же мы уже пришли. Олимпия по ту сторону реки. Видишь утёс?

   – Ещё бы!

   – Это Типайон – «страх женщин».

   – И почему ты так странно его назвал?

   – Сразу за Типайоном брод через Алфей. С холма, как рассказывают, сбрасывают женщин, осмеливающихся нарушить запрет и посетить олимпийский агон[46]46
  Агон – состязание (греч.).


[Закрыть]. Я не слышал, чтобы в наши дни кого-либо сбросили. Но женщин даже здесь не увидишь. Такова сила страха. Кто же по ним соскучится, может отправиться в Самос.

   – Самос?

   – Ну да, Самос, или Самикон, как его часто называют, чтобы не путать с твоим островом. Он отсюда стадиях в шестидесяти к югу. На языке местных жителей, потомков пеласгов, Самос – вершина, точнее – «самая высокая».

   – Ну и ну! – воскликнул Пифагор. – Кто бы мог подумать: для того чтобы это узнать, мне надо было обогнуть Сикелию и юг Тиррении, пройти весь Пелопоннес!

   – Вот мы и дома, – сказал Эвпалин, показывая на шалаш в форме пирамиды, возвышавшийся над беспорядочно разбросанными навесами.

   – Узнаю дело твоих рук, – проговорил Пифагор.

В шалаше послышалось движение. Наружу выбрался светлолицый юноша с повязкой, собравшей на затылке длинные волосы.

   – Это его работа, – пояснил Эвпалин. – Познакомься с моим помощником.

   – Мандрокл, – представился юноша.

   – Давайте заползём в шалаш, – перебил Эвпалин. – Там ты расскажешь о своих странствиях.