Текст книги "Пифагор"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Совет пятисот

Окончились осенние праздники, славящие Деметру и Диониса. Рассеялся дым сожжённого кротонцами жнивья, и зашумели холодные зимние дожди. Со всех сторон рассыпанного по холмам города к Булевтерию[41]41
  Булевтерий – здание городского совета.


[Закрыть] потянулись пожилые люди в плотных гиматиях.

Кротонский Совет пятисот собирался в конце года, после завершения работ на полях. Обычно выступали на этом собрании архонты, сообщая о выполнении работ по ремонту дорог и укреплению городских стен, о затратах казны, послы отчитывались о своих посольствах, стратеги – о численности и подготовке эфебов. На этот раз Совету предстояло заслушать речь Пифагора.

Не было в городе человека, который не знал бы Пифагора в лицо. Да что люди! Не было ни одной собаки, которая бы не узнавала его и не бежала за ним в надежде получить кость. Всем было известно, что софос, как называли Пифагора, сам мяса не ел, но остатки трапез собирал для городских собак. Это кротонцы считали таким же чудачеством, как хождение босиком, и, добродушно посмеиваясь, говорили:

   – Он снял с нас заботу о кормлении собак и хочет помочь нам в воспитании детей.

И вот теперь им предстояло впервые услышать этого человека.

   – Граждане Кротона, – начал Пифагор, – прежде чем обратиться к вам, я проделал долгий и нелёгкий путь, обозначенный названиями таких городов, как Китион, Кархедон, Эрик и Регий. Ваш город оказался по счёту пятым, и, надеюсь, последним. Но для меня он первый. Ведь он не только открыл самосским судам свою гавань, но и дал нам укрытие близ своих стен. Таковы ваши благодеяния. Говоря же о вашем благородстве, давшем мне основание предпочесть вас жителям всех других городов, я обращаюсь с ещё одной просьбой – выделить мне место для осуществления одного из моих замыслов. А замыслил я основать колонию, но не моего родного Самоса, переживающего самые тяжёлые времена, а эллинского знания, находящегося вот уже полстолетия на невиданном взлёте. Некоторым из вас известны имена если не всех, то по крайней мере двух-трёх софосов, их акме приходится именно на эти полвека. Без них у эллинов не было бы ни солнечных часов, ни медной доски с чертежом Земли, ни многих наук, без которых невозможны успехи градостроительства и мореплавания. Благодаря им мой Самос получил свежую воду, пропущенную через толщу горы, и также закрытую гавань, подобную кархедонской, хотя и меньшей величины.

Для чего я вам всё это говорю? Чтобы вы поняли, что ни один из городов не в состоянии ни процветать, ни противостоять своим недругам, не пользуясь достижениями наук, что нет пользы городу от роскошных зданий, от гуляний и зрелищ, если ему недостаёт разумения. Употребляя слово «достижения», я имею в виду усвоение плодов Афины и Аполлона, а не Плутоса. Конечно же Плутос прославил соседний Сибарис, но кому нужна слава неженок, которые парятся в горячей воде, которых рабы тащат на своих плечах и за которыми ухаживают, как за малыми детьми или выжившими из ума слюнявыми старцами! Кротон же прославляет своими могучими руками Милон, столько раз возвращавшийся домой с победными венками из Олимпии и с многих других состязаний.

Кротонцы одобрительно зашумели.

   – Слава Милону, самому сильному из эллинов! – послышались выкрики.

   – В первые же дни, – невозмутимо продолжал Пифагор, – я, по обыкновению, обошёл городские стены и, не найдя следов заделанного пролома, подумал: «Кротонцы – народ, уверенный в собственном счастье, и у них не было необходимости пропускать олимпийскую Нику через пролом, опасаясь, что она покинет город там, где вошла, если её провести воротами. И тут я понял: лишь этот город откроет ворота не только могучей силе, но и разуму. Неслучайно же в этом городе обосновался и Демокед, самый знаменитый из эллинских врачевателей. Так ко мне пришла мысль просить именно вас дать нашим кораблям зимнее прибежище и выделить место для моей школы. Впрочем, название «школа» мало подходит к тому, что должно возникнуть близ вашего города, если вы дадите на это согласие. Ведь обычно школа – это учитель с несколькими учениками, устроившийся где-нибудь на агоре или в другом шумном, мало пригодном для обучения месте. Моя школа будет храмом Муз с открытым помещением для общих собраний и – главное – со зданиями для занятий и для проживания учеников.

В речи Пифагора, несмотря на отсутствие пафоса, было нечто завораживающее, и люди застыли. Судя по загоревшимся глазам, они ощутили гармонию, как бы божественный план мысленно создаваемого городка знаний.

Пифагор вобрал воздух в грудь и начал с новой силой:

   – Мы, эллины, привыкли чтить Диониса, сына Семелы, и отмечать его приход перебродившим соком виноградных плодов. По дороге в Сибарис до реки Сириса мой взгляд радовали курчавившиеся гроздьями холмы. За Сирисом я виноградников не узрел, но в городе увидел трубы, по которым в дома прямо с кораблей потоком лилось заморское вино, а вместе с ним один из самых опасных для людей пороков – пьянство. Пьяницы утрачивают человеческий облик и вместе с ним и разум, а разум – это сила. Они становятся рабами порока и рождают слабоумных уродов, ни к чему не способных калек. В моём маленьком городе пьянство встретит непреодолимую преграду и отступит, трусливо поджав хвост. Я уверен, что мои ученики, став гражданами, отдадут свои голоса за то, чтобы законом полиса был прекращён доступ иноземных вин, а пьяницам было запрещено иметь потомство.

Переждав, пока стихнут рукоплескания, Пифагор продолжил:

   – Сквозь стены храма Муз не найдут дороги такие пороки, как распущенность и дерзость. Ведь занятия науками требуют упорства и послушания. У того, кто стремится к знаниям, не найдётся времени для распутства, да И не появится охоты к нему. Они научатся геометрии, арифметике, врачеванию и вместе с этим дружбе, ибо я учу: «У друзей всё общее». Они научатся почтению к родителям, ибо я говорю: «Помни, кому ты обязан жизнью», благородству, великодушию, постоянству, почтению к богам. Вот какую я хочу открыть школу на участке, который хотел бы получить в сорока стадиях от города у Тёплых Вод. Просьбу мою поддерживает и Милон, согласившийся стать моим учеником и помощником в воспитании юношества. Когда наступит время для плавания, я отведу корабли и вернусь к вам со всем тем, что необходимо для занятий. Вас же, кротонцы, я прошу, если на то будет ваша воля, оказать мне посильную поддержку. Усилия и средства, потраченные на воспитание, приносят выгоду неизмеримо большую, чем любые другие вложения в устройство собственной жизни. Ведь дети – наша надежда, наше будущее. На этом я закончу, чтобы не быть похожим на Гомера, который не знает удержу в словах.

Пифагор уже прошёл несколько домов, когда услышал за спиной поспешные шаги. Оглянувшись, он увидел пожилого человека, явно стремившегося его догнать.

   – У меня есть сын Эвримен, – начал незнакомец, подходя ближе. – Он увлекается арифметикой. Сейчас он остался без учителя и очень страдает. Не можешь ли ты с ним встретиться?

   – Я рад, что ты ко мне подошёл. Может быть, твой сын и будет моим первым кротонским учеником. Пусть он ко мне приходит. Я с ним с радостью поговорю.

Эвримен

Перед Пифагором стоял юноша, похожий на газель, – тонкий, с огромными чёрными глазами.

   – Я – Эвримен, – произнёс он.

   – Присаживайся. Я таким тебя и представлял. Не удивляйся. Когда отец твой о тебе говорил, я увидел в его глазах твоё отражение. Ты любишь арифметику, Эвримен?

   – Люблю. Но я пришёл к тебе по другому вопросу. Не знаю, как это объяснить. Видишь ли, я болел и сгорал в лихорадке и вдруг увидел тебя, стоящего с каким-то старцем у погребальной стелы. Казалось бы, это должно было меня напугать, но я вдруг почувствовал облегчение. Болезнь вышла потоками пота.

   – У тебя был критический день, мальчик, – вставил Пифагор, – и я рад, что смог тебе помочь.

Глаза Эвримена расширились.

   – Но ты же не знал о моём существовании?

   – Это необязательно. Расскажу тебе об одном происшествии. Я по пути на Самос посетил город Китион на Кипре. Был я там впервые. И вдруг ко мне бросается незнакомец и заключает в объятия. Сын его находился при смерти, и я приснился отцу и во сне назначил ему лечение, которое спасло мальчика. Ему сейчас столько же лет, сколько тебе.

   – Но это ведь противоречит законам природы! – воскликнул Эвримен.

   – О нет. Это говорит лишь о том, что мы ещё мало знаем о собственной природе и её возможностях. Этим эллинские мудрецы не занимаются, ибо исходят из мысли о существовании лишь того, что мы видим и ощущаем. Если что выходит из этого круга, они объясняют непознанное вмешательством богов или каких-то ещё сил, недоступных человеческому пониманию. Таким образом поступают и создатели мифов, объясняя, например, появление огня кражей его Прометеем с Олимпа. В эти мифы продолжают верить, обвиняя тех, кто считает по-другому, в кощунстве. Поэтому те, кто хочет проникнуть в самые жгучие тайны природы, должны держаться вместе, не смешиваясь с невежественной и завистливой чернью, знакомя её лишь с тем, что доступно её пониманию.

   – Это так, Пифагор, – проговорил Эвримен. – И я хотел бы стать твоим учеником.

   – А кто был твоим первым учителем?

   – Фиванец Лисид. Он обучил меня арифметике и геометрии, и я ему благодарен. Но вещей, лежащих за пределами видимости, он не касался. Ему пришлось вернуться на родину, после чего я заболел.

– У твоего учителя, насколько я понимаю, – продолжил Пифагор, – не было заботы, где тебя учить. Он приходил к тебе или ты к нему. Обучение же, соединённое с научным опытом, требует стен, подобных тем, которые защищают города от неприятеля, и особых, приспособленных для занятий и исследований, помещений. Участок нам уже выделен, но плана школы у нас ещё нет. Займёмся этим.

Черновик

Лежит на коленях абакий:

Рождение черновика.

Наносятся линии, знаки —

Покоя не знает рука.

Не так ли, скажите, не так ли

Трудился над миром наш бог?

На небе нет брёвен и пакли —

Умом созидался чертог.

Пять дней ушло на вытаскивание кораблей на сушу и ещё четыре на укрепление камнями и подпорками. И вырос сразу же за стенами Кротона «Самос», как стали называть кротонцы пригород, которому в своё время суждено тронуться с места, оставив после себя ровики, груды камней и многие десятки кострищ.

На плечи тех, кто руководил возведением этой пристройки к кротонским стенам, легли и другие заботы. Надо было думать не только о пропитании, но и о сохранении едоков. Уже в первые дни кое-кто из самосских юношей обзавёлся в городе невестой. И это взбудоражило остальных. В Кротоне, редко посещаемом торговыми судами, не было клоаки, подобной самосской, а в Сибарис после происшествия с Пифагором одни боялись идти, у других на нужды Эроса не хватало денег. Надо было чём-то занять молодёжь, тех, кому опротивели игра в кости и разговоры о женщинах.

И вот тогда-то Пифагору пришла в голову мысль: а почему бы уже теперь не начать строить здание школы на участке, выделенном советом Кротона, благо предприимчивый Никомах обещал поставить сколько угодно леса. Он сразу же после высадки нашёл себе в Кротоне компаньонов, закупил рабов и начал рубить лес в Силле. Дерево представлялось Пифагору хотя и менее долговечным материалом, чем камень, но лучшим для здоровья, особенно в этих местах, где летом дул жаркий южный ветер.

Зимние дни Пифагор проводил, склонившись над абакием. Подобно диковинной геометрической фигуре, вырисовывался, приобретая всё новые и новые детали, план храма Муз – дочерей Мнемозины. Треугольники, квадраты, переносимые из одной части абакия в другую или вовсе стираемые, следовали движению незримой мысли. Казалось, она, подчиняясь какому-то ритму, совершала на доске фантастическую пляску. И вот пришло время, когда Пифагор, откинувшись на сиденье, обратил взгляд к небу, словно кого-то там благодаря за дарованную ему помощь.

Наблюдая за работой учителя, Эвримен мог уже мысленно обойти стену и, вступив через её ворота, остановиться у квадрата, который, как объяснял Пифагор, должен заменить самосскую пещеру и быть приспособленным для того, чтобы заниматься в любое время года и испытывать от этого удовольствие. И он уже знал, что в этом здании не будет окон, а свет и воздух будут проходить через квадратные отверстия в потолке, ибо ничто не должно отвлекать от постижения истины.

В вечерние часы Пифагор вычерчивал сиденья, шкафы для свитков и учебных принадлежностей, попутно объясняя преимущества или недостатки той или иной древесной породы, сетуя на то, что придётся использовать для полок сосну, а не кедр, которому не страшны жучки, источающие папирус. Эвримен узнавал о растениях, запах которых ввергает в сон и исцеляет от болезней или, напротив, порождает дурное состояние духа и которых следует избегать. Пифагор уверял, что каждому из богов угодно своё дерево: Зевсу – дуб, а его матери Кибеле – сосна, и что древние мастера изготавливали ксоаны богов из разных древесных пород. Тогда впервые Эвримен услышал: «Гермеса из любого дерева не вырежешь». Потом он слышал эту акусму от Пифагора много раз, но уже в применении к людям. Пифагор исходил из материала как данности и, видя дурного от природы человека, не старался его исправить. Он просто его не замечал, стремясь работать лишь с добротным материалом.

Женское собрание

После речи в Совете пятисот Пифагор стал городской знаменитостью. Некоторые, повторяя его наставления «разум – сила», «у друзей всё общее», «дети – наша надежда», «Гермеса из любого дерева не вырежешь», стали называть себя пифагорейцами.

Однако весть, что он намерен собрать женщин, вызвала в городе переполох.

   – О чём же будет говорить Пифагор с женщинами? – удивлялись кротонцы. – Не намеревается ли он их наставлять, как вести хозяйство, или – о, ужас! – не хочет ли он их обучить арифметике или геометрии?

Успокоение внесли архонты, ибо их Пифагор известил, что речь пойдёт о воспитании детей.

   – Рассаживайтесь поудобнее, – начал Пифагор, обращаясь к кучке женщин. – Я рассчитывал, что вас будет больше. Наверное, многим помешали прийти домашние дела. Но я надеюсь, что вы передадите содержание нашей беседы тем, кто не явился, и, разумеется, своим мужьям, ибо понадобится и их помощь. Вам, наверное, известно, что у Тёплых Вод воздвигается храм Муз, служительниц Аполлона и покровительниц не только искусства, но и знания. И я подумал о своих будущих учениках. Какими им быть, во многом зависит от матерей, от раннего воспитания, которым должны руководить вы. Я говорю – должны, поскольку мне известно, что во многих семьях дети отдаются рабам и рабыням, которые по своей природе не в состоянии заложить основы, достойные будущего гражданина. Я вас призываю отказаться от этого неразумного обычая и взять воспитание детей в свои руки. В раннем возрасте дети очень любознательны, они засыпают взрослых вопросами, они очень любят мифы. О них мы и поговорим. Задумывались ли вы над тем, что надо рассказывать детям?

Пифагор сделал паузу, словно ожидая ответа.

   – Наверное, – продолжил он, – вы исключали из известных вам мифов всё, что может показаться детям непонятным. Но я имею в виду другое – нравственное значение рассказываемого. На мой взгляд, из мифов должно быть исключено всё, что бросает на героев тень. Малышу необязательно знать ни о вспыльчивости Геракла, ни о колебаниях Ахилла. Из мифов должно быть изъято всё, что вы не хотите видеть в своих детях, когда они повзрослеют. Конечно, вы им не расскажете о том, как обращался Зевс со своей ревнивой и строптивой супругой, или о битвах богов с сыновьями Земли – гигантами. Ребёнок не в состоянии судить, где иносказание. Мнение, воспринятое в столь раннем возрасте, может искалечить его душу. Нельзя позволять богам и героям бедствовать, независимо от того, как оно описано у Гомера или Гесиода. Пусть дети не узнают о превращении Деметры в нищенку, о страданиях Прометея за благодеяния, оказанные им людям. Дети в ваших руках воск, и вы можете этим воспользоваться на благо городу. Очень опасны мифы, вызывающие у детей ужас, – ребёнок не должен знать о том, что ожидает умерших за их прегрешения в жизни. Дети ведь не совершили преступлений, зачем же им знать о наказаниях, тем более вымышленных?

Немного помолчав, Пифагор продолжил с новой силой:

   – На вас, женщины, держится семья, а тот, кто разрушает семью, – враг своего отечества. Поэтому я говорю своим ученикам: «Не гоните жён. Они просительницы за вас у богов». Добавлю: в ваших отношениях с мужьями нет грязи. Для посещения храма вам не надо проходить очищения. Но для той, кто изменит мужу, храм закрыт навсегда.

Речь эта, дойдя до слуха мужей, вызвала у них одобрение, и число тех, кто называл себя пифагорейцами, возросло.

Невидимые нити

И возвратилась в Италию весна, мальчишеская пора года. Рассеялись промозглые зимние туманы, и небо засияло первозданной синевой. Зазеленели окрестные холмы. На крыльях ливийского ветра над Кротоном пронеслись первые перелётные стаи, напомнив обитателям пригорода, что и им пора в путь. По ещё не просохшим бортам и палубам застучали молотки, запели пилы, заскрипели топоры, счищая с килей налипших ракушек. Запахло смолой. Под напором сотен плеч на катках заскользила загостившаяся чужеземная стая к бухте и заплясала на волнах. Надутые зефиром белые крылья уже были готовы понести к дальней, давно ждущей гавани.

На собрании триерархов было решено оставить в Кротоне всех самосцев, слепивших семейные гнезда, отправив их к Тёплым Водам. Там за зиму была очищена от камней площадка и заготовлены стараниями Никомаха брёвна, которых должно было хватить для постройки учебных помещений. Пифагор отдавал предпочтение дереву, пропускающему дыхание неба. Но строить было ещё рано – лес не просох и вырытые за зиму канавы полны воды.

Осмотрев их, Пифагор попросил Эвримена вытащить сачками из воды лягушек и жуков и отнести их в безопасное место, а также привязать к деревьям домики для перелётных птиц.

   – Будет сделано, – отозвался Эвримен.

   – И змей не трогай, – добавил Пифагор.

Юноша вздрогнул.

   – Я как раз подумал о змеях. Неужели и их спасать?

   – Природа нас одарила сознанием для того, чтобы мы употребили его на благо ей, не причиняя зла ни животным, ни растениям, даже тем, которые вызывают у нас отвращение, доставляют беспокойство или приносят вред. Вспомни, что рассказывают о Меламподе. Этот муж нашёл общий язык со змеями, и они даровали ему необыкновенную остроту чувств. Однажды, находясь в темнице, он услышал разговор двух древоточцев о том, что балка над его головой перегнила и вот-вот обрушится. И это его спасло. Таким же необыкновенным слухом обладал и юный фракиец, которого я считаю первым своим учеником.

   – Ты мне ничего о нём не говорил.

   – Это он помог мне увести самосские корабли от персов. Перед этим мы с ним расстались, что, однако, мне не мешает чувствовать движение его души. Между нами словно бы протянулись невидимые нити, позволяющие мне ощущать его волнения и грозящие ему опасности. Сегодня я видел его плывущим на корабле. Солнце било мне в глаза. Из этого я заключил, что корабль плывёт на восток.

Отплытие

И вот настала пора отплытия и прощания. Провожать самосцев вышел весь город. Пифагору приготовили дар. На заре, поднявшись на палубу «Миноса», архонт торжественно зачитал постановление совета и народного собрания Кротона о даровании Пифагору кротонского гражданства со всеми его правами и о воздвижении ему после кончины за счёт города каменной гробницы.

В конце церемонии архонт вручил под приветственные крики и рукоплескания кротонцев Пифагору позолоченный ключ от главных ворот города, сказав:

– Возвращайся, кротонец Пифагор, скорее назад, в свой город. Мы все тебя ждём.

Как только архонт спустился на берег, были подняты сходни. Заскрипели по борту якорные камни, ударили вёсла. И вот уже между заполненным людьми молом и бортом «Миноса» обрисовалась вспененная полоса воды.

Пифагору на миг показалось, что не корабль уходит в море, а море шумит ему навстречу, раскрывая свои бескрайние пределы.

Берег вскоре скрылся из виду, и корабль оказался посреди необозримой, тяжело дышащей равнины, то серой, то зелёной. Он то взбирался на волны, то низвергался в глубину. «Колебание – всеобщий закон, – думал Пифагор. – Колеблется море, колеблется и земля, колеблется пламя. И жизнь – это колебание между рождением и смертью. Это огонёк, то вспыхивающий, то затухающий. Познание сродни уничтожению, как любовь – смерти. Зажигаясь, мы созидаем, а всё созидаемое обречено на уничтожение. И есть ли изъятие из этого закона? Что такое душа? Не колеблющееся ли начало, некое пронизывающее мир дыхание?»