Текст книги "Пифагор"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Никомах

Место Дукетия у кормового весла «Миноса» занял Никомах, знавший это побережье и в юности плававший на кораблях своего отца. Пифагор решил стать у второго весла, ибо уже привык находиться рядом с кормчим.

   – Я вижу, для тебя это дело не новое, – проговорил Никомах, наблюдая, как Пифагор справляется с кормовым веслом.

Пифагор отбросил ладонью к затылку растрёпанные ветром волосы.

   – Конечно, – подтвердил он. – Мы сами порой не понимаем, откуда у нас берутся навыки. Одному удаётся сразу, а другого сколько ни учи – бесполезно.

   – Взгляни! – воскликнул Никомах. – Показались тирренские корабли. Пасут они нас.

Пифагор начал считать появившиеся на горизонте паруса.

   – Интересный народ, – проговорил посидонец. – Второго такого на свете нет.

   – А откуда ты тирренов знаешь? – спросил Пифагор. – Ведь твоя родина от их земли далеко.

   – Далеко? – удивился Никомах. – А разве тебе не известно, что многие тирренские города находятся в Кампании? От Посидонии до отстроенных тирренами Помпей при попутном ветре полдня плавания. Тиррены – наши соседи. Их у нас сердаями называют.

   – Откуда это название? – заинтересовался Пифагор.

Никомах пожал плечами:

   – Не знаю.

Сикелийский берег стал понемногу удаляться, когда же Никомах круто повернул своё весло, сразу оказался за кормою. Судно вышло из пролива и, обойдя носок педила, двигалось параллельно подошве.

Берег Италии был гористым, напоминая очертания возвышенного, занятого отрогами Керкетия побережья Самоса. «Я переместился с носа на корму, – подумал Пифагор, вспоминая оплыв. – И сколько произошло за эти два месяца событий!»

   – Здесь окончание хребта, перерезающего полуостров по центру, – пояснил Никомах. – С него, называемого Апеннинами, текут почти все реки Италии. Её так называют по Италу, царю обитавших здесь в старину сикелов.

   – И это земля Регия?

   – Нет, другого эллинского полиса, Локр, расположенных вот за тем ущельем. Их называют Эпизефирскими по открытому зефиру мысу, где они обосновались. Этими берегами ранее владели кротонцы. Рассказывают, что стотридцатитысячное кротонское войско двинулось в эти места, чтобы сбросить пришельцев в море. На реке Сагре оно встретилось с десятитысячным ополчением локрийцев и было вдребезги разбито. В такое трудно поверить. А случилось это будто в тот день, когда в Олимпии открывались игры. С этих пор недруги кротонцев локрийцы и сибариты стали называть своих дочерей Саграми.

   – А разве сибариты враждуют с кротонцами?

   – Они-то и есть главные их враги. Ведь Сибарис в отличие от Локр могущественный город, с огромной округой. Ему подчинено двадцать пять окрестных городов. У него трёхсоттысячная армия из местных варваров, и к тому же сибариты ведут обширную торговлю с Кархедоном, с Милетом и другими городами Ионии, ныне находящимися под властью персов. В союзе с Сибарисом и тиррены, самый могущественный народ Италии.

   – Вот оно что. Значит, Кротону приходится нелегко – он между двух огней.

   – Взгляни, Пифагор! – воскликнул Никомах.

Пифагор повернул голову. Прямо над морем высился белоколонный храм.

   – Это святыня Геры, – пояснил Никомах.

   – Нашей Геры! – воскликнул Пифагор. – Родившись на Самосе, она достигла Италии.

   – Здесь её называют Лакинийской по имени обитавшего на этом мысе древнего героя Лакиния, – пояснил Никомах. – Отсюда в пятидесяти стадиях жил его друг Кротон. Напуганный ночью прибытием Геракла с быками Гериона, он бежал сюда и был в суматохе убит Гераклом. Городу дали имя погибшего – как говорят, по воле Геракла, пожалевшего о случившемся.

Демокед

Бухта Кротона имела форму двух соединённых рукоятками, но не сходящихся концами серпов. Она могла вместить и сто кораблей, дав им надёжную защиту, на берегу же можно было построить город не меньший, чем Самос. Но Кротон, во всяком случае на первый взгляд, был невелик.

Внезапно Пифагору показалось очертание бухты знакомым. Решив, что она похожа на какую-либо из посещённых им, он стал перебирать в памяти эллинские города, в каких ему пришлось побывать.

«Откуда мне это знакомо?» – мучительно вспоминал он, направляясь к агоре. Она успокоила его, не вызвав никаких воспоминаний. Он брёл между рядами торговцев. Взгляд его задержался на сосуде с пиявками в окружении медовых сот. Столь странное сочетание заставило его остановиться. Заметив интерес к своему товару, продавец обрушил целый вихрь слов:

   – У меня всё необходимое для здоровья! Вот пиявки! Посмотри, какие они свежие! Лучшее средство от всех болезней. Их Демокед рекомендует при отёчности. А это целебный мёд. У меня его покупает сам Милон! Неужели ты не слышал о Милоне?

Молчание Пифагора вызвало новый поток.

   – Демокед, сын Каллифонта, несмотря на молодость, величайший из медиков. Милон врачуется у Демокеда.

   – А чем болеет Милон? – спросил Пифагор.

   – Болеет! – возмутился продавец. – Чем может болеть человек, трижды бывший олимпиоником[40]40
  Олимпионик – победитель о Олимпийских играх.


[Закрыть]? Он здоров как бык, которого каждый день носит на плечах. Здоров, потому что выполняет предписания Демокеда. Сейчас Милон в пританее. Кормится за общественный счёт. Демокед же ведёт приём в доме Милона, ибо отец его, Каллифонт, суров. Если хочешь посетить Демокеда, поспеши. Завтра он отправляется на Самос по приглашению Поликрата.

Услышав имя Поликрата, Пифагор решил посетить местную знаменитость и поторопился покинуть слишком словоохотливого собеседника.

   – Да куда же ты, чужеземец?! – кричал вслед торговец. – Я же тебе ещё дороги не показал! Живёт он у старой агоры! На другом берегу Эзара.

Пифагор был уже далеко, а продавец всё ещё сыпал ему вслед словами, как горохом.

Старую агору Пифагор нашёл легко. В лесхе перед дверью с изображениями змеи, пьющей из чаши, была очередь из множества больных. От их голосов стоял гул. Говорили о мазях, о диете, исцелениях, хвалили одних лекарей, хулили других.

«Этих людей прежде всего надо лечить от болтовни», – подумал Пифагор, поворачиваясь, чтобы удалиться, но в это время дверь отворилась и вышел больной в сопровождении молодого человека с огромным лбом, увеличиваемым лысиной на полголовы. Увидев Пифагора, Демокед – а это был он – спросил:

   – Откуда ты, чужеземец?

   – Сейчас из Кархедона. Веду на Пелопоннес корабли.

   – Зайдём ко мне.

Входя в лесху, Пифагор оглядел стены, и взгляд его выхватил висевшую у окна кифару.

   – Я вижу, тебя удивляет кифара в лесхе, где принимают больных? – сказал Демокед, уловив взгляд Пифагора.

   – Скорее радует.

   – Это кифара моего друга Милона. Но скажи мне, наварх, каковы твои ближайшие планы?

   – Осмотрю Кротон, затем поплыву в Сибарис.

   – Сядем, – предложил Демокед гостю.

Они сели друг против друга.

   – В отношении Сибариса ты прав, – начал Демокед. – Побывать на этом берегу и не посетить Сибарис – всё равно что высадиться на побережье Аттики и не увидеть Афин. Только зачем вести туда корабли? Выйдешь из Кротона на заре, в Сибарисе будешь через день к полудню. Дорога туда прямиком от нашего акрополя идёт. Как речку перейдёшь – она называется Сирис, – начнутся владения Сибариса.

   – Благодарю тебя, Демокед, за совет. Я с удовольствием ему последую. Приятно после стольких дней в море ощутить себя пешеходом.

Взгляд Демокеда упал на ноги Пифагора.

   – Да, ноги скучают по твёрдой земле, да и для здоровья это полезно. Но в Сибарис лучше идти в педилах и не одному. Хорошо бы тебе иметь спутником кого-нибудь из кротонцев.

   – Я понимаю, что с проводником лучше, чем одному. Но почему в педилах?

   – Видишь ли, в этом городе на десять тысяч граждан приходится семьдесят пять тысяч рабов. Сибариты ходят в одеяниях, расшитых золотыми нитями, в педилах, обшитых жемчугом, рабы же их – в отрепьях и босиком.

   – Ты хочешь сказать, что меня могут принять за раба?

   – Именно это. Неприятно ведь свободному человеку доказывать, что он не раб.

   – Неприятно, – согласился Пифагор. – Но я не привык ради кого бы то ни было менять свои привычки. Даже во дворец Поликрата я явился босиком.

   – Поликрата?! – воскликнул Демокед. – Ты знаешь самого Поликрата?!

   – А что в этом удивительного? Ведь я самосец.

   – Удивительно совпадение – я приглашён на Самос Поликратом и завтра отплываю.

   – А на какую болезнь жалуется Поликрат? – заинтересовался Пифагор.

   – Этого он не сообщил. Но обещал заплатить за лечение два таланта. Это самый большой гонорар, какой мне приходилось получать. Эгинцы заплатили мне один талант за год, афинский тиран Гиппарх – сто мин за месяц.

   – Я вижу, ты врачуешь тиранов, – сказал Пифагор.

   – Я лечу всех, кто ко мне обращается. Могу поставить диагноз и тебе.

   – Благодарю тебя заранее. Вот сейчас, идя к тебе, я увидел, как живого, твоего отца Каллифонта – таким, каким он был в юности.

   – Ты знаешь моего отца? – воскликнул Демокед. – Откуда?

   – Из видения. Во второй своей жизни я был рыбаком Пирром. Меня укусила рыба, и нагноилась рука, твой отец Каллифонт в Книде меня исцелил.

   – Какого рода эти видения? – заинтересовался Демокед.

   – Порой пространство передо мной рассеивается и открываются люди, которых я когда-то знал, при этом я совершенно забываю о нынешней жизни и тех, кто меня окружает теперь. Однажды, ещё в юности, во время болезни я заговорил на никому не понятном языке. Очнувшись, я догадался, что это язык моих предков лелегов. Конечно же я не смог полностью овладеть этим языком. Но они изредка являются ко мне, и я понимаю их речь, которая возвращает меня в давно отшумевшую жизнь. Между мною и тем, кем я когда-то был, нет постоянного общения. Оно приходит от случая к случаю, в самые неожиданные моменты. И тогда я переношусь в тот мир, забывая об этом. Но, возвращаясь в этот, помню и о том. И мне он не безразличен...

   – А при каком ветре бывают у тебя видения? – внезапно спросил Демокед.

Пифагор бросил на вопрошающего взгляд.

   – При ветре вечности.

   – И тебе не страшно в этом мире призраков?

   – Первоначально видения меня пугали, и я пытался их избегать. Но затем, обретая мужество, я вновь и вновь погружался в свои глубины и был счастлив, когда мне удавалось заполнить провалы в памяти и вернуть то, что мне когда-то принадлежало.

   – Но ведь ты осознаешь, что это призраки?

Пифагор пожал плечами:

   – А что ты называешь призраком?

   – Не думаю, что это слово нуждается в определении.

   – Но всё же?

   – Это то, чего нет, чего нельзя взять руками.

Пифагор подошёл к стене и, сняв кифару, сыграл свою любимую мелодию – ту самую, которая ему вспомнилась при возвращении на Самос.

Демокед слушал, откинувшись на сиденье.

   – Ты ещё и прекрасный кифаред! – воскликнул Демокед, когда Пифагор перестал играть.

   – Так вот, – сказал Пифагор. – В состоянии ли ты взять руками эту мелодию? По твоему определению, это и есть призрак. Но согласись, что такие призраки значат больше, чем кусок дерева, из которого извлекают мелодии.

Демокед подошёл к Пифагору и, приподняв ему веки, так внимательно взглянул на зрачки, словно надеялся отыскать там источник видений своего гостя.

   – Я слышу, хлопнула дверь, – внезапно проговорил он, – судя по силе удара, это, должно быть, Милон. Обычно он заходит ко мне в это время. Сейчас проверю.

Демокед удалился и через несколько мгновений появился с приземистым мужем атлетического телосложения.

   – Я думаю, – проговорил Демокед, подводя Милона к гостю, – что Милон согласится стать твоим провожатым. Он совершает длительные прогулки ежедневно.

Милон молча кивнул.

   – Пойдите договоритесь. Посетители меня заждались.

Когда Пифагор и Милон удалились, Демокед приоткрыл дверь и выкрикнул:

   – Аристофилид!

В лесху вступил больной.

Хайре, Пифагор!

Всю дорогу Милон занимал Пифагора рассказами о Кротоне, который, если ему верить, не имеет себе равных во всей Великой Элладе по удобству положения и красоте окрестного леса, известного у местных жителей под именем Силла.

   – Чем идти в Сибарис, лучше бы мы с тобой побродили по Силле. Там сосны стоят как колонны, поддерживая небо. И кто только сюда за ними не едет! К тому же ещё и смола. Лучше нашей только фракийская. Демокед установил, что смолокуры не болеют лёгкими – смоляной дух целебен.

   – Сосны – это хорошо, – отозвался Пифагор, отвечая давним своим мыслям. – Я помню сосны горы Иды. Когда дует ветер с Геллеспонта, они гудят по-особому, и кажется, что по ним, как по струнам кифары, ударяет плектр самой владычицы Кибелы. Я думаю, Милон, что Демокед заблуждается в отношении смоляного духа. Исцелить могут лишь живущие сосны. Существует поверье, что никто не может коснуться сосны Иды топором, не испросив на это разрешения богини. Ахейцы, осаждавшие Трою, в пылу победы об этом забыли. И сосны их кораблей ломались под ветром, как высохшие ветки.

Так, беседуя, они дошли до Сибариса.

В городе Милон заскучал. Когда они дошли до акрополя, он проговорил:

   – Улицы тут прямые и все к гавани ведут – не заблудишься. Я тебя здесь подожду.

Сибарис был удивителен. Лучшие дома Самоса по сравнению с жилищами сибаритов могли показаться лачугами. Стены едва ли не каждого были облицованы, через решетчатые заборы просвечивали бьющие струи фонтанов. По лужайкам, блистая оперением, важно прогуливались павлины, из-за деревьев виднелись головы и пёстрые шкуры оленей. За рвами с водой на каменных горках возлежали львы, из клеток доносились крики попугаев. «Не в Сибарис ли шло судно, какое мы обогнали?» – подумал Пифагор.

К каждому изломов шли глиняные трубы, укреплённые на деревянных рогатках локтях в двух от земли. Водопровода такого устройства Пифагору видеть не приходилось. В месте, где от более широкой трубы отделялась тонкая, капало что-то тёмное. Подойдя поближе, Пифагор подставил ладонь. Пахнуло вином.

Заинтересовавшись, он пошёл вдоль толстой трубы, и она привела его к молу, у которого стояло несколько судов. С одной палубы доносилась эллинская речь. Приглядевшись, Пифагор увидел, что черноволосый юноша наливает вино в воронку, заканчивающуюся трубой, конец которой придерживает седой муж, судя по одеянию сибарит.

   – Откуда гаула? – спросил Пифагор у седого.

   – Из Хиоса, – ответил тот.

Пифагор хотел спросить: «А разве нет более близких к Сибарису виноградников?» – но раздумал. «Ведь и леса Тиррении, должно быть, не пусты, но сибаритам нужно всё заморское – звери, вино и всё остальное. Вино по трубам, словно некому его донести... А может быть, это из скупости – вино-то обходится недёшево, пока будут тащить – напьются».

Походив ещё немного, Пифагор вернулся к месту, где он оставил Милона. Тот дремал под смоковницей. Они двинулись в путь. С моря подул ветерок, принеся с собою влагу. Донеслись крики чаек. И вдруг со стороны дороги послышался резкий голос.

Повернув голову, Пифагор увидел в отдалении шестерых рослых рабов, нёсших на носилках очень полного мужчину в расшитом золотыми нитями гиматии. Прибавив шагу, Пифагор вгляделся в его узоры. Толстяк продолжать распекать носильщиков:

   – Да вы что, утомились, негодяи?! Из-за вас жаркое перестоит.

Такой способ передвижения не был для Пифагора новинкой – он видел носилки и носильщиков в Тире и Вавилоне, но там знатных и богатых людей носили на лёгких деревянных носилках, здесь же толстяк возлежал на золоте.

И именно поэтому рабы еле передвигали ноги. На светлых и тёмных лицах блестели капли пота.

Когда носилки оказались в нескольких шагах от Пифагора и он уже слышал прерывистое дыхание несущих, порыв ветра сбил с головы толстяка петас.

   – Эй, ты! – крикнул толстяк Пифагору. – Подбери!

   – Нельзя ли повежливей? – отозвался Пифагор. – Я не раб.

   – Ах, так! – завопил сибарит. – Остановитесь, слуги! Бейте грубияна ремнями, пока он не запросит пощады.

Носильщики опустили носилки на землю и стали вытаскивать тяжёлые ремни.

   – Черепахи! – продолжал орать толстяк. – Я вас!

Наконец ремни были вытащены, и рабы бросились к Пифагору. Рослый нубиец завёл уже руку с ремнём за спину, как вдруг к нему кинулся Милон. От мощного удара нубиец отлетел в сторону. На подмогу поспешили кельт и фракиец. Милон схватил их за чубы и столкнул лбами. Остальные пустились наутёк.

Подойдя к носилкам, Милон вытащил за шиворот толстяка, тряхнул его и, как пушинку, закинул за придорожный платан. Уцепившись за ветки, сибарит поднял такой вой, что из соседних домов выскочили люди.

Милон подобрал ремень и, размахивая им, крикнул:

   – А ну, подходи!

Сибариты попятились.

   – Пойдём, – проговорил Милон, оборачиваясь. – Здесь нет ничего заслуживающего внимания.

   – Почему же? – возразил Пифагор. – Я не мог оторвать взгляда от одеяния сибарита, закинутого тобою на дерево.

   – А что тебя удивило?

   – Изображение городов – сверху Вавилона, снизу Суз. Я в них побывал. Приятно вспомнить.

Всю дорогу до пограничной реки Милон, возбуждённый схваткой, рассказывал о каждом из своих соперников, которых ему удалось одолеть в Олимпии, попутно демонстрируя приёмы борьбы.

Дойдя до текущей в камышах реки, путники решили отдохнуть.

   – Эта река пугает лошадей, – начал Милон. – Поэтому сибариты гоняют свои табуны подальше отсюда. Река по другую сторону Сибариса окрашивает волосы купающихся в жёлтый и белый цвета. К западу от нашего города есть ещё одна река. Перейдя её, наше войско обессилело и было уничтожено локрийцами, несмотря на их малочисленность. В тот день я одержал в Олимпии первую из моих побед и потерял всех своих братьев.

   – Я слышал об этом несчастье, – проговорил Пифагор. – И будто бы в Олимпию весть о происшедшем пришла в тот же день.

   – Об этом я и хотел рассказать. Среди бела дня я вдруг увидел бледных окровавленных братьев. По возвращении в Кротон мы узнали, что битва совпала с первым днём игр.

   – Такое бывает, – отозвался Пифагор. – Мне известно множество случаев, когда о несчастьях с близкими узнавали в тот же день и в то же мгновение. Видимо, в воздухе носятся волны, подобные тем, что сейчас бегут по реке, только невидимые и перемещающиеся с необыкновенной быстротой. Их могут воспринять люди с обострёнными чувствами. Так и ты воспринял на большом расстоянии гибель близких на Сагре.

   – Прошу тебя – никогда не произноси этого названия! – перебил Милон. – У нас в Кротоне за него с граждан берут штраф триста драхм. Столь болезненна память об этом поражении.

Милон поднялся и направился к броду. Пифагор шёл в нескольких шагах от него. И вдруг Милон явственно услышал:

   – Хайре, Пифагор!

Ища говорившего, атлет обернулся и увидел, как его спутник опустил ладонь в струю, словно бы отвечая реке рукопожатием.

   – Хайре, Сирис, – проговорил Пифагор.

   – М-м-может б-быть, я ослышался? – заикаясь, проговорил Милон.

– Нет, это не галлюцинация, – отозвался Пифагор. – На море совсем недавно я различал обращение к себе ветра в скрипе мачт. Однажды со мною заговорила растрескавшаяся от жары скала. А вот река меня приветствует впервые. И я в этом вижу знамение. Мне понравился твой рассказ о Силле, и я подумал, не основать ли мне в Кротоне школу. И вот приветствие реки показало мне, что я угоден окрестной природе.

Весь остальной путь до городской стены Милон молчал.

Союзник

Утром Пифагор пробудился от шума голосов и шарканья ног. Мол заняла ликующая толпа кротонцев. Незнакомые люди пожирали его глазами. Некоторые упали на колени. Но вот появился Милон, и всё смолкло. Пифагор понял, кто истинный виновник торжества.

   – Почему ты это сделал? Зачем ты привёл сюда такую массу людей? – посетовал он, когда Милон поднялся на борт.

Милон смутился.

   – Да, я поведал о нашем вчерашнем приключении двоим друзьям, – проговорил атлет извиняющимся голосом. – Не подозревал, что весть распространится с такой быстротой. Впрочем, тут особое обстоятельство. Тебе ведь неизвестно, что вражда Кротона и Сибариса длится почти век, что во всех сражениях на суше и на море мы терпели поражение. Сибариты наложили дань на двадцать четыре соседних народа. Они, как и кархедонцы, сидя в своих роскошных домах, воюют с помощью наёмников. А тут ещё это страшное поражение на роковой для нас реке. Неизменные неудачи озлобили моих сограждан. Ты, наверное, заметил их угрюмые взгляды. И вот произошло чудо. С тобою заговорила река, а я проучил негодяя. Это был архонт Сибариса Алкистен. Мелочь. А кротонцы, уставшие от поражений, воспринимают её как некий перелом, как ласточку, приносящую на крыльях весну, как первую улыбку судьбы. Взгляни на их счастливые лица!

   – Теперь я понял. И благодарю тебя за то, что ты показал мне Сибарис и спас от сибаритов. Ещё до нападения на меня город этот мне стал неприятен, потому что главное его божество Плутос. Там, где он правит, нет места Аполлону и музам, нет уважения к Афине Работнице. Как ты думаешь, Милон, не разрешат ли мне кротонцы купить здесь участок земли для школы, которую я хочу основать?

   – А чему ты будешь учить? – спросил Милон.

   – Я буду учить мыслить, – отозвался Пифагор.

   – Разве этому учат?

   – В первую очередь. Мысли надо направлять, иначе они разбредутся, как овцы. Порой они спотыкаются о воздвигаемые ими самими препятствия, наталкиваются друг на друга и при малейшей опасности несутся в разные стороны. Мыслям, пока они не укрепились, нужен пастух, кормчий, царь – назови это как хочешь.

   – Но ведь у людей разные головы, – возразил Милон.

   – Это верно! – согласился Пифагор: – И наука, учащая мыслить, должна учитывать различные способности и к ним приноравливаться. Приходится считаться с мыслями тугодумов, которые трудно сдвинуть с места, как разбросанные по полю валуны, и с мыслями, разносимыми при малейшем дуновении ветерка и не способными найти себе пристанища. Но различие мыслей может быть выявлено лишь при обучении. И прежде всего нужно отобрать учеников. И это тоже наука.

   – А с чего ты начнёшь учить?

   – С арифметики. Ведь число основа всего. Сообразно с числом создаются равенства, тождества, согласованности как в природе, так и в государстве. Затем мы займёмся геометрией, построенной по законам гармонии, потом астрономией. И конечно же, изучая природу, было бы неразумно оставаться в неведении о себе самом. Ведь человек – это творение природы, потребовавшее от неё высшего напряжения сил. И можно удивляться тому, как она прошла через это испытание, и задуматься о том, что оно для неё значит. Без всего этого нет мудрости.

   – О боги! – воскликнул Милон. – Наука возвысит моё отечество! Одни прибудут, чтобы набраться знаний, а другие – просто подивиться на тебя, как приходят поглазеть на меня, хотя что мой дар в. сравнении с твоим! А может быть, отыщутся и такие, кто почувствует себя готовым вступить с тобою в спор, и станет тогда наш маленький Кротон так знаменит, что ему будут завидовать Афины и Коринф, Тир и Кархедон. И Италия станет велика не только своим многолюдием и богатством, но и тем, что выше всего, – знанием! Тебе надо обратиться к нашему Совету пятисот. Проси земли у Тёплых Вод – есть такой ручей в сорока стадиях от города. Лучшего места для школы не сыскать. И городу оно ни к чему. Правда, там много камней, но их можно убрать.

   – Но ведь я чужеземец. К тому же мне кажется, что кротонцы не очень расположены к нововведениям.

   – Это верно. Но мои сограждане честолюбивы. Они гордятся Демокедом. Будут гордиться и тобой. Они тебя поддержат, особенно если узнают, что Милон отыскал себе новое поприще и готов заниматься вместе с юнцами.

   – Какое счастье! Однако, Милон, я вижу в тебе не только ученика, но и учителя моих будущих учеников. Ведь те, кто занимается философией или общается с музами, должны обладать не только сильным духом, но и здоровым телом. Физические упражнения должны быть непременной частью любого воспитания, и я мыслю своих учеников пусть не олимпиониками, но людьми крепкими, способными за себя постоять. Тогда исчезнут россказни о мудрецах, ненужных государству и неспособных к его управлению, и граждане отдадут им предпочтение во время выборов на государственные должности как людям, в которых гармонически сочетаются сила и ум.

   – Да и атлетов не будут считать тупицами и невеждами, – вставил Милон. – И увидишь, мы этого добьёмся. Силе без ума не обойтись, как и уму без силы.