Текст книги "MMMCDXLVIII год
(Рукопись Мартына Задека)"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Величественная, прекрасная природа готова уже остановить на себе внимание, чтоб насытить внимание каждого, тем, что поражает чувства красотою и какой-то весёлою наружностью; но любопытство увлекается за мелькающими, непостоянными предметами и – природа забыта.

Подле большой передней кареты, украшенной золотом в коронованными орлами, с правой стороны, ехало несколько всадников в богатых воинственных одеждах. Всадник, находившийся впереди, близ самых дверец кареты, был на белом коне и отличался от прочих роскошью наряда. На голове его был легкий шлем; двуглавый чеканеный орел из черни, украшал его; забрало было поднято. Сверх бархатного, синего полукафтанья, были надеты серебряные кольчуги, укрощенные также гербами; почетная перевязь показывала, что всадник принадлежит к числу сановников Властителя Босфоранского.

Всадники же, ехавшие с левой стороны кареты, были в узких одеждах, обшитых золотом. На плечах их лежали, плащи, украшенные шитыми рядами белых орлов, признаков Галлии; головы были покрыты небольшими шапками, осененными густыми, серебристыми, страусовыми перьями.

Предшествовавшие и замыкавшие ряды конницы, были, подобно им, в узких красных одеждах; на всех блистали светлые шлемы, чешуйчатые латы, мечи, ружья и пики.

Весь поезд поднялся на гору. Сквозь редкие деревья, осенявшие путь, открылась пространная долина, в которой извивалась река, унизанная густою зеленью. За пригнувшимся мостом через, быструю Вербу, правильные ряды каменных зданий окружали площадь, посреди коей возвышался храм пятью куполами, и уподоблялся древнему витии, которому молча и недвижно внемлет любопытный народ.

С правой и с левой стороны горы, по берегу реки, тянулись сады, огражденные пересекающимися рядами тополей. За городом, против средины долины, которая покрыта была зелеными холмами, на лугах, белелись большие стада. Крутой, нагорный берег стоял, как развалины стен с глубокими впадинами, покрытыми плюющем; а за ним ветви Скардоса стлались по необозримому отдалению.

– Не это ли граница нашего царства? – раздался звучный, приятый голос из кареты, коей боковые стекла были задернуты от солнечного зноя занавескою.

– Перед взорами Царевны. – Отвечал ехавший сановник с правой стороны. – Это пограничный город.

– Послушайте! – раздался опять тот же голос, и вдруг занавеска отдёрнулась и из окошка выглянула девушка. Сановник подъехал ближе к карете.

Есть существа, которые изредка появляются на земле, только для того, чтобы дать людям понятие о красоте Ангелов.

Из числа сих существ была та, которая показалась из окна кареты; и которую сановник Босфоранской называл Царевною.

– Может быть, здесь получим мы весит от Властителя?

– Я в этом уверен Царевна; на границе должна ожидать вас встреча, посланная Государем Властителем.

– Сколько считается до Босфорании?

– Есть два главных пути, Царевна: береговым считается пятьдесят переходов, или около двухсот часов; а нагорным путем не много менее.

– По которому поедем мы?

– Это зависит более от вас, нежели от приготовлений. Мы повсюду готовы встретить и принять будущую Царицу свою с одинаковой радостию.

– Я видела Иоанна, знаю сопутников его, которых он при мне оставил; а потому я знакома уже и со всем народом. Я люблю его так же, как Иоанна.

– Мы счастливы, Царевна, как дети, у которых есть попечительный отец и добрая мать.

Съезд с крутизны горы прервал разговоры все стало заботиться об осторожности.

Скоро весь поезд приблизился к пограничной заставе. Встреченный всем церемониалом и почестями, какие только в состоянии отдать пограничный начальник с сторожевым своим отрядом, поезд проехал чрез поднятую заставу, и потянулся вдоль каменного моста.

Сановник Иоанна взглянул издали на пограничную заставу Словении; застава была опущена; только два часовых сходились и расходились, позади чугунных решетчатых ворот с двуглавыми орлами. Площадь подле караульни была пуста; только на широкой улице, ведущей прямо к храму, ездили и ходили жители города скоро и медленно, смотря по расчету и величины забот, сил, времени и цели.

– Царевна, позвольте мне опередить вас! – сказал Сановник беспокойно, и доскакал и заставе; часовые, увидев его, остановились о выровнялись.

– Кто здесь есть подле заставы? – закричал он им.

– Заставный Поручик – отвечал часовой.

– Позвать его.

Часовой позвонил в колокол. Поручик вышел.

– Кто там? – спросил он.

– Г-н Поручик, во-первых прикажите скорее отпереть заставу.

– Для кого?

– Для поверенного Властителя Иоанна и провожающего по воле его Царевну Галльскую.

Застава немедленно была отворена.

– В городе ли посланные от Властителя. – спросил Сановник Иоанна, въезжая в ворота.

– Здесь в городе нет никаких посланных из Босфорании! – отвечал Поручик.

– Как! Градоначальник не знает еще о проезде Царевны?

– Может быть и знает, но для встречи её никаких приготовлений нет.

– Что это значит? – вскричал пораженный сими словами Саночник Иоанна. Недоумение выразилось во всех чертах его, но приближение поезда заставило собраться с мыслями.

– Господин Поручик, Царевна приближается, вы должны встретить ее с почестью и проводить до дома Градоначальника.

– Это будет исполнено.

Сановник поскакал в город. Остановясь возле дома Градоначальника, он разослал всех, кого встретил, к старейшинам Города и почетным гражданам, чтобы они явились в доме градоначальника для встречи Царевны Галльской и для поздравления её с приездом; а сам вбежал по терпкому крыльцу в покои. Вошёл в переднюю, там никого не было – Хозяин извинит, что я без предуведомления войду к нему! – сказал он громко, отворил двери в залу, пробежал ряд покоев и остановился в последнем, из которого не было другого выхода кроме боковой, притворенной двери.

– Может быть хоть здесь есть кто-нибудь живой! – вскричал он, отворяя оную.

– Тс! Тише, тише! Отец мой!.. Не волнуй моря громовым своим голосом!.. Оно опять выступит из берегов и все потопит! – раздался тихий, умоляющий голос в комнате!

На широких креслах, сидела девушка лет шестнадцати, голова её перегнулась назади, глаза были завязаны, волосы распущены, руки повисли, прекрасные черты лица покрывала болезненная бледность, грудь была в волнении…

Сановник Иоанна остановился. Её вид поразил его; он забыл всё и внимательно слушал слова, произносимые медленно, томным голосом.

– Какой прилив!.. Все слезы, слезы… горькие слезы!.. Нет сил!.. они хлынут, потонут все!.. Но за что же потонут праведники?

Он так пламенно любил меня… в нем столько огня!.. А я потушу этот огонь своими слезами…

Нет!.. Ух! Кто хочет спасти себя… тот крепче завяжи повязку на глазах моих! А не то откроются, слезы хлынут!.. Завяжи скорее!

Тяжко! Тяжко!.. заплакала бы я! Но не бойся, милый друг… не заплачу!.. Не погублю тебя. Только тебе одному обязано человечество!.. Не заплачу! Иссушу слезы в груди моей!..

Полный сожаления, стоял Сановник и смотрел на несчастную; на глазах его заблистали также слезы; скорыми шагами удалился он от страшной картины болезни чувств…

Возвратясь на крыльцо, он встретил слугу.

– Где Градоначальник?

– В загородных садах, на семейном празднике.

– Покуда дадут ему знать о приезде нашем, я, именем Властителя, здесь хозяин, и принимаю Царевну Галльскую; понимаешь? Где все служители?

– Все здесь, – сказал недоверчиво слуга; но подъезжающая к крыльцу богатая карета, и сопровождающие оную, со всею важностью почетности, собравшиеся граждане города, вывели его из состояния нехоти, и он бросился отыскивать всю дворню господина своего.

Между тем Царевну ввели в богатые покои дома Градоначальника. Она задумчиво села подле стола, склонила голову на руку и произнесла к вошедшим с нею:

– Итак от Иоанна нет известия?

Все молчали.

– Когда отправили вы к Властителю вашему последние письма?

– В день обряда, за двое суток до выезда Царевны из Рома.

– На них нет ответа?

– Нет еще, Царевна; с посланными что-нибудь случилось.

– Может быть сам Иоанн не имеет причины торопиться отвечать.

– Царевна! Это первая недобрая мысль, которую я слышу про Иоанна.

– Слабость сердца человеческого свойственна и мне; извините меня в этой мысли и пред самим Иоанном; но я вас прошу, ехать в Босфоранию и сказать Властителю Иоанну, что невеста ожидает повелений жениха своего. По словам вашим, вы должны встретить на дороге ответ, или посланных от него; скажите же им, как нетерпеливо мое ожидание…

– Исполняю волю Царевны; —отвечал Сановник Иоанна.

– Прощайте, мы увидимся в Босфорании, – сказала Царевна, и вышла в другой покой.

Сановник задумчиво и медленно выходил из комнаты; два обстоятельства, поразившие его неожиданно, смешались в воображении; два понятия соединились в одно. Удивление, что от Иоанна нет посланных на встречу Царевне, и мысль, что причиною сего должен быть только какой-нибудь несчастный случай, – сливались с впечатлением, которое произвёл на него вид девушки, лишенной рассудка.

Без всякого внимания к окружающим предметам, он уже сходил по лестнице, как вдруг кто-то подошёл и сказал ему:

– Вот Градоначальник!..

– А! я очень рад узнать об ней от него самого! – произнес вдруг Сановник Иоанна; вскинул голову и опомнился. Пред ним стоял Правитель города.

– Здравствуйте, г. Правитель, – сказал он, – я отравляюсь в Босфоранию, к Государю. На вашем попечении, до приезда посланных царских, остаётся Царевна Галльская, невеста Государева. Больше мне кажется нечего говорить.

– Обязанность моя мне известна, – отвечал Правитель.

– Прошу извинения, что без вас, по неволе распорядился я в доме вашем как хозяин.

– Я бы обиделась, если бы вы иначе поступили.

– Этому было причиною и то, что в целом доме я не встретил никого кроме девушки, которая кажется лишилась рассудка.

– Это к несчастию дочь моя, отвечал хладнокровно старый Градоначальник.

– Дочь Ваша? Я бы не сказал так равнодушно этих слов.

– Что же делать! Слепая глупость не верит чужим глазам, вырывается из рук, бежит, и ударившись обо что-нибудь головою, по неволе теряет память и чувства.

– Мне кажется, то, что я сегодня видел не подходит под это правило. Не от ваших понятий и снисходительности зависит в этом случае разница между умом и глупостию. У сердца есть свой рассудок, который для счастия жизни не уступает расчётам холодного ума.

После сих слов царский Поверенный оставил Градоначальника. Вскоре быстрые лошади вынесли его коляску за город. На дороге Босфоранской заметно было только одно густое облако пыли, которое неслось к востоку как вихрь, а наконец совсем исчезло в горе покрытой густым лесом.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Часть седьмая

Ты бережешь надежды свои как векселя, за которые думаешь получить наличное золото; утонешь, погибнешь в богатстве, если счастие выплатишь тебе хоть по одному проценту на 100.

XIII

Исчезла в Босфорании беззаботность, столь сродная уверенности в общем спокойствии. Молва о странном недуге Властителя, о неизбежной войне, об Эоле, росла как герой древних Русских сказок. Возмущенное воображение порождало чудовищ, которых некому было истреблять. Страх овладел сердцами.

На широкую среднюю площадь смотрели, как на место будущей казни; на улицы как на русло кровавых рек.

Народ унывал, а войско напротив, как будто очнулось от забывчивости; необузданный восторг от слов Иоанновых нарушил управу.

Воевода представил Иоанну о необходимости примера строгости для обуздания своевольства; но ответ: воин не баба! вручил все надежной воле и покровительству судьбы.

Странные слухи стали возмущать спокойствие Сбигора-Свида и прекрасной его, дочери; хотя причина перемены Иоанновой для них казалась понятною; но новость о какой-то войне не согласовалась с догадками. Подтверждаемая всеми болезнь черная немочь, также страшила их; но так как у людей богатых самолюбием, я, есть всему начало и причина, то Клавдиана более и более уверялась в могуществе своей красоты. Она помнила все слова, все взоры Иоанна, и ту минуту, в которую проезжающий Властитель не сводил с неё глаз, а улыбка на устах его казалась ей бессмертною.

Так как отец её от сбывшихся переворотов ничего еще не терял; то равнодушие его и мнимое спокойствие на лице, принято было некоторыми за твердость подобную скале, которая не боится моря. Утлые челны предчувствуя бурю, старались уже приставать под покров её, а большие суда, опустив паруса, остановились на мертвом якоре.

На третий день у Сбигора-Свида был тихий вечер. Во время тихих вечеров, главным занятием собрания, посреди гостиной, где столы были уставлены всем что, только изобрела роскошь угощения, были общие разговоры, чтение, музыка, пение, и рассказы о новостях и открытиях всемирных.

На сих вечерах опытность была восприемницею рождающейся славы молодых любимцев наук и художеств; одобрения поощряли их к трудам, а общее мнение открывало в них истинное направление к совершенству.

Труды людей одинаково уважались, клонились ли они к общей пользе, или к общему увеселению; ибо открыть истину, прогнать с лица мрачную задумчивость и заставить забыть горе, которое везде, преследует человека, считалось равною заслугою пред справедливым судом ума.

Гости уже собрались. Поэты, певцы и музыканты, готовили свое воображение, свое искусство, и все, чрез что душа напоминает о таинственном своём существовании.

Вообще на всех лицах не было видно прежней веселой улыбки, а наружность Клавдианы отличалась от всей красоты и томностью; необыкновенная задумчивость её была заметна; никто еще не встретил в тот вечер черных пламенных очей её. Они скрывались под длинными ресницами и ни на что не хотели смотреть.

Уже взоры всех отклонились невольно от Клавдианы на молодого человека, который приложил к устам своим древний рожок, из которого вылились нежные, томные звуки, как горькие слезы молодой Славянки, тоскующей по своему другу.

Вдруг в передних покоях раздался шум и скорые шаги бегущих доложить хозяину, что посланный от Властителя ожидает его. Все умолкли; общее внимание обратилось на смущенного Сбигора-Свида, который торопливо вышел из залы. Все окинули друг друга взорами недоумения и удивления; румянец Клавдианы обратился в пламень.

Сбигор-Свид вскоре; возвратился к обществу. Извинившись, что должен оставить гостей своих, ибо Властитель требует его к себе, он отправился, во дворец.

Несмотря на удаление хозяина, на разговоры и шепот присутствующих, поэты, музыканты и вообще сочинители, как люди менее прочих принимающие участие в общих радостях и печалях, читали и играли произведения свои с тем вниманием, которое математику Архимеду стоило жизни; но внимание Клавдианы всех гостей было обращено на другие предметы: слух занят был стуком проезжающих, экипажей по мостовой, а взоры устремлены на двери.

Всех занимало нетерпеливое ожидание возвращения Сбигора, из дворца.

Один только Посланник Колумбийский устремил взор свой на задумчивую Клавдиану, вспыхивающую при малейшем стуке. Желая доставить наслаждение своему пожилому сердцу, он заводил с нею разговор; но покушения были тщетны. Звуки, по которым невозможно различать голос гармонический от простого, били ответом на все его вступления.

«О, – думал он вовремя долговременных антрактов разговора, – это существо должно быть переселено под веселое небо Квито! Оно для него создано!

Райский воздух моих садов разгонит эту болезненную задумчивость, свойственную Югу. Дыхание Клавдианы может, возродить, утроить жизнь, дать бессмертие.»

И вот, решительным голосом прерывает он молчание свое словами: Прекрасная Клавдиана!..

Но вдруг доносят о приезде Сбигора; двери отворились, Клавдиана бросилась на встречу к отцу.

– Милая Клавдиана. сказал он ей тихо, – мне должно с тобой говорить наедине.

Клавдиана возвратилась к обществу, и чрез несколько мгновений, жалуясь на головную боль, удалилась в свою кантату.

Важно, как попечитель о благе общественном, обратился Сбигор-Свид к гостям своим. Все его обступили. Поздравительные взоры и улыбки сопровождались испытательными, тонкими вопросами о здоровье Властителя, о причине призыва, о приеме сделанном, во дворце. Нет ли войны? Нет ли перемены в правлении? Какая причина приезда правителей областей? Какая причина переезда в старый дворец? – раздавалось вокруг Сбигора-Свида; и если бы во внутренности его был сокрыт жрец Мемфисский, то и тогда, он; отвечал бы двусмысленно на все предложенные ему вопросы, чтоб не обличить своего неведения. Слова: нет и неизвестно, были неприличны для человека, который воображал уже стоять, под рогом изобилия; и потому, вельможа отвечал придворными звуками, которые похожи на центр, соответствующий всем вопросам, лежащим на окружности.

Но люди тонкие, как математические линии, проницательные как миазмы, не с вопросами обращались к нему, а с предложениями услуг своих, если Властитель, возложил на него какое-нибудь поручение. По самонадеянности ли, или по недоверчивости, Сбигор-Свид не хотел ни с кем делать возложенного на него труда. Дав заметить всем, что поручение требует неотлагательных занятий, он проводил своих гостей со всеми приличиями и словами, какие только может изобрести светское искусство общежития, для заменения простых слов: ступайте домой, мне некогда.

В подобных: случаях разъезды бывают необыкновенно медленно. В передней, и на каждой ступени лестницы, бывают необходимые остановки, для сообщения друг другу догадок, суждений, заключений, и вообще умственных химических разложений важного события.

Кто бы не заметил, что Сбигор-Свид был в лучах радости; но что значило призвание его к Властителю? Что наполнило его таким светом? – Эти вопросы были основанием всеобщих толков и споров.

– Ну, милый друг, предположения отца твоего сбылись! – сказал Сбигор-Свид, входя в комнату Клавдианы, которая встретила его радостнее обыкновенного. – Ну, – продолжал он, – дело почти решено!

– Батюшка, расскажите мне скорее, как вас принял Иоанн? Что он вам говорил?

После краткого молчания, приведя в порядок мысли свои, Сбигор-Свид открыл дочери своей причину призвания ко дворцу.

– Властитель принял меня необыкновенно, ласково, и мне кажется, что болезнь черная немочь есть ложные слухи, рассеянные врагами нашими, предчувствовавшими перемену.

Властитель жалуется только на простуду и небольшое воспаление в глазах и в горле, что и заметно: он несколько охрип.

Должно однако ж сказать, что напуганный рассказами, я вошел к нему со страхом; но опасения мои скоро пропали: он встретил меня словами:

– Садись! Замечаешь ли ты во мне перемену?

– Всякая перемена в Царе есть перемена счастливая и клонящаяся к пользе и благу всего царства! – отвечал я.

– Да, – сказал он, – но мне хочется также переменить своё состояние, собственно в отношении к себе!

– Воля Вашего Величества священна! – сказал я.

– Конечно, – продолжал он, – но по обрядам мне нужно несколько спроситься и твоего согласия.

При сих словах, я встал с своего места с изъявлением и удивления и готовностью исполнить повеление; но он велел мне немедленно сесть подле себя и спросил: здорова ли дочь твоя? Поклоном я благодарил за милостивое внимание к тебе. Властитель продолжал:

– Понимаешь ли ты меня? Мне нравится дочь твоя; подле меня есть место, которое она должна занять! Ясно ли?

Я хотел опять встать, благодарить его…

– Постой! – вскричал он, – сколько противоречия твои, столько же и благодарность для меня не нужны. Иди и открой мое желание своей дочери! Завтра ответ её на согласие, а вслед за этим и венчание! Я не люблю размышлений! Понятно ли? – прибавил Иоанн, и вышел из трудового покоя.

Я немедленно же отправился домой. Ты можешь представить себе, положение моих ненавистников, когда я проходил чрез приемную палату. Я не обратил внимания даже на их поклоны!

Страсть, овладевшая Иоанном, много переменила его; от нетерпелив он совершенно не свой – я это заметил; но чем скорее, тем и лучше! Однако же, без исполнения всех положенных законом обрядов, ничего делать нельзя. За согласием твоим дело не станет; но я не понимаю, каким образом завтра может совершиться обряд венчания? Каким образом вдруг исполнить повещение о воле Властителя Верховному Совету; собрание Верховного Совета и поднесение согласно хартии; всенародное объявление; поздравление и дары от всех сословий; назначение коронования тебя в достоинство Царицы; пир благодарственный, который ты должна дать; принятие венчанного жениха своего; дары его невесте своей, и наконец венчание со всеми обрядами, требующими и приготовления, и времени? Каким образом, по меньшей мере 12 дней, Иоанн соединит в один? Не понимаю! Завтра же при объявлении ему благодарности твоей за доставляемое тебе счастие, я должен буду ему сказать, что излишняя торопливость в подобных случаях не возможна. Да и на что ж это похоже? Кажется, ему похищать тебя не нужно! Венчаться тайно также нет никакой необходимости. Отбросить обряды нейдет, ибо всякий шаг Царя должен быть величествен в торжественен.

Сбигор-Свид долго еще рассуждал; но слова его относились только до перемены собственного положения и потому утомленная Клавдиана, будущая Царица, объявила отцу своему, что уже поздно и что она желает отдохновения.

Он удалился.

Клавдиана погрузилась в пух, но крылатый, изнеженный сон отлетел от ложа Клавдианы; ему казалось, оно беспокойно: он думал уже о Царской опочивальне.

На другой день, Сбигор-Свид очнулся рано, но не от сна, а от мечтаний, в которых он, провел всю ночь; сборы его во дворец были важны и медленны; можно было бы подумать, что он заботился о красоте своей, чтоб лишить дочь свою любви Иоанновой.

Во дворце, в сборной палате, собрались уже дневальные сменные, бессменные, вольные и невольные; Верховные Совещатели, Сановники, Вельможи, Правители областей, царедворцы, ходатаи и послушники. Так как никто не решался входить к Иоанну, не только без доклада, но и с докладом, то все ожидали его выхода или призвания.

Во всех концах залы речь шла о Сбигор-Свиде. Призвание его к Царю занимало всех, как чудное явление на небе; но ни частным проницательным умом, ни общими суждениями еще не решили, что оно предвещало. Древних волхвов уже не было, а книгам оракулам и ворожее Босфоранской верить образованность века не позволяла; хотя в книгах было написано про текущий год: «Великая морская битва; в одном знатном Государстве похищение власти; война между двумя просвещенными народами; болезнь неутолимая жажда; женитьба Великого Государя». А Босфоранская ворожея сказала одному придворному, которого всеми действиями управляли предсказания её и раскладка карт, что перемена при дворе будет необычайная и один из вельмож получит неожиданно большую доверенность при Царе; что у Царя болезнь не болезнь, а в голове великий замысел.

Из всех сих новостей и предсказаний, перегнанных чрез все мудрые головы, наконец получилось общее мнение, что Властитель намерен обратиться к старой системе правления.

Прибытие во дворец Сбигора-Свида, подтвердило сию основательно обдуманную мысль.

Он важно прошел чрез всю палату и приказал доложить о своем прибытии Государю Властителю.

Повелено немедленно призвать его; он вошел к Иоанну, который ходил скорыми шагами в полусветлом трудовом покое, где шёлковые занавесы, по совету Эмупа, были пурпурового цвета, как лучшего для глаз, особенно страждущих воспалением.

– Здравствуй! – сказал Иоанн и остановился.

Сбигор-Свид поклонился низко.

– Что дочь твоя?

– Вручает себя щедротам высоких чувств Властителя!

– Ну!

– И исполняет волю его!

– Не о воле царской и отцовской я спрашиваю, но о том, что дочь твоя завтра же должна надеть корону.

– Государь Властитель! Обряды…

– Какие обряды?

– Повещение Верховному Совету о воле вашей!

– Это займет только время перехода твоего до Верховного Совета.

– Собрание Верхового Совета для поднесения Государю Властителю, согласной хартии.

– Я обойдусь без неё, потому что сажаю подле себя твою дочь, а не Верховный Совет.

– Всенародное объявление!

– Молва объявит народу.

– Принятие поздравлений…

– Успеют поздравить! – произнес Иоанн обрывисто и грозно.

Сбигор-Свид умолк.

– Ну, все ли? – произнес опять Иоанн.

– За три дни до венчания должно быть коронование её в достоинство Царицы, а на другой день принятие Царя у невесты.

– Это все кончится завтра – понимаешь? Исполнение всего обряда возлагаю на тебя. Как отец, ты должен заботиться о дочери, а завтра и корона, и венец должны быть на ней.

– Государь Властитель! Я могу исполнить волю твою, но только тогда, когда благоугодно будет Государю Властителю возложить на меня временное председательство в Верховном Совете.

– Согласен!

– Для сего необходим своеручный указ Верховному Совету.

– Хорошо! – сказал Иоанн, сел перед письменным столом, выложил перед собою какую-то написанную бумагу, и всматриваясь в нее, начертил несколько строчек на чистом листе и отдал их Сбигору-Свиду.

– Читай!

– Явитель сего председательствует временно в Верховном Совете и исполняет волю мою.

– Печать Властителя.

– Возьми и ступай!

Сбигор-Свид отдал глубокий поклон Царю и хотел уже удалиться, как вдруг вошедший истопник Филип доложил о прибытии чрезвычайного гонца из Архипелага.

Иоанн велел призвать его.

– Имею счастие поздравить государя Властителя! – сказал вошедший чиновник морской службы. – Пират Эол взят в плен, вот донесение.

– Эол? – произнес Иоанн сиповатым голосом и надвинул зопник на глаза свои; грудь его взволновалась. – Читай, – сказал он Сбигору-Свиду, бросив привезенную гонцом бумагу на стол.

Сбигор-Свид читал:

– Властителю Государю Иоанну имеет счастие донести начальник 2-го отряда сторожевых Архипелагских кораблей, что Эол, предводитель пиратов, известных под именем Нереид, взят в плен, и вследствие указа Государя Властителя, вслед за сим, с подробным описанием битвы, отправляется в Босфоранию.

– Ты видел Эола? – спросил отрывисто Иоанн.

– Видел, Государь, когда переносили его с корабля на остров; он был ранен; но верно переживет свою рану…

– Ну! – вскричал Иоанн, вскочив с места.

– Все удивлялись в нём сходству… – продолжал гонец, взглянувший в лицо Иоанна, которое осветил прокравшийся солнечный луч, но слова его были прерваны громким восклицанием:

– Ступай! Плыви обратно! И – в море его! Никто не должен видеть в лицо разбойника! Море ему гроб!

Голос Иоанна привел в ужас и Сбигора-Свида и гонца; они отступили к самой двери.

– Что ж стоишь ты? Ступай! – повторил Иоанн и обвел кругом себя взорами, как Аскалаф, обращенный в филина. – В море его! Живому или мертвому завязать ему глаза, как преступнику, привязать его к мертвому якорю и бросит в море! Слышишь? Что ж медлишь ты? Вот мое повеление! В море его, говорю я! – повторил страшным голосом Властитель.

Как сорванный с места и увлеченный вихрем, чрезвычайный гонец пронесся сквозь двери царского кабинета, чрез ряды покоев дворцовых, сквозь толпу придворных в сборной палате, сквозь народ, бывший на площади и на улицах, упал на прибрежную ладью и поплыл морем быстро как испуганная Альда.

Еще новая причина для толков и пища для пугливого воображения, которое видит во всем худые предвещания.

Сбигор-Свид вышел со страхом вслед за испуганным чрезвычайным гонцом.

– Все признаки безумия! – думал он, но эта мысль не мешала ему торопиться исполнять волю Иоанна, которая так была согласна с целью его желаний.

Счастие и беда одинаково всходят: в памяти или в беспамятстве, человек бросает семена их на тучную почву обстоятельств.

Новость о явлении к Царю чрезвычайного гонца из Архипелага и о немедленном отправлении его обратно в Архипелаг, разнеслась по городу быстро, как холод, нанесенный северным ветром.

– Это ничего, что ты это знаешь, но главное то, чтоб другие знали, что ты это знаешь, – сказал Персий.

Восходящее солнце и воскресающий городской шум напомнили судьям земных событий, что час их успокоения от забот об общем благе настал. Они истощились, устали, умолкли и разошлись по домам.

XIV

Час сбора для присутствия в Верховном Совете настал. Двери в пространную мраморную круглую палату отворились. Величественная колоннада поддерживала свод; из средины оного десница держала огромные весы правосудия, усеянные светильниками и заменяющие роскошные древние люстры и канделябры.

С восточной стороны палаты было председательское место; по обе стороны оного стояли кресла для четырех Верховных Совещателей; далее полукружиями места для двенадцати Советников. Перед каждым был стол, покрытый сукном, со всеми принадлежностями.

В конце сих отдельных полукружий совещательного заседания, была возвышенная кафедра для чтения дел, речей и последних оправданий виновных.

Между колоннами, столы для исполнительной части, с надписями различия отделений.

Все члены Верховного Совета и Советники были уже на местах; в след за ними прибыли Верховные Совещателя.

Два Сообщителя дел уже собирали в отделениях исполненное и клали на столах перед Советниками; принимали от них дела для передачи к исполнению, или смысл дел, для представления на заключение Верховных Совещателей.

После долгого молчания, но время которого каждый занимался рассмотрением принадлежащей ему части, вдруг первый Верховный Совещатель встал с места и произнес:

– Позвольте, господа, прервать частные занятия для общего. Вот полученное сообщение от Колумбийского Посланника, оно заключает в себе странность, дело необыкновенное! Он представляет присланный от своего правления долговой лист, и требует уведомить, каким образом Властитель примет обязательство Георгия о заплате законного долга на один миллион слав.

Этому листу не более как сто шестьдесят лет. Бывшие перевороты в обоих царствах изгнали из памяти этот долг, сделанный, во время путешествия по Америке Царя Георгия. Теперь не известно где и как сей лист случайно отыскан. С условленным ростом он составляет долговую сумму на 12,000,000 слав.

Как полагаете вы принять этот чудный запрос?

– Без Властителя этого делать невозможно, – отвечали все Совещатели.

– На этот вопрос нам также почти трудно отвечать, как Симониду на вопрос Гиерона, – сказал один из Советников.

– Но Властитель может быть спросит наше мнение, мы должны быть готовы.

– Я думаю, что ответ Колумбийцам должен быть краток и ясен: что ни от долга, ни от заплаты его мы не отрекаемся; но рост за 163 года платить не обязаны.

Все согласились на мнение Верховного Совещателя, но один Советник предложил другое мнение:

– Мне кажется, – говорил он, – что Америка, наш займодавец, давно скончалась, и потому должно еще исследовать: законные ли наследники её требуют заплаты долга?

Приличие места не могло удержать всех от смеха над богатою мыслию Советника и никто не заметил, как вошел в Верховный Совет Сбигор-Свид.

«Вот, – думал он, – важно подходя к председательскому месту, – вот занятие гг. Совещателей, Советников и членов в Верховном Совете. То ли было при мне!»