Текст книги "MMMCDXLVIII год
(Рукопись Мартына Задека)"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Неизвестный прислонясь к дереву, долго еще стоял углубленный в размышление.

– Проклятый свисток!.. верно сторожевой объезд!.. Вот кстати злая встреча!.. Очень нужно учить меня терпению!

Она еще не моя! Но день, два, три, неделя, месяц, год… все равно! иногда, минута блаженства покупается целою жизнью!..

Скорыми шагами пошел он к решётке сада. Свистнул… Никто не отозвался.

– Их нет! Верно щука по следу идет! Опять терпенье!

Он прислонился к решётке.

– Чудная мысль! – прошептал он вдруг, сдвинув назад шапку свою. – Иоанн! Да!.. Испытаю счастие земное над самою бездной!.. там, оно совершеннее!

Несносен мне путь, по которому или я шел в след за другими, или другие могли идти в след за мною!

Что за слава, победить людей и силой, и обманом, и лестью, и добром? Победить собственное малодушие!.. Судьба играет людьми, бросает их под небо; с безумным восторгом летят они на высоту, как будто в прозрачном воздухе есть за что удержатся! Кто ж запретит и мне играть своею участью? вздохнуть под небом и разбиться вдребезги о землю?.. Испытаю!.. А сладость мщения?..

Но смолкни, вспыльчивая мысль моя!.. великое намерение должно таить и от самого себя!

Шум вёсел разбудил уснувший Босфор. Неизвестный опять свистнул. Послышался ответ. Шлюпка подъехала.

– Где были?

– На утёке.

– Ага!.. Притвори же калитку, как умеешь! – сказал он и вскочил в шлюпку.

– Готово! – произнес чрез несколько минут грубый голос, и ладья покатилась по Босфору, так быстро, что струи следа её светились.

Часть вторая

Он хотел принять на себя образ Ангела, и уподобился Ангелу падшему.

III

Время, сгладившее горы, иссушившее океаны, разрушившее миры, потушившее солнца, затеплившее новые светила, мирно текло. Любя частые, но всем преобразования, оно, казалось, довольно было новым порядком, восстановленным на земном шаре; – должно было ожидать постоянства. Покров грубых заблуждений опал с понятий, души возжглись, тела оживились, солнце сделалось щедрее для природы, влияния луны стали благодетельны, стихии примирились, а люди дружелюбно разделили землю по родству племен. Нравственная часть богопочтения, одинаковая с самого начала Христианства у всех народов, после переворотов в средних веках, превозмогла наконец предрассудки наружного богопочтения и совершенно искоренила ненависть, происходившую от различия понятий.

В сие-то время, названное в Истории благословенным, на Босфоранским престоле восседал Иоанн, прозванный любимым.

Достоинства Царя определяются любовию к нему народа. Иоанн был боготворим.

Оградив твердою защитою верного слова, границы западные, северные и восточные, Иоанн видел еще южное небо покрытым тучами, нарушающими тишину в садах Архипелагских, и не мог быть спокоен.

Между островами Средиземного моря морские разбои так укоренились, что островитяне и жители прибрежные не имели способов защищаться от них, и были лишены того спокойствия, которым пользовались внутренние земли.

При начале царствования Иоанна, дерзость Стаи Нереид (так называли себя Пираты, новые Киликийцы) до такой степени увеличилась, что повсюду была главным предметом страха и рассказов. Безнаказанно носилась она по морям, как буря, от которой нет спасения. Торговля остановилась, сообщения прервались.

Путь чрез Средиземное море совершенно опустел; никто не хотел везти богатство свое на поклон Предводителю Стаи Нереид, известному под именем Эола.

Как древний Изидор, преступный Владыко Олимпа, Фазелина и Изоры, он имел у себя 50 надежно вооруженных кораблей и множество налетов[3]3
  Легкое судно.


[Закрыть]. Его разбои пользовались какою-то законностью, как в Афинах воровство Гермогена. Никто еще не восставал на злодеев и не усмирял их; ибо, укоренившееся зло, между привычными ко всему людьми, часто пользуется каким-то правом, как будто необходимым для общего блага. Люди снисходительнее к порокам, нежели к слабостям.

Но Иоанн не равнодушно снес первое известие о нападении на отряд своих кораблей, шедший в Босфоранию из Западного Океана.

Никому, не объявляя своих намерений, он вооружил сильный флот, сел на Орла и понесся в Эгейское море, где рассеяны были в то время корабли Эола. Между тем, тайными повелениями всем морским силам, находившимся в пристанях островов в набережных, определено было в назначенный день стекаться и Олинту, и по грому орудий вступать в бой с кораблями, на которых не будет выставлен зелёный флаг.

Внезапное появление Флота царского не устрашило Эола; он собрал всю свою стаю и считал Иоанна своею добычей. Близ Лемноса встретил он его и ударил всею стаею кораблей своих, как дух тьмы, хотевший некогда потушить солнце.

Иоанн, не вступая в решительную битву, быстро склонился к заливу Олинтскому. Эол преследовал его.

Приблизясь к пристани Олинта, Иоанн вдруг обратил свои силы и вступил в бой.

Быстрота, лёгкость, искусство и навык Эола превозмогли бы многочисленную морскую силу Иоанна, не привычную к действию; но внезапное появление вспомогательных военных кораблей с тыла, расстроило Стаю Нереид. Пираты бросились искать спасения в бегстве; спасения не было. Окруженные со всех сторон, они с отчаянием сцепились с кораблями победителя; но упорство было напрасно, и они сдались. Из всех кораблей Эоловых, один только спасся от плена; как громовая стрела опалил он ряды кораблей Иоанна, и пробился сквозь них. На нем был сам Эол.

Предприятие сие уподоблялось подвигу Помпея, когда, предположив истребить одним ударом Пиратов Киликийских, бичей моря, он разослал по Понту Эвксинскому и по Океану корабли свои, запер все сообщения, и таким образом, обложив сетями все приюты морских разбойников, истребил их и дал свободу морям.

Водворив спокойствие и в области морей, Иоанн пожелал видеть царство свое, земли и воды чуждые, чтоб иметь ясное понятие о мире, созданном для человечества, и о человечестве, созданном для причины сокровенной. Он отправился, как уже было выше сказано, путешествовать.

Возвращение его было торжеством для столицы; но Иоанн стал задумчивее; величие души и доброта её, яснее выразились, во, всех чертах его, но взоры стали ко всему равнодушнее. Все желали отгадать причину сей перемены, хотя она имела влияние только на наружность Иоанна.

Полученные, во время гостиного вечера у Блюстителя мира известия из Галлии, также были для всех любопытною тайною. Сношения государственные не скрывались и не могли скрываться от Совета; но последнее, никому не объявленное, должно было касаться, или лично до Иоанна, или заключать в себе новость неприятную, которую он желал таить от всех, чтоб продолжить общее спокойствие.

Молчание Иоанна порождало толки, соображения, выводы, заключения, и было главным основанием разговоров, – ибо, часто, мысль Царя есть участь народа.

– Худой знак, – говорили одни, – верно война с западным соседом.

– Не может быть – возражали все те, которые были с Иоанном, но время путешествия, – Иоанн расстался с Тором, как истинный друг.

– Зачем же оставлен там Ведатель Рован и отряд охранный, сопутствовавший Иоанна?

Заключениям не было конца, а задумчивость Иоанна была еще для всех тайною, как размышления Архимеда, но время падения Сиракуз.

Праздник Охоты в долине гротов, совершенно возмутил весь двор, а наконец и всю Босфоранию.

В день Св. Петра, любители охоты, в легких одеждах, на быстрых конях с запасом стрел, копий, пращей и ручного огнестрельного оружия, с собаками и соколами, собрались в долину гротов, находящуюся в расстоянии двух часов езды от города.

С одной стороны долины, пространный охотничий лес, населенный разными зверями, обведен был тенетами и уставлен капканами.

На лугу равнины, между крутыми скатами гор, устроены были пространные ограды, для травли и борьбы зверей с силачами, которые носили прозвание Леших. Особенные поприща были устроены для скачки и для метания стрел, за выпускаемыми птицами.

На скате левого берет долины были устроены народные увеселения и зрелища. В наметах показывались живые звери всех стран. При каждом был рассказчик, которого называли Эзопом. Обязанность его состояла в том, чтоб показывать любопытным зрителям басни, в лицах и описывать свойства животных, сравнивая их с свойствами людей. Часто, для совершенного подобия, звери и птицы были наряжаемы в различные одежды, сообразно сходству их с людьми; например, медведь, в кафтан грубого и необразованного; лиса, в древний оклад придворного… Только свинья и осел не имели особенной одежды, как космополиты; ибо для них везде хорошо, где только можно найти грязную лужу, нечистоту и сноп гнилой соломы.

Несколько часов уже как охота началась; звуки рогов раздавались и вторились в ущельях гор. Стечение народа в долине гротов волновалось как море; но все еще толпы оного тянулись по дороге Босфоранской.

Перед вечером, на вершине горы, раздался звук вестового орудия; это был знак прибытие Иоанна, принимавшего всегда участие в народных празднествах и увеселениях.

Верхом, на белом арабском жеребце, с своими сановниками, пронёсся он между народом и мимо всех зданий, наметов и охотничьего лагеря. Встречаемый и провожаемый повсюду приветствием радостного народа, он остановился подле мраморного водомета, находившегося на правой стороне долины, в некотором отдалении от поприща охоты и зрелищ, отдал коня и пошел по дерновым ступеням лестницы, которая вилась под тенью густого кустарника в царский грот, вырубленный в возвышенности скалы. Внутренность грота сего была украшена роскошью простой природы, а снаружи висела беседка с золотой решёткой. Отсюда было видно все празднество охоты.

Здесь было место отдыха Царя, и место ожидания охотников, приходивших к нему на поклон с добычею, и приглашавших на охотничий пир, которым обыкновенно и заключался сей день.

Иоанн не любил окружать себя толпою придворных; и потому собственно при нем были всегда только два дневальных воина охранной сотни, и Князь, Любор его любимец. Все прочие, принадлежавшие к двору и пышности царской, составляли в некотором отдалении особый круг.

Но в этот день Иоанн, расположенный к уединению, удалил от себя и любимца.

Вдали раздавался шум игр народных; вблизи нарушал тишину только высокий водомет, падающий в яшмовый бассейн.

Два дневальных воина, находившиеся при Иоанне, стояли при входе в грот, успокаивая двух царских жеребцов, которые рвались друг к другу, и кажется хотели броситься в драку.

– Отойди дальше! они перегрызутся и нас с тобой поколотят! – сказал один из дневальных.

– Как враги смотрят друг на друга! – говорил другой, отдаляясь с заводным вороным конём.

– Дай им волю, оба на месте лягут!.. Какое горло!.. Тс!

– Что можно дать за такого?

– Ничего не дам! Охота навязать на шею хлопоты! Стели постелю, целой день чисти, да еще и узду держи обеими! Нет, друг, тоска возьмёт! Мой конь не плясун, за то рысью на нем двадцать часов в день!.. Ну! Тише, проклятый!.. Что там еще за лошади? Видишь, поднял уши, как рога!..

– Эге! сюда скачут!

Вскоре подъехали трое верховых, в дорожных плащах; они остановились подле грота и сошли с лошадей.

– Властитель здесь? – спросил один из них.

– Здесь! – отвечал дневальный.

– Доложи, что привезены депеши из Западного Царства.

– Западного Царства? Властитель велел об депешах тотчас докладывать… да как доложить?..

– Подержи кто-нибудь из вас коня.

– Нет, любезный, держи сам, а мы и без доклада войдем!

С сими словами приезжие привязали лошадей своих к дереву, и не говоря ни слова вошли в грот…

– Что ж ты пустил без доклада? – сказал с сердцем дневальный, державший белого арабского жеребца.

– А ты за чем впустил?

– На чьи ж руки отдать жеребца?

– А у меня, пусты, что ли?

– У тебя заводной.

– Не тот-же чорт!

– Ну, смотри будет тебе беда, что впустил без доклада.

– А тебе что будет? Так пройдёт?

– Ну, что будет то будет! – сказал первый, но подумав, продолжал:

– Послушай, разве сам Властитель скажет Сотнику, что депеши без доклада вошли, а я уж не скажу никому!

– Это здоровее! Терпеть беду, так уж вместе.

– Эге! Властитель идет, подавай жеребца!

Иоанн с наклоненною на глаза шапкою, спустился с лестницы, подошёл к вороному жеребцу, вырвал узду из рук дневального, сел верхом и поскакал по дороге к городу.

– Ну, друг, Властитель что-то хмурен, быть беде! Смотри, молчи, ни слова! – сказал один воин другому; и они помчались в след за Иоанном.

Вестовая пушка, на горе, возвестила удаление Властителя. Как после сильного удара грома мертвеет вся природа, так шум народный вдруг замолк в долине. Какое-то недоумение выразилось в общем молчании, казалось, что удовольствия повсюду прекратились. Свита царская понеслась в след за Иоанном.

При самом входе в грот стояли двое из приехавших к оному неизвестных в дорожных плащах. Они следили взорами удаление Иоанна.

– Ну, да здравствует новый Царь! – произнёс один из них; смех его отозвался в гроте и между скалами.

– Да здравствует! – повторил другой, – да не отяготит его бремя царствования, и да не забудет он уплатить нам долг свой, а не то….

– Не то… концы еще не в воде, а у нас в руках! – сказал первый.

– Не худо придумано, Эвр! – произнёс другой; и они скрылись по тропинке, идущей от грота в густой томарисковый кустарник.

IV

– За что не добр, к нам Властитель? Не, хотел поздравить нас с счастливой ловлею и разделить с нами сладкого куска! – говорили охотники, расходясь по домам как гости с пира Узуль-мары, когда мстительный Огр обратил ее в истукана. Только огненные головы юношей не совсем еще потушило общее горе; только старцы, впивавшие с слезами виноградников Архипелагских сладкое усыпление чувств, молча, смотрели еще в глаза друг другу, и не верили, что в этот день им не удастся уже поднести к устам своим заздравный кубок Царю, и опорожнить как чашу, наполненную духовным блаженством.

– Государь намерен был ожидать окончания охоты в гроте, но не дождался даже и меня, не спросил обо мне… это не понятно! – произнес Любор, и поскакал в след за Царем.

При въезде в ворота северо-западные, он догнал следовавших за Иоанном двух дневальных воинов охранной сотни, и спросил их о причине неожиданного отъезда Властителя из долины гротов.

– Не знаю, – отвечал один из них.

– И я не могу знать, Ваша Светлость, – подтвердил другой.

– Как не знаете?

– Точно так, Ваша Светлость!..

– Что так?

– Так…

– Кто был с Государем?

– Никого не было, Ваша Светлость!

– Но вы где же были?

– Были…

– Как же вы говорите, что никого не было?

– Никого, Ваша Светлость.

– Глупцы! – прошептал с сердцем Князь и подъехал к Иоанну.

– Государю Властителю не угодно было ожидать окончания охоты? – сказал он ему.

– Да!

– Успех охоты превзошёл ожидание….

На эти слова не было ответа. Любор замолчал и в недоумении ехал за Иоанном.

Молча проехал Иоанн улицы Босфоранские и не обращая внимания на поклоны встречающегося народа. Выехав на большую площадь, приблизился он к Старому дворцу, подле подъезда сошел с лошади; все последовали его примеру; приняли от него лошадь, и он скорыми шагами поднялся на мраморную лестницу; подошёл к двери, схватил за ручку замка, повернул; но двери не отворялись.

– Дворец заперт, Государь, – сказал Любор. Иоанн остановился. Скоро принесли ключ, двери отперли, и он вошел во внутренность покоев, где владычествовало молчание, как в царстве Леты. Только на золотых карнизах высоких стен отражался еще свет румяной, вечерней зари; темнота скрывала уже роскошные и блестящие украшения длинного ряда дворцовых покоев.

Все следовавшие за Иоанном остановились в Сборной палате; ибо Властитель, пройдя оную, захлопнул за собою двери.

Не постигая причины мрачности его, все с удивлением изыскивали в уме своей причину приезда в Старый дворец, который со времени совершения в оном обряда венчания на царство, стоял пустым.

После долгого ожидания возвращения Иоанна, Князь Любор, более прочих приближенный и более прочих решительный, пошел в глубину длинного ряда покоев.

Он нашел Иоанна в покое, который был светлее прочих; ибо сияние вечерней зари и взошедшая; луна проницали во внутренность, сквозь хрустальный свод, посреди коего золотой орел с распростертыми крылами, держал венец, озарённый лучами. Иоанн сидел, поддерживая голову, так что кисть руки скрывала все лицо его. Приближение Князя, казалось, вывело его из задумчивости, он произнёс невнятно:

– Кто?

– Что угодно приказать, Государь?

– Огня! – был глухой ответ Иоанна.

Князь вышел и отдал приказание дневальным.

– К нему нет приступа! – говорил он, возвращаясь в Сборную палату.

– Что это значит? – был общий вопрос, и никто не мог разрешить его, как надписи на Виндзойском камне, начертанной по преданиям жителей, до создания мира.

Только один блюститель Босфорании равнодушно повторял:

– Должно ожидать приказаний, или выхода Властительского; ибо верно, он не долго останется здесь, и отправится в Новый дворец.

– А мне кажется, – сказал Князь, – что Государю угодно здесь провести ночь, потому что он приказал осветить дворец.

Все приняли слова Любора за шутку.

Старый Сбигор-Свид, сопутствовавший Иоанна на праздник охоты, был тут же; скорыми шагами ходил он по Сборной палате, и тайно радовался перемене, замечаемой в Властителе. Всякая перемена была для него выгоднее настоящего положения.

Все прочие сезонники и царедворцы также ходили взад и вперед, не сводя глаз с роковой двери.

Пустота дворца никому не нравилась. Эхо расселилось по всем углам, ловило все слова и досаждало придворной скромности. Небольшая сырость давно необитаемых покоев, начинала уже действовать на здоровье некоторых; многие чувствовали необходимость подкрепить истощенные силы пищею, и возбудить бодрость духа семитравником, напитком, изобретенным Аравитянами, хранившими долго способ составления его в тайне, вновь открытым в 13 столетии Раймундом Люлли, и известным под именем живой воды, жизненного бальзама, почитавшегося – всем светом за извлечение эссенции из философского камня.

Уже более двух часов продолжалось испытание терпения; и, хотя нигде столько его нет, сколько в обитающих на стремнинах земного величия; но как все подобные люди считают себя людьми озабоченными делами и знающими цену времени, то жалобы их друг другу, на невозвратную потерю нескольких часов, были бесконечны. Некоторые говорили даже, что если это продолжится, то порядок во всем расстроен неизбежно. Многие, посматривая, то на двери, то на часы, готовы бы были предвещать всеобщую войну, повсеместный неурожай, голод, и вообще все несчастия, если б состояние Государства хотя не много походило на их беспокойную душу.

Пробило десять часов. Жалобные разговоры обратились в зевоту. Между тем дворцовые слуги осветили все комнаты. Выходящие из внутренних покоев были останавливаемы; на них сыпались со всех сторон вопросы: где Властитель? Что делает он?.. Но с словом: не могу знать! Сии пленники любопытства освобождались, а толпа ждала в дверях новой добычи.

Недоумение, неизвестность, долгое ожидание утомили всех, и наконец стали усыплять. В широких креслах, по углам покоев и между колоннами, терпеливо успокаивались и царедворцы, и сановники; дремота тяготела над ними, как над старцем прожитое столетие. По преданию, что утро мудренее вечера, некоторые скрылись, а остальные продолжали заглядывать в перспективу отдаления.

Вдруг один из служителей торопливо вышел из глубины покоев, и шопотом сказал, что Властитель изволил пойти в опочивальню.

– Как! – вскричали все, удивленные, подобно спутникам солнца, когда оно, против обыкновения остановило течение своё.

– Властитель будет проводить здесь ночь?

– Государь изволил мне приказать идти спать – отвечал служитель.

– Что это значит? – раздалось опять со всех сторон.

– Я стал освещать покои, где был Государь, а он и стал со мной милостиво разговаривать.

– О чем же? о чем? – вскричали все.

– О многом: изволил спрашивать откуда, как зовут, где жил, давно ли определен в истопники в Старый дворец. Я рассказал ему, как приехал из-под Оливии, как родной мой брат, дворцовый конюший, определил меня в истопники.

– Мрачен Властитель, или нет? – перервал общий голос рассказы истопника о самом себе.

– Лицо у него, правда, немного сумрачно, да речь такая веселая, что верно ничего нет на сердце.

С удивлением посмотрели все друг на друга, и потом продолжали допросы о том, что делал, что говорил Властитель.

Бедный истопник должен был повторять свои рассказы: как вошел в царский покой, как Властитель сидел, как встал с места, как прошел по комнате, как подозвал его к себе, как и о чем расспрашивал, и наконец, уходя в опочивальню, как велел, со светом придти к нему, и никого к себе не впускать без доклада.

– Если Государю угодно проводить здесь ночь, или совсем сюда переселиться, то мне должно было бы знать это прежде всех, для необходимых заготовлений и перевода прислуги, – говорил худощавый дворцовый блюститель, похожий на дух Юна, имеющего только одно протяжение в длину.

– Мне бы еще нужнее было знать это – сказал придворный, тучный как жрец Ваала, и румяный как монгольский идол Юлкурсун. – Перевести кладовую съестных припасов, погреб и кухню не так легко! Однако же, на всякий случай, я прикажу принести все необходимое по части утоления голода и жажды.

Подобное распоряжение было принято единогласным восклицанием:

– Прекрасно!

Утомленные Израильтяне меньше радовались небесной манне и коростелям.

Отданные приказания были исполнены скоро и точно. Жрец Мома пригласил всех в столовую, голосом, привыкшим угощать и хозяйничать, как гостеприимный Аль-Архан в свою гостиницу, лежавшую на пути от Бакора до новой Самарканды.

Сбигор-Свид, как не действительный уже член двора, не считал обязанностью разделять с прочими ни придворных беспокойств, ни радостей, ни трапезы. У него не была товарищей ни по положению, ни по сану, кому бы он мог открыть свои мысли и надежды; только дочь и наперсница её были поверенные его; и потому он торопился домой; в их беседах его мнения имели полный вес и такую цену, какую назначал он сам.

Клавдиана ожидала отца своего в рукодельном покое; у нее опустились руки, голова отяжелела. Грустная задумчивость прекрасной девушки есть такое состояние чувств, которое все гитовы с нею разделить, как завидное блаженство.

Наперсница ее несколько уже дней сряду выслушивала жалобы её на таинственность Иоанна, и несколько часов внимала упреки. Не упустив случая, с своей стороны излить несколько капель желчи на мужчин вообще, она как будто удовлетворила мщению своему, и уже равнодушно, молча, слушала слова огорчённой Клавдианы; иногда только, сквозь сон, который тяготел над ее очами, как казнь над головой преступника, произносила отрывисто звуки, подтверждающие слова Клавдианы.

Вдруг доложили о приезде Сбигора-Свида. Они очнулись; одна от дремоты, другая от задумчивости. Старик запыхаясь вошел в покой своей дочери.

– Что это значит? – сказал он, взглянув на нее. – Сегодня не только во дворце, но и у меня в доме чудеса?

– Что такое, батюшка? – произнесла Клавдиана.

– У тебя на глазах слезы?

По данному знаку, наперсница Клавдианы удалилась, а Сбигор-Свид значительным голосом, начал речь свою к дочери:

– Не хочу спрашивать о причине девических слез, особенно у той которой нисколько не приличны слезы, ни по званию, ни по блестящей участи, ожидающей ее.

– Какая блестящая участь?.. Кто вам сказал, батюшка? – прервала, его Клавдиана.

– Кто сказал? Сказали мне собственные глаза, да и глаза всех тоже скажут со временем.

– Вы были во дворце? Что Государь? – спросила Клавдиана.

– Время скоро решит это, но по всем догадкам, перемена ветра для нас должна быть благоприятна. Весь двор опустил крылья; Иоанн повернул круто; но это не мешает. Из долины гротов он внезапно приехал в Старый дворец и расположился в нем как на биваках. Может вообразить, как действовала на всех неожиданность. Но это обдумано. Мой всегдашний совет, кажется, взвешен, оценен и исполнен. На старое жилье, за старые привычки!

Тут Сбигор стал подробно описывать все происшествия дня. Клавдиана задумалась.

– Сверх всего сказанного, – продолжал он, – у меня родились некоторые сомнения. Противники мои скрывают от меня все, что только может относиться к моим выгодам и чести; однако же, Клавдиана, я узнал, хотя не вовремя, то, что Властитель, переодетый, в день 4-го Травеня, был у меня в саду!.. причина мне известна…

Клавдиана вспыхнула.

– Батюшка– произнесла она – кто вам сказал?..

– Что ж тебя так удивляет это? Может быть ты сама знаешь?

– Я знала, батюшка, но не смела вам сказать. Властитель желал этого молчания до времени… – произнесла, Клавдиана смущенным голосом.

– Ты говорила с Властителем? – вскричал отец Клавдианы, вскочив с места. Неподвижно смотрел он на дочь свою, и несколько минут стоял, как будто лишённый языка. Между тем Клавдиана, как преступница, с замешательством рассказывала ему про таинственную встречу.

– Слава Богу! – произнес он наконец, успокоенный рассказом. – Жаль только, что народ узнал его, когда он входил в мой сад. А я полагал, что Царь желал встретиться со мною, потому что, как Царь, он должен же был видеть, что с новыми людьми вещи не могут сохранить старый порядок!..

После сих слов Сбигор-Свид почтительно подошёл к своей дочери, обнял ее, и удалился в свои покои, приводить в порядок мысли и обдумывать все предположения, клонящиеся к благу отечества, которое так много зависело от его попечительности.