Текст книги "MMMCDXLVIII год
(Рукопись Мартына Задека)"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Вот догулялась! – произнесла старуха. – То-то глупость! Уж приманивать бы так одного; люди не куропатки! Ну, что дальше! Верно, чтоб избежать беды, откажется от княжения.

Мери продолжала:

– Настал роковой день. Советники Княжества, со всеми обычными церемониями объявили Ариадне, что согласно неизменным законам, завтра, то есть по истечении года после смерти Верховного Князя, она должна: или отказаться от права на владение, или объявить народу имя нового Верховного Князя, которого избирает её мудрость и сердце.

– Так и есть! – вскричала опять старуха, – что я сказала, тому и быть! Ну!..

– Как, – произнесла Ариадна, – завтра скучный день законного срока? Я и не думала, чтоб он так скоро подкрался ко мне; но завтра мы об этом и поговорим; а сегодня мне некогда думать о выборах мудрости и сердца; сегодня у меня торжественный обед и вечер, на которых вы, господа советники, также, я уверена, не откажетесь быть?

Советники почтительно поклонились и вышли.

– Кажется судьба предоставляет не сердцу Ариадны, а совету и народу, выбор Верховного Князя, – сказал один из них.

– Тем лучше, – отвечал другой. Выбор сердца редко удачен.

– Очень справедливо, – сказал третий Советник и разговор их прервался молчанием, которое в сем случае было знаком согласия.

– Приковать бы им языки! – захрипела старуха, долго молчавшая и слушавшая внимательно чтение. – И того-то не знают, что человека всегда выбирают по сердцу! Ну!

Мери хотела продолжать, но вдруг раздался звук вестового рога.

– Что это звучит? – спросила старуха.

– Какой-нибудь корабль приближается к острову.

– Посмотри-ка, Мери, в окошко.

– На всех парусах приближается к пристани!

Звук рога повестил еще три раза. Раздался выстрел; сторож на башне загремел вестовую песню.

– О, да это верно Эол! Сторож играет возвратную! – произнесла старуха, высунувшись из подушек.

Не успела она еще кончить сих слов, Мери не было уже в комнате. Она взбежала на находившийся в близком расстоянии от дома высокий холм, с которого видна была пристань. Взоры Мери устремились, на знакомый корабль, вступивший в оную. Грудь Мери взволновалась, в очах заблистали слезы; но лицо её сделалось бледно как воск; казалось, что сердце её готовилось к радостной встрече, а душа к новым огорчениям. Несколько человек спустились с корабля в ладью, приплыли к берегу и пошли по дороге ведущей к дому Эола.

Приблизясь к холму, на котором стояла Мери, они своротили к гроту Царицы. Раздались невнятные слова; но Мери вслушалась в знакомый голос; волнение чувств её усилилось. Невольно скрылась она за куст. Двое из проходящих, в обыкновенной легкой морской одежде, вели кого-то под руки. На неизвестном был накинут черный широкий плащ, а на голове, что-то в роде древнего рыцарского шлема, с опущенным забралом. За ними шел еще один.

– Север! Теперь можно выпустить голову из клетки! Пусть посмотрит на свет да затянется свежим воздухом!

– Хорошо! Пусть позабавится! – отвечал грубым голосом другой, отпирая замок ошейника и снимая с пленника шлем.

Едва Мери взглянула на лицо пленника, чувства ее оставили, она без памяти упала на землю.

КНИГА ВТОРАЯ

Предисловие

На вопрос: каким образом рукопись Мартына Задека перешла ко мне в руки, я должен дать объяснение.

Во время бытности моей в г. Яссах приучил я к себе одного забавного Швейцарца, странствующего пирожника и кондитера. Однажды, опорожнив его корзинку и наслушавшись его горных песен, любопытство заставило меня спросить у него про известного всем столетнего Швейцарского предсказателя Мартына Задека.

– Мартын Цадэк? – вскричал он – ах мой добрый господин, да это мой предок! Я сам называюсь Вернер Цадэк. Мы ведем свое происхождение от Цадэка Мелэха; Цадэк колена Елеазарова, был Первосвященником при Сауле и возвел в царское достоинство Соломона. Потом, один из Цадэков был основателем секты Цадэкеев, противной секте Фарисеев. Он сказал: «не уподобляйся рабам, которые повинуются единственно из страха или награды; будь покорен без видов на выгоды и без надежды на вознаграждение трудов твоих.»

Вот, видите ли, добрый мой Господин, вся наша фамилия следовала этому правилу; и я также: вы приказали мне петь – я пою, нисколько не думая о том, что вы дадите мне по крайней мере один рубье за мои труды. О! Я бы вам рассказал слово в слово, славную историю 3448 года, которую писал Эрнст Родер, по сказаниям Мартына Цадэка, и которая, хранится в Золотуре, и известна под названием Рукописи Мартына Цадэка.

Очень понятно, что, я заставил швейцарца Вернера Цадэка рассказывать мне историю 3448 года.

И вот, потомок Саддукея, свято следуя правилу предка делать все без видов и вознаграждений, растянул свои ежедневные рассказы на целый месяц, нисколько не рассчитывая даже того, что его рожки и конфекты во время рассказов, таяли на моем языке и превращались то в рубье, то в башлык, то в крейцер, то в серебряный рубль и даже в махмудий и червонец.

Разумеется, что все рассказанное им не мог я передать слово в слово, ибо язык Вернера Цадэка походил на язык происшедший во время столпотворения и состоял из всех земных наречий. Из рассказов Вернера можно было бы составить несколько десятков томов, но я был столько осторожен, что выкинул из общей связи главного события 3448 года тьму вставок подобных пустой несвязной повести о Ариадне, которую читает Мери.

Вельтман.

Часть четвертая

Предрассудки есть пища рассудка. Чтоб знать, что должно делать, прежде должно знать, чего не должно делать.

VII

Прошло несколько дней. Иоанна никто не видел, кроме доктора Эмуна и Филипа истопника.

Но в один из торжественных дней, в которые Иоанн имел обыкновение осматривать полки свои, Воевода охранных полков приказал доложить Властителю о готовности войск к смотру.

– Смотреть войска буду! – сказал он.

Когда узнали в Сборной палате намерение Властителя быть на смотре войске, толпы придворных взволновались и устроились для встречи его.

Только Блюститель Босфорании был одинаков во всякое время года. Он обладал твёрдостью и правотою души, не боялся туч, ибо знал, что громы и молнии столь же необходимы для природы, сколько страх и надежда для человека.

Иоанн вышел.

Он остановился посреди палаты, видя, что длинной ряд дневальных от всех охранных полков, по, обыкновению двинулся к нему на встречу для представлений.

На глаза Иоанна был надвинут зонтик, который скрывал лицо его.

– Все, все в нем переменилось! – сказал тихо Князь Любор Блюстителю Босфорании. – Я начинаю соглашаться с мнением придворного доктора. Сравните настоящего Иоанна с прежним. Он как будто нас не узнает. Смотрите, как остановился он, и ни слова дневальным, старшинам и сотникам, которые являются ему.

Блюститель молчал на замечания Князя Любора.

Когда дневальные представились, он подошёл к Иоанну и донес о благосостоянии Босфорании. После него придворный представитель приблизился и произнес:

– Правители трех областей просят о позволении представиться Государю Властителю!

– Зачем? – произнес отрывисто Иоанн.

– У него как будто чужой голос! – тихо сказал Любор Блюстителю.

Правитель области Горской подошёл к Иоанну:

– Народ поручил мне сказать: «Властителя мы почитаем как солнце, без которого темна была бы страна наша!»

Вслед за ним, подошёл правитель области Западной.

– Любовию и верностию ищем любви и покрова твоего, Властитель!

Наконец правитель Северной области произнес;

– В деснице Властителя Иоанна, благо народа области Северной!

– Зачем? – проговорил Иоанн.

– По твоему приказу, Властитель! – отвечали правители.

– Да… – произнес Иоанн, как будто вспомнив что-то; и пошел к выходу. Иэменской жеребец стоял уже подле крыльца; широкая грудь его вздулась, глаза сверкали; встряхнув головою и брызнув белою пеной, он взвился под Иоанном, когда золотая шпора дотронулась до щекотливого ребра его.

Ряды охранных полков тянулись по площади, как металлические зубчатые стены древнего Вавилона.

Молча подъехал Иоанн к воинам. Громкое воинское приветствие пронеслось по рядам.

– Лучше было бы узнать нам друг друга в битве! – произнес Иоанн.

Эти слова коснулись до слуха приближенных к Иоанну, и как эхо отозвались по всему войску.

Необузданная радость взволновала всех.

– Дай нам войну, Властитель! Дай нам врагов! – раздалось в рядах.

Иоанн казалось не ожидал подобных последствий от слов своих; но улыбку его все заметили. Молча объехал он ряды войск, и окинув ещё раз огненным взором полки, поскакал мимо дома Сбигора-Свида к дворцу.

Молва о словах Иоанна, произнесенных во время смотра охранных полков, переносилась уже из уст в уста, по всей Босфорании. Все взволновалось. Народ ходил по улицам, как будто лишенный уже спокойствия. Везде повторялось слово война все допрашивали друг друга: с кем? За что?

Люди, с раздраженным сердцем и неспокойною душою, ненавидящие тишину, радовались как духи тьмы падению человека.

– Столько десятков лет всеобщего мира! Что это за безжизненность! Кровь зацвела! Душа на дно осела! Пора взболтать! – восклицали они, и молодежь, у которой в голове настал уже новый век рыцарства, загремела оружием. Много прошло лет, но время которых доспехи воинские служили единственно для украшения стен, или хранились в воспоминание подвигов, современники коих не дышали уже ни злобою, ни любовью к себе подобным. Сорвав оружие со стен, юноши стали чистить его и острить.

Но мирные граждане и женщины с слезами внимали печальной новости. Все ужасы войны представились их воображению, а рассказы до того довели его, что многим представлялся уже неприятель, стук оружия и жертвы войны, плавающие в крови.

Между тем Иоанн возвратился во дворец. В сборной палате также начались толки. Рассеянные по всему пространству залы царедворцы и сановники сходились в отдельные кружки; казалось, что хаос стал разделяться и миры образовались. Каждая отдельная сфера имела свое солнце, которое разливало свет своих понятий и свои мнения на окружающих спутников своих. Люди тонкие и проницательные, от которых не укрывалось ни одно помышление Царя, ни один предмет тайных Государственных совещаний, предсказывали близкую, неизбежную войну, но не говорили с кем, хотя по всем чертам лица можно было заметить, что тайна вполне им известна.

Но всего любопытнее было слушать суждения некоторых светил ума и придворной прозорливости, которые, как кометы ходили по палате отдельно, и иногда только, приближаясь к какой-нибудь сфере, нарушали, важностью своею и силою слов, направление понятий её и мнений.

– Не предприятие ли изгнать Османов из Ливии, и очистить берег Восточного моря от глупых и бесполезных манжур и китайцев? – говорили догадливые.

– Может быть! – отвечали другие. – Но прежде должно подумать: куда выгнать их?

– Пустопорожней земли на полюсах еще довольно!

– Мало-ли необитаемых островов!

– Изобилующих землею и небом? Очень много! – прибавляли третьи.

Вошедший Верховный Попечитель просвещения, человек преклонных лет, в чертах которого выражалась чистая душа, а в очах светилась мудрость, прервал общие суждения. По докладу об нем, к удивлению всех, он был призван к Иоанну.

Властитель сидел в трудовом покое, перед круглым столом, в широких креслах, которые имели с боков откидные шкапики с полками, уставленными книгами. На надписях было видно: законы неизменные; уставы, или законы временные; определения случайные.

В комнате было пасмурно; занавесы были опущены; пред Иоанном стоял золотой кубок, как калицея, из которой пил сам Бахус, но время битвы с Гадаеном, Царем Индии.

– Что? – произнес отрывисто Иоанн, когда вошел Верховный Попечитель просвещения. После должных приветствий, Попечитель положил на стол свой бумажник и вынул из оного толстую тетрадь.

– Вот, Государь, предположение о некоторых преобразованиях по вверенной мне части.

– Ну?

Попечитель стал читать:

– Так как от истинных забот государства о первоначальном образовании сынов своих зависит единодушие их, единомыслие, любовь к власти попечительной о благе общем, любовь к отечеству и направление к одной цели, состоящей в силе, славе и спокойствии общем, то…

– То рассказать мне все вкратце! – прервал его Иоанн.

– Основные мысли принадлежат вам, Государь; я только распространил их для распоряжений. Вот собственноручная записка Властителя.

– Ну?

Попечитель читал:

1). Учредить Цензоров образования.

2). В учебных заведениях начинать учить сначала, т. е. не с азбуки, а с понятий предуготовительных о человеке и отношениях его к существу Всевышнему и к себе подобным. Понятие сии должны внушаться словесно. Для сего учредить основных учителей. Занимательными, лёгкими, рассказами они поселят в детях основание нравственности и любопытство к учению. Зная цель, всякий охотнее идет к ней.

3). Наблюдать, строгую справедливость и соразмерность в наградах и наказаниях.

Постепенность наград, от чувственных к нравственным.

Постепенность наказаний, от нравственных к телесным.

4). Разделять воспитанников на гениальных, полезных и обыкновенных. Учение для них различно: Где более доброй воли, там должно быть обращено более внимания.

Гениальных переводить в особенное заведение, где образование должно клониться к предмету главной их наклонности.

5). Подтвердить, чтобы в учебных заведениях девиц, занимались более образованием сердца и рукодельями свойственными женскому полу, а не утонченною подробностью науки; ибо ученая жена похожа на древнего Оракула, который говорит чужие мысли, языком непонятным, и сверх того, ни один еще народ, от создания мира, не нуждался в физиках, механиках, умствователях и авторах женского пола, а все вообще народы нуждались в добрых и благовоспитанных женах и матерях семейств.

– Вот, Государь, статьи, изложенные в проекте с подробностью и с распоряжениями по всем отраслям просвещения.

– Хорошо – отвечал Иоанн – я их рассмотрю сам.

– Теперь указ по части хозяйственной…

– Ну?

– По собственноручной же записке Вашего Величества.

– Какой?

– Вот она.

– Ну!

Попечитель просвещения читал:

1). Из всех сумм, назначенных на издержки, не осмеливаться делать щепетильной экономии, на счет выгод и удобств заведения.

2). Так как служба отечеству есть долг каждого в отношении своих сограждан; а жалованье не есть награда, даруемое Государством средство к приличному содержанию служащего; то, имеющий состояние, приносящее доходу более 4000 слав, не получает жалованья, а служит по желанию, по долгу и чести. Ибо, дачею денег тем, кои, в сущности, не нуждаются в них, государство истощает способы свои, для поддержания тех из сынов своих, которые принося способностями своими видимую пользу, требуют забот о удовлетворении их необходимостей….

– Конец-ли? – спросил Иоанн с нетерпением.

Попечитель просвещения остановился, посмотрел на Иоанна с невольным удивлением и произнес почтительно:

– Конец всему там, где угодно Властителю!

– Хорошо, на этот раз пусть будет конец здесь! – сказал Иоанн и поднес кружку к устам своим, как обрученный с Царицею Метеей.

– Вот список всем способнейшим и образованнейшим воспитанникам Босфоранских учебных заведений, готовым к выпуску. Властитель приказал представить их к себе; они в Сборной палате…

– В другой раз!

– Но они готовы к отправлению, по приказанию Вашему, Государь; угодно ли будет отправить их без царского совета и милости?

– Отправить! – вскричал Иоанн, и поставил на стол золотой кубок, так, что Лоригартен хлынул пенистой струей к верху, и как выброшенная на берег волна прокатился по проекту и по всем докладам Верховного попечителя просвещения.

– Что прикажете, Государь, делать с этими бумагами? – спросил он у Иоанна.

– Высушить! – отвечал Иоанн и встал со стула.

Смущенный Попечитель просвещения собрал бумаги и удалился.

VIII

– Совсем другой человек! – произнес Попечитель просвещения, входя в Сборную палату.

Его обступили и закидали вопросами.

– Иоанн переродился! – продолжал он. – Вот решение на все мои представления.

– Что это значит? Бумаги облиты? – вскричали все.

– Клянусь, что это Dahlia coccinea tinctoria, прописанная шарлатаном; это просто яд в настоящем положении Властителя! – сказал важно придворный врач.

– Питомцы царские напрасно ждут его выхода и той минуты, в которую они надеялись сказать благодарность отцу их Иоанну, – продолжал Попечитель просвещения, – мои слова не заменят им слов и милостей Властителя, но совет мой будет также искренен, как его!

С сими словами почтенный старец подошёл к пятнадцати юношам.

– Друзья мои! – произнёс он, – Государь Властитель по причине болезни своей поручил мне благословить отъезд ваш на службу. Скоро будете вы членами союза народного. Не забывайте попечения и любви нашей, и передайте потомству добрые внушения, в той же чистоте, в которой сами вы от нас их получили! Вот завещание вам от имени Царя, и вместе от Попечителя, друга вашего!

Старец прослезился, юноши окружили его. В полных жизни, слезы не могли нарушить румянца; но горесть их была искренна, слезы горячи.

– Откройте душу нашу Царю и отцу нашему! – сказал один из них; все повторили.

– Вы знаете чувства наши, потому, что вы их поселили в нас!

Они бросились к Попечителю, который обнял и благословил каждого.

Трогательная картина ИСТИННЫХ чувств извлекла слезы у всех присутствовавших в Сборной палате, но она были еще прекраснее, когда сам Властитель обнимал питомцев своих и завещал им просто:

– Живите на радость себе и другим!

Велик и полон был смысл этих слов.

Когда Верховный Попечители просвещения удалился, в Сборной палате опять все пришло в прежнее положение постоянного и терпеливого ожидания. Это положение грустно, но горделивые надежды освещали пред каждым путь, по которому он предназначил себе идти, хотя цель каждого столь же была неопределенна, как направление корабля во время бури. Целая вечность вперед была полна уже сими надеждами и все пространство будущего занято; всякий жертвовал последними своими способами и силою, для того единственно, чтоб взять как можно более билетов на сию великую лотерею, хотя выигрыш был также сомнителен, как предсказанное рождение в солнечной системе нового солнца.

Правители областей нетерпеливо ожидали призвания к Властителю.

Первая встреча не предвещала добра, а цель вызова, их в столицу ещё не объяснилась.

Правитель внутренних дел ожидал также минуты, в которую Иоанн позовет его к себе; он привык в известный день недели, считать себя правою рукою Властителя; и потому трудно было ему не потерять терпения, зная, что царская заботливость Иоанна и важность дел государственных, взвешивают время не на золото, а на благо всего человечества; ибо Иоанн сказал: благо последнего из подданных моих для меня дороже собственного спокойствия.

Пользуясь всегда доверенностью Царя и позволением входить к нему, в случаях особенных без доклада, он, не смотря на черною немочь, коей был подвержен Иоанн, по словам придворного врача, решился войти к нему без предуведомления. «Где польза общая и служба дорожат мгновениями, там не выжидаю я счастливых предзнаменований» – так думал Правитель внутренних дел и стоял уже пред Иоанном, хотя царский дворецкий и главный дворцовый истопник Филип употребили все красноречие и убеждения свои, чтоб представить ему то неудовольствие, которому он может себя подвергнуть.

– Кто? – раздался опять голос Иоанна, когда отворились двери и Автомат Пан, стоявший у дверей, издал несколько звуков на сиринксе.

– Правитель внутренних дел, Государь Властитель! Договорное собрание ожидает уже условий, которые Государю угодно будет назначить для всех государственных подрядов.

Иоанн после долгого молчания спросил:

– Заготовлены ли условия?

– Вы, Государь, изволили сказать, что сами определите их; и для сего назначили день собрания главных членов внутренней и внешней торговли.

– Условия останутся прежние.

– Для подрядов внутренних?

– Да.

– А с иноземными купцами?

– Также.

– Государь! – возразил Правитель Внутренних дел, и хотел продолжать, но Иоанн прервал его резким словом:

– Кончено!

– Как Вам угодно, Государь, но я знаю только то, что большая часть торговли нашей в последнее трехлетие перенеслась с Запада на Восток; и потому условия одной части света с условиями другой не могут быть одни и те же!

Иоанн показал Правителю двери; и этот знак был страшнее слов исступленного. Правитель внутренних дел скорыми шагами прошел чрез сборную палату и удалился; но все заметили смущенный вид его, и догадались о причине. Подозревая неудачный опыт входа к Властителю без доклада, никто не хотел испытывать своего счастия.

Мнение придворного медика о болезни черная немочь, более и более подтверждалось. Столько примеров странностей, не свойственных Иоанну, заставили ввериться в рассказы придворного доктора.

– В эти дни, – говорил он, – человек исполнен ужасом и ненавистью ко всему. Его ум, чувства и ощущения его, противоречат ему во всем. Понятия его не могут отделить добра от зла; и эта невозможность томит, мучит его. Но время дня, он видит присутствие ночи; в мраке, тревожат его видения светлые как день. То считает он повсюду лишним самого себя; то весь видимый мир кажется ему лишним и возмущающим беседу его с самим собою. То гонит он настоящее время, как несносную скуку, как препятствие, задерживающее соединение его с счастием; то дорожит каждым мгновением, как благом о котором в последствии он будет жалеть, и которого ничто уже не заменит ему. Дух его ищет во всем тишины и согласия, а сам он в постоянной борьбе с обстоятельствами и мнениями.

Вот в каком положении теперь Иоанн; шарлатан может обратить болезнь его в исступление; и тогда нет спасения и для нас: душа, алчущая теперь огорчений и печали, тогда будет алкать крови!

Последние слова придворный Доктор произнес так, что ужас обнял всех внимавших ему, и всем представились уже исступленный Иоанн и казни.

Мысль сия, родившаяся в одной голове, заразила всех, и как язва разнеслась до Босфорании.

Увлеченные общим ужасом, Верховный Попечитель просвещения и Правитель внутренних государственных дел, невольно подтверждали уже страшные понятия о непонятных словах, о суровом голосе и о пламенеющих очах Иоанна.

После подобных рассказов первых сановников, приближенных к Царю и любимых им, не оставалось ни малейшего уже сомнения, что черная немочь овладела Иоанном, и что должно ожидать последствий самых ужасных.

Какое-то уныние распространилось по городу; улицы опустели, живость общего движения исчезла; рассказы о событиях последних дней переходили из уст в уста, плодились и росли, как волшебные чудовища.

Почти искорененные временем и образованием, понятий, предрассудки, как будто ожили снова в народе.

Доктора Эмуна, неизвестно от куда приехавшего и внезапно призванного к Иоанну, считали нечистым духом, домовым чертогов. Про него рассказывали чудеса. Природное безобразие его украсилось вымыслами устрашённого воображения.

Появившаяся на восточном небе комета, также не могла пройти без того, чтоб не иметь влияния на государственные дела. Спорить против этого, и опровергать зависимость земных событий, от комет, стало считаться противоречием здравому рассудку; подобное мнение согласно было с Зиакозмом насмешливого Абдерита, который веря совокуплению атомов, плавающих в пустоте вселенной и рождению от них четырех стихий, сказал:

– Как комета, светило огромное, особа важная во вселенной, редкость и чудо для планет и звезд, черни небесной, производит в них появлением своим перевороты необыкновенные, так и великий Ксеркс, проходя чрез Фракию на мятежных греков, возмутил тишину Абдер и поселил в смиренных жителях оного волнение, замирание сердца и удивление к своему могуществу, славе и блеску.

После подобных доводов, Астрономам Босфоранским оставалось узнать: какого свойства проходящая комета? Не проходила ли она близ земного шара в прежняя времена? И потом уже сделать надлежащий вывод: какие следствия могут произойти от влияния её на землю? По сходству времен, прежде всего приступили они к изысканиям летописей и преданий, из коих бы можно было видеть, что пред изменением нрава Царя Грозного, проходила над царством его комета.

Между тем как Астрономы занялись вычислениями о комете, другие, не менее важные явления, предвестники худа, также не были забыты: слухи носились, что несколько уже ночей сряду, на куполе Собора, огромный филин, хлопая пестрыми крыльями и огненными глазами, кричит и стонет не своим голосом; что на небе, ровно в полночь, показывались разные видения, столбы, кресты, секиры, драконы и кровавые струи.

Словом, по одному подобному дню общих смятений, можно было предсказать, что предрассудки, чудовища, рождаемые испуганным воображением человека, бессмертны.

Сборная палата, заманчивое поприще, в котором для честолюбия воздух был чище и здоровее, нежели на холме Альилель посреди Эйрена, опустела. Даже придворный доктор, удостоверенный в своих заключениях о роде болезни Иоанновой, всеобщим отголоском собственных своих же слов, удалился домой исследовать подробнейшим образом причины болезни и разные виды, и свойства оной.

Таким образом прошли несколько дней; течение государственных дел остановилось.

Первый Верховный, Действительный Совещатель предложил уже в собрании совета, что для избежания в управлении беспорядков, которые и самое время с трудом исправит, вести ход дел, до выздоровления Властителя, по определениям чрезвычайных собраний Верховного совета.

Составленный доклад по сему случаю, подписывался уже всеми членами, как вдруг явился дворцовый дневальный и объявил Первому Верховному Совещателю, что Властитель Иоанн требует его к себе.

Внезапный призыв к Царю поразил Верховного Совещателя ужасом; мысли его остановились на обезглавленном любимце Грозного; но он собрался с духом и предстал пред Иоанном, с готовностью на смерть.

– Садитесь! – сказал ему Иоанн. Здорова ли дочь ваша?

– Какая, Государь?

– Дочь Ваша!

– Дочь моя? Я полагаю… но уже более месяца, как не получал от нее известий из Пелопонеза.

– Да… а другая?

«Другая?» – думал Верховный Совещатель.

– Другая, Государь? – произнёс он, наполняясь мыслию о болезни Иоанна.

– Другая, – повторил Властитель.

«Другая?» – повторил мысленно и Совещатель.

– Другой у меня нет, Государь.

– Может быть я ошибся, приняв какую-нибудь другую девушку за дочь вашу, но главное не то… Что дела?

– Какие угодно Вашему Величеству? – произнес смущённый сановник.

– Последние мои распоряжения.

– Дело о снаряжении новой экспедиции к южному полюсу?

– Да!

– Совершенно приведено к концу. В Александрии, как уже я и имел, счастие докладывать Государю Властителю, вновь изобретенные для сего путешествия зимние суда, уже готовы. От вас, Государь, зависит назначить прощальный день с предприимчивым…

– Для открытий на южный полюс! – перервал Иоанн. – Это было всегда любимым моим предприятием! Давно хотел я на оконечности земной заложить собственными руками новый столп с Геркулесовой надписью, но все воспротивилось мне, и я сам на себя наложил оковы! Теперь остается мне разорвать их!..

Грозно произнёс он последние слова. Верховный Совещатель затрепетал и отступил несколько шагов назад.

– Стой! – продолжал Иоанн. – Чтоб корабли для сей экспедиции были готовы к отплытию по первому моему слову! Иди!

Верховный Совещатель удалился скорыми шагами, как приговоренный к смерти, которому подарили жизнь. Он не понял слов Иоанна, и не желал понимать, ибо считал их следствием болезненного бреда.