Текст книги "Исследование о смертной казни"

Автор книги: Александр Кистяковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

9) Содрание кожи. Этот способ казни был в употреблении в Германии, Франции и Англии.

10) Вытягивание кишок. Казнь, известная в Германии; этим способом казнили за воровство земледельческих орудий и за сдирание с деревьев коры. В юго-западной России этою казнью, по преданию, казнили за воровство пчел. Казнь эта состояла в том, что вытянутую из разрезанного живота кишку приколачивали гвоздем к дереву и осужденного заставляли ходить вокруг дерева до тех пор, пока он не умирал.

11) Сажание на кол и пробитие колом. Практиковалось в Индии. Встречается в Германии, где оно было в обычае как наказание за воровство лошадей, изнасилование и детоубийство. В случае изнасилования, заостренный дубовый кол ставили на грудь преступника и вбивали: первые три удара делала жертва преступления, остальные – палач. В Poccии сажали на кол государственных преступников: этим способом Иван Грозный казнил бояр; его употребляли при Петре I; в 1738 г. посажены были на кол самозванец Миницкий и его сообщник священник Могила.

12) Заливание горла свинцом. Этим способом казнили преступников в Индии, в Риме. В Poccии – за делание фальшивой монеты. В Германии или заливали расплавленным свинцом горло, или забивали свинцовые пробки или пули в задние части.

13) Низвержение со скалы или возвышенного места. Казнь эта была в большом употреблении в Греции и Риме; не безызвестна была и в Германии.

14) Удушение. Употреблялось в Греции и Риме и обыкновенная казнь в Испании.

15) Отдача на съедение диким зверям. Казнь, известная на Востоке; прорoк Даниил был брошен в яму на съедение львам. По законам Maнy, прелюбодейцу бросали на съедение собакам. Подобным же образом прелюбодеев казнили в древней Пруссии. Казнь эта была в обычае у греков. Но самое большее применение она имела в Риме; этим способом казнили рабов, провинциалов и вообще лиц низшего класса. Она также была известна германцам и скандинавам.

16) Топтание ногами животных. В Индии и Македонии – ногами слонов или лошадей, в Германии – лошадей.

17) Побитие камнями. Обыкновенная казнь у евреев; была известна грекам, скандинавам и германцам.

18) Голодная смерть. В Греции, для увеличения страданий, осужденного на голодную смерть садили за богато убранный стол. Казнь эта была известна новым народам Европы.

19) Отравление. Довольно часто употребляемая казнь в Греции (Сократ) и в Риме (Сенека). Она была известна и другим народам. Иван Грозный иногда прибегал к этому способу.

20) Засечение. Казнь, самая употребительная в Риме; как позорная, она в последствие времени была отменена для римских граждан. В Турции обыкновенная казнь. В средние века часто встречалась у европейских народов. До отмены кнута и шпицрутенов обыкновенная казнь в Poccии.

21) Расстреляние. Казнь военных: она до сих пор в целой Европе сохраняет тот же характер.

Исчисленные здесь способы смертной казни могут дать только приблизительное понятие о тех изысканных жестокостях, которыми в это время сопровождалась смертная казнь. Способы эти разнообразились до бесконечности: осужденный редко был казним одним способом; существовал обычай соединять несколько казней вместе. Пред главной казнью осужденного подвергали ординарной и экстраординарной пытке; он должен был выполнить обряд, известный под именем l'amande honorable; затем отсекали ему одну или две руки, вырезывали язык или рвали раскаленными щипцами и железными когтями самые мясистые части тела; с вешанием соединяли колесование и сожжение; с сожжением соединяли вскрытие внутренностей, причем палач потрошил осужденного и копался в его внутренностях, как римский авгур или анатом. Закон в это время не определял, каким способом должно казнить за то или другое преступление; этот вопрос был решаем по обычаю и усмотрению судьи. Можно положительно сказать, что все разнообразные способы смертной казни вошли в обычай помимо закона, и в последствие времени только некоторые из них утверждены были законом. Но и это утверждение нисколько не стесняло судью в выборе того или другого способа. Тяжесть преступления, поведение преступника, повторение преступления давали ему обычаем установленное право отягощать казнь, соединять один способ с другим и даже изобретать новые.

Так, когда в 1757 году Дамиен сделал покушение на жизнь Людовика XV, следователи и судьи обратились ко всем судам Франции и просили их сообщить, какие они употребляют способы пыток и казней, желая этим путем узнать наиболее жестокие. Что судьи имели полный произвол выбирать и изобретать казни, это видно из того, что они определяли не только те казни, о которых говорилось в законе, но и те, которые там не были указаны. Ни в одном русском законодательном памятнике не упоминается о сажании на кол и об утоплении, между тем оба эти способа казней были в большем или меньшем употреблении. Четвертование, в первый раз упоминаемое в законах Петра, существовало в России гораздо раньше Петра. Подобные же явления повторялись и на Западе.

Уже в XVI и особенно в XVII столетии начинается реакция против непомерной и изысканной жестокости смертных казней. Чаще и чаще встречается в приговорах судов оговорка (retentum secretum, которая не читалась осужденному), чтобы предварительно сожжения или четвертования, или закапывания в землю осужденный лишен был жизни. Пугачев пред четвертованием, по тайному приказу, был незаметно для публики лишен жизни. Одни из изысканных казней, как, например, сожжение, почти выходят из употребления, вследствие того, что с переменою убеждений перестали казнить за те преступления, за которые она полагалась; другие, как самые тяжкие, заменяются менее тяжкими. Даже большинство писателей XVIII в., отстаивавших необходимость смертной казни, требовали, однако ж, уничтожения изысканных и бесчеловечных способов казни. Можно положительно сказать, что к концу XVIII в. эти способы, благодаря одному смягчению нравов и перемене миросозерцания, сами собой, без участия законодателя выходят из употребления. Но и законодатель также считал необходимостью отменить их. Так, во Франции при преобразовании во время революции уголовного законодательства отвергнуты были изысканные способы и принято за единственно законный и дозволительный способ казни – отсечение головы машиною, предложенною для введения доктором Гильотеном; процесс казни этою машиною, соединяя в себе верность, быстроту и непогрешительность, должен был заменить тот, который производился неверною рукою палача и сопряжен был с страданиями. Вскоре затем последовавшая реакция против всяких преобразований отразилась неблагоприятным образом и на способах совершения смертной казни. Некоторые изданные в это время уголовные кодексы, правда, узаконили один только простой способ казни: так, австрийский 1803 г. предписывает совершать смертную казнь посредством повешения, ст. II; баварский 1813 г., ст. 5, и за ним ольденбургский 1814 г. допускают только обезглавление. Но зато другие этого времени кодексы оставили изысканные казни. В уголовном кодексе Пруссии 1794 г., кроме отсечения головы и повешения, приняты колесование в двух видах, сверху вниз и снизу вверх, в 14 случаях и сожжение. Совершению смертной казни часто предшествуют: телесное наказание чрез палача и влечение преступника на место казни. В Code pеnal французском 1810 г. за отцеубийство и за покушение на жизнь императора обыкновенная казнь, посредством отсечения головы, усиливается предварительною выставкою к позорному столбу и отсечением у осужденного кисти правой руки, ст. 13 и 86. В Англии еще в 1820 г. оставались в употреблении изысканные способы казни, чему служит доказательством казнь Тиствульда, которого обвинили в государственной измене. В проекте 1827 г. Ганноверского кодекса предложено было, кроме виселицы и отсечения головы, и колесование. Даже в 40-х годах нынешнего столетия криминалисты считали еще необходимым опровергать тех, которые стояли за изысканные казни.

Несмотря, однако ж, на эти колебания и отступления на сторону бесчеловечных казней, несмотря на то, что приверженцы их предсказывали дурные от их уничтожения последствия, вроде разрушения рационального соответствия между преступлением и наказанием, вроде отнятия у смертной казни ее устрашительной силы, казни эти под влиянием общественного мнения в первой четверти нынешнего столетия не только вышли окончательно из употребления на практике, но в конце первой половины нынешнего столетия совершенно вычеркнуты из европейских кодексов. Так, законом 28 апреля 1832 г. отменено было во Франции отсечение кисти руки; с изданием в 1851 г. нового кодекса в Пруссии законом уничтожены в этой стране колесование и сожжение, которые давно уже не употреблялись на практике. В 1848 г. во Франции, в 1849 г. в Баварии отменена даже публичная выставка пред казнью осужденного. Отношение самого общества к совершению казней изменяется. Когда в 20-х годах нынешнего столетия в Англии вздумали казнить Тиствульда, обвиненного в государственной измене, с соблюдением некоторых правил, предписанных для совершения мучительной казни, со всех сторон послышались крики ужаса; толпа угрожала смертью палачу, которого она называла убийцей, и заставила прекратить разрезывание трупа на части. Стоит также вспомнить поведение тосканского народа, который не последовал на место даже простой казни и предоставил исполнителям совершать ее как в пустыне. Недавно в Париже весь народ во время одной казни обернулся спиною к эшафоту. Конечно, нельзя сказать, чтобы толпа и в наше время не ощущала жадного и нечестивого любопытства к казням, но отношение к казням истинно образованного и гуманного класса вполне изменилось. Чем реже казни, тем глубже проникает в сердце людей этого класса скорбь по поводу этого события. Люди, занятые вопросом о закрытом, не публичном совершении казней, принуждены решать другой вопрос: следует ли обязать известных чиновников непременно присутствовать при казнях или предоставить им право отстранять от себя эту обязанность по чувству отвращения к этому зрелищу. Уголовные политики сами чувствуют, что они поставлены в трудную дилемму: наложить безусловную обязанность присутствия при казнях – значит создать обязанность совершенно невыносимую в нравственном и в физическом отношении для многих; предоставить право отстранять от себя эту обязанность – значит подвергнуть закон случайностям, особенно ввиду того, что количество людей, которые не в силах присутствовать при систематическом лишении человека жизни, более и более увеличивается.

Самое многозначительное явление в истории способов совершения смертной казни – это более и более распространяющееся в наше время убеждение, что публичное исполнение смертных казней чрезвычайно вредно, потому что оно приучает толпу к кровавым зрелищам, делает ее равнодушной к пролитию крови, вызывает даже жажду крови и, наконец, подает повод к тем сценам, исполненным цинизма, легкомыслия и иногда буйства, которые чаще и чаще повторяются при совершении казней. Эти соображения побудили законодательные собрания многих североамериканских штатов вести совершение смертных казней вдали от глаз публики, в стенах тюрьмы, в присутствии немногих официальных лиц и представителей общества. В настоящее время и в некоторых государствах Западной Европы принято не публичное, а внутри стен совершение смертной казни; к этим государствам принадлежат: Пруссия, Виртемберг, Саксония, Баден, Ганновер, Бавария, герцогство Альтенбург, вольный город Франкфурт и швейцарские кантоны: С. Галлен, Шафгаузен, Ааргау. Не раз в законодательных палатах и других государств, как то: Англии, Бельгии, Италии, были заявляемы и рассматриваемы требования о совершении смертной казни в закрытом помещении, в отсутствие публики, и если еще в этих и других государствах не перенесли совершения смертной казни в закрытые места, тем не менее самая публичность их совершенно утратила прежний энергический характер и прежнюю обстановку и превратилась в тень прежней. Удаление эшафотов из городов в отдаленные места, постройка орудия смерти под покровом ночи, скрытие дня и часа исполнения казни, совершение ее весьма рано, в то время, когда занимается свет дневной, – вот какова публичность нынешних казней. Справедливо мнение Беранже, что от этих предосторожностей к полному уничтожению публичности переход легок. Для исследования вопроса о смертной казни вообще, важно не решение задачи об относительной полезности одного из двух способов совершения ее – публичного или закрытого, а самый факт уничтожения публичности, которая в прежнее время была признана одним из главных качеств этого наказания и всеми средствами была поддерживаема и расширяема. Уничтожение публичности – это есть полупризнание несостоятельности, бесполезности и даже вреда смертной казни; этим защитники смертной казни, сами того не желая, нанесли решительный удар этому учреждению.

Вот выводы, которые я считаю себя вправе сделать относительно способов исполнения смертной казни.

1) Изысканные способы совершения казней предшествовали образованию государства. Они созданы тем диким человеком, который мстил сам за себя собственными средствами. Принужденный постоянно бороться с первобытною природою, не обеспеченный в собственных правах, не сознавая и прав других, он, объятый чувством мести, не находил ни в себе, ни вне себя преград и был неумолим в казнях; мучить своего обидчика он считал для себя не только необходимостью, но и удовлетворением своей натуры, как бы наслаждением. Таким образом, жестокость и изысканность казней дикого человека была полнейшим выражением его экономического, общественного и умственно-нравственного состояния.

2) Государство, первоначально непосредственный преемник предыдущего порядка, наследовало от него и готовые способы казней, со всею их жестокостью и изысканностью. Оно привело в систему и возвело в принцип то, что до него практиковалось, только не с такою правильностью. Организованное в кастическом духе, находясь постоянно в борьбе с враждебными элементами, оно нашло для себя необходимым усвоить все существовавшие до него изысканные способы казней, которые, будучи сосредоточены в одних руках, представляли ужасную силу. Сам человек, из которого слагалось средневековое государство, был еще слишком груб, мстителен и высокомерен, с одной стороны, и необеспечен – с другой, т. е. обладал теми качествами, которые составляют неиссякаемый родник жестокостей. Этим только и можно объяснять ту виртуозность, с какою совершаемы были тогда изысканные казни, и тогдашнее равнодушие, если не любовь, к кровавым зрелищам.

3) Перемена общественных отношений, развитие умственное и нравственное и смягчение нравов сопровождались исчезновением тех сил, которые творили и поддерживали изысканные казни. Отсюда всеобщая отмена квалифицированной смертной казни, отсюда уничтожение прежней ее публичности и, наконец, чаще и чаще проявляющееся в обществах отвращение даже их видеть.

II. Коренной переворот, который совершился в убеждениях народов относительно смертной казни, нигде не проявляется в таком ясном свете, как в истории палача. И чем незаметнее, чем независимее от всяких теоретических соображений и влияния так называемой интеллигенции происходила перемена народных взглядов на обязанность и личность палача, тем сильнее она говорит о коренной перемене взгляда народов на смертную казнь.

Румье в своем сочинении о смертной казни, преизобилующем риторическою декламациею, так говорит о личности палача: «Во все времена палачи были предметом всеобщего омерзения, от которого власть не в состоянии была их оградить, или, лучше, она сама всегда избегала их нечистого соприкосновения, как отвратительной проказы. Всеразрушающее время не могло стереть с них того великого позора, который их покрывает. В отдаленные века невежества и варварства, когда их ужасная обязанность считалась законною, ужас и отвращение, ими возбуждаемые, не были меньше ныне существующего». Мнение Румье о всеобщем позоре палачей и об отвращении, которое будто бы во все времена народы питали к их обязанности, обличает малое знакомство автора с жизнью народов. История всех народов, напротив, свидетельствует, что даже в первое время господства общественной власти обязанность и личность палача не только не были покрыты позором, напротив, пользовались еще столь высоким уважением, что быть палачом не гнушались самые высокопоставленные в обществе лица.

В древних монархиях Азии исполнение обязанности палача нередко брали на себя цари. В одной надписи царь персидский Дарий рассказывает, как он казнил Фраорта, возмутившегося царя мидийского. «Он (Фраорт) был взят и приведен ко мне. Я отрезал ему нос, уши, губы и вывел его. Я его содержал скованным в моих палатах. Потом я велел его и сторонников его повесить на кресте в Экбатане». На островах Тонга предводители племен нередко сами исполняют обязанность палача. В Марокко цари в XVIII столетии были сами палачами своих подданных. Новейшие путешественники рассказывают, что в государствах, лежащих на западном берегу Африки, до сих пор цари собственноручно исполняют обязанность палачей, по крайней мере, в важнейших случаях, когда казнь совершается как жертва в честь бога или умерших предков. Но не на одном Востоке цари исполняли эту обязанность. То же было и в Европе. Телемак, сын Одиссея, царя Итаки, собственноручно повесил 12 слуг, обесчестивших жилище его отца. Можно думать, что первоначально и в новейших европейских государствах короли не чуждались собственноручно казнить виновных. У Occиана остманский викинг Миркур, взявший в плен детей семинского короля, собственноручно собирается их казнить. В Poccии подобные обычаи не были неизвестны. Так, в 1076 г. в Новгороде князь собственноручно убил волхва, волновавшего народ против епископа. Изяслав, изгнанный киевлянами, по возвращении «иссече тех, иже высекли Всеслава, 70 муж, а другия слепи, а иных погуби же не испытав». Иван Грозный не раз собственноручно казнил тех, кого он считал виновными, и принимал деятельное участие в больших казнях. 30 сентября 1698 г. Петр Великий в Преображенском собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам.

Чаще обязанность палача исполняли первосвященники и жрецы: в те времена, когда все народы приносили преступников в жертву богам, обязанность палача была неотъемлемою принадлежностью жреческого звания. В древних монархиях Азии эта обязанность возложена была на одного из высших духовных сановников двора, который носил титул grand sacrificator: этот титул ясно указывает на то, что обязанность палача была соединена с званием великого жреца. По возвращении с горы Синай Моисей повелел казнить главных виновников поклонения золотому тельцу; вследствие этого повеления в один день руками левитов казнено было 3 тыс. человек. В Риме понтифекс-максимус даже в исторические времена собственнолично приводил в исполнение смертные приговоры: так был засечен насмерть великим понтифексом Сантилий (scriba pontificis) за плотское сношение с весталкою. Очевидно, что юстиция великого понтифекса в историческое время Рима была только обломком той обширной судебной власти, какою эти верховные жрецы пользовались в Риме в доисторическое время, когда принесение в жертву преступников практиковалось в обширных размерах и когда, следовательно, они имели частые поводы являться в качестве исполнителей смертных приговоров. В Галлии друиды собственными руками умерщвляли того преступника, которого они приносили в жертву. В Скандинавии жрецы Одена и во главе их великий жрец Упсалы Дрот, а в Мексике великий жрец тоже исполняли обязанность палача, принося в жертву преступников.

Когда власть жрецов ослабела и юстиция секуляризировалась, обязанность палача перешла к тем лицам, которые участвовали в отправлении правосудия. У евреев смертный приговор приводили в исполнение следующие лица: царские отроки и высшие военные сановники; обвинитель и свидетели; родственники убитого, иногда же вообще народ. В Египте до сих пор судья – кади – сам исполняет свой приговор. Аристотель причисляет палача к числу греческих магистратов, чего бы, конечно, он не сделал, если бы в его время должность палача не пользовалась почетом. У Платона, в его трактате о законах, магистраты бросают камни на голову трупа отцеубийцы и таким образом очищают целое государство. В Риме, в первое время Республики, первые магистраты, как то: консулы, трибуны и др., собственнолично исполняли смертные приговоры: так, трибуны бросили с Тарпейской горы Манлия. Позднее обязанность палача исполняли специальные чиновники – ликторы и триумвиры capitales, должности которых нисколько не считались бесчестными, ибо ликторы с секирою и розгами были неразлучными спутниками консулов, а должность триумвиров была первою ступенью, чрез которую молодой римлянин проходил, чтобы возвыситься до высших степеней. В новейших западноевропейских государствах было то же самое. Обязанность палача исполняло само общество или его представители. В некоторых странах Германии исполнение смертного приговора возлагалось на самого молодого человека кантона; в Stieden'e – на последнего поселившегося в месте суда, в Франконии – на последнего женившегося. Иногда же обязанность эту исполняли: один из судей, самый младший из присяжных, родственник убитого или убийцы. Даже тогда, когда должность исполнителя казней сделалась ремеслом, палач пользовался почетом: в некоторых местах Германии палачи получали дворянский титул и привилегии; во Франции они принимали участие в религиозно-торжественных процессиях, причем они занимали место во главе шествия; самое название их: Maitre des hautes oeuvres – указывает на то почетное положение, которое они занимали в средневековом обществе. В России, в Новгороде, народ сам постановлял смертный приговор и сам приводил его в исполнение. Судя по некоторым примерам, можно думать, что и в других областях смертные казни приводимы были в исполнение или руками народа, когда он принимал участие в суде, или руками чиновников, имевших влияние на отправление юстиции. Так, в XIV столетии два боярина по повелению княжескому убивают одного крамольника. При Иване Грозном принимали на себя обязанность палача по политическим делам такие лица, как князь Черкасский, Малюта Скуратов – любимец царский, князь М. Темгрюкович, шурин царский, и т. п. Кошихин говорит: «А в палачи на Moскве и в городе ставятся всякого чину люди, кто похочет». Известно, какое непосредственное участие в казнях Петра I принимали его приближенные. «В Преображенском происходили кровавые упражнения: здесь 17 октября (1698 г.) приближенные царя рубили головы стрельцам: князь Ромадановский отсек четыре головы; Голицын, по неумению рубить, увеличил муки доставшегося ему несчастного; любимец Петра Алексашка (Меншиков) хвалился, что обезглавил 20 человек». Долго в России сохранялся обычай брать на помощь палачу кого-нибудь из зрителей; взятые должны были заменять подставки; на спины их вскидывали осужденных к наказанию кнутом. Сначала принятие на себя зрителем обязанности помощника палача было вполне добровольное. В последствие времени, когда в народе стали пробуждаться иные инстинкты, начали вербовать для исполнения этой обязанности силою: ловятся, сказано в указе, насильно из зрителей подлые разного состояния люди не только солдатами и десятниками, но и палачами, не делая иногда отличия и самого честного состояния людям, хотя и подлым. И вот для предупреждения происходящих от этого неустройств и обид гражданам (слова указа) 28 апреля 1768 г. (N 13108) издан был Указ, запрещающий это делать и повелевающий брать для исполнения сей должности преступников. Замечательно, что судьи не чуждались брать на свою долю часть движимости казненного: во Франции лошадь, кираса и другое имущество упадало на долю судьи; то, что выше пояса, – huissier; шпага, нож и все то, что пониже пояса, доставалось палачу. Так, и одежду Христа Спасителя разделили по жребию.

Трудно определить время, когда народы стали смотреть на палача как на существо гнусное и бесчестное. Одно только можно сказать, что процесс такой перемены начался очень давно, длился очень долго и совершился мало-помалу, незаметно, и что в настоящее время в Европе перемена эта является совершившимся фактом, которого никто не может отрицать. Ныне никто не станет оспаривать того, что для европейского жителя обязанность палача составляет предмет ужаса и отвращения; а сам палач есть лицо отверженное, одно прикосновение к которому считается осквернением. Настроение настоящего европейского общества таково, что преступник гораздо легче может возвратиться в лоно общества, которое его извергло, и примириться с ним, чем палач. Напрасно законоведы, замечая эту перемену, старались разубедить народы и поддержать прежнее значение палача. Легисты говорили о палаче: «Этот человек так же священ, как сама юстиция. Когда он мучит или предает смерти себе подобного, он не оскорбляет Бога и не отвечает за убийство, которое совершает. В этом случае наказанию подвергает себя сам виновный, ответственность за пролитую кровь берет на себя общество». Некоторые из законоведов думали, что причина отвращения к личности палача кроется в частных качествах лиц, исполняющих эту должность, а не в самой обязанности; смотря на такое отношение общества к палачу, как на нечто случайное, временное, они искали и временных мер исправления этого, по их убеждению, зла. Так Дагмудер, один из авторитетных юристов, считал бесславие палачей следствием их пороков, злоупотреблений и того дикого самолюбия и жестокости, которые они проявляют при совершении казней, обращаясь с преступником, швыряя и убивая его так, как будто в их руках не человек, а животное. Для восстановления уважения личности и обязанности палачей во мнении общества, он советовал выбирать палачей из людей добрых, мастеров своего дела, людей надежных, отважных, вежливых, милосердых. Но ни теоретические убеждения, ни практические меры не могли поколебать с каждым веком возраставшего в обществе отвращения к обязанности и личности палача, потому что отвращение это происходило не от частной какой-нибудь причины, как, например, от личных качеств палача, а от общей, глубоко скрытой, коренной перемены взглядов на смертную казнь. Этой-то коренной перемене взглядов и следует приписать разнообразные симптомы отвращения к личности и обязанности палача. Во Франции одна девушка за утайку родов была приговорена к повешению. Палач, тронутый ее красотою и молодостью, просил судей дать ей помилование с тем, что он на ней женится. Судьи согласились, но подсудимая пожелала лучше быть повешенной, чем сделаться женой палача. Торговцы отказываются продавать палачу съестные припасы; деньги его внушают народу ужас; народ смотрит на них как на цену пролитой крови; он верит, что на каждой монете палача есть кровавое пятно – и если случается получить несколько этих проклятых монет, он бросает их в сторону, боясь от них несчастия. Палач не может найти себе квартиры – и никакие усилия правительства не в состоянии заставить жителей дать ему приют. Должность палача всегда и везде принадлежала к самым доходным; в Poccии, например, случалось, что палач получал по 10 тыс. с приговоренного. Но несмотря на это у народов до такой степени велико отвращение к обязанности палача, что его не в состоянии пересилить страсть к приобретению, одна из могущественнейших страстей человеческих; вследствие этого правительства находятся в затруднении найти охочего человека в палачи. Отсюда явилась необходимость возлагать эту обязанность на преступников, давая им взамен этого помилование. Такой обычай существует у нас в Poccии. Но замечательно, что, несмотря на значительные выгоды, на избавление в прежнее время от ужасного телесного наказания и каторжных работ или ссылки, многие из преступников решаются лучше сами подвергнуться тяжкому наказанию, чем взять на себя исполнение кровавых обязанностей палача. Вот выводы из того, что сказано о палаче:

1) В период безгосударственный человек сам был и судьей, и палачом. Так как в то время физическая сила составляла главное достоинство человека, а пролитие крови человеческой принадлежало к самым обыденным явлениям и к самым естественным следствиям тогдашнего быта, то обязанность палача не только не была постыдна, но и пользовалась большим почетом. Поэтому совершенно несостоятельно довольно распространенное мнение о вечном позоре палачей.

2) Возникавшее государство является не только централизатором сил материальных, но и систематиком нравственных убеждений тогдашнего общества. Оно возводит в принцип существовавший факт. Физическая сила и с образованием государства остается преобладающею, само государство возникает среди насилия и кровопролития и в значительной степени благодаря им. При таких обстоятельствах, очевидно, должность палача могла пользоваться только почетом. Поэтому нет ничего удивительного, что она окружена была ореолом святости и глубокого уважения и что она привлекала к себе самых высокопоставленных в обществе лиц. Поэтому также понятно, почему древний законодатель почел совершенно уместным призвать благословение Божие на тех исполнителей казней, которые в один день казнили 3 тыс. человек.

3) С развитием общества, с видоизменением социальных отношений, с переменою религиозного, нравственного и научного миросозерцания и преобразованием государств – этим результатом всех остальных перемен, иссякает прежняя потребность в пролитии крови, и сила кулака заменяется силою сознания и умения отстаивать без насилия добытые права. При таком состоянии общества обязанность палача должна была пасть во мнении человека и с каждым шагом общественного развития больше и больше возбуждать к себе пpeзрение и отвращение. Поэтому нельзя не признать нелепостью апотеозу палача, нарисованную для нашего времени де Местром в следующих выражениях: «По внешности палач создан как и мы; он рожден так же, как и мы; но он есть существо необыкновенное, и для того, чтобы он существовал в семье человеческой, нужно было особенное повеление, Fiat творческого могущества… Все величие, все могущество, вся субординация покоится на нем; он есть и ужас, и связь общества человеческого. Удалите из мира этого непостижимого деятеля, и в то же мгновение порядок уступит место хаосу, троны разрушатся и общество исчезнет». Читая эти слова, как будто слышишь задушевные убеждения брамина, друида или жреца мрачного Одена, которые, казня собственноручно преступников, мнили службу приносити Богу. Де Местр впал в ошибку, противоположную ошибке Румье: Румье, заметивши всеобщее презрение к палачу современных нам европейских обществ, вообразил, по незнакомству с давно прошедшею цивилизациею народов, что этот позор был вечно неразлучен с обязанностью палача; де Местр, поставивший для себя задачею не признавать совершившихся событий и качеств новой цивилизации, изобразил значение палача для нашего времени по идеалу отжившей цивилизации.