Текст книги "Время летних отпусков"
Автор книги: Александр Рекемчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
12
Над щетинистой кромкой леса возникает точка. Она растет, разбухает. Вот она уже перестала быть точкой и делается запятой – хвостик набок. Потом становится видно, как над этой запятой суматошно вертятся тонкие лопасти… И хотя на Унь-Яге все давно привыкли к этому небесному явлению, хотя и наблюдали это явление чуть ли не каждый день, однако по-прежнему задирали головы провожали глазами и разъясняли друг другу:
– Вертолет… С Джегора.
Или же:
– На Джегор…
Он всегда летал с Джегора или на Джегор, по одной и той же невидимой тропке, что пролегла над самой Унь-Ягой. Он летал над промыслом, над поселком. То выше, то ниже. Но всегда – мимо. Как и те караваны грузовых машин, которые день и ночь шли на Джегор и с Джегора мимо Унь-Яги. Мимо шли. Мимо…
И вот произошло непостижимое.
Вертолет безмятежно и весело катился своей дорогой, но, очутившись над Унь-Ягой, вдруг запнулся, притормозил в воздухе, туда-сюда повертелся и медлительным коршуном, отвесно – стал падать на промысел.
Сперва на поселок обрушился раскатистый гром мотора, пронзительный свист лопастей. Все, кто был в это время дома, побросали свои дела и выбежали на улицу. Детвора – та просто ходила колесом от восторга. Куры, разгуливавшие по дворам, посходили с ума и, позабыв, что курицы – не птицы, стали летать, тяжело трепыхая крыльями. Псы забились в будки и рычали оттуда.
Смерч пыли взвился над Унь-Ягой. Вихрь подхватил, закружил в воздухе обрывки бумаги, щепу, всякий мусор.
Вертолет «МИ-4» сел перед самой конторой нефтепромысла. Винт замер. Из кабины вылез летчик в собачьих унтах, огляделся и деловито зашагал к ближайшей дощатой скворечне, что о двух дверцах. Неужто за тем и приземлился, сердечный?..
Но двое других, вылезших из кабины – тоже в собачьих унтах, – оглядываться не стали, а направились прямо в контору.
Одного из гостей Светлана узнала сразу, несмотря на эти собачьи унты. Да и как не узнать?.. Николай Филиппович Брызгалов – собственной персоной. Он держится еще уверенней, чем прежде, хотя и чуть позади держится он – за плечом спутника. На лице Николая Филипповича – смесь приятных и неприятных воспоминаний, легкое сожаление пополам с легким презрением. С таким видом заходят обычно в квартиру, где когда-то долго жили, но съехали, получив лучшую, а теперь в этой старой квартире живут другие…
– Привет начальству! – великодушно улыбнулся Брызгалов, пожимая Светлане руку.
A второй человек ей незнаком. Она его никогда не видела. И все же поразительно знакомым кажется это лицо: смуглое и бледное, обрамленное прямыми черными волосами, черные глаза. Человек – невысокого роста, худощавый, подвижный.
– Уляшев, – представляется он.
Ах, так это и есть Уляшев! Начальник Джегорского разведрайона. Тот самый парень из печорской деревеньки, который служил проводником в геологической экспедиции и был награжден за праведные труды наручным компасом. Тот самый Уляшев, имя которого в Московском нефтяном институте, где училась Светлана, называли в числе имен прославившихся питомцев. Тот самый Уляшев, которого она ни разу не видела… Почему же ей кажется таким знакомым его лицо? Впрочем, это бывает: наслушаешься о человеке легенд с три короба, и уже при встрече вроде и лицо его покажется знакомым. Бывает и так.
– Вот летели-летели, думаем: а не заглянуть ли? К соседке в гости.
Это Брызгалов говорит. Игриво эдак, с лукавой улыбочкой, с галантным прищуром. С нарочитой развязностью. С мужчиной эдак не говорят. Эдак только с женщиной говорят.
– Как жизнь молодая? Надо полагать, что лучше всех?
Это все Брызгалов говорит. А Уляшев покамест помалкивает. Он сел в стороне, держится скромно, почти застенчиво. Но вполне возможно, что это не скромность, а сухость, официальная сдержанность. Светлане еще не знакомы повадки этого человека, и она не может угадать, что скрывается за его манерой держаться. И всегда ли он держится именно так?
– Похвастаться нечем, Николай Филиппович, – отвечает Светлана Брызгалову. – Месячный план проваливаем. Квартальный тоже. Каждый день звонят из треста: «Выполните или нет?» Я каждый день отвечаю: «Нет, не выполним». И каждый день – накачки, предупреждения. Работать тяжело.
– Каждый день так отвечаете? – переспросил Брызгалов. – И каждый день ругают? Так вам и надо.
Он густо расхохотался, откинувшись к спинке стула. Смеялся долго. Даже слеза прошибла от смеха.
«В чем дело?»
– Вот что значит отсутствие административного опыта!.. – едва унял свой смех Брызгалов. – Не так, не так нужно отвечать, Светлана Ивановна! Они вам, допустим, звонят, сегодня: «Выполните?» Вы отвечайте: «Выполним». И в тресте довольны. Завтра позвонят: «Выполните?» А вы скажите: «Обязательно». И послезавтра – то же самое…
– А что вы мне посоветуете сказать тридцатого числа, когда из треста запросят итоги месяца?
– Вот тогда-то вы и скажете: «С планом у нас, к сожалению, ничего не получилось. Виноваты». Вам, конечно, намылят, шею. Но лучше терпеть это удовольствие раз в месяц, чем каждый день.
– Ах, во-от оно что! – протянула Светлана. – Спасибо за совет. Действительно, у вас – богатый административный опыт.
Брызгалов слишком поздно догадался, куда завела его собственная шутка. Он молча сглотнул пилюлю. Покосился на Уляшева. И затосковал.
Степан Ильич Уляшев смотрел на него с нескрываемым, пытливым интересом. Губы его при этом был плотно сжаты, и по краям губ проступила бескровная полоска…
«Как поразительно знакомы эти губы, их выражение!» – опять удивилась Светлана.
– Нам, конечно, следует наладить обмен опытом, – заговорил Уляшев, обращаясь к ней. – Ведь мы и на самом деле – соседи… – Он улыбнулся дружески, открыто, немного застенчиво. И тотчас посерьезнел: – Но сегодня мы не за этим. По другому вопросу. У вас на промысле, Светлана Ивановна, имеются два электропогружных насоса. Здесь они не используются и, насколько мне известно, использоваться не будут.
Светлана взглянула на Брызгалова. Но тот в настоящую минуту был занят весьма важным делом: то сложит ладони рук – то разнимет, сложит – разнимет.
«Каков гусь! Два года прятал от государства ценное оборудование, а теперь, очутившись на Джегоре, решил с места в карьер выслужиться: есть, мол, центробежные насосы! Нашел, как говорят, секирку под лавкой!»
– С трестом я уже договорился о передаче, – сказал Уляшев и протяиул Светлане бумагу с ведомственным штампом.
«Электропогружные насосы… количестве 2 (две) штуки… Передать… Таран, зам. управляющего…»
Да. Бумага. Ничего не поделаешь.
«Спорить? Умолять? Жаловаться? – Светлана задумалась па минуту. – Или…»
– Хорошо, – тряхнула тяжелым узлом волос. – Забирайте. Но на складе этих насосов уже нет. Они в лесу, на втором участке. Сейчас я вызову машину и поедем…
– Зачем машина? – возразил Уляшев. – На вертолете быстрее. И удобней… Вы думаете, он не сядет в лесу? Сядет как миленький. Нужна минимальная площадка – двадцать пять на двадцать пять… А вообще он может и не садиться: может просто висеть в воздухе!
И большим людям присущи маленькие слабости. Было совсем не трудно догадаться, в чем тайная слабость начальника Джегорского разведрайона товарища Уляшева. Его тайной слабостью, тщеславием его и утехой был арендованный вертолет «МИ-4».
– Но ведь это, наверное, очень страшно! – сделала большие глаза Светлана. – Я еще никогда не летала на вертолете.
(Уж эти женщины: они не преминут воспользоваться чужой слабостью!)
– Пустяки, – заверил Степан Ильич. – Даже при поломке двигателя вертолет может совершить планирующий спуск, используя самовращение винтов. Вот только если обломается опасть, тогда – каюк.
– А-а… – вполголоса протянула Светлана.
И снова смерч пыли встал над Унь-Ягой. Куда-то в преисподнюю стали проваливаться серые дощатые крыши, коренастые пеньки телефонных столбов, лица с широко разинутыми ртами. Кабину закачало. Было такое ощущение, будто эта кабина подвешена к небу на веревке и ветер играючи раскачивает ее.
Потом внизу понеслись верхушки деревьев. Темная щетина кедрачей. Голубизна ельника. Бор сосновый. И все это выткано белым узором – шелковинками березняка.
Тайга разлинована узкими стрелами просек. Там и сям проплешины. А на тех проплешинах – ажурная вязь нефтяных вышек. Ага, вот это 35-я. Рядом – 37-я, 37 «б»… Вышки на Унь-Яге старинные, деревянные. Но кое-где на серое от времени дерево легли яркие стежки свежего теса: это бригада монтажников, которой командует теперь Алексей Медведко, в божеский вид привела вышки нагнетательных скважин. Тусклым серебром сверкнули быки группового нефтесборного пункта – «ёмкости», как говорят на промыслах, или даже «ёмкостя».
Степан Ильич Уляшев вниз не смотрит. Он стоит за спиной пилота, с видом знатока следит за приоорами и дает пилоту ценные указания,
Николай Филиппович Брызгалов вниз поглядывает с видом пассажирским, скучающим: скоро ли, дескать, станция? Мы, дескать, люди командированные. Нам, дескать, вся эта пейзажистика ни к чему.
А Светлана Панышко смотрит в окошко жадно, пристально. Она по-лебяжьи выгибает шею, стараясь охватить взглядом всю эту лесную чащобу, все эти просеки и вырубки, все эти вышки…
Она вдруг – впервые – почувствовала себя хозяйкой всего, что окрест.
Там, внизу, на лесных тропинках, когда вокруг громоздится тайга, когда от скважины до скважины идти да идти, очень трудно проникнуться хозяйским, уверенным чувством. Заробеет душа. А здесь, на высоте, душа смелее.
И это новое чувство уже не покидало Светлану, когда – на шаг впереди Уляшева и Брызгалова – подходила она к девяносто девятой скважине.
Здесь их встретил Антонюк. По простоте душевной вообразив, что джегорские гости явились на Унь-Ягу, чтобы поглядеть на славные новаторские дела его бригады, Роман Григорьевич стал рассказывать увлеченно:
– Нет, какова скважина! Сущая прорва! Вчера мы в нее закачали триста кубов воды. Думали – захлебнется, выплеснет через край. А ничего – все приняла. И ещё просит! – он засмеялся.
Степан Ильич слушал мастера с явным интересом. Переспросил:
– Триста кубов?
– Да, триста. В одну только скважину – триста. А послезавтра начнем еще закачивать семьдесят третью и восемьдесят шестую. По всему фронту двинем!
Скучно было Николаю Филипповичу Брызгалову слушать все эти посторонние разговоры. Приехали по делу – нужно делом и заняться. И вообще, к лицу ли начальнику Джегорского разведрайона товарищу Уляшеву выказывать интерес ко всякой кустарщине? «Художественная самодеятельность масс…» – сострил в душе Николай Филиппович.
Неподалеку от девяносто девятой они наткнулись на трубопровод. Двухдюймовые трубы, покрытые густым слоем ржавчины, покоились на свежих сосновых чурках. Трубопровод убегал дальше в лес, и там, в густой чащобе, ослепительно сверкнула вспышка электросварки
Человек в защитной маске низко наклонился над кипящим швом. Не отнимая маски от лица, взглянул он на подошедших людей, погасил электрод. И только тогда сдвинул забрало на затылок. Под забралом оказалась улыбающаяся физиономия Артура Габидуллина.
– Здравствуйте, Светлана Ивановна! – поздоровался он. С ней первой: свое начальство. Потом кивнул Брызгалову: прежнее начальство. А на Уляшева едва обратил внимание: чужое начальство.
– Зачем же вы свариваете трубы? – нисколько не обиделся Уляшев. – Проще было бы свинчивать или – на муфтах…
– Фью-у! – присвистнул парень. – Как же их свинтишь? Вся резьба стерта…
– Новых труб нам не дали, – объяснила Светлана. – Используем старые, отбракованные. Нужда научит.
Уляшев промолчал. Как человек, познавший в жизни многое, в том числе и нужду, он отлично знал, что сочувственный вздох богатого соседа всегда звучит лицемерно. А помочь… помочь нельзя. Самому нужно.
Через пять минут они вышли на берег Пэсь-ю.
Здесь, у только что отстроенной деревянной будки, сходились стальные нити трубопроводов. Сюда тянулись электрические линии. Они, как артерии, сошлись у сердца. И это сердце, скрытое от глаз, пульсировало напряженно, гулко. Ощутимо подрагивала земля…
«Насосы… Мои!» – ахнул Брызгалов.
Понял и Уляшев. Вопросительно взглянул на Светлану.
– Да, – подтвердила она. – Мы только что приспособили центробежные насосы для закачки воды в пласт. Теперь, очевидно, придется их демонтировать.
Она произнесла это спокойно, не проявив ни сожаления, ни досады. Что скрывалось за этим спокойствием? Покорность судьбе? Усталость? Безразличие?
Кто знает… Она часто казалась бестрепетно бесстрастной – эта двадцатисемилетняя девушка, сероглазая, полная, медлительная в движениях.
Уляшев, согнувшись, протискался в низкую и тесную дверцу насосной. Пробыл там недолго. А вынырнув снова на белый свет, спросил:
– Это чья идея?
Светлана оглянулась. Глеб Горелов в стороне возился с бронированным кабелем. То ли на самом деле был очень занят, то ли скромничал – от славы прятался.
– Глеб Владимирович! – окликнула его Светлана.
– Э-э, да это вон кто!.. – несказанно обрадовался вдруг начальник Джегорского разведрайона. – Оказывается вон кто. Родня, оказывается.
Протянул подошедшему Глебу руку.
– Здорово, зятек! Сестрин муж… – объяснил окружающим. – Однако давно не виделись.
«Значит, Уляшев – брат Анны Гореловой… Ну да, конечно: те же глаза, те же тонкие губы. Вот почему показалось таким знакомым его лицо. Как же я раньше не догадалась?..»
Глеб Горелов стоял перед Уляшевым, вымученно улыбаясь, переминаясь с ноги на ногу, то и дело отирая рукавом пот с шеи. А Степану Ильичу явно доставляло удовольствие это горделивое смущение изобретателя, к тому же – близкого родственника: он любил талантливых и умеющих смущаться людей.
– Давненько не бывал у вас. Сколько раз собирался завернуть по дороге – и все не получалось. А за шестьдесят километров письма писать – смешно вроде… Ну, как живете? Как Аня?
– Ничего… – выдавил Глеб. – Здорова. Сейчас в отпуске…
Он все еще подозревал, что мирный этот разговор – тонкий подвох. Он не мог поверить, что до Уляшева до сих пор не дошли слухи о его разрыве с женой.
Неужели она ничего не сообщила брату? Неужели не насплетничал, хотя бы по дороге в Унь-Ягу, Брызгалов: вот он сейчас стоит напротив и, задрав подбородок, с отсутствующим видом разглядывает верхушки деревьев.
Или просто Степан Ильич притворяется на людях, будто ничего не знает? Соблюдает приличия? Не похоже это на него. Не похоже.
– Ну, Николай Филиппович, – сказал Уляшев, – не пора ли нам домой, восвояси?
Брызгалов оторвался от созерцания верхушек, будто очнулся:
– А как же… насосы?
– Какие насосы? – не понял Уляшев.
– Вот эти. Демонтировать…
– Демонтировать? – переспросил Степан Ильич.
И повернулся к Светлане.
Он смотрел на нее с веселым восхищением и в то же время грустным укором:
– Ох, и хитрый вы человек, Светлана Ивановна! Хитрая вы женщина…
– Не очень, – покачала головой Светлана.
13
Принесли телеграмму, адресованную на имя заведующего промыслом Брызгалова:
«СВЯЗИ ВЫХОДОМ ЗАМУЖ ПРОШУ ПРОДЛИТЬ ОТПУСК СВОЙ СЧЕТ СОЛОВЬЕВА».
Светлана записала в книгу приказов: «Продлить за свой счет…»
А через два дня дома ее ждал конверт. На конверте был изображен Кавказ: пальмы с ветвями, расчесанными на пробор, море цвета синьки для белья и какой-то санаторий с колоннами, балконами и ниспадающими к морю ступеньками.
«Дорогая Светланочка! – говорилось в Танькином письме. – Можешь меня поздравить. Я вышла замуж. Только вчера расписались. А праздновали в одном ресторане, очень было весело. Светланочка, если бы ты знала, какая я счастливая! Я прямо с ума схожу от этого счастья. Прямо целый день готова танцевать. И мне одно жалко, что ты очень далеко и я не могу с тобой поделиться.
Только ты не подумай, что я вышла замуж за того Шалико с усиками, про которого я тебе писала. Он оказался нахал и женатый. И между нами все давным-давно все кончилось, даже раньше, чем началось. Я его просто высмеяла на весь дом отдыха, и он от стыда уехал раньше срока.
А потом я познакомилась с Васей (фамилия у него Козликов, и я теперь – Козликова). Он тоже из нашего дома отдыха. Приехал из города Липецка. Он меня старше на один год. Блондин, только сейчас голова у него обритая, для загара. Но он сказал, что блондин. Знаешь, Светланочка, он до того веселый, что весь дом отдыха его обожает, а затейник наш – просто ноль без палочки перед ним, даже злится из-за этого на Васю.
Он меня тоже очень любит и уже немного ревнует, но я стараюсь не давать ему для этого никакого повода. Прямо отсюда мы поедем к нему в Липецк, где живут его мама и сестренка. Ведь я их еще не знаю, и они меня еще не знают. А письмо мы уже послали. Оттуда, из Липецка, я одна поеду к нам в Унь-Ягу, чтобы рассчитаться и забрать вещи. И опять вернусь к Васе. Мне очень жалко будет с тобой, Светланочка, расставаться. И даже Унь-Ягу жалко. Но ведь из-за этого нельзя отказываться от своего счастья.
Светланочка, ты, может быть, подумаешь, что я очень легкомысленная, потому что так быстро вышла замуж. Я тоже, конечно, понимаю, что надо было хотя бы месяц с ним просто так походить. Но, понимаешь, у него до конца путевки оставалась одна неделя, а у меня тоже отпуск заканчивается. И вот он уехал бы к себе в Липецк, а я к себе в Унь-Ягу, и мы могли бы больше никогда не встретиться. Но мы очень друг друга полюбили и решили, что нельзя терять свое счастье. Поэтому нам нельзя было откладывать.
Я не знаю, застанет ли тебя это письмо, потому что ты ведь тоже собиралась уезжать в отпуск. Но я на всякий случай пишу, чтобы ты знала, когда вернешься. Ведь у меня больше никого нет, кроме тебя и Васи.
Я очень желаю тебе, Светланочка, тоже в ближайшее время выйти замуж и быть такой же счастливой, как я.
Целую тебя —
твоя вечная Танька».
Светлана сунула письмо обратно в конверт с расчесанными пальмами и синим морем.
«Смешная…» – подумала она.
И заплакала.
Она плакала долго. Не открывая глаз. Слезы пробивались сквозь ресницы и текли сначала медленно, а потом быстро. Они скатывались по щекам и со стуком падали на подоконник. Одна слеза, другая, третья…
И вдруг они, эти слезы, зачастили, забарабанили по оконным стеклам, по крыше, по земле…
Светлана от удивления перестала плакать и открыла глава.
За окном лил дождь. Первый дождь нынешнего, запоздалого лета.
14
Так наступил август. Явился август.
Он окатил все вокруг дождями. Омыл листву и хвою. На деревьях к тому времени так густо и плотно лежала пыль, что сначала дождевые капли пробили в той пыли яминки. Потом по листьям пошли грязные потеки. И уж только потом листва берез и осин задышала свежестью.
Так же и трава: запорошенная пылью, чахлая, сухая, она сперва предстала забрызганной грязью, но затем в щедрых струях ливня очистилась, посвежела и буйно пошла в рост.
Да и дожди августовские, к счастью, лились не беспрестанно, а в строгом порядке, будто на заказ. Ночью блеснет неяркая молния, рокотнет дальний гром, первые капли тронут окошко – и вот уже вода весело играет в желобах.
Спишь и даже сквозь сон слышишь: хороший, добрый дождь.
А поутру небо сине и чисто. Солнце ярится. Капелью и птичьим щебетом сверкает лес.
Благодать. Теплынь. Наконец-то дождались его – настоящего лета – и на Севере.
Именно в эту пору по окрестной тайге уродилось неслыханное количество грибов и ягод.
Все население Унь-Яги, стар и млад, повадилось ходить в лес по грибы и по ягоды. Индивидуально ходили, а также коллективно – по линии месткома. И если малину, голубику таскали из лесу ведрами, то уж грибы оттуда вывозили даже на грузовых автомашинах – полные кузова.
Для несеверных жителей такие масштабы, конечно, диковинны и могут вызвать недоверие. Но для нас, северян, это в порядке вещей. Если случится в году настоящее лето – то очень даже запросто можно вдвоем либо втроем нагрузить за день полный самосвал грибов.
Воскресным утром Светлана и Глеб тоже отправились в лес по грибы.
Они шли по лесной дороге. Солнце еще не поднялось над тайгой, а только слепяще сквозило в переплетениях узловатых веток.
Глинистая поверхность дороги, не просохшая после ночного дождя, сверкала отлакированной гладкой корочкой. И вся эта поверхность – вдоль и поперек – была расчерчена тонкими линиями. Линии прихотливо извивались, пересекали одна другую, прерывались, будто уходя в землю, и возникали опять.
Светлана уже не первый раз видела поутру, после дождя, эти нежные линии на земле и все не могла понять, откуда они берутся.
– Это что, Глеб? – спросила она.
– Где? – остановился Глеб и глянул себе под ноги.
– Ну вот… Видишь?
– А-а, – наконец увидел Глеб. – Это от дождевых червей. Ползали они тут ночью.
Светлана возмущенно фыркнула.
Потом они свернули на просеку, а с просеки в лес.
В лесу еще было прохладно и сыро после дождя. Но уже от земли, от палой листвы и хвои, от стволов и сучьев струился пар. Маленькие стоцветные радуги перекинулись над влажными ложбинами. Тонкие нити лесной паутины унизаны каплями воды, испаряющимися на глазах.
– Ну, теперь, Ланочка, смотри в оба! – скомандовал Глеб и нагнулся. Нагнулся, выпрямился и показал Светлане подосиновик: белая толстая ножка, бархатная шляпка с плотно прижатыми к ножке полями. Вокруг мокро, а гриб cyx. Они, подосиновики, всегда сухие. В отличие с скользких маслят.
– Какой… важный, – сказала Светлана, повертев гриб. И положила его в свою корзину.
Теперь она старалась идти впереди Глеба, чтобы не ему, а ей первой замечать грибы. Она шла впереди Глеба и и осторожно всматривалась в лежалый хлам под ногами – не мелькнет ли где бархатная головка. Раздвигала пышные перья папоротника…
А Глеб Горелов шел за ней по пятам, то и дело нагибаясь: гриб, еще гриб.
– Но ведь это мои! – сердилась Светлана. – Пpocто я не заметила. И вообще… ты иди где-нибудь в стороне.
– Ладно, – усмехнулся Глеб. – Мне все равно.
И он пошел стороной, нагибаясь время от времени с перочинным ножом.
А Светлана шла другой стороной, заглядывала под каждый куст и хмурилась, если там ничего не обнаруживала. Но ее самостоятельность была вскоре вознаграждена. У старого пня торчал гигантский гриб, какого, конечно, Глебу ни за что не найти. Поля его шляпы не были трусливо прижаты к ножке, а по-ковбойски лихо заламывались кверху. Светлана насилу выдернула из земли это чудо природы.
Потом ей попались еще несколько грибов самой разнообразной расцветки и формы, попалась грибная ножка, срезанная кем-то слишком высоко, и маленький гриб, к шляпке которого приклеилась сосновая иголка.
Словом, когда у крутого склона оврага Светлана и Глеб повстречались, она с торжествующим видом поставила перед ним корзину.
– Та-ак… – сказал Глеб, присаживаясь на корточки у корзины. – Так…
Первым делом он извлек оттуда гриб-великан в ковбойской шляпе, разломил шляпу пополам, брезгливо наморщил нос, потом надломил ножку и швырнул чудо природы подальше – так, что оно разлетелось вдребезги.
Следом полетели ярко-красные, бледно-желтые, фиолетовые и серые грибы – тонконогие, решетчатые и, по мнению Светланы, очень съедобные.
– А этот хорош, – смилостивился наконец Глеб, отыскав маленький гриб с приклеенной к нему иголкой. И положил его обратно в корзину. – Это белый!
У самого Глеба ведро уже было почти полно. Но он не хвастался своей добычей. Потому что грибы – это вообще не занятие для мужчины. Это не охота и не рыбная ловля. Так, забава.
– Белый гриб? – воспрянула духом Светлана. – Моя мама очень любит суп из белых грибов.
– А ты?
– Я равнодушна. Но мама любит… Вот и чудесно: насушу мешок грибов и повезу маме.
Она решительно зашагала по лесу, больше не оглядываясь на Глеба.
Здесь, в лесу, порядок времени иной. Часы идут медленнее. Потому что каждая минута наполнена вниманием, обогащена впечатлениями. Но все-таки часы идут.
И на смену утренней, дождевой и росной свежести пришли духота, жара. Солнечные лучи уже отвесно пронизывали кроны деревьев. Земля испещрена золотистой рябыо. И на сосновых стволах опять сделались прозрачными, потекли длинные слезы живицы…
Идти и дышать было уже не так легко и не так свободно. Вымокшие в росе туфли теперь ссохлись, покоробились и давили ноги. Накалилась и жгла тело прорезиненная ткань плаща. Резала плечо тяжелая сумка с хлебом, сыром и – всякой иной снедью, захваченной из дому.
Светлана сняла плащ, плотно завернула в него сумку (чтобы не наползли букашки) и сложила все это у подножия высокого кедра. Приметила место: рядом с кедром, сильно наклонившись набок, почти падая, росла береза, и ее ствол резкой белой линией перечеркнул темную чащу.
Теперь идти было веселей, дышать легче. А веселому человеку всегда улыбается счастье.
И Светлане улыбнулось счастье.
На шелковистой полянке, огороженной четко по кругу колоннадой берез, она едва не наступила на замшевую шляпку гриба, спрятавшегося в траве. А когда Светлана наклонилась сорвать его, она увидела рядом еще одну шляпку и еще одну. Отсюда же – руку протянуть – маячили еще три аккуратные шляпки. За ними обнаружилось целое семейство грибов. А потом – сплошная россыпь. И все как на подбор: коренастые, плотные, молодцеватые… Это была не лужайка, а золотое дно!
Светлана уже не нагибалась и не вставала, а ползала па коленях, переставляя корзину, которая делалась все тяжелей и тяжелей.
Когда выяснилось, что лесная полянка обобрана начисто, Светлана отправилась дальше – искать другую полянку. И вскоре нашла неподалеку. Там тоже – оказалась пропасть грибов. Отличных белых грибов. Там тоже трава была так шелковиста и густа, что не хотелось подниматься с колен, а наоборот – тянуло опрокинуться навзничь, раскинуть руки и, позабыв обо всем на свете, жмуриться на солнце.
Но уже корзина была полна. И охотничий азарт иссяк. К тому же Светлана вдруг почувствовала, что очень голодна: ведь не успела даже позавтракать.
Она не торопясь пошла обратно. Прямиком – туда, где оставила плащ и сумку у подножия старого кедра. По дороге ей то и дело попадались теперь грибы, будто выскакивали прямо из земли, лезли в руки, но Светлана уже не обращала на них внимания и равнодушно проходила мимо. Хватит.
Она шла очень долго. Вероятно, не меньше получаса шла она по лесу, а накренившаяся береза, по которой она приметила место, почему-то не появлялась. Наконец она увидела эту березу – белый косой росчерк на темном фоне. Но, подойдя, Светлана обнаружила, что береза эта совсем не та – другая береза, тоже падающая. Рядом с ней не было кедра, не было ее вещей.
Значит, она шла не в ту сторону. Заблудилась… Какая досада.
Нет, Светлану не особенно напугало то, что она заблудилась. Не так уж глухи леса окрест Унь-Яги. С минуты на минуту она обязательно выйдет к какой-нибудь буровой и там сразу сориентируется. Но так можно слишком далеко забраться в лес, а потом – идти домой до самого вечера.
Кроме того, не очень это умно – потерять в лесу новый плащ и сумку. А в сумке – хлеб, сыр, бутылка с кофе. Как хочется есть!
– Гле-еб! – закричала погромче Светлана.
«Хле-еб…» передразнило эхо.
Эхо прокатилось по лесу – дальше, дальше и рассыпалось, затерялось.
«Известная история… – усмехнулась Светлана. – Заблудившийся человек и безжалостное эхо. Вот уж будет для Глеба повод поиздеваться…»
– Гле-еб! – снова крикнула она, сложив ладони рупором. – Э-э-э!
Никто не отвечал. Но ведь не могла же она уйти так далеко, что ее даже не слышно! И со стороны Глеба это просто свинство – забыть о ней… Все-таки пошли за грибами вместе, вместе нужно и возвращаться домой.
– Гле-еб!..
Что ж, делать нечего. Светлана пошла по лесу. Прямо – куда глаза глядят. Теперь уж ей сделалось по-настоящему досадно и грустно. Заблудилась. Потеряла вещи: ну, вещи – бог с ними. Потеряла Глеба. И оказалась в лесу одна. Вот так ей и придется брести по лесу, может быть, дотемна. И так вот по-дурацки складывается вся ее жизнь: всегда оставаться одной.
Ветер-верховик пронесся плотной волной по-над лесом, качнув деревья. Светлана вдруг решила, что нужно крикнуть по ветру – тогда ее голос долетит дальше.
– Гле-е-еб! – изо всей мочи закричала она.
– Что?
Она порывисто обернулась.
Глеб подходил к ней – неторопливым, усталым, но уверенным шагом. В одной руке он нес ведро с грибами, а под мышкой – ее плащ, туго спеленатую сумку.
– Глеб! – вырвалось уже тихо и благодарно.
Светлана бросилась к нему навстречу: Глеб, уронив на землю ведро и сверток, подхватил ее и крепко прижал к груди, обнял за плечи.
– Заблудилась?
– Да… Чуть не заблудилась.
И Светлана рассмеялась, не отводя его рук, не отстраняясь от него.
Глеб тоже весело смеялся и, перемежая смех, целовал ее. Целовал, наклоняясь к ее губам. И опять смеялся…
Смеялась и Светлана. И она слишком поздно заметила, что Глеб уже не смеется, а тяжело и прерывисто дышит. Что губы его становятся шершавы, а руки жестоки.
– Глеб… – пожаловалась она ему на эти руки. На эти губы пожаловалась ему: – Глеб…
И, когда Светлана очнулась, возле самого ее лица, возле самой щеки, влажной от слез, у самых ее глаз, наполненных маревом, курчавились тонкие стебли, покрытые округлыми листками с кожаным глянцем. А меж листьев, на еще более тонких стеблях клонились к земле бусинки ягод. Рдела брусника.
