Текст книги "Белый флюгер"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Подумай! Время есть, – снова улыбнулся Крутогоров. – С голоду пока, смотрю, не пухнете. Откуда такое богатство: щи да ещё с солониной? И хлеб вкусный…

– Сосед… Из матросов. Добряк!

– Если б не он! – Мать безнадёжно махнула рукой. – А отдавать придётся! Так что ты, Стёпа, думай!

– Легко сказать – думай!

– А где служил этот матрос? – спросил Крутогоров.

– Не знаю, – ответил отец. – Красную Горку брал. Там его и подбило. Душа человек!

– Хороший, а дерётся! – сказал Карпуха.

– Как – дерётся? – не понял Крутогоров.

– А так! Яшку недавно отодрал!

Мать погрозила Карпухе пальцем.

– Кто не наказывает, тот и не родитель!

После обеда Крутогоров ушёл на полустанок, а мальчишки до самого вечера вертелись около двухэтажного флигеля и заглядывали в окна. Внутрь их не пустил врач. Раза два на крыльцо выходил Гриша. Он садился на ступеньку и на все вопросы отвечал односложно:

– Страшно.

Даже когда Федька спросил, не надо ли какого-нибудь лекарства, Гриша произнёс то же самое:

– Страшно.

Он просто не слышал, и глаза у него будто не видели – смотрели куда-то на залив, и ничего в них, кроме тоски, не было. Чтобы не надоедать, братья решили уйти.

Дороховы переживали это Несчастье, как своё собственное. То и дело кто-нибудь выходил на крыльцо – вдруг появится врач и скажет, что Яше полегчало. Но во флигеле точно все вымерли. Ни одна тень не мелькала в освещённых окнах.

Братья поднялись на чердак и зашептались о своих мальчишеских заботах: о Яше, о Бугасове, о дяде Васе. Под конец, уже засыпая, Федька сказал:

– Неспокойно тут как-то… В Ямбурге как стемнело, так мы – храпака. А здесь то стреляют, то утопленник, а теперь ещё Яшка…

– Ага! – согласился Карпуха, и обоим стало жутко. – Надо будет вниз перебраться.

Над заливом начиналась метель. Позвякивало стекло в чердачном оконце. Потом где-то на берёзе закаркал ворон. Федька даже сплюнул в темноте.

– Он же спать не даст!

– Кто-нибудь идёт! – отозвался Карпуха и подскочил к окну.

Приглядевшись, он заметил, что у стены недостроенной конюшни стоит человек. Мальчишки посовещались и решили выйти из дома – узнать, кто такой и что ему надо. Страх у них прошёл. Они боялись неизвестного, непонятного, а здесь был живой человек: может, Семён Егорович или врач. Мало ли что потребовалось. Подошёл к дому, увидел – спят. Остановился и думает: будить или не стоит?

Братья спустились в сени, тихо-тихо открыли дверь. Но человек, стоявший у конюшни, услышал и поманил их пальцем. Это был Крутогоров. Карпуха даже растерялся.

– Дядя Вася?

– Не уехал? – спросил Федька. – Поезд не пришёл?

– А вы умеете не задавать вопросов? – улыбнулся Крутогоров.

Он всегда улыбался, когда разговаривал с людьми, которым верил, но не мог сказать всю правду.

– Можем и не спрашивать! – обиделся Федька. – Мы хотели тебя на чердак позвать – переспал бы до утра.

– Давайте посидим здесь, – предложил Крутогоров. – За этой стеной не так дует.

Они сели на бревно и молча смотрели, как ветер со свистом выносит снег из-за конюшни. Мальчишкам было холодно. Они не собирались долго быть на улице и оделись кое-как. Но ни Федька, ни Карпуха не спросили, чего они ждут и долго ли придётся сидеть в темноте. Крутогоров заговорил сам:

– Алтуфьев-то поправляется… Забыл я вашей матери поклон от него передать.

Братья молчали.

– Обиделись?

– Не обиделись… Сам же не разрешил, – сказал Федька и добавил, всматриваясь в темноту: – Идёт кто-то.

– Идёт! – Крутогоров вздохнул. – Только с чем?

К конюшне подошёл врач.

– Умер, – услышали мальчишки.

– Дела-а-а! – дольше обычного протянул Крутогоров.

ПОХОРОНЫ

До самых похорон ребята не разговаривали с Гришей. Из дома он не выходил. Сидел у стола подавленный, безучастный. А на столе стоял гроб.

На третий день Прошка подтащил сани к крыльцу. Вынесли Яшу. Никто в сани не сел. Только Гриша по-сиротски примостился рядышком с гробом.

Собралось во дворе человек двадцать. Мужики без шапок, женщины в чёрных платках, какие-то мальчишки. Медленно двинулись за санями к кладбищу. Тихо и печально похрустывал снег.

Старшие Дороховы шли вместе. Мать поддерживала тётю Ксюшу, а отец шагал рядом с Семёном Егоровичем. У обоих руки за спиной.

Мальчишки шли за ними и смотрели под ноги. Куда ещё смотреть в такой момент? По сторонам глазеть неудобно. Мелькали подшитые валенки отца – подарок Семёна Егоровича. А сам он, как всегда, был в русских сапогах с заправленными в них матросскими брюками. Отец прихрамывал, чиркал валенком по снегу. Семён Егорович шёл как по струнке – так ровно, будто он нарочно старался не качнуться ни вправо, ни влево.

С тех пор как братья увидели рубцы на Яшиной руке, они как-то охладели к Семёну Егоровичу. И сейчас братья с неприязнью поглядывали на его плоскую спину с узкими плечами. Бушлат на нём был новенький, брюки хорошо отутюжены. «И зачем он их засовывает в сапоги?» – с раздражением подумал Федька.

Когда стали опускать гроб в могилу, тётя Ксюша пошатнулась и чуть не упала в обморок, а у Семёна Егоровича так затряслись губы, что ребята пожалели его. Небось мучается, вспоминает, как побил Яшку!

Гриша не плакал. Лицо у него за эти дни осунулось, посерело. Он стоял в стороне от всех и шептал что-то, точно молился. Федька посмотрел на него, и представилось ему на мгновение, что он хоронит Карпуху. Что-то тугое подкатилось к горлу. Пряча налившиеся в глазах слезинки, он отвернулся, делая вид, что смотрит на большой почерневший крест, возвышавшийся над белым от снега кустом. За крестом вроде кто-то шевельнулся. Почудилось Федьке, что он даже заметил бескозырку. Но куст не шелохнулся. Не упала ни одна снежинка. И крест как стоял, так и стоит, и никого за ним нет. «На кладбище всегда чудится!» – подумал Федька и порывисто придвинулся к брату.

Семён Егорович взял сколоченный из свежих досок крест и легонько, словно боялся сделать Яше больно, вдавил заострённый конец в только что насыпанный бугор сырого песка. Было тихо. Всхлипывала тётя Ксюша. Гриша безостановочно мял пальцами шапку. Остальные стояли неподвижно и смотрели на могилу.

– Все там будем! – со вздохом пробормотал Бугасов и захромал к выходу из кладбища. За ним, крестясь и перешёптываясь, потянулись другие. Дороховы и Егоровы возвращались в санях. Федька с Карпухой сидели сзади. Гриша – между ними. Он всё смотрел и смотрел на удаляющееся кладбище. Смотрел и не мигал, как неживой. Карпуха заглянул ему в лицо и сказал жалостным голосом:

– Ну хва-атит!.. Не надо!.. Вот у нас – пожар был…

– Сравнил! – одёрнул брата Федька.

– Страшно! – еле шевеля губами, прошептал Гриша.

У дома он слез с саней, поднялся на крыльцо и вдруг вскрикнул и разрыдался так, что не мог нащупать ручку двери. Глотая слёзы, Федька с Карпухой видели, как тётя Ксюша обняла Гришу за плечи и ввела во флигель.

Дороховы подъехали к своему дому. Мать вздыхала, отец хмурился. Ребята чувствовали себя так, точно были в чём-то виноваты. Молча вошли и остановились удивлённые на пороге комнаты. За столом сидел матрос Зуйко.

– Простите, что без спроса, – сказал он, вставая и с опаской поглядывая на мать. – Не хотел другим глаза мозолить – вот и зашёл без разрешения. Извиняйте уж как-нибудь!

Мать только рукой махнула.

– Не чужие… Вроде уж познакомились!.. Как там этот ругательник продырявленный?

– Алтуфьев?.. Да бродит! Тебе кланяться велел.

– Ты на кладбище был? – спросил Федька и хитро прищурился, вспомнив мелькнувшую за крестом бескозырку.

Зуйко неодобрительно помотал головой.

– Глазастый – хорошо, а языкастый – плохо!

– А ты лучше прячься! – съязвил Федька.

– Вот это ты дельно сказал! – усмехнулся матрос и обратился к отцу и матери: – Помогите спрятаться!

– Не крути! – прикрикнула мать. – Говори прямо!

Матрос попросил разрешения поселиться на время у Дороховых.

Чтобы ничем не стеснять хозяев, он принёс с собой мешок продуктов и обещал днём не спускаться с чердака. Зуйко не скрывал, что всё это нужно для того, чтобы он мог понаблюдать кой за кем из соседей.

– За Бугасовым! – догадалась мать.

– Ясно дело! – улыбнулся матрос.

– А вот и врёшь! – не стерпел Карпуха. – Нам дядя Вася всё объяснил: Бугасов хоть и злой, а не гад! Не будешь ты за ним следить.

– А теперь про языки потолкуем! – прервал его Зуйко. – Если хоть одна душа узнает, что я живу у вас, всё будет напрасно! И мало, что напрасно! Худо будет.

– Ты не стращай! – возмутилась мать. – Не пугливые!

Матрос крякнул от досады.

– Не так понимаешь, Варвара Тимофеевна!.. Вред будет всем нам – Советской власти вред! Так что держите язык обеими руками! И чтоб люди перемену в вас не приметили. Не разговаривали с Бугасовым – и не разговаривайте. Уважали Семёна Егоровича – уважайте, как раньше. Всё у вас осталось по-прежнему!..

СТРАННЫЙ ПОСТОЯЛЕЦ

Мальчишки собирались перебраться с чердака вниз. Но когда наверху поселился Зуйко, их и силой оттуда было бы не выгнать. Они не спускали глаз с матроса. Пришлось ему поговорить с хозяевами чердака отдельно. Этот короткий разговор произошёл в тот же день вечером. Братья устроили постояльцу кровать в самом тёплом месте – у печного стояка.

Зуйко сгрёб все подстилки, перенёс их к чердачному окну, улёгся и сказал огорчённым ребятам.

– За заботу спасибо. Но давайте договоримся так: вы меня больше не видите и не слышите. Нету меня! Поняли?

– Нету так нету! – сердито согласился Федька. – Будем, Карпыш, спать!

Братья натянули на себя одеяло, повернулись спинами к Зуйко, нарочно засопели носами и не заметили, как уснули.

Утром Карпуха проснулся раньше Федьки. Обида на матроса ещё не прошла. Приоткрыв глаза, Карпуха увидел Зуйко. Он сидел у окна на табуретке и мастерил что-то острой маленькой стамеской. Карпуха толкнул брата и разбудил его. Не говоря ни слова, они подошли к окну. Матрос вырезал из куска дерева какую-то вещицу. Ловко и быстро работал он стамеской. Мелкая стружка так и сыпалась на колени, а деревянный брусок постепенно принимал форму ложки.

– С посудой у вас не богато, – произнёс Зуйко. – Пригодится матери.

Мальчишки не ответили.

– Мастера-а у нас в деревне… Любую штуковину резали! А я вот только ложки да плошки научился…

– Тебя же тут нету! – напомнил Карпуха.

– Верно, нету! – подтвердил матрос. – Идите завтракать. Ваша мамка меня уже накормила.

Целыми днями Зуйко сидел на чердаке у окна и вырезал ложки и плошки. Казалось, что он поселился у Дороховых только для того, чтобы обеспечить всю семью деревянной кухонной утварью. Мать была довольна, а ребята подсмеивались над матросом:

– Ну и караульный! Проворонишь ты всё на свете! Будет тебе от дяди Васи!.. Сказал бы хоть, за кем следить, – мы бы помогли!

Зуйко не отвечал, а когда мальчишки уж очень надоедали ему, он брал их в охапку, подтаскивал к лестнице, ведущей вниз, и, выпроводив, говорил вслед:

– Нету меня! Нету!

Каждое утро у тёплого печного стояка висели на верёвке не совсем ещё просохшие ботинки и клёш. А Зуйко сидел у окна в других ботинках и брюках. Значит, ночью матрос был на улице и бродил где-то по глубокому снегу. Мальчишки удивлялись: когда же он спит? Днём у окна дежурит, ночью ходит куда-то…

Однажды Федька пощупал сырую брючину и спросил:

– Снести вниз? Там быстро высохнет…

Зуйко посмотрел на ребят красными усталыми глазами.

– А если зайдёт кто-нибудь?

Федька понял, что сморозил чепуху. И только сейчас братья поверили, что матрос действительно выполняет какое-то трудное задание. Такое трудное, что им и не осознать всю его сложность. Недаром у Зуйко и глаза красные от бессонных ночей, и усы будто поседели за эти дни, и подбородок, обычно тяжёлый, квадратный, вроде заострился.

– Ты бы поспал маленько, – с сочувствием предложил Федька. – А мы бы подежурили с Карпухой.

Зуйко улыбнулся.

– Один поспал… Помните?.. Получил трое суток.

Ребята смутились. Ведь это из-за них Василий Васильевич наказал Алтуфьева.

– Так что вы меня не подведёте! – погрозил пальцем Зуйко. – И вообще, я смотрю, неверные вы друзья.

– Мы? – насупился Карпуха.

– Вы-ы!.. Гришку-то бросили… Забыли… А ему невесело. Легко, думаете, брата схоронить?

– А мы и не забыли его! – возразил Федька. – Каждый день заходим!

– Ну и что? – поинтересовался матрос.

– Лежит… Горячка у него открылась.

Зуйко вздохнул.

– Тут, ясно дело, откроется!.. Что хошь откроется!.. Почаще к нему заходите – легче парню будет.

В голосе Зуйко мальчишкам послышалась какая-то особая настораживающая нотка. Им показалось, что этими словами матрос хотел сказать ещё что-то – секретное, тайное, о чём не говорят открыто.

– А мы сходим! – оживился Федька. – Хочешь, сейчас сходим? Чаю попьём – и туда!

– Вы ему дружки, а не я, – уклончиво ответил Зуйко. – Заодно стружку прихватите.

Братья напихали полную корзину стружки, накопившейся за эти дни, и потащили вниз по лестнице. Когда они были уже в сенях, на берёзе закаркал Купря.

Зуйко посмотрел в окно и увидел Семёна Егоровича. Матрос хотел вернуть мальчишек, но было поздно. Шёпотом не позовёшь – не услышат, а крикнуть нельзя – Семён Егорович уже открывал дверь.

Он встретился с ребятами в сенях, удивлённо посмотрел на корзину со стружкой, и зачем-то пожамкал их пальцами, глянул насторожённо на братьев.

– Никак Степан Денисович столяром заделался?

– Не-е! – отозвался Федька. – Это мы мастерим… С Карпухой.

– Отец с мамкой дома?

– Дома! Заходите, дядя Семён, – сейчас чай пить будем.

Семён Егорович вошёл в дом, поздоровался, скинул шапку, присел у стола. После похорон Яши он не был у Дороховых, и разговор как-то не клеился. Ни он, ни Дороховы не знали, с чего начать.

– Места не нахожу, – произнёс наконец Семён Егорович и, вытащив из кармана бутылку, поставил её среди чашек. – Не возражаете? Мы ведь тогда и поминок не устроили…

Мать подала капусту в свежей светло-жёлтой плошке, только вчера выдолбленной матросом.

«Сейчас спросит!» – с тревогой подумал Федька.

Сосед бросил в рот щепотку капусты, пожевал, взял плошку в руки, покрутил её перед глазами.

– Хороша! Откуда такая?

– Я ж говорил – мы с Карпухой! – торопливо ответил Федька и умоляюще взглянул на мать.

– Мы! – подтвердил Карпуха и тоже посмотрел на неё.

И торопливость, и эти взгляды – всё получилось очень естественно. Хочется ребятам, чтоб их похвалили, – вот они и торопятся, и на мать поглядывают, чтобы она сказала что-нибудь. А у неё не нашлось подходящих слов. Тут ещё вдобавок отец закашлялся – капустина, что ли, не в то горло попала. Мать вскочила и громко похлопала его по спине. Так она и сыновьям делала, когда кто-нибудь из них захлёбывался за столом.

Семён Егорович поставил плошку на место.

– Мастера!

– Это что! – махнул рукой Федька. – У нас в деревне – вот это мастера! Любую штуковину вырежут! А мы только ложки да плошки научились.

Сосед повернулся к отцу.

– Ты тоже умеешь?

– Мне некогда было резать. Я с пулемёта больше резал.

Семён Егорович покачал головой.

– Да-а!.. Трудное нам время досталось… Неспокойное…

Мальчишкам полегчало: разговор явно уходил в сторону от опасной темы. Их теперь беспокоило только одно – не чихнул бы матрос там, на чердаке, не заскрипела бы под ним табуретка. Но всё обошлось благополучно. Да и Семён Егорович не стал засиживаться в гостях. Он попросил Прошку на денёк: надо было съездить куда-то. Отец пошёл вместе с ним в конюшню, оседлал коня. Семён Егорович повёл его к флигелю. Мальчишки догнали соседа.

– Мы – к Грише. Можно?

– Только недолго. Трудно ему разговаривать.

Гриша увидел братьев, и глаза у него повеселели, но ненадолго. Он закрыл их. Мелко задрожали губы. Чтобы унять противную дрожь, он натянул одеяло до подбородка.

– А мы ложки делаем! – с наигранной бодростью сообщил Карпуха. – Приходи скорей – вместе резать будем.

– Поправлюсь – приду, – тихо ответил Гриша. – Мне всё холодно… А ночью… страшное снится! – Он опять зажмурился. – Яши-то нету…

Переговорив о чём-то с мужем, к постели подошла тётя Ксюша, поправила подушку.

– Успокойся, сынок. Ты лучше засни… Хочешь, я спою тебе, как маленькому?.. Шли бы вы домой, ребята! Окрепнет – тогда и приходите хоть на весь день.

Братья ушли и, конечно, первым делом залезли к себе на чердак. Как-никак, а они ловко вывернулись с этими стружками. Интересно, что скажет им Зуйко?

Матрос сидел по-прежнему у окна, но на этот раз ничего не резал. Одет он был так, что в любую минуту мог выйти на улицу.

– Как Гриша? – спросил он.

– Лежит, – неохотно ответил Федька.

В это время Семён Егорович вышел из флигеля.

– Куда это он собрался? – поинтересовался Зуйко.

– Забыли у него спросить! – буркнул Карпуха.

Братья злились, что матрос ни слова не сказал про стружки. А они-то старались его не подвести!

– Благодарности потом объявлять будем! – грубовато произнёс Зуйко, глядя в окно. – Потом! – повторил он, и мальчишки увидели, как брови матроса поползли к переносице.

Братья тоже посмотрели в окно. У флигеля теперь уже стояли оба: и Семён Егорович, и тётя Ксюша. Они были одеты по-дорожному – не так, как одеваются, чтобы пойти за водой или ещё куда-нибудь поблизости. Первый раз после смерти Яши они вдвоём уходили из дома и, судя по всему, надолго. Тётя Ксюша пошла по тропинке, которая вела к полустанку, а Семён Егорович сел на коня и поехал вдоль деревни.

– Ясно дело! – задумчиво произнёс матрос, сам же возразил себе: – Не ясно дело! – И добавил совсем уж непонятное: – Хоть разорвись пополам!

Он встал, раздумывая о чём-то, – вероятно, очень трудном, неразрешимом, – и, позабыв о мальчишках, пошёл вниз. Братья остались у окна.

– Никак он за ними? – прошептал Карпуха.

– За нами, что ли! – сердито отозвался Федька.

– А как же за двоими-то сразу?

– Потому он и разорваться хотел на две половинки!

Стоя у окна, ребята хорошо видели и тётю Ксюшу, которая неторопливо шла к лесистому холму, и Семёна Егоровича. Он тоже медленно ехал на Прошке вдоль деревенских домиков. Матрос Зуйко быстро проскочил под окном, свернул к морю и берегом пошёл в ту сторону, куда поехал сосед.

– За ним! – определил Карпуха. – Знаешь что?.. Давай…

– Знаю! – опередил его Федька. – Идём!..

В ПИТЕРЕ

Дойдя до леса, тётя Ксюша обернулась. Отсюда, с холма, всё было видно. Дымились трубы в деревне. Семён Егорович, не слезая с коня, разговаривал с каким-то мужиком, стоявшим у калитки. Бугасов нёс на коромысле вёдра к дому. У колодца, где тропка была покрыта льдом, катались соседские мальчишки.

Эту уловку придумал Федька. Когда братья поравнялись с колодцем, тётя Ксюша подходила к лесу. «Ведь обернётся! Обязательно обернётся!» – подумал тогда Федька. Ничего не объясняя, он схватил Карпуху за руку, подтащил его к наезженной горке и заскользил вместе с братом вниз.

– Хитрый ты! – с уважением сказал Карпуха.

Федька не обратил внимания на похвалу. Он краешком глаза следил за женщиной. Когда она скрылась за деревьями, Федька засмеялся, довольный собой.

– Съела?

– Как же она Гришу-то оставила? – неожиданно вспомнил Карпуха. – Больной же!

– Такие уж люди! – неодобрительно сказал Федька.

– Какие?

– А такие, что за ними следить надо! Зуйко ночи не спит. Из-за них, наверно!.. Пошли, а то уйдёт!

– Может, лучше с Гришей посидим?.. Если дверь не заперта… А то и через окно можно кричать для весёлости.

– Отстань!

Федька рассердился потому, что и сам почувствовал сомнение. Нехорошо всё-таки следить за матерью своего дружка. Кто они такие, чтобы подглядывать за тётей Ксюшей? Зуйко ничего им не поручал. Да и он, может быть, пошёл совсем не за Семёном Егоровичем.

Так думали оба брата, нерешительно поднимаясь вверх по склону холма.

Припомнилось им, что и хлеб они едят соседский, и солонина – их же, и капуста. Правда, долг придётся отдавать, но другие и не подумали помочь Дороховым… А Прошка чьим сеном сыт?.. И откуда они взяли, что Зуйко из-за соседей поселился у них на чердаке?

Но тогда зачем дядя Вася тайком ждал врача, который дежурил около Яши? Крутогоров не такой уж свободный человек, чтобы тратить целый день на незнакомого мальчишку. И зачем Зуйко прятался на кладбище, когда хоронили Яшу?..

Братьев вновь охватила неприязнь к Семёну Егоровичу. Это он бил Яшу до кровавых рубцов. А что же мать глядела? Такая же, значит, как и отец! Рука у Яши была, как красно-синяя зебра. А ведь не пожаловался! Ничего не рассказал! Боялся, что ли? И Гришка твердил одно: «Страшно!».

Вспомнив всё это, братья перестали сомневаться и вошли в лес…

Второй раз тётя Ксюша посмотрела назад, когда уже подходила к железной дороге. Между лесом и полустанком было довольно широкое снежное поле, по которому тянулась к переезду дорога. По ней двигался взвод красноармейцев. Мальчишки пристроились сзади них. С полустанка ребят нельзя было заметить. Красноармейцы – рослые, крепкие.

– А если она на поезд – и мы поедем? – прошептал Карпуха.

Федька долго не отвечал. Он давно думал об этом и ещё не решил, как поступить, если тётя Ксюша действительно поедет на поезде.

Неизвестно, куда она поедет. Не потащатся же они за ней на край света!

– Чего молчишь-то? – спросил Карпуха.

– Не поедем! Дойдём только до полустанка, поглядим, куда она, – и домой.

Взвод пересёк железную дорогу. У будки красноармейцы сбили строй и гуськом пошли по бровке к семафору, где ожидали поезда несколько молочниц с большими бидонами. Там же была и тётя Ксюша. А братья спрятались за той самой будкой, из которой когда-то старый железнодорожник смотрел на арестованных Дороховых. Сейчас в ней никого не было. Старик ушёл куда-то. Никто не мешал братьям по очереди выглядывать из-за будки. Тётя Ксюша в сером пуховом платке, в желтоватых бурках медленно прохаживалась вдоль линии. На руке у неё висела небольшая сумка.

Наконец за поворотом прогудел паровоз. Состав был длинный и смешанный: впереди пассажирские вагоны, за ними – товарные, а сзади – ещё два пассажирских с разбитыми стёклами, с обгоревшими рамами, с продырявленной обшивкой. Их тащили, наверное, на ремонтный завод.

Когда поезд остановился, Федька снова выглянул из-за будки.

– Села. Можешь не прятаться.

Братья вышли на бровку. Посадка заканчивалась. Последние красноармейцы забирались в вагоны. На полустанке не осталось никого. Паровоз снова прогудел.

– Уедет! – вздохнул Карпуха.

Загремели буфера.

– Не уедет! – крикнул Федька и подтолкнул брата. – Садись!

Они на ходу влезли во второй от хвоста вагон, посмотрели друг на друга.

– Ну и будет нам от мамки! – сказал Федька, и оба виновато улыбнулись.

Внутри вагона со свистом кружился ветер. Он врывался через разбитые окна и дул с такой силой, что дух захватывало. Обгорелые скамейки были запорошены снегом. В проходе намело сугробы. Пронзительный холод сразу дал себя почувствовать. Ребята вернулись в тамбур – там хоть не так дуло.

– А что дальше? – спросил Карпуха.

– Что она, то и мы, – ответил Федька не очень уверенно.

– А что она?

– Не приставай!.. Увидим. На каждой остановке будем смотреть.

– А если она в Питер?

– И в Питере не ослепнем! – храбрился Федька.

В Петрограде братья никогда не бывали. Знали только, что это очень большой город. Такой большущий, что если утром с одного конца выйдешь, то только к вечеру до другого конца дойдёшь. И заблудиться в Питере легче, чем в лесу. Они и боялись, что им придётся поехать в этот город, и в то же время были бы огорчены, если бы им пришлось сойти с поезда раньше.

Но станции следовали одна за другой, а тётя Ксюша ехала всё дальше. Это братья знали твёрдо. Как только поезд сбавлял ход, они выглядывали один в правую, другой в левую дверь. Пассажиров было немного, поэтому мальчишки видели всех, кто выходил из вагонов.

Ехали уже около часа. Холод стал пробирать братьев. Чтобы согреться, они устроили в тамбуре петушиный бой. Каждый прыгал на одной ноге и старался посильней толкнуть другого плечом. Кто вставал на вторую ногу – тот и проигрывал. Потом они тёрли друг другу уши, а когда согрелись, поезд подходил к перрону Балтийского вокзала.

Федька выглянул в дверь и с уважением и страхом прошептал, оглянувшись на брата:

– Питер!

Платформа наполнилась людьми. Высыпали из вагонов и стали строиться красноармейцы. Все устремились в одну сторону – туда, где виднелось здание вокзала. По узкой платформе люди шли довольно густым потоком. Федька вытягивал шею, чтобы увидеть серый пуховый платок на голове тёти Ксюши. А Карпуха был пониже и смотрел на ноги. Он-то и заметил впереди желтоватые бурки, отделанные коричневыми полосками кожи.

– Вон она!

Тётя Ксюша теперь шла очень быстро, обгоняя других пассажиров. Её бурки так и мелькали.

У вокзала рядами стояли санки и тележки – самый ходовой транспорт того времени. Извозчиков в Петрограде было мало. Только один виднелся на привокзальной площади. К нему никто не подходил. Люди знали, что за проезд придётся платить хлебом.

Мальчишки, пристроившись за спиной грузного мужчины, который нёс две большие корзины, перекинутые на ремне через плечо, видели, как тётя Ксюша подошла к извозчику, вытащила из сумки полкаравая хлеба.

– К Елагину острову! – услышали братья и, приоткрыв рты, растерянно уставились вслед пролётке, которая быстро скрылась за домами.

– Всё? – разочарованно спросил Карпуха.

– Всё! – ответил Федька. – Можно назад ехать.

– И дураки же мы с тобой!..

Федька не стал спорить. Ему нечего было возразить. Глупо получилось. Ехали, мёрзли… А зачем? Чтобы увидеть, как она на извозчике поедет? На извозчиков они и в Ямбурге нагляделись. Братьев уже не радовало, что они оказались в Питере. Ничего особенного вокруг не видно. Впереди– речка какая-то. За ней – дома. По площади снуют люди. Одни спешат на вокзал, а другие – с вокзала. Пересекают площадь и исчезают за бесконечными, уходящими во все стороны домами. Федька с Карпухой тоже могли бы пойти в любую сторону. Только зачем?

– Куда она сказала? – спросил Карпуха.

– На остров на какой-то.

– Какой же тут остров? Это же не озеро, а город!

– А я откуда знаю!

Они вернулись на вокзал и огорчились ещё больше: их поезд отправляется через четыре часа. Федька подсчитал, что дома они будут часов в семь. Да и будут ли? Ещё неизвестно, как всё обернётся.

Братья долго слонялись по залам и переходам, пропахшим карболкой. Им хотелось посидеть где-нибудь в тепле, но на лавках – ни одного свободного места. И никто не вставал, не уходил. Казалось, что люди устроились тут на всю жизнь. Какая-то молодая женщина укачивала ребёнка и напевала привычно, по-домашнему. Мужчина в барашковой шапке жадно ел хлеб и громко разгрызал крупные кристаллики соли, густо посыпанной на ломоть. Многие дремали, подсунув под ноги мешки и корзины, – и спать удобнее, и не украдут.

В углу зала, где скамейки сходились и образовывали тупичок, толстая старуха, широко расставив ноги, разжигала на полу примус. Едко запахло керосином. Старуха поставила на огонь кружку с какой-то бурой жидкостью, но ей помешали – зашумели со всех сторон.

– Спятила, старая?

– Пожар устроишь!

– Кухню нашла!

Старуха бойко отругивалась, пока кто-то не пригрозил сходить куда надо и привести кого следует. Тогда она выпустила из примуса воздух, спрятала его в кошёлку и молча вышла из зала.

Братья заняли её место.

– Поесть бы! – мечтательно сказал Карпуха, пригревшись у Федькиного плеча.

– Долго ещё до еды… Сначала с мамкой будет…

– Ну и что?.. Зато потом накормит!

Они готовы были вынести любую взбучку, лишь бы поскорей добраться до дома. А время тянулось медленно-медленно, и никакими силами нельзя заставить его двигаться быстрее.

Под негромкий нудный шумок, ни на секунду не прекращавшийся в зале, Карпуха привалился к брату и заснул. А Федьке было не до сна. Он – старший. Ему и отвечать за всё. И перед мамкой, и перед матросом.

А Зуйко обидится, конечно, разозлится. Кто им велел ехать за тётей Ксюшей? «А мы и не скажем ему ничего!» – решил Федька, но тут же сообразил, что это неправильно. Хоть и мало, но кое-что они всё-таки узнали. И может быть, это очень пригодится чекистам. Ничего скрывать не надо. Наоборот, нужно как можно скорее сообщить матросу обо всём. А ещё лучше бы – самому дяде Васе.

Только Федька подумал о Крутогорове, как что-то словно кольнуло его. Можно же позвонить! Мамка звонила с полустанка, а из Питера ещё легче!

– Карпыш!

Карпуха испуганно дёрнулся, приоткрыл глаза.

– Чего?.. Приехали?

– Идём!

Карпуха понял, что они всё ещё на вокзале, и спросил:

– Пешком?.. Далеко же!

– Да проснись ты! – Федька даже потряс брата и рассказал про телефон.

Мальчишки во многом были похожи на мать – такие же неробкие, напористые. Посоветовавшись, они решили пойти прямо к начальнику вокзала и потребовать, чтобы он соединил их с дядей Васей.

Комната начальника вокзала помещалась в левом крыле здания. В приёмной сидела женщина в военной гимнастёрке, подпоясанной широким ремнём.

– Вы куда?

Федька кивнул на дверь, за которой слышался приглушённый мужской голос.

– К нему.

– Зачем?

Но Федька уже открыл дверь в кабинет. Карпуха не отставал от него ни на шаг. Первое, что увидели ребята, – это телефон. Начальник вокзала, молодой, курчавый, с широким носом и насмешливыми глазами, говорил в трубку:

– Седьмой не могу… Пускаю четвёрку… Да, четвёрку!

Прислушавшись к тому, что отвечали на другом конце провода, он внимательно осмотрел мальчишек и махнул рукой. Ребята догадались по взмаху, что этот жест относится не к ним, а к кому-то сзади них. Они обернулись. Погрозив им пальцем, секретарша вышла из кабинета.

У стола стояли два стула. Братья сели и выжидательно уставились в рот курчавому начальнику. А он всё объяснял, почему вместо семёрки пускает четвёрку. Положив трубку, он подпёр голову кулаком и подался всем корпусом вперёд – к ребятам.

– Работает? – спросил Федька, дотронувшись пальцем до телефона.

– Работает… Слышно плоховато, – пожаловался начальник, будто перед ним сидел мастер по телефонной связи.

Федька улыбнулся. Он любил шуточки.

– А поговорить можно?

– Пожалуйста!

Начальник вскочил и подвинул телефон к ребятам. Федька, не подумав, потянулся к трубке, но не взял её – отвёл руку.

– Ты сам вызови, а я поговорю. Ораниенбаум, Чека, самого главного – Василь Васильича…

– Самого главного? – переспросил начальник. – Тогда к Дзержинскому нужно – в Москву.

– Мы серьёзно! – твёрдо произнёс Карпуха. – Мы не шутим!

Начальник вокзала ещё раз окинул взглядом пареньков, по-хозяйски сидевших у его стола, снял трубку, назвал какую-то фамилию. И произошёл такой разговор.

– Слушай! Это Пашин говорит… Кто там из ваших в Ораниенбауме заправляет?.. Так! А звать?.. Спасибо.

Ничего не сказав ребятам, начальник вокзала принялся накручивать телефонную ручку и вызвал ораниенбаумскую Чека. В трубке щёлкало так громко, что и ребята слышали. Наконец Ораниенбаум ответил.

– Товарищ Крутогоров? – спросил кудрявый начальник. – Пашин говорит – с Балтийского вокзала. Тут вас два паренька добиваются… А это уж они сами доложат.