Текст книги "Белый флюгер"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

ЖУК НА БУЛАВКЕ

Недаром в народе говорят: и март на нос садится. А ещё так: в марте курица из лужицы напьётся. Таким и был март 1921 года. Ночью и ранним утром мороз пощипывал за нос, а днём звенела весенняя капель. Иногда наплывали тучи, и зима выметала из них последние в том году снежинки.

Припорошили они могилу Алтуфьева, похороненного рядом с Яшей. Теперь два свежих креста стояли рядом. Для мальчишек этими крестами открывался счёт утратам и обидам. И от этих же крестов начиналась дорожка, по которой входили они в жизнь. И они уже не могли сбиться с пути.

Ошибаться можно, но не в главном, не в том, что на всю жизнь определяет человека. На такую ошибку они не имели права. Слишком близко повидали они врага. И он сам заставил усвоить закон, по которому на силу нужно отвечать ещё большей силой, на хитрость – ещё более тонкой хитростью…

Карпуху враг застал врасплох.

Федька с Гришей ушли в лес. Брусничные листья кончились, и мать послала их за рябиной. Всё лучше, чем хлебать пустой кипяток. А Карпуха получил другое задание – вычистить самовар. Он принёс его на берег. Там уже были кое-где проталины. Из снега выглядывали макушки песчаных бугорков. Песком хорошо драить медные бока самовара. Карпуха тёр их нещадно: знал придирчивость матери – не примет она работу, если останется хотя бы крохотное пятнышко.

И не заметил Карпуха, как из-за кустов вышел человек с усиками в солдатской шинели. Вышел и остановился в трёх шагах от мальчишки, который беззаботно напевал:

Самовар, самовар – пташечка,

Самоварушка весело поёт!..

Человек стоял и не знал, на что решиться. Посланный с ракетницами матрос не вернулся на «Севастополь». Что с ним? Убит? Арестован? Прежние подозрения мучили человека. Может быть, Александр Гаврилович убит не случайно? Самое благоразумное было бы больше не приходить в этот дом, но тогда потеряется связь с берегом. Обнадёживало только одно: в ночь, когда матрос отправился с ракетницами через залив, красные курсанты попробовали штурмовать Кронштадт. Бой разгорелся в те часы, когда матрос должен был возвращаться. Стреляли много и беспорядочно. Не погиб ли он в той неразберихе?

А Карпуха всё напевал:

Самовар, самовар – пташечка…

– Гостей ждёте? – спросил человек.

Карпуха вздрогнул, посмотрел на него, узнал и медленно выпрямился.

– Не-а!.. Просто так. Мамка велела! – ответил он, с трудом переходя от полной беззаботности к тому большому напряжению, которое требовалось для разговора с этим человеком.

Сейчас Карпухе не на кого было надеяться. Он стоял один, а напротив него – враг, который с улыбкой говорил ему:

– Обещал я твоей мамке чаю. Принёс – не забыл!

– А Федька с Гришей за рябиной пошли! – сказал Карпуха. – Рябина не хуже чаю!

Человек присел на корточки, погладил наполовину вычищенный самовар.

– Ты давай заканчивай, а то мамка у тебя строгая – выдерет ещё.

Карпуха взял тряпку и снова принялся тереть медные бока. Сидевший на корточках человек задавал ничего не значившие вопросы, но мальчишка понимал, к чему он подбирается с такой осторожностью, и заранее подготовился. И когда человек спросил, не приходил ли к ним матрос с «Севастополя», Карпуха знал, что говорить. Его рассказ прозвучал с такой достоверностью, что трудно было усомниться в чём-нибудь.

Да, приходил. С мешком. Про керосин спрашивал. Потом к мамке пристал – звал в комиссары на корабль. А она ему пару пощёчин влепила.

Такое не выдумаешь, и человек от души расхохотался. Он повеселел и даже помог нести самовар. Карпуха держал за одну ручку, а он за другую. Когда они были почти у самого дома, где-то в Ораниенбауме бухнула пушка. Из Кронштадта тотчас ответили. И завязалась уже привычная артиллерийская дуэль.

Вероятно, из-за этой канонады Купря запоздал с сигналом. Он каркнул лишь тогда, когда они уже проходили под берёзой.

– Наш караульный! – похвастался Карпуха.

Человек вдруг остановился. Эта мелочь почему-то испугала его. Вновь вспыхнули прежние подозрения. Вспомнилось, что и в прошлый раз раздалось карканье. Он выпустил ручку. Самовар ударил Карпуху по ноге. Пока мальчишка потирал ушибленное колено, человек пальнул вверх из пистолета. Выстрела не было слышно. Его заглушила канонада, и Карпуха не сразу понял, отчего сорвались с берёзы все вороны. На снег к его ногам упал чёрный комок. Несколько раз судорожно дёрнулись лапки.

– Купря! – простонал Карпуха и бережно поднял убитую птицу. – Купричка!

Это мог быть и не Купря, но Карпуха думал, что это он – его учёный ворон. Забыв обо всём, мальчишка крикнул:

– Гад! Гад паршивый!

Он и сам не услышал себя – все звуки тонули в густом рёве пушек. А человек уже входил в дом. Карпуха бросился за ним, сжимая кулачки. Но дверь закрылась перед его носом. Он опомнился, остановился на крыльце и сел на ступеньку, глотая слёзы. Над домом беспокойно кружили вороны, не решаясь опуститься на берёзу…

Поздоровавшись с хозяевами, человек выложил на стол пачку чая в яркой дореволюционной упаковке. Мать и не взглянула на подарок, а отец выдавил:

– Спасибо.

«Только бы не сорваться! – думал Степан Дорохов. – Только б выдержать!.. Выпытать ещё что-нибудь – и тогда!..» Он уже твёрдо знал, что на этот раз ни за что не выпустит человека из дома.

– Ракетницы разнёс? – спросил человек.

– Разнёс.

– Разнёс ли?

– Проверь. Адреса, думаю, тебе знакомы.

Человек знал их. Больше того, выйдя из Кронштадта, он решил вначале заглянуть по одному из девяти адресов, но передумал – побоялся. Все люди, для которых посылались ракетницы, были мелкими, купленными по дешёвке. Садовник с Елагина острова казался более надёжным, несмотря на то, что исчез уже второй побывавший у него посланец.

– Я проверил.

Степан Дорохов внутренне напрягся, приготовился. Если гость действительно ходил по адресам, то он знает, что те люди забраны. В таком случае он явился сюда только для того, чтобы отомстить за провал. Но к чему тогда чай? «Врёшь! – подумал Дорохов. – Нигде ты не был!»

– Всех проверил? – спросил он.

– На выборку.

– В Лебяжье ходил?

– Нет. А что?

Дорохов назвал Лебяжье только потому, что из девяти адресов этот первым пришёл ему на ум.

– А то, что смылся хозяин. Дом заколочен. А ракетница – вот она. Могу вернуть.

Степан выдвинул ящик стола и достал ракетницу.

– Оставь себе.

Человек опять повеселел. Всё успокаивало его в этом доме, даже фамильярность. Здесь никто не старался подчеркнуть, что они верные, преданные люди. Никто не лебезил перед ним, не угодничал, как это часто делают те, которым надо скрыть свои подлинные мысли и поступки.

– Матрос погиб, – сказал человек.

– Какой матрос?

– Который был у тебя.

– Как?

– Подробности пока неизвестны.

– Я ему говорил – подожди… Стреляли, когда он на лёд вышел.

Разговор вроде кончился, но гость ещё не собирался уходить. Перестрелка с Кронштадтом продолжалась. Мать возилась у печки. В минуты затишья со двора долетали голоса мальчишек. Федька с Гришей вернулись, но в дом не заходили. Карпуха им всё рассказал. Теперь они хоронили Купрю за конюшней.

А человек всё сидел, прислушиваясь к канонаде.

– «Не тяни! – в душе торопил его Степан. – Давай! Давай выкладывай! Не из-за чая же ты пришёл сюда!»

– Заменить матроса придётся, – сказал наконец гость. – Думал я через него связь с тобой держать, но… Придётся мальчишек использовать.

– Мальчишек? – подала голос мать.

– Мальчишек незачем трогать. Я могу… Будет, как надо! – пообещал Степан. – Говори.

– Не пройти тебе, хромоногому, – возразил человек. – Вокруг Кронштадта – красные патрули. Перехватят… Мальчишкам легче. Удочки зимние пусть заберут.

– Нету у нас удочек.

– Сделай… Удочки – обязательно! Для чужих – маскировка, для своих – пароль… Все наши караулы предупреждены. Посылать будешь через ночь, пока лёд держится. В записке – ничего лишнего. Только о войсках. Сколько, где концентрируются, куда пушки ставят…

– Мальчишек не пошлю! – сказал Степан.

Неожиданное упорство начало раздражать человека. Он пожевал ус, стараясь успокоиться, и сумел заговорить прежним доброжелательным тоном:

– Тебе нельзя. Пойми!.. Если ты и дойдешь до Кронштадта, свои пристрелят. Они будут ждать мальчишек. Трёх мальчишек!

– А ты предупреди. Я ведь тоже с удочкой могу.

– Не в Кронштадт я сейчас. Понимаешь?.. Когда вернусь – не знаю.

Дорохов молчал. Человек предполагал, что теперь он согласится. Но Степан думал не об этом. Кончать игру или рано – вот какой решал он вопрос. Удастся ли узнать ещё что-нибудь?.. Пожалуй, не удастся!

– Ладно! – сказал Степан и взял ракетницу, лежавшую на столе. – Не рыпайся, ваше благородие. Ракета с такого расстояния не хуже пули душу вышибает. Только не так аккуратно получается – обожжёт и разворотит.

Человек посмотрел в широкое дуло нацеленной в него ракетницы и почувствовал, как что-то жёсткое, горячее обхватило сзади его шею и пригнуло голову. Скосив глаза, он увидел чёрный от копоти рог ухвата, уткнувшийся рядом с его щекой в стол. Промелькнуло в голове яркое видение: витрина в музее, под стеклом – сотни разноцветных жуков, наколотых на булавки…

Похоронив ворона, мальчишки сидели на крыльце. В доме было тихо. Карпуха жевал кисло-сладкие ягоды рябины. Федька с Гришей не ели. У них ещё в лесу свело рот от этих ягод.

В сенях послышались шаги. Ребята узнали – отец. Его шаги ни с чьими другими не спутаешь. Вышел, как всегда, немного медлительный и спокойный. По его виду ничего не определишь. Нагнулся, поднял стоявший на крыльце самовар, похвалил Карпуху:

– Хорошо вычистил, – и добавил: – Ноги в руки и – на полустанок. Позвоните, пусть приедут и заберут его.

Карпуха так и подскочил.

– Скрутил?

– Хлипок его благородие, – скупо улыбнулся отец.

– Поглядеть бы… – вопросительно произнёс Федька.

– Нагляделись. Хватит… Ноги – в руки!

И мальчишки побежали к полустанку.

Крутогоров сразу узнал Федькин голос, выслушал и сказал всего одно слово:

– Еду!..

Крутогоров приехал очень быстро. С ним были какие-то незнакомые люди. Автомобиль оставили в лесу. Поэтому человека в красноармейской шинели пришлось развязать: не нести же его до леса на руках. Отец, не скрывая сожаления, принялся распутывать узлы. Вынул изо рта тряпку.

– Кричал? – спросил Крутогоров.

– Плевался, – пояснила мать. – Убирай потом за ним…

Она взяла со стола пачку чаю и брезгливо засунула её в карман человеку с усиками.

– Ведите! – приказал Крутогоров, а сам остался у Дороховых и выслушал неторопливый рассказ отца.

Потом Василий Васильевич несколько раз произнёс задумчиво своё любимое «дела-а!» и посмотрел на мальчишек долгим, изучающим и в тоже время каким-то виноватым взглядом. Он хотел что-то сказать и никак не мог решиться.

Никто ещё не успел отгадать, что скажет Крутогоров, а мать уже накинулась на него. Столько упрёков и обвинений он не слышал за всю свою жизнь.

Крутогоров пытался отшучиваться, с поддельным удивлением говорил, что мать сквозь землю видит, называл её умнейшей женщиной на всём Финском заливе до самого Петрограда. Но ни шутки, ни лесть не действовали.

– Не пущу! Не пущу! – твердила мать. – Видано ли, чтобы детишек в такое втравливать?! Опомнись, Василий Васильевич! Подумай, что ты говоришь-то!

– Я ничего ещё не сказал.

– Знаю, знаю, что скажешь! – кричала мать. – И слышать не хочу! Стыдись! Ты же требуешь того же, что и эти душегубы!.. Ночью, через залив, да в волчье логово!.. Мало там полегло на льду? Ещё хочешь?

Крутогоров потемнел.

– Полегло! – жёстко сказал он. – И ещё полягут! Но хочу, чтоб легло поменьше! И ты этого должна хотеть!

– Своих посылай! Своих!.. Если имеются… А не имеются – вырасти и посылай!

У Крутогорова под левым глазом дёрнулась жилка, набрякнувшая за эти дни. Она не переставала дёргаться, пока он смотрел на притихших мальчишек, уже догадавшихся, из-за чего разгорелся сыр-бор.

– Своих я уже послал. Побольше, пожалуй, были… В семнадцатом… А послал я их на Неву. Надо было переправить на лодке одного человека… Не вернулись мои Васьки… Первого в честь деда назвали, а второго – как меня… тоже Васькой окрестили… Люди говорили – черносотенцы их на том берегу… Камнями, палками… И схоронить не удалось – Нева унесла…

– Прости! – сказала мать. – Но и меня пойми – я должна своих сберечь!

– Пошли ты меня, Василий Васильевич! – предложил отец. – Скажу, что мальчишки… ну… заболели!

– Трое разом?.. Там не все дураки – раскусят твою хитрость… Рисковать – так с толком!.. Я ведь чего хочу? Чтоб порасслабились в Кронштадте, подумали б, что пока штурма не будет… Одно дело – неожиданно ударить, другое – грудью… столько вёрст… под пулями и снарядами!

Крутогоров снова повернулся к матери.

– А тебя я понимаю, Варвара Тимофеевна! Обещаю – такая у ребят будет охрана, что и на них, и на моих Васек хватило бы!.. Вот и решай! Через твоё слово не переступлю.

– Что моё слово?.. Слово!.. Не мне идти! У них спрашивай!

– А мы хоть сейчас! – сказал Карпуха и, получив от матери подзатыльник, втянул голову в плечи.

Так мальчишки стали крохотным звёнышком в большом оперативном плане, рассчитанном на то, чтобы обмануть противника, скрыть подготовку неожиданного удара и взять крепость с наименьшими потерями.

ПЕРЕЛОМ

Нет, не ошибся Карпуха: не другого ворона, а Купрю убил человек в красноармейской шинели. Никто больше не каркал на берёзе, хотя всю ночь около дома Дороховых проходили чужие люди. В деревне разместился целый полк. Под утро к Дороховым постучали.

– Ваш флигель?

– Наш, – ответил отец.

– Давайте ключ! – потребовал молоденький помощник командира взвода. – Временно красноармейцы там поселятся и в избу человек пять на постой определим. Можно?

– Можно, – разрешил отец и выдал ключ от флигеля.

– Харчи у них свои, – предупредил помкомвзвода. – Так что не балуйте!.. Ну, чаёк или что ещё по мелочи – не лишнее будет. Дозволяю.

Вскоре пришли и красноармейцы – пятеро, и все молодые, как их командир. Молодые, а невесёлые. Из деревенских парней. Молча поснимали котелки с ремней, развязали мешки, каждый вскрыл свою консервную банку. И всё – без единого слова. Потом попросили воды. Гриша принёс ведро. Красноармейцы разложили консервированное мясо по котелкам, наполнили их водой.

– Сварить бы, – сказал один, взглянув на мать, которая растапливала печку.

– Сварю, – согласилась она. – Только не так бы надо. Вы сейчас – три банки на всех, а две бы к ужину оставили. – Ей никто не ответил, и она сердито попихала все пять котелков в печку.

Мальчишки разглядывали винтовки, составленные в углу. Федька потрогал винтовку, и она упала.

– Чего? Чего лапаешь? – недовольно произнёс самый молодой красноармеец. – И охота!.. Я бы её и в руки-то не взял!

– Хорош вояка! – воскликнула мать. – С тобой в самый раз на Кронштадт идти!

– Сходи заместо меня! – лениво отозвался парень. – А я у печки постряпаю.

– Стряпай!

Мать громыхнула ухватом и больше до солдатских котелков не дотрагивалась. Пришлось красноармейцам самим доваривать суп. Они по очереди подходили к печке, и каждый следил за своим котелком, чтобы не выкипел, не расплескался навар. Позавтракав, они ушли.

Мальчишки тоже удрали на улицу. Дома оставаться опасно. Мамка могла выдумать что-нибудь. Она и так уже порывалась уложить их спать. Говорила, что поднялись ни свет ни заря – не выспались. А ночью спать не придётся.

В деревне всё изменилось. Оживились переулки. Сновали красноармейцы. Битюги с широченными копытами везли на санях воинскую поклажу. Но самое главное, что особенно поразило мальчишек, – это раскрытые ворота у Бугасова. У него и калитка всегда была на запоре, а тут обе створки ворот распахнуты настежь. Во дворе дымила походная кухня. На крыльце и на чурбаках, расставленных по всему двору, сидели красноармейцы и деревенские мужики. Толковали о чём-то. Всякий, кто проходил мимо ворот, обязательно сворачивал туда и присоединялся к разговору. Вошли во двор и ребята.

– Морскую крепость – да с сухопутья! – возмущался один из деревенских мужиков. – Две войны прошёл, а такого – нет, не видывал!

– Лёд – вот где штука! – басом сказал пожилой красноармеец. – Я в него пальцем, а он – как тёплый коровьяк, только не воняет!

– Не декабрь – март на дворе! – поддержали его.

– Раздобреют раки на нашем мясе! – крикнул молодой парень, с которым поссорилась мать, и добавил тише: – Сняться – да по домам! Я ещё сам раков попробовать хочу!

– Братцы! – совсем уже шёпотом произнёс кто-то. – Болтают, два полка уже снялись! Невельский и Минский! Отказались на лёд выходить!

Стало так тихо, что слышно было, как булькает каша в походной кухне.

Бугасов сидел на козлах у сарая. Пёс на укороченной цепи лежал у его ног. Когда наступила тишина, Бугасов слез с козел, дохромал до кухни, хмуро оглядел заполнивших двор людей.

– Не то!.. Не про то!.. Крепость! Лёд!.. Русский солдат – он по воздуху доберётся и любую крепость на штыки вздымет!.. Не то!.. Обижают мужика! Оттого и лёд тонкий! Оттого и крепость не по зубам!.. Зачем её брать-то? За что воевать? За продразвёрстку? Нету русского мужика на это дело и не будет!

– А без русского мужика пропадём! – сказал кто-то сзади мальчишек, стоявших у ворот.

Они оглянулись и позадирали головы, потому что человек был высоченный, а усы – до самых ушей, без всякого преувеличения.

Во дворе началось беспорядочное движение. Красноармейцев потянуло к воротам, но там стоял он – тот военный, которого они испугались.

– Сидите, товарищи! Сидите!

Но никто не садился. По двору шёпотом передавалось какое-то слово, которое мальчишки так и не услышали, но они догадались, что этот усатый военный – очень большой командир.

Красноармейцы растерянно поглядывали по сторонам. Один Бугасов не растерялся.

– Ты над мужиком не шуткуй! – крикнул он.

– Без шутки и говорю: пропадём без русского мужика! – повторил военный. – Это Ленин сказал. И не только сказал, а продумал, как сделать, чтобы мужик-труженик стал опорой Советской власти. В Москве работал Десятый съезд партии…

– Что из того? – махнул рукой Бугасов. – Нам сеять надо, а не съезды съезживать! А сеять-то и неохота!

– Охота придёт! – уверенно сказал военный. – Будешь сеять!.. Сеять будешь уже без продразвёрстки. Отменят её!

– Слова! – проворчал Бугасов, но видно было, как оживились его глаза.

– Слова! – подтвердил командир. – Только большевистские! А большевики даром слов не бросают, говорят прямо, как есть! Была война – объявили продразвёрстку и честно предупредили: будем брать у крестьян все излишки. По-другому нельзя, по-другому – гибель!.. А теперь война заканчивается…

– Ой ли! А не начинается? – усмехнулся Бугасов. – Не было Кронштадта – ан есть! Выходит, ещё один фронт открылся!

– Закроем мы этот фронт! С твоей помощью закроем.

– С моей?

– С твоей… Ты мужик умный, всё понимаешь!.. Скажи честно, как я с тобой говорю: пройдут войска по льду?

Бугасов усмехнулся.

– Шустрый какой… Быстрёхонько на лёд переехал!.. Не-ет! Ты погоди! Уж начал – так давай до конца про съезд, про заградиловку, про развёрстку!

– Ну, давай! – согласился командир и начал объяснять просто и доходчиво.

Даже мальчишки всё поняли. А мужики и красноармейцы удивлялись. Получалось так, точно в Москве на съезде собрались все коренные землепашцы-хлеборобы. Собрались и вместе с рабочими потолковали по душам, выложили свои обиды и горести. По-дружески говорили, по-хорошему. И столковались. Не могли не столковаться, потому что большевистская партия – едина для всех, кто работает. Она одинаково защищает интересы и рабочих, и крестьян.

Ленин предложил заменить тяжёлую продразвёрстку умеренным налогом. И заградиловка уже ни к чему. Хочешь торговать – свободно вези продукты на любой базар. Было б что везти. А оно должно быть. Теперь ничто не мешало мужику развернуться. Работай на своей земле, только других не эксплуатируй!

– Потому я и говорю, – закончил военный, – будешь сеять!

Бугасов шумно вздохнул, покачал головой, посмотрел на командира сначала правым, потом левым глазом, словно примерялся к чему-то.

– А ведь поверил я тебе!.. И знаешь почему?

– Почему?

– Больно уж хочется верить! Очень хочется! Вы уж там… не обидьте мужика!

Военный протянул руку. Бугасов поднял свою пятерню к плечу и оттуда, сверху, бросил её в раскрытые пальцы командира.

И будто потеплело на дворе. Все опять задвигались, но уже не к воротам, а к усатому командиру. Загомонили, зашумели, а потом снова притихли, прислушиваясь к разговору.

– Лёд выдержит, – сказал Бугасов.

– А пушки как? – спросил военный. – Снег местами глубокий. Не завязнут?

– Прикажи волокуши сделать, – посоветовал Бугасов и тут же начертил щепкой на утоптанном снегу что-то похожее на огромный утюг, сколоченный из брёвен. – Кони протащат по льду – вот и дорога для пушек!

Советы посыпались со всех сторон. Конечно, даже детали подготовки к штурму были уже обсуждены в штабе красных войск, но усатый командир внимательно выслушал всех. Говорили про лестницы и жерди – с ними безопаснее перебираться через трещины и проруби; про еловые лапы, которыми можно заранее обозначить удобные проходы, чтобы не сбиться с пути, если наступать придётся ночью; про ножницы, чтобы резать колючую проволоку, натянутую на кольях вокруг острова.

Говорили и про время. Все считали, что лучше всего штурмовать крепость под утро – часов в пять. Тогда крепче и мороз на заливе, и сон у противника.

У командира спросили, кто пойдёт первым.

– Это пока военная тайна, – ответил он.

Тогда кто-то сзади задал вопрос с подковыркой: все ли будут участвовать в штурме, пойдёт ли, к примеру, Минский полк?

Усы у командира разлетелись ещё шире.

– От солдатского телеграфа тайн нет! – пошутил он. – Вы бы уж прямо спрашивали! Прямо и отвечу: да, было! Было с Невельским и Минским полками! Пришлось Ворошилову побеседовать с ними.

– И что? До чего добеседовались?

Военный рубанул ладонью воздух.

– Ладно! Открою тайну!.. Эти полки и пойдут первыми! Сами потребовали, чтобы искупить свою вину.

Бугасов как-то подозрительно повёл носом – понюхал воздух.

– Горит где-то…

– Маткин берег! – С этим возгласом красноармеец-кашевар бросился к походной кухне и откинул крышку котла. – Батькин край!.. Забыл!

Из котла вырвалось облако пара. Кашевар, высоко задирая локти, заработал черпаком.

– Не пригорела! – успокаиваясь, проговорил он и зычно крикнул: – Третий взвод! Котелки к бою!

Откуда-то в его руках появились ложка и тарелка. Он шлёпнул в неё комок горячей пшённой каши.

– Попробуйте, товарищ командир!

Военный с аппетитом принялся за еду, а у кухни быстро выстроилась очередь красноармейцев. Бугасов подкатил к командиру чурбан. Сам сел на второй.

– Хочу тебе сказать…

– Говори!

– Мало народу про отмену продразвёрстки слышало – кто во дворе был. А остальные?. Пошире бы надо! Это ж хлеще пушки!

– Расскажи остальным, – сказал военный. – Тебе тоже поверят… А в других деревнях есть другие люди. Я не один. Три сотни делегатов со съезда приехали. Всем правду доложат.

– Если так, – считай, что Кронштадт взяли!

Бугасов поднялся и похромал к дому, а командир, который до сих пор будто и не замечал мальчишек, топтавшихся у ворот, вдруг поманил их пальцем. Пока они подходили, он протянул пустую тарелку повару.

– Добавки можно?

– Вкусно, товарищ командир? – обрадовался кашевар и перевернул черпак с кашей над тарелкой.

Военный поставил тарелку на чурбан, ложку потёр снегом и дал Карпухе.

– Подкрепитесь по очереди.

Оглядев занятых едой красноармейцев, он громко спросил:

– Есть ещё вопросы, товарищи?

Все дружно скребли ложками в котелках. Вопросов не было.

– Тогда я спрошу у вас: возьмём Кронштадт?

– Куда ж ему деться? – за всех ответил пожилой красноармеец. – Лёд – он, конечно, жидковат, а и вплавь в случае доберёмся!..