Текст книги "Паскуале Бруно"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

IX

Первого мая 1805 года в замке Кастельнуово было весело: Паскуале Бруно в прекрасном расположении духа угощал ужином одного из своих друзей по имени Плачидо Мели, честного контрабандиста из деревни Джессо, и двух девиц, которых тот привез из Мессины, чтобы с приятностью провести ночь. Это дружеское внимание явно тронуло Бруно, и, не желая оставаться в долгу у столь предупредительного приятеля, он решил задать обильный пир; а потому из подвалов маленькой крепости были извлечены лучшие вина Сицилии и Калабрии, первейшие повара Баузо трудились на кухне, и в ход была пущена та своеобразная роскошь, что нравилась порой герою нашей повести.

Веселье било ключом, хотя сотрапезники лишь приступили к ужину, когда Али принес Плачидо записку от некоего крестьянина из Джессо. Плачидо прочел и с досадой скомкал в руках.

– Клянусь кровью Христовой! – воскликнул он, – ну и время же выбрал подлец!..

– Кто такой, приятель? – поинтересовался Бруно.

– Да капитан Луиджи Кама из Вилла Сан Джованни, чтоб его черт побрал!

– Это тот Луиджи, что поставляет нам ром? – переспросил Бруно.

– Он самый, – ответил Плачидо. – Он пишет, что ждет меня на берегу моря, вся кладь с ним и он хочет отделаться от нее, пока таможенники не пронюхали о его приезде.

– Дело прежде всего, приятель, – сказал Бруно. – Я подожду тебя. Компания у нас собралась приятная, и будь покоен, если ты не слишком задержишься, найдешь на столе вдоволь всякого угощения. Напьешься, наешься, да и после тебя еще останется.

– Работы там на час самое большее, – продолжал Плачидо, видимо соглашаясь с доводами хозяина дома. – А море всего в пятистах шагах отсюда.

– У нас впереди целая ночь, – заметил Паскуале.

– Приятного аппетита, приятель.

– Желаю удачи, друг.

Плачидо вышел; Бруно остался с двумя девицами. Как он и обещал своему гостю, веселье за столом ничуть не пострадало от отсутствия Плачидо; Бруно был любезен за двоих, разговор и жесты становились все оживленнее, когда дверь отворилась и вошел новый посетитель; Паскуале обернулся и узнал мальтийского коммерсанта (мы о нем уже не раз упоминали: Бруно был одним из лучших его клиентов).

– А, это вы? Добро пожаловать, особенно если вы принесли сласти, которые так любят в гаремах, латакийский табак и тунисские покрывала. Взгляните, две одалиски ждут, чтобы я бросил им платок, и они, конечно же, обрадуются, если он будет с золотой вышивкой. Кстати, ваш опиум послужил отлично.

– Весьма рад этому, – ответил мальтиец, – но сейчас я пришел не для того, чтобы торговать, а по другому делу.

– Ты пришел поужинать? Да? В таком случае садись вот тут, и я еще раз скажу тебе «добро пожаловать». Это место королевское: ты будешь сидеть против бутылки и между двумя дамами.

– Ваше вино превосходно, не сомневаюсь в этом, и дамы кажутся мне очаровательными, – ответил мальтиец, – но я должен сообщить вам нечто очень важное.

– Мне?

– Да, вам.

– Так говори.

– Нет, только с глазу на глаз.

– Секреты отложи на завтра, мой достойный командор.

– Время не терпит.

– В таком случае говори перед всеми: здесь только свои. Да и, кроме того, я взял за правило не утруждать себя, когда мне весело, даже если вопрос идет о моей жизни.

– Речь именно об этом.

– Плевать! – воскликнул Бруно, наполняя стаканы. – Честного человека Бог не оставит в беде. За твое здоровье, командор.

Мальтиец опорожнил налитый ему стакан.

– Превосходно, а теперь садись и начинай свою проповедь, мы слушаем.

Торговец понял, что придется выполнить прихоть хозяина дома, и сел за стол.

– Наконец-то, – сказал Бруно, – ну, выкладывай свои новости.

– Вам, конечно, известно, что арестованы судьи из селений Кальварузо, Спадафора, Баузо, Сапонара, Дивьето и Рометта?

– Слышал что-то в этом роде, – беззаботно проговорил Паскуале Бруно, выпив стакан марсалы, этой сицилийской мадеры.

– И вам известна причина их ареста?

– Догадываюсь. Очевидно, князь Карини, раздосадованный решением своей любовницы, которая уединилась в монастыре, нашел, что судьи недостаточно расторопны и слишком тянут с арестом некоего Паскуале Бруно, чья голова оценена в три тысячи дукатов, ведь так?

– Да, именно так.

– Как видите, я в курсе событий.

– И все же вы можете кое-чего не знать.

– Один Бог всемогущ, как говорит Али. Но продолжай, я готов сознаться в своем невежестве и не прочь услышать что-нибудь интересное.

– Так вот, все шесть судей, объединившись, внесли по двадцати пяти унций – иначе говоря, сто пятьдесят унций в общую кассу.

– Или тысячу восемьсот девяносто ливров, – подхватил Бруно с прежней беззаботностью. – Как видите, если я и не веду бухгалтерских записей, то вовсе не потому, что не умею считать… Ну, а что дальше?

– Затем они решили предложить эту сумму двоим-троим вашим приятелям из тех, с кем вы встречаетесь чаще всего, если те согласятся способствовать вашей поимке.

– Пусть предлагают. Я уверен, что на два льё кругом не найдется ни одного предателя.

– Ошибаетесь, – сказал мальтиец, – предатель нашелся.

– Вот как?! – воскликнул Бруно, нахмурившись и хватаясь за стилет. – Но как ты узнал об этом?

– Бог мой, самым простым и естественным образом. Я был вчера у князя Карини – он просил меня доставить турецкие ткани в его мессинский дворец, – когда вошел слуга и что-то сказал ему на ухо. «Хорошо, – громко ответил князь, – пусть войдет». И жестом приказал мне пройти в соседнюю комнату; я повиновался; князь, видимо, не подозревал, что я с вами знаком, и я услышал весь разговор. Речь шла о вас.

– И что же?

– Так вот, пришедший человек и оказался предателем; он обещал, что откроет двери вашей крепости, выдаст вас врагам, пока вы спокойно ужинаете, и сам приведет жандармов в вашу столовую.

– И тебе известно имя предателя? – спросил Бруно.

– Плачидо Мели, – ответил мальтиец.

– Кровь Христова! – вскричал Паскуале, скрипя зубами. – Он только что был здесь.

– И ушел?

– За минуту перед вашим приходом.

– Значит, он отправился за жандармами и солдатами, ведь если я не ошибаюсь, вы как раз ужинаете.

– Сам видишь.

– Все сходится. Если хотите бежать, нельзя терять ни минуты.

– Бежать? Мне?.. – воскликнул Бруно, смеясь. – Али!.. Али!..

Вошел Али.

– Запри ворота замка, мальчик! Выпусти во двор трех собак, а четвертую, Лионну, приведи сюда… Да приготовь боевые припасы.

Женщины испуганно закричали.

– Замолчите, мои богини! – продолжал Бруно, повелительно подняв руку. – Сейчас не время для песен! Тише, прошу вас!

Женщины умолкли.

– Составьте компанию этим дамам, командор, – сказал Бруно. – А мне надо сделать обход.

Паскуале взял карабин, надел патронташ и направился к двери, но, прежде чем выйти, остановился и прислушался.

– В чем дело? – спросил мальтиец.

– Слышите, как воют собаки. Враги близко, они отстали от вас на какие-нибудь пять минут. Молчать, зверюги! – продолжал Бруно, отворив окно и издав особый свист. – Ладно, ладно, я предупрежден.

Псы тихо заскулили и умолкли; женщины и мальтиец вздрогнули, в страхе ожидая самого худшего. В эту минуту вошел Али с Лионной, любимицей Паскуале; умная собака подбежала к хозяину, встала на задние лапы, положила передние лапы к нему на плечи, взглянула на него и тихонько завыла.

– Да, да, Лионна, – сказал Бруно, – ты замечательная псина.

Он приласкал и поцеловал ее между глаз, словно любовницу. Собака опять завыла, глухо и жалобно.

– Понимаю, Лионна, – продолжал Паскуале, – понимаю, дело не терпит. Идем, моя радость, идем!

И он вышел, оставив мальтийца и обеих женщин в столовой.

Паскуале спустился во двор, где беспокойно сновали собаки, показывая, однако, всем своим видом, что непосредственной опасности еще нет. Тогда он отпер калитку в сад и начал обследовать его. Вдруг Лионна остановилась, понюхала воздух и подбежала к ограде. Все ее тело напряглось словно для прыжка, она лязгнула зубами и, глухо ворча, оглянулась на хозяина, тут ли он. Паскуале Бруно стоял позади нее.

Он понял, что в этом направлении, всего в нескольких шагах от них, притаился враг, и, вспомнив, что окно комнаты, где был заперт Паоло Томмази, выходит как раз в эту сторону, быстро поднялся по лестнице вместе с Лионной; с налившимися кровью глазами, раскрыв пасть, собака пробежала по столовой, где обе девицы и мальтиец в ужасе ожидали конца этого приключения, и устремилась в соседнюю неосвещенную комнату, где окно было открыто. Лионна тут же легла на пол и по-змеиному поползла к окну, остановилась на расстоянии нескольких футов от него, а затем, прежде чем Паскуале успел удержать ее, она, как пантера, прыгнула с высоты двадцати футов в оконный проем.

Паскуале очутился у окна одновременно с собакой; он увидел, что она в несколько прыжков достигла уединенной оливы, затем услышал крик. Лионна, видимо, бросилась на человека, прятавшегося за этим деревом.

– На помощь! – крикнул чей-то голос, и Паскуале узнал голос Плачидо. – Ко мне, Паскуале! Ко мне!.. Отзови собаку, не то я распорю ей брюхо.

– Пиль, Лионна… пиль! Возьми его, возьми! Смерть предателю!..

Плачидо понял, что Бруно все известно; тогда он в свою очередь испустил вопль злобы и боли, и у человека с собакой началась борьба не на жизнь, а на смерть. Бруно смотрел на этот странный поединок, опершись на карабин. В течение десяти минут он видел при неверном свете луны, как боролись, падали, поднимались два столь тесно сплетенных тела, что невозможно было отличить человека от собаки; в течение десяти минут слышались неясные звуки, и трудно было отличить вой человека от воя собаки; наконец один из сражавшихся упал и уже больше не поднялся – это был человек.

Бруно свистнул Лионну, снова, не проронив ни слова, вошел в столовую, спустился по лестнице и отворил калитку своей любимой собаке; но в ту минуту, когда она вбежала в дом, окровавленная (столько ран было ей нанесено ножом и зубами противника), на дороге, поднимающейся к замку, блеснули при свете луны стволы карабинов. Бруно тотчас же забаррикадировал ворота и вернулся к перепуганным гостям. Мальтиец пил вино, девицы молились.

– Ну как? – спросил мальтиец.

– О чем вы, командор? – переспросил Бруно.

– Что с Плачидо?

– Его песенка спета, – ответил Бруно, – зато нам на голову свалился целый сонм дьяволов.

– Каких именно?

– Жандармов и солдат из Мессины, если не ошибаюсь.

– Что вы собираетесь делать?

– Перебить их как можно больше.

– А затем?

– Затем… подорвать крепость со всеми остальными и с собой в придачу.

Девицы снова закричали.

– Али, – продолжал Паскуале, – отведи этих барышень в подвал и дай им все, что они пожелают, за исключением свечей. Не то они, пожалуй, раньше времени взорвут здание.

Несчастные создания упали на колени.

– Хватит, довольно! – сказал Бруно, топнув ногой. – Прошу слушаться.

Он сказал это таким тоном, что девицы тут же вскочили и без единой жалобы последовали за Али.

– А теперь, командор, – заметил Бруно, когда они вышли, – потушите свечи и сядьте в угол, подальше от пуль. Музыканты прибыли, тарантелла начинается.

X

Несколько минут спустя вернулся Али, неся на плече четыре ружья одинакового калибра и корзину с патронами. Паскуале Бруно распахнул все окна, чтобы достойно встретить врагов, откуда бы они ни появились. Али взял ружье и собрался встать у одного из окон.

– Нет, дитя мое, – проговорил Паскуале с чисто отеческой нежностью, – нет, это мое дело, только мое. Я не хочу связывать тебя со своей судьбой, не хочу увлекать туда, куда иду сам. Ты молод, ничто еще не помешало тебе следовать по обычному пути. Верь мне, не сходи с тропинки, проторенной людьми.

– Отец, – сказал юноша своим мягким голосом, – почему ты не хочешь, чтобы я защищал тебя, как Лионна? Ты знаешь, у меня нет никого, кроме тебя, и, если ты умрешь, я умру вместе с тобой.

– Нет, Али, нет, если я умру, после меня останется на земле некое тайное и страшное дело, которое я могу поручить только моему сыну. Мой сын должен жить, чтобы сделать то, что ему прикажет отец.

– Хорошо, – сказал Али, – отец повелевает, сын подчиняется.

И, нагнувшись, Али поцеловал руку Паскуале.

– Неужели я ничем не могу тебе помочь, отец? – спросил он.

– Заряжай ружья, – ответил Бруно.

Али приступил к делу.

– А я? – донесся голос из-за угла, где сидел мальтиец.

– Вас, командор, я берегу для другого: вы будете моим парламентером.

В эту минуту Паскуале Бруно увидел, как блеснули ружья другого отряда, что спускался с горы к той оливе, под которой лежало тело Плачидо: было ясно, что солдаты направлялись к условленному месту встречи. Люди, шедшие впереди, наткнулись на труп, и весь отряд окружил покойника, которого невозможно было узнать – так обезобразили его стальные челюсти Лионны. Но, поскольку у этой оливы их обещал ждать Плачидо, поскольку труп лежал там и ни единой живой души не было видно поблизости, вывод напрашивался сам собой: умерший не кто иной, как он. Солдаты поняли, что предательство обнаружено, а следовательно, Бруно начеку. Они остановились, чтобы обсудить, как быть дальше. Паскуале, стоявший в амбразуре окна, следил за каждым их движением. В эту минуту из-за тучи вышла луна и свет упал на Паскуале; кто-то из солдат заметил его и указал своим товарищам; по рядам прокатился крик: «Бандит, бандит!» – и тут же грянул ружейный залп. Несколько пуль попало в Стену, другие, прожужжав над головой того, кому они предназначались, засели в потолочных балках. В ответ Паскуале выстрелил по очереди из четырех ружей, заряженных Али, – четыре человека упали.

Отряд (он был набран не из солдат регулярных войск, а из своего рода национальных гвардейцев, поставленных на охрану дорог) дрогнул, видя, с какой быстротой смерть спешит к нему навстречу. Понадеявшись на предательство Плачидо, солдаты ожидали легкой победы, а вместо этого оказались перед необходимостью начать настоящую осаду. В самом деле, стены маленькой крепости были высоки, ворота прочны, у солдат же не было ничего, чтобы взять ее приступом, – ни приставных лестниц, ни топоров; конечно, можно было убить Паскуале в ту минуту, когда он целился из окна, но для людей, убежденных в неуязвимости противника, успех такого выстрела был более чем сомнителен. Итак, они решили, что следует немедля отойти в безопасное место и обсудить положение; но отряд отступил недостаточно быстро, и Паскуале Бруно успел послать ему вдогонку еще две смертоносные пули.

Видя, что нападение с этой стороны на время отложено, Паскуале перешел к противоположному окну, обращенному к деревне; ружейные выстрелы привлекли внимание первого отряда, и, как только Паскуале появился в амбразуре окна, он был встречен градом пуль; однако та же граничащая с чудом удача уберегла его: право, можно было подумать, что он заколдован; зато ни один его выстрел не пропал даром, о чем Паскуале мог судить по донесшимся до него проклятиям.

С этим отрядом произошло то же, что и с предыдущим: он пришел в смятение; однако, вместо того чтобы обратиться в бегство, солдаты выстроились у стены крепости; из-за этого маневра Бруно мог стрелять по врагам лишь высунувшись наполовину из окна, поэтому он счел бесполезным подвергать себя столь большой опасности, и эта обоюдная осторожность привела к тому, что огонь на время прекратился.

– Ну как, вы отделались от них? – спросил мальтиец. – Можем торжествовать победу?

– Нет еще, – ответил Бруно. – Это всего лишь передышка. Солдаты, наверно, отправились в деревню за лестницами и топорами, и мы скоро услышим о них. Но будьте покойны, – продолжал он, – мы не останемся в долгу; они тоже о нас услышат… Али, принеси-ка бочонок с порохом. За ваше здоровье, командор!

– Что вы собираетесь делать с бочонком? – спросил мальтиец с явным беспокойством.

– Так, пустяки… увидите.

Али вернулся с бочонком в руках.

– Хорошо, – сказал Бруно, – а теперь возьми бурав и просверли в бочонке отверстие.

Али повиновался с покорностью, лучше всяких слов говорившей о его преданности. Паскуале разорвал полотенце, надергал из него ниток, соединил их, густо посыпал порохом, заложил этот самодельный фитиль в бочонок и замазал отверстие влажным порохом, укрепив таким образом фитиль; едва он закончил эти приготовления, как снизу донеслись удары топора: солдаты ломились в ворота крепости.

– Что, разве я плохой пророк? – спросил Бруно.

Он подкатил бочонок к порогу комнаты, откуда начиналась лестница, спускавшаяся во двор, затем вернулся и взял из очага горящую еловую ветвь.

– А, – протянул мальтиец, – начинаю понимать.

– Отец, – сказал Али, – они возвращаются со стороны горы, у них лестница.

Бруно подбежал к окну, из которого стрелял в первый раз, и увидел, что враги в самом деле несут лестницу, необходимую им для осады, и что, стыдясь своего поспешного отступления, идут на приступ не без лихости.

– Ружья заряжены? – спросил Бруно.

– Да, отец, – ответил Али, подавая ему карабин.

Не оборачиваясь, Паскуале взял ружье, протянутое ему юношей, и стал целиться еще более сосредоточенно, чем до сих пор; раздался выстрел, и один из двух солдат, несших лестницу, упал.

Убитого солдата тут же сменил другой; Бруно взял второе ружье – и этот солдат рухнул рядом с товарищем.

Двое других заменили убитых и были убиты в свою очередь; казалось, лестница обладала роковой особенностью ковчега Завета: стоило человеку прикоснуться к ней, как он падал мертвым. Осаждающие бросили лестницу и вторично отступили, ответив Бруно залпом, столь же бесполезным, как и предыдущие.

Между тем солдаты, осаждавшие крепость со стороны ворот, с удвоенной силой стучали топорами, а собаки ожесточенно лаяли и выли; удары становились все глуше, а собачьи голоса все яростнее. Наконец одна створка ворот поддалась и два-три человека проникли через это отверстие во двор; но по их отчаянным крикам товарищи поняли, что те имеют дело с врагами более страшными, чем это казалось вначале; стрелять же в собак было невозможно из опасения убить своих людей. Осаждающие вошли поочередно во двор; вскоре он наполнился солдатами, и тут началось нечто вроде циркового представления – борьба людей с четырьмя молосскими псами, неистово защищавшими узкую лестницу, ведущую на второй этаж. Внезапно дверь на верху этой лестницы отворилась, бочонок с порохом, приготовленный Бруно, покатился, подпрыгивая на ступеньках, и разорвался, как снаряд, среди сгрудившихся тел.

От этого чудовищного взрыва часть крепостной стены рухнула и все живое во дворе было уничтожено.

Среди осаждающих произошло замешательство; однако оба отряда успели соединиться и все еще представляли собой значительную силу – более трехсот боеспособных солдат. Жгучий стыд охватил их при виде того, что они не могут одолеть одного человека; командиры воспользовались настроением подчиненных, чтобы подбодрить их. По приказу офицеров осаждающие построились в колонну и строем двинулись по направлению к пробоине, образовавшейся в стене; развернувшись, они беспрепятственно вошли во двор и оказались прямо против лестницы. Солдаты снова остановились в нерешительности. Наконец несколько человек стали подниматься по ней, поощряемые криками товарищей; за ними последовали другие, и на лестнице стало так тесно, что, пожелай передние солдаты отступить, они не могли бы этого сделать; волей-неволей им пришлось налечь на дверь, но, против их ожидания, она сразу же отворилась. С громкими победными криками осаждавшие вбежали в первую комнату. В эту минуту дверь второй комнаты распахнулась, и солдаты увидели Бруно: он сидел на пороховой бочке, держа по пистолету в каждой руке; одновременно из той же двери выскочил мальтиец и крикнул с выражением, не оставлявшим сомнений в истинности его слов:

– Назад! Все назад! Крепость заминирована! Еще один шаг, и мы взлетим на воздух!..

Дверь захлопнулась словно по мановению волшебной палочки; победные крики сменились воплями ужаса; раздался топот множества ног по узкой лестнице; несколько солдат выскочили из окон; всем этим людям казалось, что почва колеблется у них под ногами. Спустя каких-нибудь пять минут Бруно снова оказался хозяином крепости; что до мальтийца, то он воспользовался случаем, чтобы убежать.

Не слыша более шума, Паскуале подошел к окну: осада крепости превратилась в блокаду, против всех входов были установлены сторожевые посты, солдаты укрылись за бочками и повозками. Очевидно, был принят какой-то новый план кампании.

– Кажется, они хотят взять нас измором, – сказал Бруно.

– У, собаки! – выругался Али.

– Не оскорбляй несчастных животных: они погибли, защищая меня, – с улыбкой заметил Бруно, – и не называй людей иначе как «люди».

– Отец! – воскликнул Али.

– Что случилось?

– Видишь?

– Нет.

– Вон там, светлая полоса…

– В самом деле, что бы это значило?.. До рассвета еще далеко. К тому же свет этот на севере, а не на востоке.

– Деревня горит, – сказал Али.

– Кровь Христова! Неужели это правда?

В эту минуту издали донеслись крики отчаяния… Бруно бросился к двери и оказался лицом к лицу с мальтийцем.

– Это вы, командор? – воскликнул он.

– Да, да, я… собственной персоной… Смотрите, не ошибитесь и не примите меня за кого-нибудь другого. Я ваш друг.

– Добро пожаловать. Что там происходит?

– Видите ли, отчаявшись захватить вас, начальство приказало поджечь деревню. Пожар потушат лишь тогда, когда крестьяне согласятся выступить против вас. Властям надоела вся эта канитель.

– Ну, а крестьяне?

– Отказываются.

– Да… да… я так и знал: они скорее дадут сгореть своим домам, чем тронут хоть волос на моей голове. Хорошо, командор, возвращайтесь к тем, кто вас послал, и скажите, чтобы они тушили пожар.

– Как так?

– Я сдаюсь.

– Ты сдаешься, отец? – воскликнул Али.

– Да… но я дал слово сдаться лишь одному человеку, и сдамся только ему. Пусть потушат пожар, как я сказал, и доставят сюда из Мессины этого человека.

– Но кто же он?

– Паоло Томмази, жандармский бригадир.

– У вас нет других пожеланий?

– Еще одно.

И он что-то тихо сказал мальтийцу.

– Надеюсь, ты не просишь сохранить мне жизнь? – спросил Али.

– Разве я не сказал, что после моей смерти мне потребуется от тебя еще одна услуга?

– Прости, отец, я позабыл.

– Ступайте, командор, и сделайте все, как я сказал. Если пожар будет потушен, я пойму, что мои условия приняты.

– Вы не сердитесь на меня, что я взялся за это поручение?

– Ведь я же говорил, что назначаю вас своим парламентером.

– Да, правда.

– Кстати, – спросил Паскуале, – сколько домов они успели поджечь?

– Горели два дома, когда я отправился к вам.

– Вот кошелек, в нем триста пятнадцать унций. Раздайте эти деньги погорельцам. До свидания.

– Прощайте.

Мальтиец вышел.

Бруно отбросил далеко от себя оба пистолета, вновь сел на пороховую бочку и погрузился в глубокую задумчивость. Юный араб вытянулся на шкуре леопарда и остался лежать в полной неподвижности с закрытыми глазами: можно было подумать, что он спит. Понемногу зарево от пожара побледнело – условия Бруно были приняты.

Прошло около часа; дверь комнаты отворилась, и на пороге остановился человек; видя, что ни Бруно, ни Али не обращают на него ни малейшего внимания, он несколько раз нарочито кашлянул: это был способ деликатно заявить о своем присутствии, который, как он видел, с успехом применялся на подмостках мессинского театра. Бруно поднял голову.

– А, это вы, бригадир? – проговорил он, улыбаясь. – Одно удовольствие посылать за вами: ждать вас не приходится.

– Да… они встретили меня в четверти мили отсюда на пути к вам. Мой отряд перебросили сюда… и мне передали вашу просьбу.

– Да, мне хотелось доказать вам, что я человек слова.

– Черт возьми, я и так это знал.

– Я обещал дать вам заработать те пресловутые три тысячи дукатов, и мне захотелось выполнить свое обещание.

– Черт!.. Черт! Черт возьми! – произнес бригадир с возрастающим волнением.

– Что вы хотите этим сказать, приятель?

– Я хочу сказать… хочу сказать… что лучше бы я заработал эти деньги другим манером… получил бы их за что-нибудь другое… выиграл бы в лотерею к примеру.

– А почему, спрашивается?

– Да потому, что вы храбрец, а храбрецов не так уж много на белом свете.

– Полно, не все ли равно? А для вас это повышение, бригадир.

– Знаю, знаю, – ответил Паоло в полном отчаянии. – Итак, вы сдаетесь.

– Сдаюсь.

– Сдаетесь именно мне?

– Именно вам.

– Честное слово?

– Честное слово. Вы можете отослать весь этот сброд? Не желаю иметь с ними никакого дела.

Паоло подошел к окну.

– Можете все разойтись! – крикнул он. – Я отвечаю за пленника. Сообщите в Мессину об его аресте.

Солдаты встретили это сообщение громкими криками радости.

– Теперь, – сказал Бруно, обращаясь к бригадиру, – садитесь за стол, и давайте закончим ужин, прерванный этими болванами.

– Охотно, – ответил Паоло, – ведь я только что проделал за три часа целых восемь льё. Умираю от голода и жажды.

– Ну, что ж, – продолжал Бруно, – раз вы так хорошо настроены и нам остается провести вместе одну-единственную ночь, надо провести ее весело. Али, сбегай за нашими дамами. А пока что, бригадир, – продолжал Бруно, наполняя два стакана, – выпьем-ка за ваше производство в вахмистры.

Пять дней спустя после описанных нами событий князю Карини сообщили в присутствии красавицы Джеммы, которая лишь неделю назад вернулась из монастыря визитанток, где она отбывала свое покаяние, что его приказ наконец выполнен: Паскуале Бруно схвачен и заключен в мессинскую тюрьму.

– Превосходно, – сказал он, – пусть князь Гото уплатит обещанные три тысячи дукатов, а затем велит судить и повесить бандита.

– О, мне было бы так интересно взглянуть на этого человека, – проговорила Джемма тем нежным, ласкающим голоском, услышав который князь ни в чем не мог отказать этой женщине. – Я никогда не видела его, а ведь о нем рассказывают чудеса…

– Не беспокойся, мой ангел, – ответил князь. – Мы прикажем повесить его в Палермо!