Текст книги "Две королевы"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

К величайшему своему удивлению, она обнаружила, что супруг совершенно не поддается ее уговорам и резко настроен против ее столь горячо выраженного желания. Король отказал ей наотрез и даже потребовал, чтобы она не обращалась к нему по этому поводу, поскольку он уже выразил свою волю, и бесповоротно. Но еще больше поразило королеву то, что Нада, обычно так жаждавший угодить своей повелительнице, всеми силами уговаривал ее отказаться от столь естественного намерения.

– И ты, Нада, вздумал мешать мне?

– О госпожа моя, о госпожа, если бы король удовлетворил вашу просьбу, я бы бросился к его ногам, умоляя, чтобы он не делал этого.

– Но в чем опасность, чем я рискую, принимая у себя графиню Суасонскую? Не явится же она сюда с целым арсеналом? Разве не заметят ее пистолетов, пушек и кинжалов? К тому же, разве я буду принимать ее наедине? Неужели не найдется никого, кто защитит меня?

– Помимо кинжала, есть и другое оружие, госпожа.

– Яд! Неужели вы боитесь, что она отравит меня? Так заприте двери в кухонные помещения, не позволяйте ей заходить туда. Не думаете ли вы, что, рассказывая мне о моей матери и передавая вещь, которую та отдала ей на хранение, графиня собирается убить меня?

– Госпожа Генриетта умерла после обеда, не так ли, госпожа?

– Нала, Нада, ты злой пророк, вестник несчастья. Ты и вбил в голову короля эти бредовые страхи. Государь, прошу вас, не верьте ему. Какие глупости! Отравить меня, королеву! Зачем? Мне раз двадцать присылали письма с угрозами, но я и читать не стала эти дурацкие послания!

Королева более часа уговаривала Карла II, и он, после долгого сопротивления, сдался, поставив, однако, непременное условие, чтобы она ничего не пила и не ела, прежде чем он сам не пригубит поданное ей.

– О ваше величество! – воскликнул Нада. – Это ненадежное средство: у меня на родине могут отравить при помощи перчаток, благовоний и тысячами других способов; вы недостаточно защищены, королеву нельзя оставлять ни на минуту, разрешите хотя бы мне все время находиться при ней!

Мария Луиза была тронута преданностью бедного карлика, она позволила ему быть рядом, когда появится графиня, и не покидать ее, несмотря на присутствие короля. Нада поклялся, что глаз не спустит с г-жи де Суасон и при нем эта дама не прикоснется ни к одной вещи, принадлежащей королеве.

– Иначе я убью ее! – добавил он, взмахнув своей сабелькой.

Король рассмеялся, а королева почувствовала, что готова заплакать: она теперь была не слишком избалована участием!

Графиня Суасонская явилась на следующий день; она была уже немолода и, хотя никогда не отличалась красотой, обладала необыкновенной привлекательностью, что позволило ей в свое время иметь огромное число любовников. Она была высокая, худощавая, с черными глазами и смуглой кожей; во взгляде ее пылал затаенный огонь, подобный молнии, скрытой тучей. Ее плечи и руки не утратили красоты, и она намеренно обнажала их; она была умна и необычайной хитростью и остроумием очень напоминала своего брата, герцога Неверского. Но, в отличие от него, графиня умела вести себя и плести интриги, чего не хватало остальным Манчини. По натуре страстная, но не до такого безумия, как г-жа Колонна или г-жа Мазарини, она, подобно им, была склонна к авантюризму; наверное, поэтому жизнь всех этих племянниц кардинала не сравнима ни с какой другой.

Графиня вошла безо всякого смущения, вела себя с великолепной сдержанностью, не выказывая ни радости, ни робости; казалось, она находится во дворце Суасон в роли хозяйки и имеет все основания держаться на равных с любыми коронованными особами. Король и королева принимали ее в присутствии главной камеристки, герцога де Асторга и всех приближенных королевы; из свиты короля здесь находился только его главный мажордом. Нада в самом роскошном своем наряде стоял рядом с хозяйкой, а Ромул, как любимая собачонка, лежал у ног своего хозяина.

– Наконец-то, ваше величество, мне позволено выразить вам мое почтение и доказать искреннюю преданность.

Она поцеловала руку королевы и готова была встать на колени, но Мария Луиза удержала ее от этого жеста.

– Я рада, действительно рада видеть вас, сударыня, – ответила королева, – не сомневайтесь!

Госпожа де Суасон смерила ее почтительным, но преисполненным достоинства взглядом и продолжила растроганным голосом:

– Вы необычайно красивы, ваше величество! Даже красивее госпожи Генриетты, которую я так любила, и, так же как она, вы очаровательны!

По-видимому, так оно и было, но из тех, кто знал мать Марии Луизы, только графиня произнесла это вслух.

Госпожа де Суасон знала, что такое двор, и ее нелегко было смутить, поэтому она сделала вид, что не замечает холодности Карла II. Направив разговор в нужное ей русло, затронув темы, которые особенно волновали короля, она в считанные минуты сумела овладеть его вниманием; ее речи звучали убедительно, предубеждение слушателей исчезло, и все присутствующие были очарованы, за исключением Нады и герцога де Асторга, разумеется.

Герцогу показалось, что он заметил неприметный знак, которым, как сообщники, обменялись графиня и отец Сульпиций; потому ли, что один из них перехватил его взгляд или по какой-то другой причине, но ничего подобного больше не повторилось.

Аудиенция длилась довольно долго и затянулась бы и дольше, если бы не наступил обеденный час. Король предложил г-же де Суасон еще раз посетить королевские покои и даже выразил определенное сожаление по поводу того, что не может принять ее при дворе.

– О государь, стоит ли говорить об этом, я слишком счастлива, что получила возможность увидеть ваши величества здесь, избежав официальной церемонии и тягот этикета. Простите, что я говорю так, но испанский двор славится своей строгостью и неукоснительным соблюдением придворных устоев. А я отвыкла от высшего общества и официальных приемов, мне было бы там не по себе.

– Однако, сударыня, если верить слухам, герцог Пармский держал блестящий двор в Брюсселе и вы были его королевой.

Графиня не смогла сдержать улыбку:

– В моем возрасте, ваше величество, королевой можно считаться только тогда, когда носишь корону. Действительно, герцог Пармский проявил некоторую благосклонность к изгнаннице, но все стальное – не более чем выдумка, которую с удовольствием использовали против меня, как будто старая женщина могла соблазнить могущественного повелителя.

Тем не менее это было правдой: герцог Пармский, правитель Нидерландов, сильно увлекся ею, и г-жа де Суасон, как и подобало Манчини, не оттолкнула его.

Когда графиня ушла, Карл II сказал королеве:

– Ты была права, Мария Луиза, ее оклеветали. Мне не кажется, что графиня Суасонская была способна совершить преступления, в которых ее обвиняют, я в это никоим образом не верю. Однако никогда нельзя забывать о предостережениях, помни о данном мне обещании и остерегайся ее пилюль: графиня была слишком близка к Лавуазен.

Королева рассмеялась: кроме неприязни, навеянной детством, она не испытывала никаких враждебных чувств к представительнице рода Манчини, и эта неприязнь окончательно исчезла благодаря хитрости и ловкости изворотливой женщины.

Графиня и в самом деле передала королеве портрет г-жи Генриетты и несколько довольно важных писем принцессы к графу де Гишу и маркизу де Варду; оба они, если верить старым придворным, в какой-то мере пользовались ее расположением. Госпожа де Суасон, чья страсть к маркизу де Варду была всем известна, так и не простила знаков внимания и предупредительности этого сеньора по отношению к сопернице. Отсюда – бесчисленные интриги, которые не имеют отношения к моему рассказу, отсюда – и ужасная, преждевременная смерть Мадам.

Королева знала обо всем этом очень мало. В юном возрасте она не могла сама разобраться в том, что тогда происходило, и никто не взял на себя труд рассказать ей, как все случилось, кроме второй Мадам, а та, как мы убедились, посеяла в душе Марии Луизы большие сомнения на этот счет.

Графиня Суасонская обещала прийти вскоре снова, и было решено принять ее благосклонно.

II

И действительно, г-жа де Суасон не заставила долго себя ждать. Король находился в Эскориале. Графиня испросила разрешения навестить королеву, и Мария Луиза, не задумываясь, велела передать, что ждет ее; Нада занял свой пост, к большому неудовольствию графини, надеявшейся поговорить с королевой наедине и завоевать ее доверие; г-жа де Суасон попыталась избавиться от карлика, прибегнув сначала к похвалам, затем к насмешкам.

Королеву это только рассмешило. Но Нада не смеялся и не сдвинулся ни на шаг.

– Этот карлик всегда с вами, ваше величество?

– Всегда!

– Будьте осторожны! У королевы Марии Терезы, вашей августейшей тетки, произошла некрасивая история с карликом.

– Королева Мария Тереза, сударыня, святая женщина!

– Этой святости никто не оспаривает. Ее величества никогда и ничто не коснулось, даже клевета. Однако молодой королеве не стоит долго смотреть на таких уродцев. Мария Тереза привезла из Испании одного карлика; она любила его и постоянно держала при себе; этот карлик был мавр. И она родила мавританку, которую я видела в Море, в лесу Фонтенбло; ее содержат в этом монастыре как монахиню и выплачивают ей солидное содержание.

– Со мной такого не случится, – вздохнув, заметила Мария Луиза.

Госпожа де Суасон затронула опасную тему, но она не хотела упускать удобный случай и решила идти до конца, несмотря на присутствие карлика, который казался ей злым псом, готовым защищать свою хозяйку. У графини была лишь одна цель – завоевать полное доверие королевы, а для этого надо было прочитать ее мысли, посочувствовать ее боли, но, чтобы пожалеть королеву, сначала следовало хорошо изучить ее.

– О да, – сказала графиня, – ведь у вашего величества нет детей.

– Да, сударыня, у меня нет детей, и это несчастье моей жизни.

– В вашем возрасте, сударыня, как и в возрасте короля, разве можно отчаиваться?

– Когда супруг – последний представитель великой и славной династии, основной долг королевы – подарить ему наследников. Если же Бог отказывает ей в этом, она не нужна в этом мире, и ей следует исчезнуть: смерть была бы для нее благодеянием.

– Смерть в двадцать пять лет! У вашего величества грустные мысли.

– Могут ли они быть веселыми в этой стране и в этом дворце? Вы не знаете испанского двора. Молодость, радость, надежды быстро увядают здесь. Скука – главный повелитель в Испании, которую так превозносят. И если испанская королева не стала матерью, ей остается только сделаться богомолкой: Бог или материнство – третьего не дано.

– Возможно, и дано, – заметила г-жа де Суасон с улыбкой.

– Что же это?

– В Испании нет недостатка в красивых и элегантных кавалерах, рыцарственных и блестящих сеньорах, а любовная интрига…

– Сударыня, – перебила ее Мария Луиза, – вы, как видно, не знаете ни меня, ни Испании. Так остановимся на этом, прошу вас; советую вам получше изучить наши обычаи, если дорожите тем, как вас здесь принимают.

Госпожа де Суасон не ожидала подобного ответа. Она поняла, что пошла по ложному пути и слишком рано предприняла атаку на сердце, защищенное абсолютной невинностью, а может быть, и настоящей страстью. Однако эти два состояния, с точки зрения графини, не могли существовать одновременно. Госпожа де Суасон неспособна была понять возвышенные и целомудренные чувства, которые питали друг к другу королева и де Асторга, и, хотя слышала об этом, поверить в них не могла. Она считала, что герцог – ловкий соблазнитель, а королева – одна из тех осведомленных Агнес, которые охотно грешат, якобы не понимая, что они делают.

Эта любовь способствовала осуществлению планов Австрии. Если бы королева была менее добродетельной, она, возможно, не умерла бы столь молодой; по крайней мере, таково мое убеждение, и его разделяют все, кому известны интриги при испанском дворе.

Госпожа де Суасон очень быстро нашла выход и ловко повернула разговор на другую тему, вспомнила о Франции, о дофине, о желании г-жи Генриетты, зародившемся в те времена, когда и дофин, и Мария Луиза были еще детьми, поженить их в будущем, и заметила при этом, что было бы намного лучше, если бы король осуществил этот семейный замысел.

– Подобный союз был бы намного удачнее. Супруга дофина, несмотря на ее замечательные достоинства, не знает Франции так, как принцесса из славного рода Бурбонов, родившаяся у нас; я говорю «у нас», ваше величество, потому что стала настоящей француженкой; у меня нет иной родины, кроме той. где я провела свои лучшие дни. Франция – единственная страна, которую я люблю, единственная, о которой я буду тосковать всю жизнь! О Франция! Франция! Тот, кто покинул ее, сударыня, никогда не утешится.

Вместо ответа, королева обратила глаза к Небу: они были залиты слезами. Однако, с тех пор как она полюбила герцога де Асторга, у нее появилась привязанность к Испании. Страсть к герцогу, безраздельно овладевшая ее сердцем, помогла ей забыть о своих сожалениях и обрести родину в отечестве обожаемого ею человека. И только слова, прозвучавшие из уст подобной ей изгнанницы, заставили королеву вспомнить о Франции, и снова перед ее глазами промелькнули картинки детства, и снова она задумалась о своей первой любви.

На одну секунду перед мысленным взором королевы предстали прекрасные уголки, которые ей никогда больше не суждено было увидеть. Она вспомнила отца, сестер, своего юного брата и дофина, который так быстро бросил ее, потому что не нашел в себе мужества сдержать данное ей слово, и сердце ее дрогнуло от этих воспоминаний.

– О сударыня, – воскликнула она, – вы еще можете туда вернуться, а я уже никогда не увижу Францию!

– Нет, ваше величество, я туда не вернусь; меня, так же как и вас, выслали из страны; нам обеим придется терпеть жизнь в изгнании: вам – на троне, мне – в тех условиях, которым многие завидуют, хотя плохо их себе представляют. О, как же я несчастна!

И графиня заплакала! Карлик широко раскрыл глаза, не зная, как понимать этот странный разговор. У него уже тоже возник вопрос, не ошибся ли он насчет такой чувствительной женщины. Но случайного слова, сорвавшегося с ее языка, одного взгляда, вспыхнувшего как молния, было достаточно, чтобы к Наде вернулись прежние сомнения.

– Людовик Четырнадцатый – неблагодарный человек, он все забывает; но я ничего не забываю.

В этих нескольких словах сквозила ненависть. И если бы король Франции видел в этот миг мать принца Евгения, он, наверное, скорее нашел бы объяснение неприязни, которую тот питал к нему с малолетства.

Однако лед растаял, и в дальнейшем между королевой и г-жой де Суасон возникла какая-то странная близость. В тот день они провели вместе более двух часов, и Мария Луиза была опутана тысячью нитей, которых не избежала бы и более искушенная женщина, нежели она. Графиня играла роль то доброй матери, то нежной подруги, то преданной сестры, то верной подданной, то терзаемой скорбью супруги. Но прежде всего она выказывала ум и величайшую проницательность, а знание человеческой натуры преподносила как итог своего горького жизненного опыта.

Она сумела подольститься к королеве через ее сердце, на сей раз не допустив ошибки, грубого вмешательства в дела любви, являвшейся для Марии Луизы святыней. Последние слова, которые при расставании произнесла г-жа де Суасон, были:

– Мне кажется, что, беседуя с вашим величеством, я снова вижу и слышу вашу незабвенную матушку: вы все больше и больше напоминаете мне ее.

Когда вернулся король, со всех сторон ему только и повторяли имя графини. Министры, поощряемые г-ном фон Мансфельдом, превозносили г-жу де Суасон как лицо, пользующееся особым доверием императора, чьей армией командовал ее сын. Королева уверяла его, что графиня – самая замечательная и самая любезная из женщин. А Нада добавил: если сказанное не соответствуют действительности – значит, эта женщина самая страшная злодейка на свете.

Герцогиня де Альбукерке восхищалась ее совершенным знанием придворных обычаев многих стран и великолепным тактом, с которым она отдавала должное каждому из них.

Один только герцог де Асторга хранил молчание. Он не смог одолеть в себе естественную потребность отстраниться от этой чужеземки, напомнившей королеве страну ее детства, над которой одержала верх его любовь. С ревностью относясь к тоске Марии Луизы, он хотел подарить ей новую родину, достаточно прекрасную, чтобы она забыла о прежней и никогда не вспоминала о ней.

В отпет на все эти похвалы Карл II заявил, что он еще встретится с г-жой де Суасон и что он собирается на несколько дней увезти королеву в Эскориал и дать девятидневный молитвенный обет, чтобы Бог послал ему детей, а пока он с королевой будет находиться там, племянница Мазарини сможет представиться придворным с большей легкостью, чем в Мадриде, где их величества не настолько свободны.

Нанеся всего два визита, эта женщина победила неблагоприятное мнение о себе и завоевала положение в обществе.

– Ну что, – сказала она г-ну фон Мансфельду, – добилась ли я успеха? Теперь вы доверяете мне?

– Это дело для вас, сударыня!

III

После разговора с графиней, во время которого та посочувствовала ее душевным тревогам, королева забыла о своей предубежденности и своих опасениях. Она поделилась своими впечатлениями с королем и сумела убедить его, что их ввели в заблуждение относительно Олимпии Манчини.

– Графиня, конечно, дружила с моей матерью; она сообщила мне столько подробностей, неоспоримо свидетельствующих об их душевной близости, что у меня не осталось никаких сомнений. Она любит меня, потому что любила мою мать. Разве это не естественно? Нет, она неспособна обманывать нас.

Нада качал головой, уверяя, что лживые глаза графини не обещают ничего хорошего.

Постепенно графиня проникла в ближайшее окружение королевы, которая говорила только о ней, смотрела на все ее глазами и советовалась с нею по любому поводу. Король не был в такой степени очарован. Встречая г-жу де Суасон у Марии Луизы, он часто не мог скрыть раздражения.

– Опять эта женщина, всегда она здесь! – сердился он. Его недовольство приобретало все более непримиримый характер. Он бранил своих приближенных, иногда целые дни проводил взаперти, не допуская к себе никого, даже королеву. Здоровье его не улучшалось, напротив, с каждым, днем ему становилось все хуже и хуже. Врачи были ветре-; вожены, и вот однажды утром г-жа де Суасон явилась со скорбным видом к королеве; при этом глаза ее пылали огнем, как у человека с восторгом приносящего плохую новость, но пытающегося скрыть свою радость под маской печали.

Мария Луиза не могла этого не заметить и стала настойчиво расспрашивать графиню, что с ней.

– Вы хотите знать, ваше величество, что со мной? Но я предпочла бы не говорить этого вам, ибо сама мысль, что новость огорчит вас, ужасна для меня.

– Значит, вы тревожитесь обо мне, сударыня? Не бойтесь. За девять лет страданий я ко всему привыкла и все могу выдержать. Что случилось?

– Вы требуете, чтобы я сказала вам?

– Безусловно…

– Дело в том…

– Я слушаю вас, говорите.

– Это касается короля, ваше величество.

– Что же он сделал?

– Он действительно болен, и серьезнее, чем все думают.

– Кто сказал вам об этом?

– Граф фон Мансфельд, которого предупредили врачи.

– Жизнь короля в опасности?

– Непосредственной угрозы нет, как мне кажется, но..,

– Но?.. Продолжайте же!

– Его разум…

– Что! Ему угрожает безумие?

– Неужели, ваше величество, вы одна этого не заметили?

– О Боже! Что будет со мной? Что станет с Испанией? – воскликнула Луиза Орлеанская, воздев руки.

– О да, что станет с Испанией? Безумный король – хуже, чем король мертвый; к тому же у этого короля нет наследников, и его великолепный трон станет приманкой для всех государей Европы: они будут оспаривать его друг у друга, рвать на куски. Бедная Испания! Кто защитит ее от ненасытных волков?

– Я, сударыня, если Бог сохранит мне жизнь и здоровье, – воскликнула молодая королева, – да, я, королева, супруга этого несчастного молодого монарха, которого некому любить, кроме меня! Я сделаю, сумею сделать то, что ему предназначено. Я высоко подниму королевское знамя, буду крепко держать его в руках и докажу всей Европе, что женщина из рода Бурбонов сумеет удерживать свое положение в мировом равновесии.

– Как! Ваше величество будет защищать Испанию и выступит против родной страны? Вы не откажетесь от войны с вашим прославленным дядей?

Королева изменилась в лице, но твердо произнесла:

– Да, сударыня, я сделаю это. Я люблю свою родину, мою прекрасную Францию, и буду тосковать о ней до последнего вздоха, я люблю мою семью, но я возложила на себя великую ответственность и хочу выполнить свой долг: перед вами не француженка более, а испанка, не Мария Луиза Орлеанская, а супруга больного Карла Второго, неспособного удержать корону, возложенную и на меня. И поскольку так нужно, я удержу ее одна.

Увы! Говоря так, несчастная королева, конечно же больше думала о герцоге де Асторга, нежели о Карле II Она навсегда связала себя с Испанией, потому что герцог был испанцем; она хотела обрести величие в его глазах прежде всего, чтобы быть еще больше любимой. Любовь всем повелевает и всегда властвует в нашей жизни, она причина наших ошибок, а иногда преступлений, она вдохновитель великих деяний. Когда же любовь умирает, когда основными мотивами поступков становятся лишь низменные или опасные страсти, куда они заводят нас и во что превращают?

И хотя королева не открылась своей новой подруге, та была слишком заинтересована в том, чтобы все узнать, и слишком хитра, чтобы не заметить, не угадать ее истинных побуждений. Ей было известно о любви герцога к Марии Луизе – об этом знала вся Европа; сама трагедия бедной изгнанницы, брошенной в объятия умирающего безумца, лишенной покровителя и друзей, подсказывала проницательной и многоопытной особе, что столь очевидные достоинства герцога должны были взбудоражить чувства королевы.

Графиня не раз пыталась вырвать у нее признание, но, несмотря на все ухищрения, не добилась этого, и недоверие Марии Луизы было здесь ни при чем; просто целомудренное чистое чувство хранилось в ее сердце как в святилище, куда не суждено было заглянуть никому из смертных: ничей бесцеремонный взгляд не должен был осквернить эту благородную любовь, известную только Богу, ангелам нему.

Теперь г-жа де Суасон утратила все сомнения, если они были у нее прежде. Она повернула разговор так, чтобы получить возможность узнать все до конца. Ответы королевы имели для графини огромное значение; дальнейшую участь Марии Луизы должны были решить ее откровенные признания и политические взгляды. Поэтому г-жа де Суасон немедленно изменила ход беседы, не задерживаясь на том, что могло живо заинтересовать ее в иных обстоятельствах.

– Такие чувства присущи истинной королеве, ваше величество, они делают вам честь и нисколько не удивляют меня: узнаю ваш великий род. Однако я не предполагала, что вы настолько отказались от прошлого и от своих детских привязанностей. Прекрасно и очень благородно! Я расскажу об этом тем, кто ничему подобному не верит. Их высокая оценка послужит вам больше, чем вы думаете.

– О сударыня, речь идет не о моей выгоде, а о моем долге.

– Значительно лучше, когда совпадает то и другое, ваше величество. Но, поскольку мы затронули эту тему, позвольте мне продолжить ее, она меня в высшей степени занимает, ибо касается вас. У Испании скоро не будет короля, точнее, у нее останется лишь призрак короля. Это огромное событие для Европы и всего мира. Но обширные владения Испании нуждаются в повелителе, и нужно подумать о том, чтобы дать его ей. Карл Второй еще способен продиктовать свою волю и назначить преемника. Какова же его воля?.. Вам она известна?..

– Нет, сударыня, полагаю, что король еще и не задумывался над этим всерьез. Он не представляет себе своего истинного положения, надеется иметь детей и рассчитывает оставить им свои владения.

– У короля не будет детей, ваше величество.

– Кто это знает? Чудеса ведь случаются, да и не будет особого чуда, если у двадцатисемилетнего мужчины и двадцатипятилетней женщины после восьми лет супружества появятся дети.

– Не обманывайте себя, ваше величество, чуда не произойдет, даже если вы множество раз совершите паломничество к Богоматери Аточской.

– Все в руках Господа, сударыня.

– Однако нельзя забывать о другом предположении. Пришло время выступить в роли опекунши и наставницы, ваше величество, пора сказать правду королю.

– Это было бы жестоко.

– В политике не бывает жестокости, а точнее, жестокость называется необходимостью, и от нее нельзя отмахнуться в угоду прихоти. Время не ждет, и вы должны принять решение.

– К сожалению! И что вы предлагаете мне, сударыня?

– То, с чем согласились вы сами; бремя тяжелое, но оно вам по силам, я в этом убеждена. Поверьте мне, ваше величество, вам предстоит прожить еще долгие годы и сыграть прекрасную роль. Это говорит вам друг. Последуйте моему совету. Возьмите в свои руки бразды правления и ведите честную игру с Австрией. Граф фон Мансфельд – человек ловкий, преданный, он готов служить вам. Вы должны сказать свое слово. Ваша судьба зависит только от вас. Когда-нибудь вы вспомните о том, что я сейчас говорю.

– Что я должна делать? Чего вы хотите? Я прекрасно вижу, что вы исполняете какую-то миссию при моей особе, так объяснитесь же откровенно.

– Вот такой вы мне нравитесь! Как вы сказали, ваше величество, откроем карты, а ответ дадите потом. Очень важно, чтобы король составил завещание.

– В его возрасте?!

– У человека, который неспособен к жизни, нет возраста, сударыня. Королю уже сто лет. Никто, кроме вас, не может ему об этом сказать. А вы скажете?

– Вы, сударыня, возлагаете на меня чрезвычайно жестокую миссию; однако сделать это необходимо для блага Испании: я скажу моему супругу о завещании.

– Когда?

– Понадобится несколько дней, чтобы подготовить короля, если я не хочу убить его этим разговором, сударыня.

– И кто будет назван в завещании короля? Кто будет его преемником?

– Есть несколько претендентов, сударыня, вам это известно…

– Среди них два основных, – добавила графиня Суасонская, пристально глядя на королеву. – Эрцгерцог, сын. его величества императора, и один из сыновей дофина, ваш августейший родственник.

– Да, сударыня.

– Кому из них отдает предпочтение ваше величество?

– Тому, у кого больше прав.

– У кого же их больше?

– Не знаю. Я не изучила этот вопрос: он далеко не прост. Мне необходимо просвещенное мнение других людей, чтобы решить его.

– Австрийская династия повелевает в Испании уже давно, ее права бесспорны.

– Да, сударыня, но и французская династия пустила корни в Испании: моя бабка Анна была испанка, так же как моя тетка Мария Тереза. Прямыми наследниками, по женской линии, французские Бурбоны являются в такой же степени, как и императоры Германии. У них те же права, с моей точки зрения.

– Вы так считаете, ваше величество?

– Теперь остается взвесить выгоды такого шага, союзнические обязательства, политические направления. Это очень серьезный вопрос, как мы только что говорили, и я не беру на себя смелость решать его, предварительно не изучив.

– Вы не упомянули об отказе Людовика Четырнадцатого от своих прав на испанский престол, хотя это убедительный довод.

– Насколько мне известно, Людовик Тринадцатый от своих прав не отказывался.

– Да и стоит ли задумываться сейчас об этом отказе?.. Надо считаться только с интересами государства, а интересы государства – на стороне Австрийского дома.

– Я бы не торопилась с выводами,

– Будьте осторожны, ваше величество, умоляю вас, будьте осторожны.

Королева с удивлением посмотрела на г-жу де Суасон, в словах которой прозвучали и угроза и предостережение. Она до конца не осознала, какое впечатление произвела на нее последняя фраза графини, но смертельный холод сковал ее с головы до ног. Она побледнела и несколько секунд хранила молчание.

– Ваше величество, – продолжила графиня, – вы знаете, насколько я к вам привязана. Вам известно, как я любила вашу бедную матушку и как оплакивала ее смерть. У нее отняли любовь двора, боготворившего ее. Она умерла в течение нескольких часов, потому что ее мужа окружали ее смертельные враги, а она мешала Лотарингскому дому и фаворитам. Помните об этой кончине: она была неожиданной и очень печальной. Как жестоко умереть в двадцать семь лет!

Дрожь пронзила Марию Луизу до мозга костей. Сердце ее привели в смятение взгляд г-жи де Суасон и воспоминание о матери, вызванное темой разговора. Она почувствовала невидимую опасность, которая окружала ее. Земля зашаталась под ее ногами; ей не хватало воздуха. То было жуткое ощущение. Я видела ее письмо королеве Сардинии, в котором она дрожащей рукой изобразила эту сцену. Королева предчувствовала свою судьбу и сама рассказывала, как по ночам она просыпалась от страха, во сне увидев себя в могиле. Что-то страшное надвигалось на нее.

Ужасное происшествие, о котором стоит рассказать подробнее, усилило эти страхи.

Мария Луиза написала королеве Сардинии, написала Мадам и Месье, написала ныне покойному королю; ее письма были полны опасений и тревог, вызванных разговорами с графиней и состоянием здоровья короля. Она без конца повторяла одно и то же:

«Я боюсь, помогите мне!»

В одном из писем к Людовику XIV она упомянула о завещании и задала вопрос, что ей делать. Король ответил, что не может дать ей совета, что она должна следовать голосу совести, помня о своей привязанности к Франции, и выполнять свой долг.

В таком настроении, в полном замешательстве, королева отправилась в Эскориал, где Карл II намеревался провести две недели, а она собиралась, как обещала графине Суасонской, приступить к исполнению своей тяжкой задачи.